Текст книги "Двое с лицами малолетних преступников (сборник)"

Автор книги: Валерий Приемыхов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 12 страниц)

– Сева и Витя, – шепчу я, – которые марки собирают.

– Сева и Витя, которые марки собирают…

– Попробую, – сказала дежурная и выключилась.

– Попадет мне за вас, – покачала головой наша тетенька. – Начальник тоже марки собирает?

– Интересуется.

Затрещал селектор.

– Девяносто третий! Пусть никуда не уходят, у тебя сидят, слышишь?

– Хорошо, – ответила тетенька.

Ждали мы, ждали, успели заснуть. Винт просто так, а я у него на плече. Тетенька растолкала нас:

– Говорите!

Мы к аппарату, а оттуда голос Эллы:

– Мальчики, что случилось? Как вы там?

– Эллочка! – кричу я радостный, будто она мне родная мать. – Элла, ты на нас не обижайся, пожалуйста!

– Не буду!

– Спасибо тебе большое. Мы никак отсюда выбраться не можем, предупреди родителей. Мы тебе отплатим чем-нибудь, Эллочка!

– Все будет хорошо. Не падайте духом.

Тут другой голос вмешался, ее отца:

– Кто девяносто третий?

– Мересова, – сказала тетенька.

– Мересова, в три на проход пойдет маневровый. Остановите, скажите, мое распоряжение…

Совсем поздней ночью нас посадили в маневровый паровоз «ОВ». «Овечка» называется. Его без вагонов перегоняли на какую-то станцию. К «маневрушкам» презрительно относятся, а зря! Огонь в топке ревет, паровоз на рельсах качает, тендер скрежещет. Красота!

– Вижу зеленый, – говорит помощник машиниста.

– Зеленый, – повторяет машинист.

– Дяденька! – кричит Винт. – Свистните еще раз!

Машинист добрый попался, протягивает руку, и свист на сто километров вокруг. Кочегар топку откроет, вся кабина пламенем освещается, лицо жжет, а он уголь подбрасывает, грохает дверцей, кричит:

– Курите, наверно, шпана?

– Нет! – кричим. – Некурящие пока!

– Здоровенькими помрете! – хохочет кочегар.

Машинист укоризненно на кочегара смотрит, головой качает. Помощник – молодой, строгий – все время вперед смотрит, не улыбнулся нам ни разу. Я влюбился в них во всех, даже в строгого помощника машиниста. Почему-то казалось, будто народу в мире так мало, что надо благодарить этих паровозников, радоваться, что не выгоняют и взяли тебя в компанию.

Еще собаки не просыпались, не ходили машины, а люди смотрели последние сны, когда мы приехали домой. Наш маленький старинный вокзал с колоннами блекло светился в утреннем сыром воздухе. Асфальт блестел после ночного тумана. На пустом перроне нас ждали два человека: Элла и ее отец. Элла в плащике и необыкновенной вязаной шапочке с красным помпоном, ее высокий папа – в фуражке и железнодорожной шинели.

Паровоз тормозил очень медленно. Они терпеливо нас ждали. Два, в общем-то, чужих человека, даже не из нашего города, которых никто не заставлял не спать всю ночь, а потом идти на вокзал встречать ничем не знаменитых вредных пацанов, сбежавших от милиции.

– Клянусь, – сказал Винт, – если она в беду попадет, я ее выручу.

Через полчаса мы входили к Винту в дом. Умела Элла людям в душу влезть, вот что я скажу! Отодрали бы Винта, меня к ним на порог не пускали бы месяц за плохое влияние на товарища. А тут младшая сестренка, говорить еще не умеет, а к Элле на колени мостится: «Иля! Иля!», брат-первоклассник ей в рот смотрит. Отец Винта, неразговорчивый, хмурый, матери приказывает:

– Прими гостью. Бывают же дети порядочные у людей!

На столе конфеты, печенье.

– Кушай, Эльвирочка, – приглашает мать, – кушай, пожалуйста. Дай я Катьку заберу.

А нас вроде не существует. Так, между прочим, Винту по затылку хлопнула, но застеснялась Эллы, сказала лицемерно:

– Кушай, сыночек, кушай, кормилец… – И мне: – А что ты сидишь?!

После такого ничего в горло не лезет.

