Текст книги "100 Великих Книг"

Автор книги: Валерий Демин

22. ТОМАС МОР
«Утопия»

Сколько же людей мечтало во все времена о том, чтобы сделать мир лучше, а человека превратить в гармонически целое и совершенное существо. Эти мечты, облаченные в философскую беллетристику, составили имя многим чудакам-гениям и даже – безумцам, как окрестил их Беранже в известном стихотворении именно с таким названием.

 
Господа! Если к правде святой
Мир дороги найти не умеет —
Честь безумцу, который навеет
Человечеству сон золотой
По безумным блуждая дорогам,
Нам безумец открыл Новый Свет,
Нам безумец дал Новый Завет —
Ибо этот безумец был Богом
Если б завтра земли нашей путь
Осветить наше солнце забыло —
Завтра ж целый бы мир осветила
Мысль безумца какого-нибудь
 

Автор фантастического (иначе не назовешь) трактата, давшего название целому направлению социально-политической мысли, был не только выдающимся писателем-гуманистом и «безумцем-мечтателем», но, кроме того, еще и известным общественным деятелем своего времени. Лорд-канцлер при дворе Генриха VIII, он кончил жизнь на плахе за отказ признать короля главой англиканской церкви и несогласие с очередным браком монарха. Знаменитый роман писался, как принято выражаться, в свободное от основной работы время и сразу же принес ее автору всеевропейскую славу.

Утопия означает «место, которого нет», «несуществующее место» Вообще-то оно существует, но только в воображении автора и читателя. Задача Мора – обрисовать модель идеального государства, свободного от пороков и недостатков ранее известных социальных структур. Мысль не нова Мор отнюдь не пионер утопической мысли. До него и после него таких проектов было сколько угодно – и на Западе, и на Востоке. Но всем им присвоили искусственное название, изобретенное английским мыслителем-гуманистом. Уже одно это делает его имя бессмертным.

Рассказ путешественника, посетившего загадочный остров Утопия, начинается буднично, бесстрастно и с мельчайшими подробностями – как будто речь идет о доброй старой Англии. Многие комментаторы, которых особенно волновал вопрос о прототипе утопического государства, как раз и склонялись к такому решению. Впрочем, другие размещали его где угодно, в самых различных уголках земли.

Остров утопийцев в средней своей части, где он всего шире, простирается на двести миль, затем на значительном протяжении эта ширина немного уменьшается, а в направлении к концам остров с обеих сторон мало-помалу суживается.

Если бы эти концы можно было обвести циркулем, то получилась бы окружность в пятьсот миль. Они придают острову вид нарождающегося месяца. Рога его разделены заливом, имеющим протяжение приблизительно в одиннадцать миль. На всем этом огромном расстоянии вода, окруженная со всех сторон землей, защищена от ветров наподобие большого озера, скорее стоячего, чем бурного, а почти вся внутренняя часть этой страны служит гаванью, рассылающей, к большой выгоде людей, по всем направлениям корабли.

Но главное, конечно, в другом. Главное – это детализированное описание устройства государства утопийцев, основанного на принципах справедливости и равенства. Здесь нет бесчеловечного угнетения и потогонной системы труда, резкого разделения на богатых и бедных, а золото вообще употребляется для наказания за определенные проступки провинившиеся должны носить тяжелые золотые цепи. Культ утопийцев – гармонически развитая личность.

«…» Так как все они заняты полезным делом и для выполнения его им достаточно лишь небольшого количества труда, то в итоге у них получается изобилие во всем.

Между собою они живут дружно, так как ни один чиновник не проявляет надменности и не питает страха. Их называют отцами, и они ведут себя достойно. Должный почет им утопийцы оказывают добровольно, и его не приходится требовать насильно. «…»

Законов у них очень мало, да для народа с подобными учреждениями и достаточно весьма немногих. Они даже особенно не одобряют другие народы за то, что им представляются недостаточными бесчисленные томы законов и толкователей на них.

