Текст книги "Довмонтов меч"

Автор книги: Валерий Воскобойников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц)

Василий резво вскочил на лошадь того, кто пытался ударить копьём Довмонта, и бросился догонять мордатого, который, увидев, как складывается дело, зажимая по-прежнему правую руку, начал пятиться, а потом и вовсе повернул коня. Он хотел погнать его в сторону ворот, но Василий удачно подрезал и стал оттеснять к реке.

Оставался пятый. Он ни разу не ввязался в сечу, даже меча не вынул.

– Лови своего мордатого, не то изрублю и тебя! – приказал Довмонт.

Пятый мгновение помедлил, а потом бросился наперерез мордовороту, сбил его с лошади, сам соскочил на землю и помог Василию связать его.

– Уж ты, князь, помилуй нас. Не хотели мы твоей крови, – проговорил седоусый.

Весь перемазанный в крови и земле, он выбрался из-под своей умирающей лошади.

– И я здесь не за вашей жизнью, – ответил Довмонт. – Да только сегодня отпустить не могу.

– Так и не отпускай. Повяжи и веди куда хочешь. Потом отпустишь. Век буду твоих богов молить за тебя. Баба у меня, деток трое, я бы и не впутался, если б не этот. – Седоусый показал на приближающегося повязанного мордоворота.

– Псы безродные! – заругался на него мордоворот. – Не послушались меня, были бы и живы-здоровы, и при серебре!

– Вяжи их тоже и веди к реке, – приказал Довмонт Василию.

– Вяжи, вяжи, слушай, что князь приказывает, только не убивай! – заторопился седоусый.

Вязать пришлось лишь троих. Первый, с топором во лбу, был мёртв. Тот, которого потоптал Довмонт конём, сам идти не мог, его взвалили на лошадь.

– Надобно ли тебе, князь, вплавь, если тут есть тайный брод? – спросил седоусый, когда они подобрались к реке. – Герденя о нём не знает, потому что он пришлый, дружинники его тоже не ведают, а я – я здесь мальчишкой раков ловил. – Он подвёл их к большой ольхе. – От этой ольхи к вербе на том берегу, узенько, по цепочке, по одному, в сушь – по подводным камушкам, всегда перебраться можно.

Его и послали переходить первым, предварительно развязав.

– Не убегу я, слово даю. У меня к нашему князю свой есть счёт, – уверил седоусый. – Он моего брата отправил на смерть.

Перешёл он широкую реку спокойно, и вода едва достигла его груди.

Скоро перебрались и остальные. Седоусый перебрался назад, на полоцкий берег, к остававшемуся Довмонту и перевёл свободных лошадей, с потоптанным ратником и привязанным оружием.

– Уж ты не гневайся, князь, – повторил он снова. – Своей волей я бы против тебя никогда не пошёл. И против Пскова с Новгородом не пойду. Отпусти нас с сотоварищем.

– Поможешь нам, отпущу, и никакой тебе обиды не сделаем.

...В лесу в условном месте их поджидали дядька Лука и псковский воевода Давид Якунович.

– Ну, князь, заставил ты нас здесь о тебе Бога молить!

Мордоворота с пораненной рукой и потоптанного конём воина они отдали Ибн Хафизу с Убайдом:

– Врачуйте, а то небось заскучали без дел.

В лесу под деревьями повсюду спали дружинники. Под огромной елью собрался военный совет: Довмонт и оба воеводы.

– Полочане на Псков нападать не хотят, это Герденя придумал, ему и нести ответ, – сказал Довмонт, – а город обижать не станем.

Псковский воевода с радостью поддержал:

– О том и хотел просить, князь. Пскову с Полоцком рядом ещё жить и жить...

– Герденя выходит в полдень, едва соединится с боярами. А потому нам надо войти в город, едва рассветёт. Последнюю ночь он станет проводить в своих хоромах. Я его привычки знаю. Нам надо тихо войти в город, не чиня обид жителям, захватить его покои, взять Герденю, казну и быстро удалиться за реку.

– А ежели Герденю в покоях не отыщем? – спросил дядька Лука.