– Уж ты не бросай этих обормотов, – говорит мать Эльвире, – а то им, чертям, одна дорога – в тюрьму…

…А у меня дома еще смешнее. Ждут меня всей семьей: бабушка, мать и отец. Они подумали, я один явился, поэтому не стесняются – лица у всех каменные, отец ремень снимает. Но показалась Элла – они Проводы Зимы изображают: счастливые, улыбаются; отец незаметно ремень под диван сунул.

– Здравствуй, Эллочка, – поет моя мать, – здравствуй, голубушка…

Ощущение, она им дочь родная, а я макулатуру пришел собирать.

– Вы мне обещали, – говорит Элла, – не трогать Севу.

– Конечно, – кивает отец. – Мы его любим. Сын, какой-никакой…

– Как я хотела девочку! – говорит мать. – Идемте чай пить!

По забывчивости я оказался последним. Тут меня бабка как по затылку треснет, – думал, голова отвалится.

– Как вы считаете, Элла, – спрашивает отец, – может, им с Виталием дружить не надо?

Вот до чего мы докатились с поисками любимого в жизни дела!

Повторяю: умела Эльвира людям в души лезть. Дома у меня она заикнулась о герани: какой, мол, милый цветок. Эта самая герань всю жизнь у нас на окне стоит. Еще в третьем классе меня бабушка за нее гоняла – я авторучку промывал и чернила в цветок вылил. В воскресенье с утра ко мне вся семья пристала: тебе к Эллочке в гости, чистую рубашку надень, причешись. А бабушка горшок с геранью в руки сует – подарок.

Иду я по городу с цветком в руках. Винт разговаривать не хочет, только «да», «нет», «не знаю»…

– Все-таки Эльвира не такая, как все, – говорю я, – красивая, отзывчивая, а если б еще пацаном была, то вообще не знаю! Разве я б кому-нибудь тащил эту герань?! Ни за что!

Остановился Винт и стоит.

– Иди один, если хочешь.

Возмутил он меня.

– Совесть есть? Ты поклялся все для нее сделать.

– Из пожара вытащить, подраться с кем-нибудь за нее – пожалуйста, а так…

Надоел он мне со своей хандрой, не стал я его уговаривать, пошел один. Догоняет.

– Не ходи к ней, – бормочет, – не надо нам с ней водиться. Ты уж верь мне, Кухня, лучшего друга у тебя не было и не будет. Ты мне роднее, чем брат. Она гипнотизерка, понял? Черная и белая магия…

– Ты суеверный!

– Ни во что такое не верю. Но она не хочет, чтоб мы дружили! Она всю эту канитель завертела, чтоб нас поссорить.

Задумался я крепко. На первый взгляд Винт не прав, но задумаешься – есть в его словах правда.

– Если, – говорит Винт, – мы раздружимся, я уйду в другую школу…

Дело серьезное. Совещались мы, так прикидывали и этак, спорили. Решили честно пойти и обскакать суть дела, культурно, без всяких обид. Умная – поймет, а глупая… что ж, тогда мы не виноваты.

Заходим, у меня дар речи пропал. Она такая сверкающая к нам навстречу выбежала, ждала, наверное, готовилась.

По нашему виду догадалась о плохом, говорит тихонько:

– Что вы у порога стоите?

Даже на мой цветок внимания не обратила. Я стою как пришибленный с этим горшком, а Винт целую речь произнес:

– В общем, Эльвира, мы по предметам подтянемся. А интересного дела у нас нет. Ну так что ж? Без него как-нибудь проживем. Коли когда-нибудь ты в беду попадешь – мы тебя выручим. Не стесняйся, говори, если что надо. Так что, вот так.

Отдал я ей горшок с геранью:

– Бабушка тебе передала.

– До свидания, – заторопился Винт, – пошли мы, наверное…

– Может, посидите? – предложила она.

– Некогда! – Винт уже к двери повернулся.

– Посиди ты, Сева. Если Виталий такой занятой.

– Ладно, – вздохнул я.

Почему я остался, не понятно. Винт ушел оплеванный, а я, предатель, уселся и сижу. Не могу ей отказать, и все!

– Очень красивая герань, – говорит Элла.

– Да, – говорю, – конечно, ты права…

– На улице тепло?

– Да, – говорю. – Ты молодец! Это очень важно – иметь интересное дело!.. Коллектив… Команда…

Отпустила она меня, добрая душа, видит, я еле соображаю.

– Иди, – говорит, – догоняй его.

Я пулей из комнаты, только прокричал с порога:

– Извини! Мы с Винтом друзья на всю жизнь.

