Текст книги "Двое с лицами малолетних преступников (сборник)"

Автор книги: Валерий Приемыхов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц)

Магия черная и белая

В тот день четыре урока прошли нормально. Оставался последний – математика, но Нина Исидоровна, учитель по математике и наш классный руководитель, болела вторую неделю, и, ясное дело, пятого урока могло не быть. Никто ничего нам не сказал, и меня послали на разведку. По пути забегаю в туалет, там Серега Бряндин.

– Ты че тут? – спрашиваю.

– Домой хотел уйти, а там директор шарашится.

– Так все равно урока не будет, – говорю.

– А вдруг?

Чуть было не позабыл, уже у дверей вспоминаю:

– Бряндя, куда мой «Остров сокровищ» девал? Думаешь, я забуду?

– Понимаешь, – начинает Бряндя, – я положил ее дома…

– В общем, чтоб книга была, понял?!

Вот и давай книги после этого, замучаешься возвращать.

Бегу я по пустому коридору, смотрю – народ: наш директор школы, с ним незнакомый парень в очках и чужая девчонка, разодетая, как на начало учебного года. Она плачет, взрослые утешают.

– Я тоже новенький, – говорит парень в очках, – мне тоже страшно. Давай вместе реветь, а?!

Директор поманил меня пальцем.

– Что вы?! – говорю я. – Меня никто не выгонял. У нас Нина Исидоровна болеет, честное слово…

Стал я центром внимания, девчонка притихла. Директор – тому, в очках:

– Ваш ученик.

– Отлично, – говорит парень. – Этот гражданин нам дорогу и покажет…

Привел я новеньких в класс – ш-ших! – все встали. В очках проходит на учительское место. Девочка держится около него, не плачет, но от волнения вся розовая. Класс недоумевает, все на меня смотрят.

– Граждане, – начинает в очках, – я ваш новый классный. А эта девочка Эльвира, ваш новый товарищ. Мы с ней не родственники, просто так совпало.

Эльвира вроде и не плакала никогда, стоит важная, а когда он назвал ее имя, она поклонилась, как какая-нибудь марионетка. Ох, не понравилась мне она, я людей с первого взгляда вижу. Не проведешь меня никакими бантиками…

– Садись, – говорит ей новый классный.

– Спасибо, – отвечает она вежливо и топает на мое место, рядом с Винтом.

Я, забытый, все у дверей стою.

– Это мое место! – опомнился я.

– Разберетесь, – сказал классный.

Не стал я спорить, все равно до конца урока полчаса. Какая разница, где досиживать.

Звали нашего нового учителя математики Валентин Дмитриевич.

– Если ничего не случится, – говорит он, – а я думаю, ничего, то я буду вашим классным до десятого класса и увижу мальчиков усатыми, а девочек без кос. Хотя честно, косы мне нравятся, а усы не очень. Мое прозвище в другой школе было Митя, так что не затрудняйтесь. По-моему, симпатичное прозвище…

В классе стали переглядываться и шептаться, необычно он начинал, Валентин Дмитриевич. Попросил разрешения задать нам вопрос. Мы – всегда пожалуйста.

– Что определяет лицо класса?

Это для нас не вопрос.

– Успеваемость! Дисциплина! Домашние задания! Надо родителей любить! Слушаться учителей! Активность!

Быстро мы выговорились. Он на нас печально смотрит: мол, что ж вы такие чурки – полный класс? Остается у него одна надежда на новенькую. Она в хоре не кричала, дисциплинированная, ждала своей минуты. Встает аккуратно, говорит тихо, но попадает в самую точку:

– Главное в классе – коллектив, команда.

Этого Валентину Дмитриевичу и надо было. Он не собирался заниматься нашим воспитанием или успеваемостью, это дело коллектива, он будет не командовать нами, а только направлять. Такой у него был педагогический подход.

– Староста! – говорит классный.

Встает Симакин и краснеет. Он всегда краснеет.

– Какие неприятности ожидают нас в конце года?

Симакин пожал плечами.

– Все отличники?

Симакин сразу посмотрел на нас с Винтом.

– Да нет.

– Говори, говори! – подбадриваю я его. – Не стесняйся.

– По математике может у нас остаться на осень… – до невозможности краснеет Симакин, – Кухтин Сева, по литературе – Елхов Витя.