– Лучше бы отыскать, – засмеялся Довмонт, – но, ежели не отыщем, беда небольшая, сам объявится.

– Это как же он так объявится? – с удивлением спросил Давид Якунович.

Было видно, что план ему не понравился.

– А вот как: Герденя едва узнает, что у него казну из города увели, так и вовсе обезумеет, бросится за нами вдогон. Мы же изобразим, будто бежим с казною ко Пскову. Герденя захочет нас догонять и кинется через реку с дружиной. Тут-то на реке и будет сеча. Они – раздетые, в беспорядке, мы – при всём оружии и доспехах.

Пока Довмонт рассказывал, лицо Давида Якуновича постепенно менялось и теперь выражало полное удовлетворение.

– Ну, князь! – сказал он с восторгом. – Придумал отменно. А ежели Герденю нам в городе захватить удастся, тогда как? Нам же не он сам нужен, нам нужно, чтобы его дружина на Псков не зарилась.

– Так же и будет. Узнав, что мы захватили князя в полон, целёхонькая его дружина бросится за нами. Нам только важно не показывать главные наши силы. Пускай их думают, что нас не более сотен двух.

Битва на двух берегах

ыл у Довмонта ещё один интерес в Полоцке. Об этом знал только дядька Лука, но и тот помалкивал. Жена Гердени, княгиня Евпраксия, приходилось ему тёткой по матери. Последний год Евпраксия жила словно в заточении, умоляла освободить её из плена, а также и от нелюбимого мужа.

«Не муж он мне, а мучитель, истязатель души и тела моего», – писала она в коротких весточках.

Евпраксия тоже была на тех похоронах. Миндовг рассчитывал на её помощь более всего. Но она с гневом отвергла его просьбы. Первая тайно послала она слугу к Довмонту с известием: «Приезжай скорей за супругою, здесь творится неладное». Ничего более сообщить она не могла, да и сообщать тогда было нечего. Сколько раз, вспоминая те дни, Довмонт корил себя за то, что не бросил дела, не помчался на выручку Анны. Известие он получил. Сам слуга княгини другого добавить не мог, лишь твердил своё: «Евпраксия зовёт, приезжай!» Он и не вскочил на коня, не отправился к Миндовгу. Решил, что пустяки пришли в голову тётке, – и как он предстанет вдруг перед великим князем?

Не окажись тогда под рукой у Миндовга её услужливый муж, миновали бы их многие страдания. Говорили, что с тех пор Евпраксия и Герденя живут словно враги, что он всюду держит её под замком.

Стоял град Полоцк при впадении Полоты в Двину ещё с дорюриковых времён. И кривичей, что селились в этих местах, называли полочанами. А если кто вспоминал годы великого князя Владимира Святого, то помнил и неудачное его сватовство к дочке полоцкого князя Рогнеде. Отцом красавицы Рогнеды был знаменитый варяжский князь Ригволод, и полоцкие земли ему достались в награду за верное служение великому воину Святославу. После гибели Святослава в схватке с печенегами Рогнеда была просватана за старшего его сына Ярополка, который воссел на великокняжеском столе в Киеве и отправил дружину в Новгород, пожелав изгнать оттуда Владимира. Но младший, Владимир, совершив у варягов ратные подвиги вместе со своим дядей-богатырём Добрыней, отвоевал у Ярополка киевского назад Новгород, а потом решил отнять и державу вместе с невестой.

Невеста была прекрасна, но кичлива. Она не видела прежде ни Ярополка, ни Владимира. Однако один сидел в Киеве и звался великим князем, другой только-только вернулся, и хотя подчинил себе Новгород, даже о самом появлении его на свет ходили смутные слухи. В Полоцке говорили, что матерью его была Малуша-ключница – то ли пленная дочь древлянского князя Мала, то ли просто обыкновенная рабыня. В любом случае Владимира можно было считать сыном рабыни, и ровней он Рогнеде никак не мог быть. Так считала красавица дочь Ригволода. Так послам Владимира и объяснила. Она только не успела разобраться, за кем сила.