И за дверь. Не успел отойти, послышались рыдания. Не просто всхлипы, плач, а настоящие рыдания. Вернулся я на цыпочках, заглянул в щелку: положила Эльвира голову на руки и ревет. Даже у меня в носу защипало.

Зато Винт обрадовался, когда меня увидел. Руку стиснул, по плечу стукнул, смотрит так, будто я от смерти спасся.

– Я знал, ты настоящий друг! Она хитрая, эта девчонка, но мы, брат, тоже не лыком шиты. Какая жизнь замечательная, Кухня!

А у меня на душе кошки скребут.

– Винт, она там ревет.

– Перестанет. Девчонки вообще плаксивые. Может, она в тебя влюбилась. Они всегда плачут, когда влюбляются. Что ж, из-за этого нервы себе портить?..

Настроение мне исправила Зойка Фуртичева. Из-за угла выскочила, кричит:

– Так и знала, что вы у Эллы. Сегодня обсуждение маршрута, побежали быстрее.

– Мы люди без интересов, – вздохнул Винт. – В походы не ходим…

– Неправда! – кричала эта выращивательница кактусов. – Меня за вами Митя прислал!

На пустыре, за школой, весь наш класс тренировался для похода. Валентин Дмитриевич, в спортивном костюме, с секундомером в руках, был судьей, а две команды соревновались. Мы подбежали, когда первая команда уже поставила палатку, а у другой что-то не ладилось. Потом эти догнали, и ветер стал раздувать обе палатки – желтую и голубую. Красиво! И в поход захотелось в десять раз больше, чем когда мы всего этого не видели.

Уже заполыхал первый костер, запахло дымом, а мне покоя не дает одно обстоятельство. Почему еще вчера нас никто в упор не видел, а сегодня – со всей душой.

Выясняется, Элла за нас слово замолвила, какое надо, что мы не хуже других и с интересами у нас все в порядке.

– Правильно! – врет Винт, а сам жадно на костры смотрит, хочется ему себя в деле показать. – Хороший она товарищ! Научила…

– Жаль, ей в поход идти нельзя, – говорит Валентин Дмитриевич, не отрываясь от секундомера, – большая для нас потеря.

– Пусть идет! – говорит Винт.

– Врачи запрещают, – вздохнул Валентин Дмитриевич.

Я Винта за рубаху тяну, он отмахивается. Объясняю ему на ухо, вдруг спросят, какой у нас интерес, вдруг проверять начнут, а что отвечать? И нам крышка, и Элку подведем. Бочком, бочком мы от класса, бегом к ее дому.

Элла очень удивилась, увидев нас дважды на дню.

– Спасибо, что соврала, – запыхавшись, говорит Винт. – Мы тебе тоже когда-нибудь пригодимся, не думай. Только что нам говорить, если спросят?

– А то мы тебя подвести можем…

Элла пожала плечами и сказала:

– Я никогда никого не обманывала.

– Ха-ха! – сказал Винт. – А что нас волнует?

– Над чем мучаемся? – добавил я.

– Ночей не спим и вообще?

Она посмотрела на нас, непонятливых, и говорит:

– У вас дружба. Вот ваш интерес в жизни.

– А это разве считается? – удивились мы.

Она кивнула, села за фортепьяно, раскрыла ноты. Ей было пора заниматься любимым делом. Мы пошли, а вслед нам музыка – грустная-грустная, одинокая-одинокая. Понятная музыка, человеческая, хоть и классика.

– Я понял, почему она плакала! – остановился Винт.

Я еще вчера понял, это ребенку ясно. Приехала девочка из большого города в нашу дыру, где и поговорить-то не с кем. Человеку без компании трудно.

– Винт, – говорю, – ты клялся ее выручить.

– Я не отказываюсь, – завздыхал Винт, – только уж больно в поход хочется, где не ступала нога человека…

Чтоб не было пути назад, мы пошли к Валентину Дмитриевичу домой и начали объяснять, почему в поход не идем, чтоб он не обижался и в следующий раз нас не забыл:

– Понимаете, у нас интерес к одному человеку проснулся. Приходится идти на жертву…

– Человек болеет, – говорит Винт.

– Понимаете, городок у нас хороший, но к нему привыкнуть надо, если ты приезжий…

Не очень складно получалось, все мы вокруг да около объясняли, сбивались и мешали друг другу. Валентин Дмитриевич понял – настоящего педагога сразу видно.