Не жду. Поднимаюсь:

– Валентин Дмитриевич, обещаем с Елховым не подвести. Я помогу ему по литературе, а он мне – по математике. Коллективно!

– Это разговор! – сказал классный.

Поставил свой портфель на стол, вытащил из него толстую сложенную бумагу. Поинтересовался, кто из нас ходил в походы. Класс поднял руки – в походы ходили все.

– Ну и как? – хитренько спрашивает классный, разворачивает свою бумагу, а это карта. Он приколол ее кнопками к доске – карта нашей области. – Неужели не понравилось?

– Комары кусают, – отвечал класс. – А вообще интересно…

Нам, оказывается, не везло. Мы просто не были в местах, где не ступала нога человека. Да, да, есть, оказывается, такие места, до сих пор существуют, и наш классный, вот этот парень в очках, поведет нас по ним. Мало того, в этом походе или путешествии он научит, как в лесу обходиться без соли и хлеба, как утолить жажду, если нет речки или родника, как добыть огонь без спичек, не заблудиться в самом дремучем месте… В общем, он пообещал сделать из нас настоящих индейцев. Мало того. Наше путешествие не будет бессмысленной прогулкой, от нас будет польза. Маршрут наш проляжет, где растут редчайшие лекарственные растения. Мы научимся их собирать. Например, некоторые надо рвать до восхода солнца, а другие – наоборот, только в полдень. Мы продадим эти травы медицине, подкопим деньги, купим лодочные моторы и на следующий год уже двумя лодками пустимся в новый поход. Если, конечно, нам все это приглянется.

Мы не выдержали, закричали «ура», девчонки завизжали.

– Объясняю маршрут, – улыбается Валентин Дмитриевич.

Как он говорить умел! Ничего вроде особенного, никаких лишних слов. Пойдем туда, пойдем сюда, а представишь – дух захватывает и за сердце берет.

Я сразу загорелся на это путешествие. Нашел дома в кладовке старый вещмешок, долго застегивал его и расстегивал, прикидывал на себя. Перед сном повесил на спинку кровати. Уж очень мешок пах местами, где не ступала нога человека.

– Откуда ты эту рвань притащил? – заворчала бабушка.

– Бабуль, – говорю спокойно, – я в твои дела не вмешиваюсь, верно? Это не рвань, а вещмешок, поняла?

Бабушка не поняла. Погасила у меня свет и ушла. Я в темноте загадал про поход. Но приснилась чепуха – вроде бы мы с Винтом выиграли в спортлото живого дятла. Мы хотим деньги вместо него, зачем нам дятел, а деньги нам не дают. Дятел какой-то заморенный. В общем, не сон, а так себе…

Люблю я утром приходить в школу. За ночь по людям соскучишься, а тут столько знакомых. Идем мы с Винтом, здороваемся направо-налево. Каждый обязательно у меня спросит:

– Ой, что это у тебя?

У меня вместо портфеля вещмешок с учебниками.

– Ты был, где не ступала нога человека? – спрашиваю.

– Сейчас уж люди все пооткрывали! – отвечают.

– Подойди ко мне осенью, я тебе оттуда камешек принесу.

– Хохмач ты, Кухня, – говорит Винт.

– Пусть смеются, – говорю, – может, им от этого жить легче.

– Ой, что это ты нацепил?! – опять лезут.

– Это у меня ридикюль.

– А что это такое?

– Дурацкие вопросы туда складываю.

Винт задержался с кем-то, а меня семиклассники окружили. Я для них вроде петрушки, а сдачи не дашь – уж больно они здоровые.

– Кухня, ты побираться в школу пришел?

– Ага. У нас свинья в доме, кормить нечем.

– Не наглей, а то сейчас схлопочешь! – говорят мне не шутя.

Хорошо, Винт подоспел. Он выше меня на голову, в плечах – шире любого семиклассника и отчаянный.

– Винт, – говорю я, – пристает вот этот, здоровый.

Винт долго не думает.

– Выйдем-ка на улицу, – говорит семикласснику.

– Ладно тебе, – отвечают ему, – шуток не понимаете…

Вот так-то лучше. Правда, в спину они сказали:

– Двоешники чертовы.