«…» По мнению утопийцев, нельзя никого считать врагом, если он не сделал нам никакой обиды; узы природы заменяют договор, и лучше и сильнее взаимно объединять людей расположением, а не договорными соглашениями, сердцем, а не словами. «…»

Утопийцы сильно гнушаются войною как деянием поистине зверским, хотя ни у одной породы зверей она не употребительна столь часто, как у человека, вопреки обычаю почти у всех народов, они ничего не считают в такой степени бесславным, как славу, добытую войной. «…»

Томас Мор воссоздал столь привлекательную модель общественного устройства, что, казалось, каждый, кто прочитает его книжку, должен незамедлительно взять на вооружение прогрессивные идеи и попытаться реализовать их на практике. Но этого не произошло ни в XVI веке, ни в любом последующем. Сказанное в равной степени относится и к бессчетной веренице социалистов-утопистов, которые жили и творили после автора самой «Утопии» Придуманный им несбыточный образ, однако, оказался столь притягательным, что порой стало казаться – любые надежды на радужные перспективы общественного развития и улучшение общественных отношений – сплошная утопия.

23. БЭКОН
«НОВЫЙ ОРГАНОН»

С Фрэнсиса Бэкона начинает отсчет европейская философия Нового времени. В определенной и вполне закономерной мере он даже стал ее символом. Родоначальником – точно. Для философии Бэкон – примерно то же, что Коперник и Галилей для астрономии и естествознания. Любопытное совпадение: как и Томас Мор – его великий соотечественник – Бэкон тоже был лордом-канцлером, но при другом короле – Якове I, также попал в жесточайшую опалу (правда, со стороны парламента). Обвиненный во взяточничестве, он недолго пробыл в заключении и умер своей смертью, не пережив унижения.

Чем же обязана мировая культура Бэкону? Он первым с протестантской решительностью и безоглядностью на церковные авторитеты порвал со схоластическим прошлым и аристотелизмом как главным тормозом дальнейшего развития теории и практики. «Истина – дочь Времени, а не Авторитета», – провозгласил барон Веруламский (таков был дворянский титул философа). Он был первым, кто четко обозначил магистральный путь науки, по которому она движется по сей день: опора на достоверные факты, на опыт и эксперимент. Главный труд Бэкона, обессмертивший его имя, называется «Новый Органон» (хотя и является составной частью более обширного, грандиозного и незавершенного сочинения с более чем характерным названием – «Великое Восстановление Наук»). Даже название демонстративно и вызывающе пикируется с корпусом методологических и логических работ Аристотеля, вошедших в историю под названием «Органон». Бэконовское название – воистину революционный лозунг на знамени тех, кто, не боясь ничего, отважился решительно порвать с мертвым наследием прошлого и вывести науку на новые рубежи. И повел вперед на штурм обветшавших твердынь – поначалу лишь горстку отважных смельчаков – сам Фрэнсис Бэкон.

Какова же логика его рассуждений. Наука, какой она была на пороге начавшейся революции в естествознании, представляла собой не столько систему достаточно скромных опытных и экспериментальных результатов, сколько нагромождение всевозможных ошибок и несуразиц, подкрепленных ссылкой на авторитеты. Имени Аристотеля было достаточно, чтобы подписать смертный приговор любому вопросу да заодно и тому, кто решился его задать. В мире науки царит не истина, а заблуждение. Поэтому, считает Бэкон, необходимо прежде всего указать на источники человеческих заблуждений.

Таковых четыре. Философ называет кратко и емко – идолы (в распространенных переводах – призраки, хотя в оригинале текста стоит idold). Они, как жаждущие крови языческие идолы, встают на пути каждого, кто пытается творчески и непредвзято осмыслить действительность. Первыми идут призраки рода: они обусловлены самой природой человека, ограниченностью чувственных каналов, связывающих его с объективным миром, да и несовершенством самого ума. В результате «ум человека уподобляется неровному зеркалу, которое, примешивая к природе вещей свою природу, отражает вещи в искривленном и обезображенном виде».