Вот так. А сейчас, в это самое время, пока вы в походы ходите, кино про привидения смотрите, выращиваете кактусы или замечательно ничем не занимаетесь, мы ломаемся на музыке. Я сижу рядом с Эллой, листы с нотами переворачиваю, а Винт в кресле со сном воюет. Опять он носом клюнул, я ему за спиной Эллы кулак показываю.

– Какой темп? – спрашивает Элла. – Виталий?

Виталий, не долго думая, ляпает:

– Минор!

– Ха-ха! – кричу я. – Мажор. Типичный!

Элла останавливается, вздыхает, глядя на нас.

– Вы назло?

– Ни в коем случае! Что ты!

Элла начинает горячиться:

– Тупицы! Припадочные! Ежу понятно, что это модерато! Обыкновенное мужественное модерато. Чурки!

В комнату заглядывает ее папа.

– Элла, – говорит он укоризненно, – откуда такие слова?

– А ты попробуй с ними! – кричит она.

Отец качает головой, скрывается.

– Последний раз, граждане! – объявляет сердито Элла.

Живем дальше. Я через раз нотный лист забываю перевернуть, а Винт из последних сил глаза таращит. Значит, есть настоящий интерес в жизни, если такие мучения…

Двое с лицами малолетних преступников

Глава первая
Куда ночь – туда и сон

Городок Судимов помешался на бизнесе. Большая часть граждан умственно. Сидел человек или лежал, думал – вот бы здорово построить кирпичный завод и продавать кирпичи, кому они нужны. А то покруче – откупить у государства старенький кинотеатр, переоборудовать под гостиницу с бассейном, самоварами, русской баней и пускать туда иностранцев за бешеные деньги.

У одного однажды до дела дошло. Придумано было хоть и недорого, но хитро. Есть такая старинная русская забава: намазать шест салом, повесить наверху сапоги, и кто до них долезет, тот и может забрать эти самые сапоги себе. Шеста он не нашел, вкопал трубу. Наверху, и как только он сам туда забрался, повесил башмаки. Люди подходили, но наверх никто лезть не хотел – как-то неудобно при людях из себя дурочку делать. Единственно, какой-то пьяный нашелся. Разулся, долез до середины столба и свалился. Потом лежал полчаса, отходил. Голос при падении не пострадал. Он начал так ругаться, что пришлось уводить детей. Зато набежало не меньше сотни народу – поучиться ругаться тридцать минут подряд, не повторяясь.

Смирные люди попроще растили редиску, укроп, таскали грибы из леса, вязали кружева на продажу – торговали потихоньку и ждали, пока придет богатство.

Вообще жить стало любопытно. На той неделе жители бегали к реке смотреть, как ее теперь имя. Раньше она называлась Пёра. Теперь на берегу, у моста и у водокачки, висели на столбах чистенькие таблички «Ривер Пиора». Совсем другое дело!

Началась эта петрушка со строительства Химического комбината на Голубинке – было такое место на самой окраине. Комбинат с головы до ног был иностранным, самым большим то ли в Европе, то ли в Азии. Строили иностранцы со всех концов света. От них все и пошло. Они подучили местных, как не очень напрягаться, делать бизнес и богатеть. Вечерами они толпами шатались по центру города, тараторили по-своему и с удовольствием напивались.

Со всех концов города была видна громадная кирпичная труба на стройке. Ночью в небе полыхала светящаяся надпись на трубе – «АСС». Так называлась компания, которая взялась за это дело.

В школу номер шесть приехали ученые – тоже со своим бизнесом: узнать, кто кем хочет стать. Класс отвечал грамотно. Девчонки – манекенщицами, певицами, одна – фотомоделью. Ребята – барменами, банкирами и каратистами. Ученые сверкали очками, делали пометки в своих тетрадках. Встал Винт и испортил всю картину:

– Хочу космонавтом.

Ученые насторожились. Классная Лина Романовна побледнела от плохого предчувствия. Она давно считала, что эти двое, Винт и Кухня, свою жизнь посвятили делать ей назло. Назло ходили, сидели, гавкали, когда не надо, а когда надо сказать умное, могли сморозить чушь.

– Каким таким космонавтом ты хочешь быть? – спросила она.

– Нормальным, – буркнул Винт.

– Нет, вы посмотрите на него! – с отчаянием сказала Лина. – Что ты из себя изображаешь?!