Через несколько недель Владимир сам явился под стены Полоцка. Ригволод был уже стар, и в дружине его были всё больше постаревшие былые вояки. При Владимире же было огромное войско из варягов, новгородцев, чуди и кривичей. Варяги Ригволода соединились с варягами Владимира и сдали город без битвы. При взятии был убит сам князь с двумя сыновьями. А Рогнеда, теперь уже насильно, стала женой Владимира.

Однако с тех пор повелось непокорство полоцких князей великим князьям киевским. И уже во времена правления Владимирова сына, Ярослава Мудрого, пришлось тому воевать со своим племянником Брячиславом. Брячислав был молод, храбр, но не мудр. Сдуру он решил отвоевать себе независимость, а для того напал на новгородцев, когда те услали свою дружину в Киев. Ограбив город и набрав пленных, он, отяжелённый добычей, медленно возвращался назад. Он уже радовался победе и не догадывался, что недалеко от Пскова его поджидает Ярослав, прозванный Мудрым. Ярослав наказал грабителей, новгородцев отправил домой со своим добром, но самого юного князя пожалел и отпустил в Полоцк.

С тех пор город расстроился. Был в нём и детинец, почти как во Пскове, построили полочане и Софийский собор по примеру новгородского.

Даже когда после Брячислава занял княжий стол язычник Товтивил и то присоединял Полоцк к Великому княжеству Литовскому, то вновь становился сам по себе, в городе держалась православная вера. А потом и сам племянник Миндовга Товтивил стал православным. Хотя никто не мешал и язычникам поклоняться своим идолам. Так было и когда Миндовг сам был язычником, так оставалось, когда он поменял язычество на христианскую веру и принял от Папы Римского звание короля. И когда он снова отказался от христианства, обратившись к вере предков, полочане продолжали собираться на богослужения в собор Святой Софии. Так же было и теперь, при православном Войшелге, который оказался лютее лютого волка, карал направо и налево, не разбирая ни крестов, ни оберегов.

Незаметно переправиться через Двину нескольким людям можно и вблизи города, но не большому войску. Большому войску нужен простор. И как бы люди ни старались двигаться тихо, лошадям не прикажешь – обязательно три-четыре заржут, а ещё кто-нибудь громыхнёт оружием, кто-то щит уронит. Поэтому пришлось пройти в отдалении от реки лесом, далеко вниз по течению.

Место для переправы показал седоусый. Он всё больше нравился Довмонту, и даже Василий разговаривал с ним по-дружески, не как с врагом. Довмонт и отдал его под присмотр Василия.

Переправлялись по очереди. Сначала переправилось два десятка воинов Довмонта. Лошадей с навьюченными доспехами вели рядом. Так же рядом и плыли. Переправившись, быстро надели доспехи, и под их охраной пошла в воду вся дружина. Потом пошли псковичи. Довмонт никогда не переправлялся с дружиною без охраны на обоих берегах. Река как раз то место, где любой отменный воин превращается в мокрого безоружного голого мужика. И даже на своей земле при переправах князь выставлял охрану.

Над рекой клубился туман, расползался по полю. Некоторое время они шли вдоль реки, чтобы приблизиться к спящему городу.

– Не растерять бы нам друг друга, – с тревогой проговорил псковский воевода.

Туман и в самом деле, с одной стороны, скрывал их от врагов, но и делал невидимыми друг для друга.

– Думаю, встанете тут в засаде, за высоким кустарником, – сказал Довмонт. – Здесь он привык переправляться. Ежели Герденя прознает про нас, вы быстро уходите за реку. Герденя от этого и вовсе растеряется, не поймёт – то ли надо город спасать, то ли за вами гнаться.

– Если же он пойдёт к нам за реку? – спросил псковский воевода.

– Тогда мы ударим его сзади. Сами же мы двумястами войдём в город. Одну свою сотню с дядькой Лукою оставляю при вас.

– А ежели город он замкнёт?

– Отобьёмся, – уверенно сказал князь.