Мы на это не реагируем. Заходим в свой класс, сразу чувствуем, что-то переменилось. Никто нас не приветствует, моего рюкзака не замечает. Ноль внимания, фунт презрения, как говорит моя бабушка. Окружили новенькую Эльвиру: чистенькую, умытую, приодетую. Она вертится, напевает себе, танцует самый модный теперь танец, который до нас еще не дошел.

– Ла-ла-ла. – Показывает движения, а наши остолбенело на нее смотрят. – Ла-ла-ла.

Лалала-то лалала, а подошли мы к своему столу, на моем месте – ее портфель. Винт не выдержал:

– Послушай, Кухня, не кажется тебе, что наше место вроде уже и не наше?

Он специально громко сказал на весь класс.

– Простите. – Эльвира бросила свои кривляния с пением. – Я заняла ваше место, мальчики?

Мальчик Винт вытаращился на нее:

– Вот именно.

– Не будете ли вы добры уступить его мне?

У Винта даже шея покраснела, а я от такой наглости онемел.

– Послушай, – пытается Винт по-доброму, – ты это… перестань лезть, а то живо получишь!

– Кончай, Елхов! – заступается за нее Симакин.

– Не обращай внимания, Эльвира, – затарахтела Зойка Фуртичева, – к ним привыкнуть надо. Они у нас вообще ненормальные.

– Кто это ненормальный?! – очнулся я.

– Садись со мной, Элла, – говорит вдруг Рафик Низамов, – у меня здесь лучше.

От кого от кого, а от Рафика такого не ожидал. Все против нас.

– Уступите мне место, пожалуйста, – опять Эльвира, – вы ведь мужчины и не будете со мною драться.

– Как вам не стыдно! – набрасывается на нас Лидочка-тихоня. – Смотреть противно!

– Ты не смотри! – говорю. – Тебя никто не заставляет!

Я бы всех переспорил, но Винт неожиданно скис:

– Айда! Мы ж с тобой давно пересесть хотели.

Никуда мы пересаживаться не хотели. У нас хорошие места – далеко от учительницы и рядом с дверями.

– Совсем с ума сошел! – говорю я. – Куда мы сядем?

– Первая парта свободна, – предлагает Фуртичева.

– Сама там сиди! Как я Винту диктант проверю?

– Диктант не сегодня, – промямлил Симакин.

Винт махнул рукой:

– Ладно, сам напишу.

Ни за что он диктант не напишет. И помочь я ему не смогу, если учительница у нас на голове сидеть будет.

Идем за первую парту, а новенькая нас совсем доконать хочет:

– Давайте я вам мешок постираю.

Наши захихикали, вроде смешно.

– Ничего, – отвечаю, – сами постираем, если надо. Пока руки-ноги у самих есть.

– Я серьезно, – говорит она.

На фиг ты нужна со своим серьезным.

Тут учительница русского языка пришла, начался урок. Как я и ожидал – диктант. Последний в этом году, последняя возможность для Винта получить годовую тройку. Я посмотрел на Симакина, он отвернулся. И с этими людьми я проучился пять лет!

Начали. Сидит учительница перед нами на расстоянии вытянутой руки, и, может, не хочется ей на нас смотреть, а никуда не денешься. Вот они – мы с Винтом перед ней.

– «После обеда никто и ничто не могло отклонить Обломова от лежания…»

Покосился я в сторону тетради Винта – он со страху написал правильно.

– Кухтин! Смотри в свою тетрадь! – тут же говорит учительница. – Следующее предложение: «Безденежье меня приковало к ненавистной мне деревне».

«Бисденежье» – выводит Винт. Качаю головой. Он поправляет курам на смех: «бисденижие». Атас полный.

– Кухтин! – говорит учительница. – Ты почему головой мотаешь?

– Задумался. Повторите, пожалуйста.

Учительница повторяет, а я потихоньку Винту свою тетрадь подвигаю, чтоб он списал правильно. Винт уже и не смотрит. Плюнул на это дело.

– «Под праздник угорел со всей семьею Пров…» – диктует учительница.

Я нарочно пишу: «Пад празднек угарел са всей симьею Пров». Не оставаться же Винту в одиночестве.

Вышли мы после диктанта. Винт меня успокаивает:

– Ты только не волнуйся, Кухня!

Меня действительно от злости колотит. Передушил бы всех. Первым попался нам Симакин.

– Ну что, голубчик, – говорю, – достукались?

Симакин дурака из себя корчит:

– Что?