– Надо же кому-то в космос летать, – стоял на своем Винт.

Ученые хихикнули.

– Ты, Елхов, – сказала Лина Романовна, – отстал от жизни. У тебя, наверно, папа – коммунист.

Ученые посерьезнели.

– Никогда, – сказал Винт, – ему бы мать денег на взносы не дала.

Ученые ушли, а весь класс из-за Винта задержали на сорок минут. Слушали Лину Романовну. Бывают разные эпохи: в одну борются против крепостного права, в другую – за свободу слова, иногда воюют за выход или вход куда-нибудь, часто умирают по независимости. Город Судимов вступил в эпоху, когда люди стали добиваться, чтоб разбогатеть. Тот, кто не хочет богатства, идет против общества и убогий неудачник. Насчет «убогий» можно было поспорить, насчет неудачников она попала в точку.

У Кухни с Винтом не клеилось с бизнесом. Поздно начали – вот в чем дело. Все места оказались забиты. Они попробовали окунуться в газетное дело. Наскребли денег на сто штук «Московских известий» – рассказывали, один на этой газете заработал машину. Но то ли все перестали интересоваться известиями из Москвы, то ли тот наврал насчет машины. Ушло всего одиннадцать газет за два дня. Вовремя сообразили – отнесли остальные восемьдесят девять на базар, продали бабкам. Они из них кульки под семечки делают.

Неплохо начиналось дело с прохладительными напитками. Заняли у родителей денег на ящик пива, продали. На следующий день купили два ящика. Подошли здоровенные жлобы класса из десятого, потребовали деньги за «место». Кухня затрепыхался, что у них капитан в милиции знакомый. Те пообещали прийти завтра и пооткручивать головы всей фирме – Кухне и Винту.

– Это не жизнь, – говорил осунувшийся Кухня, – это закон джунглей какой-то.

А дальше произошло такое, что Винт от одного слова «бизнес» впадал в бешенство.

Они собрались на рыбалку. У Винта барахлил велосипед. Он попросил у соседского пацана. Тот дал. Винт возвращает ему велосипед в целости и сохранности, а этот пятиклассник паршивый говорит:

– С тебя причитается.

Винт посмотрел на него, как на стукнутого, не принял всерьез.

Подходит этот недоносок через неделю.

– Я, – говорит, – счетчик включил.

То есть если Винт не отдает, то каждый день его долг становится в два раза больше.

– Слушай меня внимательно, – сказал ему Винт, – если ты мне еще раз попадешься на глаза, я тебя буду бить в конце каждой четверти, пока ты, придурок, школу не кончишь.

Тот шмыгнул носом, исчез. Нашел каких-то там деловых постарше и продал им Винтов долг. То есть пообещал половину, если они заставят Винта платить.

Пришло их человек пять, незнакомые, здоровые. Винт с маленькой сестренкой дома сидел. Вызвали его за калитку и говорят, так и так:

– Плати, а то мы тебя сейчас пытать будем.

– Сколько?

Они говорят.

– Ага, – сказал Винт, – сейчас принесу. У нас деньги в комоде лежат.

Пошел, снял со стены отцову берданку двенадцатого калибра, сунул в нее патрон с бекасиной дробью, вышел на крыльцо и пальнул в гостей.

До милиции дело дошло. Виноватым оказался Винт.

– Мой сын молодец, – кричал папа того пятиклассника, – у него бизнес такой!

Дядя Володя Елхов, батя Винта, пошел с ним побеседовать. Из него слова не вытянешь, неразговорчивый человек, но ради сына пошел. На следующий день папа молодого бизнесмена за полчаса до начала милицейского рабочего времени ждал следователя.

– На колени встану, – сказал он следователю, – только отдайте назад мое заявление. Никто в моего сына не стрелял. Это ему показалось.

Что там ему дядя Володя сказал, не ясно. Может, слово какое знал волшебное, типа «пожалуйста».

Не впервой настоящая жизнь проскакивала мимо. Или, наоборот, жизнь притормаживала без предупреждения, а Кухня с Винтом продолжали мчаться неизвестно куда. Всегда в таких случаях Кухня старался вспоминать людей, которым еще хуже. Плохо тем, кто помер. Вот уж неудача, дальше некуда. Он стал перебирать, кому еще не очень, уснул. Снилась сплошная ерунда, неинтересно.