Воевода Давид Якунович был юным воином, когда полоумный сын покойного псковского князя Владимира Ярослав Владимирович, полюбивший рыцарство, навёл немцев на Псков. А посадник Твердило, тайно сговорившись с ними, открыл им среди ночи городские ворота. И псковичи, готовые стойко держаться, оказались под рыцарями. В белых плащах с большими чёрными крестами, рыцари считали православных язычниками и обращались с ними словно с диким стадом. Немало сынов из лучших семейств угнали они тогда как заложников. Давиду Якуновичу удалось укрыться, уйти в Новгород, где он присоединился к дружине князя Александра Ярославича Невского. Не подоспей молодой князь, не было бы ни Пскова, ни Новгорода, а стояли бы на их месте немецкие поселения. Уже в дневном переходе от Новгорода грабили и жгли деревни немецкие рыцари.

Скорым маршем дружина Александра Невского выбила тогда их из Пскова, а потом была тяжкая битва на Чудском озере. От той битвы остались навсегда у Давида Якуновича шрам на затылке да по шраму на плечах. А всё началось с измены.

Потому и сейчас тяжко думал псковский воевода, вглядываясь в ночную тьму. А ну как сговорился заранее обо всём Довмонт с Герденей? Нарочно запросил приюта у Пскова и увёл подальше от родного города псковских ратников, чтобы здесь их извести. Чего стоит обрушиться ему вместе с герденевскими воинами на него – и нет у Пскова защитников. Хорошо, что он повёл лишь две сотни, и если суждено им тут погибнуть на чужой стороне, так их и будет только две сотни, в городе же мужеского населения, способного взять оружие, ещё хватит.

Этим своим страхом не мог он поделиться ни с кем. Ни со своими, ни с Довмонтовым воеводой. Успокаивало лишь то, что оставил Довмонт во Пскове свою матерь да и у других литвинов остались матери, жёны, дети.

С тяжкими мыслями он вглядывался в белёсую гущу тумана, стараясь уловить хотя бы какой звук, какое движение. Но, кроме негромкого плеска речных волн, не слышалось ничего.

Ночью город спал. В темноте из-за стен слышно было лишь мычание скота, лай собак да покрик ночной стражи, которая обходила улицы с факелами в руках. Но в эту ночь факелы помогали мало. Почти до полуночи небо оставалось светлым, а потом с рек, озёр, низинных мест пополз на землю туман, клубы его словно растворили городские стены, дома.

Довмонт со своими двумястами воинами уходил от города, чтобы как можно дальше от посада выйти на главную дорогу, которая вела к городским воротам. Шли они медленно, почти ощупью. Седоусый вместе с Василием двигались первыми, за ними – сам князь, а следом и вся дружина.

Седоусый несколько раз слезал с лошади, осматривал землю, почти что обнюхивал её, снова садился на лошадь, а потом и вовсе решил идти рядом с нею пешим.

– Я ж только днём тут ездил, – виновато оправдывался он, – а чтоб ночью да в тумане – можно и дорогу упустить.

Этого Довмонт боялся не меньше, чем выйти прямо на лагерь Гердени.

– Не долго ли мы идём? – не выдержал наконец и Василий. – Смотри, ежели дорогу упустим.

– Что делать: твой меч, моя голова, – ответил седоусый. – Земельку понюхаю и скажу.

Он зачерпнул пригоршню слегка влажноватой земли, в самом деле понюхал и покачал головой:

– Не тут.

Пройдя ещё немного, седоусый снова остановился и снова зачерпнул землю.

– Пришли, – сообщил он Василию с князем и тихо рассмеялся. – Нашёл я дорогу, не потерял. По ней овец взад-вперёд гоняют, и она вся пропахла. – Он уверенно топнул ногой: – Вот она, дорога, стоим на ней. За поворотом роща.

Небо уже стало немного светлеть. Довмонт посмотрел туда, куда показывал седоусый, и увидел выделяющуюся в тумане тёмную стену. То был небольшой лес. Там можно было устроить короткий отдых.

Горожане ещё спят, а неподалёку за стенами начинается жизнь. Чьей-то корове медведь вырвал бок, хозяин успел вовремя зарезать её и везёт тушу на торг. Кто-то набрал молодых опят и грузит кузова на старую, с обвислой спиной, неспешную кобылу. С рассветом он уже у ворот, чтобы задолго до дневной жары удачно расстаться с добычей. Другие везут бьющую хвостами рыбу в корзинах, третьи – летние овощи, а кто решил, что самое время выгодно продать своё рукомесло, – грузит на воз плетёные кузова, белёные холсты. На торгу можно купить всё – от жеребёнка, который пока бежит свободно рядом с кобылой-матерью, до кольчужных рубах, кожаных подшлемников и могучей булавы с массивным навершием, из которого во все стороны торчат шипы.