Далее следуют призраки пещеры – заблуждения отдельного человека. Ведь у каждого, утверждает Бэкон, помимо ошибок, свойственных роду человеческому, «есть своя особая пещера, вторая разбивает и искажает свет природы» (образ явно навеян пассажем из «Государства» Платона). Причина данного рода заблуждений, как правило, коренится в неправильном воспитании, излишнем доверии прочитанным книгам и разного рода авторитетам, навязывающим свою волю и ошибочное мнение.

Призраки рынка обусловлены некритическим восприятием мнения толпы, неправильным словоупотреблением, непониманием истинного смысла научных терминов и т. п. Наконец, призраки театра – универсальный балаган, царящий повсюду – в политике, науке, философии: это – те бесконечные спектакли, которые разыгрывают на сцене житейской суеты политические паяцы, жрецы от науки и заклинатели от философии, отвлекая тем самым обалдевших от их галиматьи людей от истинных ценностей и их правильного понимания. В результате подобных «призрачных комедий» создаются целые вымышленные и искусственные (сейчас бы еще добавили – виртуальные) миры, в которых по существу и приходится жить одураченному человечеству.

Итак, кошмарные прзраки-идолы повсюду преследуют искателя истины. Но ему можно не опасаться этой нави, если только он вооружен научно отточенным методом познания. И тут Бэкон переходит к главной части своего трактата. Дословно по-гречески «метод» означает «путь» (в точности, как и китайское дао). Но ведь возможны различные пути. Какой из них выбрать? Какой окажется правильным? Каждый вправе выбрать из трех основных путей познания – паука, муравья и пчелы.

«Путь паука» – это попытка выведения истин из чистого разума, наподобие того, как паук выделяет из себя паутину. Такой путь Бэкон считает поспешным, оторванным от реальности. Он заманчив, ему следуют многие ученые, но в результате приходят к очень шатким и ненадежным гипотезам. Главная причина ошибок приверженцев «пути паука» – полное игнорирование фактов, что неизбежно ведет к построению спекулятивных конструкций логического порядка, и свободное жонглирование ими.

«Путь муравья» – прямая противоположность первому: ему следуют те, кто рабски привязан к фактам, но не умеет их правильно обобщать. Такие ползучие эмпирики, как труженики-муравьи, собирая разрозненные факты, оказываются неспособными сделать из них правильные теоретические выводы.

«Путь пчелы», по Бэкону, – единственно правильный путь, способный привести к достижению истины: ему присущи достоинства первых двух путей, и вместе с тем он позволяет преодолеть все очерченные выше недостатки и добиться гармонического единения эмпирического и теоретического в познании.

«Новый Органон» написан сочным, образным языком, каким писали во времена Шекспира. Бэкон, кстати, был почитателем и покровителем великого драматурга; некоторые литературоведы, свихнувшиеся на так называемом «шекспировском вопросе», даже утверждали, что «Шекспир» – это псевдоним самого Бэкона. По существу книга – собрание афоризмов. У нее даже имеется подзаголовок – «Афоризмы об истолковании природы и царства человека». Всего таких афоризмов в книге, которая при жизни философа увидела свет так и незаконченной, – 182 (правда, иные занимают по несколько страниц). Любой фрагмент дает прекрасное представление о стиле философской прозы лорда-канцлера барона Веруламского.

Жаден разум человеческий. Он не может ни остановиться, ни пребывать в покое, а порывается все дальше. Но тщетно! Поэтому мысль не в состоянии охватить предел и конец мира, но всегда как бы по необходимости представляет что-либо существующим еще далее. Невозможно также мыслить, как вечность дошла до сегодняшнего дня. Ибо обычное мнение, различающее бесконечность в прошлом и бесконечность в будущем, никоим образом несостоятельно, так как отсюда следовало бы, что одна бесконечность больше другой и что бесконечность сокращается и склоняется к конечному. «…» Но легковесно и невежественно философствует тот, кто ищет причины для всеобщего, равно как и тот, кто не ищет причин низших и подчиненных. «…»

Человеческий разум не сухой свет, его окропляют воля и страсти, а это порождает в науке желательное каждому. Человек скорее верит в истинность того, что предпочитает. Он отвергает трудное – потому что нет терпения продолжать исследование; трезвое – ибо оно неволит надежду; высшее в природе – из-за суеверия; свет опыта – из-за надменности и презрения к нему, чтобы не оказалось, что ум погружается в низменное и непрочное; парадоксы – из-за общепринятого мнения. Бесконечным числом способов, иногда незаметных, страсти пятнают и портят разум.