Будто из-под ног до самого горизонта шумели дремучие леса, и кто-то спросил: «Чье это?» «Всеволода Кухтина», – ответили. Кухня очень удивился, хотел заявить по-честному, что это ошибка, но уже мелькали по обочине ровной-ровной дороги бескрайние поля. «Это принадлежит Кухне», – говорил человек крестьянского вида. «Все-все?!» – не поверил кто-то. «Все-все!» – твердо отвечал человек. Кухня вспомнил: действительно, все его – только он позабыл сначала. Не успел рта раскрыть, появились шеренги взрослых со страшными лицами. Они держали друг друга за руки, наступали на Кухню, орали в такт шагам, как это делается в детсадовской игре: «А мы просо вытопчем, вытопчем! А мы просо вытопчем, вытопчем!!!» Отступали назад с криком: «А мы просо сеяли, сеяли!!!»

От страха Кухня как маленький разревелся. Он проснулся от громких рыданий. Думал, сон еще не кончился. Открылась дверь, к нему бросилась мать Винта:

– Сева, миленький, ты не знаешь, где Витька?

– Ну что ты таращишься?! – закричал отец Кухни. – Отвечай, когда тебя спрашивают!

Винт сбежал из дома.

А дело было так. Классная Лина Романовна даже после работы не могла оторваться от любимой игрушки – воспитание трудных подростков. И вчера, сразу после лекции о разбогатении, потащилась к Елховым. Дядя Володя Елхов не ждал гостей и был после получки несколько кривой, выпивши. Он услышал скрип калитки, глянул в окно.

– Хозяева есть? – кричала во дворе Лина Романовна.

Отец Винта заметался по кухне. Лина не ждала особого приглашения и уже открывала входную дверь. Дядя Володя успел сунуть початую бутылку в шкаф, в обмороке уставился на гостью.

– Не ждали? – пропела Лина.

Отец непонятно мотнул головой, прислонился к подоконнику, чтоб не рухнуть у нее на глазах. Дальнейший кошмар он помнил плохо, все силы уходили на изображение трезвого человека.

– Бу-бу-бу, – доносилось до него. – Партия… коммунисты… космонавт… ваш сын… бу-бу-бу… партийные взносы…

Лина ничего не заметила. Отец схватился за валидол – он хорошо отбивает запах спиртного. Она, ребенок, думала, насколько все-таки глубоко ее слова дошли до дядиволодиного сознания, что у него закололо в сердце.

Ушла. Дядя Володя добавил из бутылки. В голове у него вообще все перепуталось: Лина, подпольная организация космонавтов, сын, неоплаченный взнос…

Тут, как по заказу, нарисовался Винт. Отец бросился искать ремень, опрокинул телевизор. Винт метался по комнате, отец за ним. Винт сиганул в окно. Он давно считал себя взрослым и думал, с ремнем покончено на всю остальную жизнь.

Сбежал Винт, а отдуваться пришлось Кухне.

– Где он прячется? – спрашивали дома.

– Не знаю.

– Что тебе не хватает?! Обут, одет, сыт! Что тебе еще надо?! – кричал отец.

– Ничего не надо, – буркнул Кухня, собирая учебники в портфель.

– Замолчи! До чего ты докатился?!

– Ни до чего!

– Перестань мне перечить! Больше чтоб я тебя с твоим Винтом не видел! Кончена ваша дружба!

Больше того, папаша провожал Кухню до школы.

– Не позорься, – шептал Кухня, затравленно поглядывая по сторонам. – Мне же не пять лет!

Мало того, родитель вообще хотел взять его за руку. Кухня еле отбился.

В школе Лина Романовна уже соскучилась его ждать:

– Где он?

– Откуда я знаю?!

Для начала она потащила его к завучу. Наверно, директор был еще занят.

– Вот, пожалуйста!

Она подтолкнула Кухню на середину кабинета.

– Да-а-а… – сказал завуч.

Он математику преподавал, поэтому обмерил его взглядом от макушки до подметок, прикидывая вроде, какого размера выкопать яму, чтоб зарыть этого ученика в землю и не вспоминать больше.

– Где Елхов?

Дальше по программе был черед директора школы.

– Молчит! – науськала его Лина.

Кухня протопал на середину кабинета. Директор преподавал биологию и, естественно, с интересом уставился на неизвестный для него вид млекопитающего.

– Да что я сделал?! – не выдержал Кухня.

Этого только и ждали.