У многих горожан хотя и есть свои огороды, да руки не доходят до землицы, всякий занят своим делом, при котором в городе состоит. Они тоже просыпаются, едва светать начинает, готовятся к началу торга.

А когда ночная стража, совершив последний обход, оповестит о начале дня, открываются дубовые, обитые железом ворота и начинается всем привычная жизнь.

В это утро в Полоцке жители просыпались спокойно. Князь Герденя увёл дружину к дубравам, что росли вдоль Двины. Князь собирался в полдень пойти на Псковскую землю. Он поджидал лишь нескольких бояр, которые задержались со своими дружинами. К походу Гердени полочане относились по-разному. Те, у кого были родственники на Псковской земле, – не одобряли.

– Нам что, своей земли мало, – ворчали они, – всё им, князьям, неймётся, всё на чужое зарятся.

Псков и Полоцк как-никак были соседями, хоть и лежали между ними безоглядные топи, а с соседями воевать негоже.

Но были и другие – те, что пришли в город вместе с Миндовгом и Герденей.

Они понимали, что лучшего времени повоевать Псков нет. Псковичи князя своего прогнали, он ушёл с дружиною к отцу, умываясь слезами. Отец же – великий князь Ярослав Ярославич, брат Александра Невского, скорее не по заслугам получил великое княжение, а по старшинству. И стоит он теперь где-то за Владимиром, хоть приняли у себя новгородцы его княжение. Так что те, кто уходит в поход, с пустыми руками не вернутся. И добра привезут, и людишек пригонят, а то и вовсе присоединят к Полоцкой земле псковские угодья.

Литовский то ли боярин, то ли князь, который приближался не то чтобы слишком быстро, но нельзя сказать, что и не спеша, к городу по дороге в окружении десятка двух дружинников, тревоги не вызвал. Стражники увидели его издалека. В эти дни много литовских бояр присоединялось к войску Гердени. Подъедут, спросят князя, а им ответят, что Герденя у дубрав. Они и повернут туда. А могут заглянуть и в город: перед походом мало ли у кого какие надобности.

В отдалении пылила ещё одна группа всадников, побольше, тоже в литовском платье, – все спешили до полудня соединиться с князем. Вот их-то обязательно надо повернуть к дубраве, чтоб не набедокурили чего, не надо им всем сразу быть в городе. И когда первая группа литовских воинов подъехала ближе, стражники им указали в сторону дубравы, но в город их пропустили. А дальше произошло невообразимое. Несколько воинов ловко соскочили с лошадей и бегом бросились по узким деревянным ступеням вверх на сторожевые башни. Пока парни, смотревшие на башнях вдаль, разбирались, что к чему, их уже скрутили, повязали и, оставив на башнях, заменили своими. То же случилось и внизу. Никто из горожан не успел понять толком, что произошло, как у ворот была поставлена новая стража. Тут как раз подъехала и новая группа – та, что пылила следом.

– В город, к терему Гердени! – приказал Довмонт, оставив часть людей охранять ворота.

Первая часть его замысла удалась. Они вошли без шума, и горожане на них даже особого внимания не обратили. На торгу, в мастерских шла обыкновенная жизнь. Узкой вереницей они мчались по улицам мимо открытых дверей, в которых сидели ремесленники, мимо баб, шедших в храм, быть может, помолиться за удачу в походе на Псковскую землю мужа, отца или брата. Несколько воинов попались им навстречу и, увидев, что они спешат в сторону княжьих палат, посторонились, дали дорогу.

Князь Герденя с годами всё более любил нежиться на перине, а не на сырой земле, подложив под спину пук сена и под голову – седло. Потому и последнюю ночь он проводил в городе, оставив войско на своего воеводу.