Оптимальной методологией научного познания Бэкон считал индукцию, постепенное накопление и скрупулезный анализ собранных фактов, постепенные, чуть ли не пошаговые, выводы из обобщенного материала. Основу такого подхода составляют так называемые «таблицы открытия». Как они работают? Собирается достаточное количество разнообразных случаев, относящихся к конкретному явлению, и ищется их причина (таблица присутствия). Затем анализируется достаточное множество случаев, где изучаемое явление не наблюдается (таблица отсутствия). Наконец, исследуются происходящие изменения (таблица степеней). В итоге устанавливается причина изучаемого явления или выявляются присущие ему закономерности.

Оговоримся сразу: по разработанным Бэконом таблицам, которыми он так гордился, никто, никогда и ничего не открыл. Но и не в них вовсе заслуга великого английского мыслителя. Он положил начало тому бурному половодью философской и научной мысли, которое освежающим весенним потоком обрушилось на одряхлевшее европейское мировоззрение, смывая замшелое наследие схоластики и умозрительной физики.

Бэкон всюду стремился быть первым – и в жизни, и в политике, и в науке. Неслучайно он и умер из-за им самим проведенного опыта-экспромта. Во время остановки на постоялом дворе зимой ему вдруг пришла в голову мысль: попробовать сохранить мясо курицы, набив тушку снегом. Азарт привел к серьезной простуде. Вскоре последовала смерть. Знаменательна реакция умирающего экспериментатора. «И все же опыт превосходно удался!» На надгробном памятнике философу высечено: «Разрешив все задачи тайн природы и гражданской мудрости, он умер, повинуясь естественному закону, все сложное подлежит разложению». Всех тайн бытия, безусловно, не разрешит никогда не только отдельно взятый мыслитель, но и вся наука в целом. Но пока существует философия, она никогда не перестанет гордиться, что среди ее сынов был блистательный служитель истины и отважный первопроходец Фрэнсис Бэкон, вдохновивший не одно поколение ученых, пришедших вослед.

24. ГОББС
«ЛЕВИАФАН»

Жизнь и деятельность Гоббса совпали с одной из первых европейских смут – Английской революцией XVII века, когда человеческие головы ценили не более капустного кочана и секли, как кочерыжки, бесстрастно и нещадно. Автор «Левиафана» был чрезвычайно знаменит на европейском континенте, а в его родной Англии кличка «гоббист» сделалась синонимом «атеиста». Это ему принадлежит и до сих пор бросающая в дрожь безжалостная характеристика первичного и естественного состояния любой общественной формации – «война всех против всех».

Как и многих других великих мыслителей, Гоббса непрерывно травили при жизни и не оставили в покое после смерти. Дело всей его жизни трактат «Левиафан» был публично сожжен – и ни где-нибудь, а в центре всеевропейской науки и культуры – Оксфордском университете, который когда-то окончил и сам автор крамольной книги.

Левиафан – библейский персонаж. В Библии так именуется огромное и страшное морское чудовище невыясненного происхождения:

Кто может отворить двери лица его? Круг зубов его – ужас. «…» От его чихания показывается свет; глаза у него, как ресницы зари. Из пасти его выходят пламенники, выскакивают огненные искры. Из ноздрей его выходит дым, как из кипящего горшка или котла. Дыхание его раскаляет угли, и из пасти его выходит пламя. «…» Он кипятит пучину, как котел, и море претворяет в кипящую мазь; оставляет за собою светящуюся стезю; бездна кажется сединою. Нет на земле подобного ему; «…» он царь над всеми сынами гордости. (Иове1,6-26)

Страх и трепет, по замыслу Гоббса, должен непременно вызывать и другой Левиафан – Государство. Книга, в заголовок которой вынесено сие устрашающее название, имеет логически безупречную структуру. Исследователи не устают отмечать прямо-таки железную логику английского философа, для которого, как и для многих других его современников, образцом научной строгости и доказательности выступали «Начала» Евклида.