– Слышали! – обрадовалась Лина.

– Что ты сказал? – удивился директор, вроде по его наблюдениям такие, как Кухня, не говорят, а кукарекают. – Как ты сказал?

Кухня отсидел пять уроков. У школы его ждал отец. Опять начал хватать за руку.

В доме у Елховых был сумасшедший дом. Мать Винта увидела Кухню, заплакала. На дядю Володю было жалко смотреть. Он не только слова сказать не мог, дышать в полную силу боялся. Свистни ему сейчас, он стойку на лапах сделает и хвостом виновато завиляет. Все Кухтины были здесь, даже бабушка пришла. То ли для успокоения Елховых, то ли боялись, что Кухня сбежит из-под ненадежного отцовского надзора.

– Клянусь здоровьем родителей, – сказал Кухня, – ничего с ним не случилось.

– Поосторожнее с родителями! – сказал отец. – Расклялся!

Бабушка вздыхала, вздыхала себе в уголке, вдруг бухнула:

– А если его цыгане украли?

– Ну ты совсем, бабушка! – закричал Кухня. – Как его украдешь, такого здорового?!

– Так, – объяснила бабушка, – сказали, на, мальчик, конфетку…

В соседней комнате заревели Елховы-младшие. Бабушкины мысли для них оказались самые доходчивые.

А время стало девять часов вечера. Грустно темнело. А про Винта – ни слуху ни духу. И каждый начинал думать самое плохое. Вслух говорить боялись, только глаза друг от друга прятали. Дядя Володя опять засобирался в милицию, а Кухтины пошли домой.

У самого подъезда какой-то сопляк закричал:

– Кухня! Кухня!

– Брысь! – сказал ему Кухня, но осекся – мальчишка приглашающе помахал ему рукой.

– Куда, куда?! – всполошился отец.

– Да сейчас я! – сказал Кухня. – Он у меня это… ключ гаечный брал.

Он подошел к мальчишке, тот полез в карман, достал клочок бумаги. «Я в Париже», – было написано рукой Винта.

– Сева! – крикнул отец от подъезда. – Домой!

– Иду! Сейчас! Где ты взял? – шепотом спросил Кухня.

– Дали.

– Читать умеешь?

– Нет еще.

– Молодец, – с облегчением сказал Кухня, – а это листочек так… Вот смотри… Чепуха это, а не листочек… – Он на глазах у мальчишки разорвал записку.

Бабушка уснула, а родители все шушукались в своей комнате. Кухня еще полчаса парился в одежде под одеялом, пока они не затихли. Осторожно спустил ноги на пол, пошарил рукой под кроватью, нашел кроссовки. С ними в руках, замирая на каждом шагу, добрался до дверей. Ключ повернулся бесшумно – Кухня до ужина успел налить в замок масла от бабушкиной швейной машинки.

Он катил на велосипеде по ночному городу, торопился. «Париж»! Как он мог забыть? С другой стороны, еще только май, и ночами бывало холодно. Это летом в Париже появятся первые жители.

Кукуевка была окраиной, за ней уже начиналось кладбище. Надо всего только пройти парк имени Трехсот двенадцати погибших за свободу борцов, пересечь улицу Чуркина – и вот тебе кладбищенские ворота. За кладбищем, дальше в поле, давным-давно была построена электростанция. Когда начали строить Комбинат АСС, город подключили к общей энергосистеме страны, а маломощную городскую станцию закрыли. Какой-то из начальников ездил в Париж и увидел там фабрику по сжиганию мусора. Мало того, что она мусор сжигала, она производила из него море полезных вещей: бумагу, стекло, металлы. Очень выгодное предприятие. Все в Судимове обрадовались и решили из электростанции сделать чудо. Даже удивительно, как это до Парижа такое в голову никому не пришло. Для начала за будущей фабрикой устроили свалку городских отходов. С фабрикой дело шло неторопливо, а свалка получилась отличная.

Само же здание фабрики с гаражами, подсобными помещениями, складами, конторой захватили бродяги. Так это место превратилось в Париж. Летом бродяги ночевали там, чтобы утром успеть к первым мусоровозам. Собирали бутылки, тряпки, металл, годные для дачников доски. Собирали, сортировали, потом продавали недорого. Раньше в Париже очень чувствовался дым от мусорных куч. Но со временем свалка, как живая, двигалась дальше и дальше в поле, оставляя за собой искусственные горы шлака, мусора. Укромные поляны прорастали лопухами, от дождей образовывались овражки. Такое впечатление – вроде ты на Луне. На месте свежих сбросов днем и ночью дымили кучи отходов, сновали машины – с каждым годом все больше и больше.