Княгиня Евпраксия спала на своей половине. С тех дней, как она оскорбила Миндовга, отказалась услужить ему, он не приходил к ней. Да и прежде не больно-то он нуждался в ней. Любую красавицу, которую он высматривал на улице, могли притащить к его постели. Как-то раз православный поп, желая просветить его душу, рассказал ему историю про царя Соломона. Но вышло наоборот. Герденя теперь на пирах время от времени сам вспоминал ту сказку и горделиво повторял:

– А я как царь Соломон.

Он и сам толком не мог сказать, с чего ему вдруг захотелось пойти с войной на псковские земли. Уж чем-чем, а ратными подвигами он прежде не отличался. Это он про себя знал. Но как-то в недавней беседе совпали рассказы про великую сушь, которая сделала доступными псковские болота и реки, и про то, что вольный город себе на беду опять прогнал князя с дружиной. Что если придут к ним рыцари, их и оборонить будет некому.

– Их кто хошь сегодня голыми руками взять может, – смеялись над глупостью псковичей на том пиру его бояре.

– Так мы и возьмём, – проговорил Герденя. – А что, – повторил он, смелея, – почему бы нам и не попользоваться?

И с утра начались сборы. После того пира прошли две недели, и был лишь один небольшой дождь.

– Везёт же тебе, князь, – говорили бояре, собиравшиеся вместе с ним на войну, – все псковские болота и реки пересохли, словно колесо докатимся.

Теперь сборы закончены, войско готово, и днём они перейдут через Полоту. Те бояре, что были из русских, хотели ещё отслужить в своём храме молебен. Но он решил, что достаточно и тех жертв, которые были принесены богу-громовержцу Перкунасу. Уж сколько лет он вместе с Миндовгом сколачивал из отдельных литовских и русских княжеств сильную державу. Но до сих пор ему смешны были привычки русских бить поклоны и шёпотом клянчить у своего Христа каких-нибудь радостей, ничего в обмен ему не давая. Когда-то вместе с Миндовгом он крестился. Миндовг правильно сделал, что вернулся к вере отцов. А Герденя, приняв крещение и несколько раз заглянув в церковь, сразу решил от прежней веры не отворачиваться. Можно весь день, стоя на коленях, вымаливать у богов себе помощи, но если сам им ничего не дал, не принёс никакой жертвы, будет ли толк от твоего шёпота? Но жена Гердени Евпраксия так и осталась православной, до сих пор ходит молиться в свой каменный храм. И что совсем уж плохо – сыновья, двойняшки, без молитвы Христу жить не могут.

А Гердене помогал во всех делах Перкунас, поможет и в этом походе, который сделает его имя знаменитым.

Князь поднялся с постели и подошёл к узкому окну. Недавно в его княжество прибыли мастера-итальянцы. Они привезли драгоценные прозрачные зеленоватые плитки. Плитки эти при падении разбивались на острые осколки, только их никто не ронял – они были дороги, и приобрести их могли короли да князья. Мастера вставляли свои плитки в окна богатых замков и дворцов вместо бычьего пузыря. Герденя заказал мастеров ещё зимой, едва услышал о них, а теперь мог всегда подойти к окну и увидеть, что делается в его городе. Он посмотрел в окно и увидел множество литовских всадников, подъезжающих к палатам.

«Чьи же это дружинники?» – успел подумать он и всмотрелся в них. А всмотревшись, не поверил самому себе. Один из первых всадников соскочил с коня, поручил его другому воину и стал отдавать команды остальным. Был же это князь Довмонт!

Герденя чуть было не крикнул стражу. Но в следующее мгновение подумал, что если Довмонт с дружиной свободно прошёл до середины города, то не спасут от него ни десяток-два воинов, ни толстые двери. Довмонт проломится через всё, чтобы дотянуться до его жизни. А потому Герденя, схватив в охапку платье, устремился по лестнице вниз мимо недоумевающего стражника и выскочил через дверь, в которую ходили холопы на двор. Там он перебросил своё пухлое тело через ограду, выскочил на улицу и бросился вдоль домов. Услышав позади лошадиный топот, он, не оглядываясь, рванул на себя первую попавшуюся дверь, на которой был отчего-то начерчен большой горшок.