Государство – государством, но оно ничто без образующих его людских отношений и первичной клеточки любой общественной структуры – Человека. Для Гоббса это аксиома. Собственно, и Левиафан-Государство изображается им как «искусственный человек» – только более крупный по размерам и более сильный, чем человек естественный, для охраны и защиты которого и создаются государственные структуры. В природе и обществе все действует по простым механическим законам. И человеческий организм, и государственный – всего лишь автоматы, движущиеся при помощи пружин и колес, наподобие часов. В самом деле, говорит Гоббс, что такое сердце, как не пружина? Что такое нервы, как не связующие нити? Суставы – как не такие же колеса, сообщающие движение всему телу? Аналогичным образом обстоит и с государством, где верховная власть, дающая жизнь и движение всему телу, есть искусственная душа; должностные лица, представители судебной и исполнительной власти – искусственные суставы; награды и наказания представляют собой нервы; благосостояние и богатство – силу; государственные советники – память; справедливость и законы – разум и волю; гражданский мир – здоровье; смута – болезнь; гражданская война – смерть и т. д.

Симптоматично, что как свидетель братоубийственной гражданской войны Гоббс объявил ее смертью для государства. Общество вообще переполнено злом, жестокостью и своекорыстьем. «Человек человеку – волк», – эту латинскую поговорку особенно любил повторять автор «Левиафана». Дабы обуздать низменные человеческие страсти и упорядочить общественный хаос, к которому они могут привести, и необходима государственная власть:

Такая общая власть, которая была бы способна защищать людей от вторжения чужеземцев и от несправедливостей, причиняемых друг другу, и, таким образом, доставить им ту безопасность, при которой они могли бы кормиться от трудов рук своих и от плодов земли и жить в довольстве, может быть воздвигнута только одним путем, а именно путем сосредоточения всей власти и силы в одном человеке, или в собрании людей, которое большинством голосов могло бы свести все воли граждан в единую волю. Иначе говоря, для установления общей власти необходимо, чтобы люди назначили одного человека или собрание людей, которые явились бы их представителями; чтобы каждый человек считал себя доверителем в отношении всего, что носитель общего лица будет делать сам или заставит делать других в целях сохранения общего мира и безопасности, и признал себя ответственным за это; чтобы каждый подчинил свою волю и суждение воле и суждению носителя общего лица. Это больше, чем согласие или единодушие. Это реальное единство, воплощенное в одном лице посредством соглашения, заключенного каждым человеком с каждым другим таким образом, как если бы каждый человек сказал каждому другому: я уполномочиваю этого человека или это собрание лиц и передаю ему мое право управлять собой при том условии, что ты таким же образом передашь ему свое право и санкционируешь все его действия. Если это совершилось, то множество людей, объединенное таким образом в одном лице, называется государством, по-латыни – civitas. Таково рождение того великого Левиафана, или, вернее (выражаясь более почтительно), того смертного Бога, которому мы под владычеством бессмертного Бога обязаны своим миром и своей защитой.

Государственник до мозга костей – Гоббс всесторонне обосновывает естественность и неизбежность появления самого феномена государства. Естественность – вообще тот девиз, который начертан на знамени английского философа. Естественное право, естественный закон, естественная свобода ~ его излюбленные категории, нередко определяемые одна через другую. Так, естественное право определяется как свобода всякого человека использовать собственные силы по своему усмотрению для сохранения своей собственной природы, то есть собственной жизни. При этом свобода подразумевает «отсутствие внешних препятствий, которые нередко могут лишить человека части его власти делать то, что он хотел бы, но не могут мешать использовать оставленную человеку власть сообразно тому, что диктуется ему его суждением и разумом».

В своем духовном подвижничестве Гоббс сумел на деле реализовать свой идеал свободы. Он пробил почти до 92-х лет, до конца дней своих сохраняя ясность ума и занимаясь переводом Гомера. На могильном камне он велел выбить им же самим сочиненную эпитафию: «Здесь лежит истинно философский камень».