На свалке вообще было интересно. Все время не знаешь, что найдешь.

Бывает, что-нибудь дельное. Винт однажды нашел отличную велосипедную раму и поменял ее на почти новую шину.

С бродягами или бомжами отношения у мальчишек чаще всего были плохие. Те все хотели только себе. Им не нравилось, когда из-под носа у них уводили, например, хороший диск на автомобильное колесо…

За мыслями Кухня не заметил, как подъехал к кладбищенской ограде. Он притормозил, задумался. Путь через кладбище был намного короче. Но кладбище есть кладбище. Да еще ночью… Бабушка говорила, правда, надо бояться не мертвых, а живых, однако… От живых хоть знаешь, чего ждать, а от покойников – неизвестно.

На кладбище из-за старых больших деревьев было темно, намного темнее, чем на улицах. Кухня прикинул направление на главную аллею.

Сначала под ногами была твердая земля, наверно, он попал на какую-нибудь боковую дорожку. К темноте он привык, но такая навалилась тишина – в ушах звенело, а скрип колесной втулки, казалось, слышался на той стороне города. Да еще, как ни крути, под ногами лежали покойники. Это не прибавляло настроения, а даже наоборот. Он вспомнил золотое правило – чтобы не думать о плохом, надо считать. Досчитал до ста и так хорошо отключился от мрачной обстановки, что сбился с твердой дороги, и теперь переднее колесо то и дело тыкалось в могильные ограды.

Крик этот сравнить было не с чем. Дикий, пронзительный. Он оборвался, не набрав полной силы, будто нажали кнопку и выключили. Кухня в панике начал разворачивать свою машину. Вдруг земля под ногами кончилась. Он на мгновение завис в воздухе, грохнулся на дно ямы. Сверху на него обрушился велосипед. Кухня хотел начать считать, чтоб сердце не так колотилось, но забыл, какая цифра идет после двойки…

Потом вообще стало не до того. Он явственно услышал, как к его могиле бегут, скрючился под велосипедом.

– Стой! – послышалось.

У самого края его убежища кто-то остановился. Слышно было загнанное дыхание человека. Затрещали сучки под ногами преследователя:

– От кого ты убежать хотел, сволочь?! А?! Куда ты побежал?! Ну!

Плачущий голос первого ответил:

– Я… никуда. Я ничего не видел. Я ничего не знаю!

– Правильно, – сказал другой, – умница.

– Пусти меня, – заверещал человек.

– Заткни хавало!

Они оказались совсем у края могилы, и Кухня уже боялся, что в темноте оба свалятся на него.

– Ты ничего не слышал? – продолжал голос. – Мне показался какой-то шум.

Разговор шел о Кухне с велосипедом.

– Нет. Я не знаю.

– Мне какой-то звон почудился. Все! Кончай трястись. Ты мне нужен.

– Отпусти меня.

– Ты богатым будешь, понял, – сказал голос. – Тебе повезло. Понял?!

– Я ничего не хочу. Мне ничего не надо.

– Иди назад! – приказал голос. – Иди, а то я тебе сейчас пасть порву, гнида!!!

Человек с перепуганным голосом подчинился. Другой постоял еще, наверное, оглядывал кладбище или прислушивался. Потом тяжело зашагал вслед.

Кухне помог велосипед. Он встал на седло и легко выбрался наружу. Невдалеке под большим деревом стояли люди. Двое. Кухне хотелось тихо исчезнуть, он попятился… Теперь уже другой звук разнесся по кладбищу – заунывный, нечеловеческий. Он не был похож на тот первый крик. Этот звук был сырой, тяжелый, не мог подняться от земли. Даже не определить было, откуда он берется. Люди под деревом бросились бежать – и опять в сторону Кухни. Он юркнул за какой-то памятник – жалел уже, зачем выбрался из уютной своей могилы. Пробежал один человек и другой, через время появился третий. Раздался громкий мат, затрещала одежда, и в темноте завыло болезненное «Мы-ы-ы-у-у…». Кухне казался знакомым этот больной вой, но со страху он никак не мог вспомнить, где он его слышал. Потом короткий вскрик и жуткое хрипение услышал Кухня.