Это была мастерская горшечника. Ставни были закрыты неплотно, сквозь них пробивался свет с улицы. Сам мастер сидел в полутьме на лавке среди горы горшков и попивал из кувшина брагу. Он с недоумением воззрился на внезапного гостя.

– Я князь твой, помоги мне укрыться от изменников, и я отблагодарю тебя. – Герденя старался говорить твёрдо, но голос был жалок и просителен.

– Да? – удивился горшечник. – Не в моих обычаях предавать тех, кто просит помощи, только скажи, кто угрожает тебе?

– Князь Довмонт, изгнанный из державы и лишённый всего. Теперь он просто бродяга, занялся разбоем и явился в мой город.

Горшечник привстал и удивлённо присвистнул:

– Так это его дружина?

Лошадиный топот раздался у самой двери и стих.

– Спрячь же меня! – прошептал Герденя.

– Ложись за горшки, под лавку! – скомандовал горшечник.

Герденя послушно, стараясь не кряхтеть, полез под лавку. Горшечник поднялся и несколькими большими горшками загородил его.

– Сам видел, он сюда юркнул, в эту дверь. Надо бы проверить, а? – говорили в это время за дверью.

– Князь же приказал: если увидим дверь с начерченным горшком, её не трогать! Или забыл?

– А если он здесь отсиживается? Сам подумай!

– На то князь и приказал, чтобы ты своей глупой башкой чего ненужного не измыслил, а исполнял!

Снова раздался лёгкий топот копыт, и голоса стали стихать.

– Удалились! – проговорил Герденя, выползая из-под лавки.

– Ну, князь, теперь и ты удаляйся, – горшечник привстал и протянул кувшин, – хлебни на дорогу браги, больше угостить с утра нечем, и удаляйся! Христом-Богом прошу!

Он приоткрыл дверь, выглянул из лавки:

– Иди, князь, нет никого.

Герденя, босой, в нижней рубахе, выскочил на улицу. Улица была пуста.

Соскочив с коня у палат Гердени, Довмонт послал часть людей окружить пространство вдоль всего княжеского двора. Другая часть его воинов должна была проламывать двери в ограде. Но двери проламывать не пришлось. Они распахнулись сами. Однако два стражника, которые были внутри, увидев чужих, мгновенно подняли тревогу. А потому двери в дом пришлось уже выбивать тараном. Им стало могучее бревно, которое лежало у ограды. После нескольких попыток двери с треском вылетели, и воины Довмонта устремились внутрь.

В разных углах покоев началась сеча с охраной. Довмонт же с несколькими своими дружинниками бросился наверх на княжью половину. Путь им попытались преградить ещё два стражника, один – огромного роста. Но оба они легли там, где стояли. Ударом ноги Довмонт распахнул дверь в княжью опочивальню. Постель была не убрана, но пуста.

– Ищите всюду, по углам, за занавесью! – приказал он.

Гердени нигде не было. На женскую половину Довмонт решил идти один.

– Ваша княгиня – тётка моя, я ей зла не сделаю, не рубить же мне тебя, – сказал он стражнику, возможно уже последнему из оставшихся, когда тот нерешительно заступил путь. – Скажи лучше, где князь?

Однако стражник от внезапного отчаяния не мог произнести ни звука, лишь, выпучив глаза, мотал головой. Да и что он мог сделать один против полутора сотен, когда вся охрана уже порублена.

– Узнал меня? – спросил его Довмонт, глядя на то, как дружинники продолжают обшаривать мужскую половину. – Спрашиваю тебя, князь сегодня тут ночевал? Он сюда убежал?

– Здесь князя нет, там он, – наконец заговорил стражник.

– Зови тогда или княгиню, или кого там ещё. Да не бойся, не сделаем мы им зла!

Через мгновение из своей половины вышла княгиня Евпраксия, одетая так, словно ждала его с ночи.

– Что ещё за топот? – спросила она громко и строго, но внезапно словно озарилась радостью. – Уж не ты ли это, Довмонтушко? Ты откуда тут взялся? И уж не за мной ли? – Она обняла любимого своего племянника и похвалилась: – Я тебя в оконце разглядела, едва ты подъехал! Думаю, как похож на князя Довмонта!

– А если согласна ехать сразу, так и за тобой. Мне и матерь моя велела тебя забрать.

– Это куда же? Не в лес дикий? Я слыхала, знаю, ты на Русь подался.

– На Русь и пойдём, во Псков.

– Погоди, на Псков я не пойду. Туда этот, – и она брезгливо взглянула на мужнюю половину, – собрался воевать.

– Он с войной, а мы – с миром. Я от Пскова и пришёл, с дружиной своей да с их ратью.

– Коли так, скажи, чтоб запрягали лошадей в повозку да грузили платье. Чего раздумывать? Я готова. Мне с ним всё равно не жизнь. Заодно свою казну прихвати, она там, на его половине. Только его самого пощади, если найдёте.

– Ну что, нет князя? – спросил Довмонт своих дружинников.

– Словно сквозь стены прошёл!

– Пускай! Объявится, ещё свидимся.

– Погоди! Сыночки мои оба, Андрюшечка с Петечкой, в храме Святой Софии на молитве, надо их привести. Без них не поеду.

– Да кто ж их из храма выведет?

– Мамку пошлю. Их не брошу.

Розовощёкая дородная мамка скоро выбежала из хором и бегом направилась к недальнему собору. Довмонт вовсе забыл про казну, которую Герденя захватил у него с благословения Войшелга. Казна была не так уж и велика – то, что накопил его род: золотые и серебряные кубки, блюда, серебряные деньги, драгоценные камни. Хранилась она в шести сундуках. Возле них со связкой тяжёлых ключей уже возился его ключник, Артемий. Свои сундуки Довмонт узнал сразу. И ключнику ломать замки не потребовалось – замки были те же, что раньше.

– Я уж проверил – всё на месте, – сказал ключник.

– Запрягайте скорее и грузите на повозку, – скомандовал князь.

Если Гердене уже удалось выскользнуть за ворота, он может скоро навести войско. Потому из города надо было выбираться живее.

– И мои сундуки прикажи прихватить, Довмонтушко! – попросила старая княгиня. – Нечего ему на них любоваться. Да и остальные возьми, пусть хоть чем-то за твои муки поплатится! А вот и Андрюшечка с Петечкой! – обрадовалась она.

Довмонт помнил их лишь двойняшками-младенцами. Белёсенькие слабенькие мальчишечки. Они и теперь были тощенькими беловолосыми отроками, с прозрачными личиками, то ли от испуга, то ли от смущения смотрящие в пол. Во всём одинаковые. Об обоих говорили, что они не желают и слышать о ратном деле, а дни постоянно проводят в молитвах. Видимо, так и было. Это у Гердени-то! Которому что Перкунас, что Христос – всё равно.

Князю стало вдруг неудобно перед отроками за тот разгром, который учинили они в палатах, но отроки смотрели по-прежнему вниз так, словно это их не очень-то и касалось.

– В Псков едем, деточки. – Княгиня говорила с ними так, как обычно говорят с убогими. – Князь Довмонт с собой нас забирает. Там нас ваша тётка ждёт, и монастыри хорошие, будет где помолиться...

– Я вот тоже принял православную веру, – проговорил Довмонт и почувствовал, как грубо, неловко звучит его голос рядом с этими небесными отроками. А потому, стараясь, чтобы это звучало помягче, добавил: – Меня именем новым нарекли, христианским – Тимофей.

За то недолгое время, что Довмонт был в Герденевых палатах, город словно вымер. Едва услышав о внезапном налёте на палаты, жители на всякий случай попрятались за плотно закрытыми дверьми и ставнями. Даже бояре, что ночевали в городе, предпочитали до поры не высовываться из своих теремов. Однако, пока Довмонт с дружиной, с княгиней, с несколькими её служанками, с повозками, груженными скарбом, поспешали к воротам, князь чувствовал, что сквозь щели в ставнях, воротах за ними наблюдают сотни людей.

Удалась и вторая часть замысла. Теперь, выйдя за городские стены, надо приманить Герденево войско, чтобы решило оно без оглядки мчаться вдогон Довмонту.