– Ничего – желтые ботинки! – говорю. – Как ты теперь новому классному руководителю в глаза смотреть будешь, а?! Две двойки за диктант обеспечены. Значит, двое на осень есть! Где ваш коллектив?! Куда делась команда?

– У тебя же хорошо по русскому, – говорит староста Симакин.

Он думал, я Винта в беде брошу. Винт будет все лето этот русский язык изучать, а я загорать спокойно. Не на таких напали. Пусть они что хотят делают, а я двойку получу, как и Винт. Правда глаза колет, как говорит бабушка. Нечего Симакину ответить. Стоит, краснеет.

Следующей была Лидочка-тихоня.

– Привет, предательница! – кричу я.

– Не волнуйся, Сева! – Винт меня успокоить пытается.

– Я тебе еще записки писал с объяснениями в любви, помнишь? – говорю ей. – Эх, ты! Почему вы все нас предали? Говори, а то хуже будет. Почему ты, почему Симакин, почему Зойка?

– Из-за принципа, – говорит она дохлым голосом.

– Это ты бабушке своей расскажи! А нам правду давай!

Язык не поворачивается пересказывать ту правду. Наши одноклассники вчера ходили в гости к Эльвире. Эта приезжая оказалась доброй, умной, красивой, отзывчивой, настоящим другом, веселой и интеллигентной. Но главное!.. Слушайте дальше!

– Она Зойке юбку подарила, например, – ни живая ни мертвая отвечает Лидочка-тихоня, которой я в прошлом году записки писал.

– А тебе что подарила? – говорит Винт.

– Мы вас искали… думали, вы с нами пойдете…

– Короче! – кричу я.

– Она мне подарила стихи Ахматовой.

– Понятно.

– Больше ничего не скажу, – готовится зареветь Лида.

– Симакину марки подарила?

– Мы не из-за этого, – плачет Лидочка. – Она действительно очень хорошая…

Следующий урок – математика нашего нового классного Валентина Дмитриевича. Мы ни с кем не разговариваем. Идет Зойка в новой юбке.

– Не жмет? – спрашиваю.

Она плечом дернула, не понимает вроде, о чем речь. Пришел Валентин Дмитриевич, полистал журнал и сразу за меня взялся. Все сговорились, что ли!

– Да, Кухтин, судя по отметкам, ты не великий математик Ландау.

– Ничего, – говорю, – мне и Кухтиным нравится жить.

Шутки по боку. Он ставит меня к доске и задает задачу: в контору привезли стулья, расставили по три в каждую комнату, посмотрели – трех не хватает, поставили по два, тогда два оказались лишние. Сколько было комнат и сколько стульев?

– По три – трех не хватает, по два – два лишних, – повторяю я условие. – Вслух решать?

Ни вслух, ни про себя мне эти стулья-комнаты не отгадать никогда, если Винт не подскажет.

– Про себя, – говорит Валентин Дмитриевич и к Винту: – Ты что пишешь?

Винт, естественно, решал мою задачу, у него это ловко получается. Дар такой, от природы. Но Валентин Дмитриевич начинает его пытать:

– Ты получил двойку за диктант.

– Уже проверили? – удивился Винт. – Только вчера писали.

Я с задачей сражаюсь – ничего не выходит. Симакин на пальцах показывает: пять. А чего пять? Комнат?

– Объясни, – просит классный Винта. – Я понимаю, когда человеку не дается какой-то один предмет. Но вот ты первые две четверти не успевал по географии, а вторые две не успеваешь по русскому. В прошлом году тебе какой предмет не давался?

– Не помню, – отвечает Винт, а сам смотрит, что я там у доски с цифрами вытворяю. Покачал головой и буркнул вроде про себя, а на самом деле мой ответ на задачу: – Двенадцать…

– Ты меня слышишь? – спрашивает Валентин Дмитриевич.

– Я подтянусь, – говорит Винт.

Валентин Дмитриевич посадил его, повернулся ко мне. Я живо все цифирки стер и отбарабанил:

– Стульев было двенадцать, а комнат пять.

– Расскажи, как решил.

Я ничего рассказывать не стал, потому что не мог.

– С вами все ясно, гражданин, – говорит Валентин Дмитриевич, видно, разозлили мы его. – Ты в курсе, что у тебя, как и у Елхова, тоже двойка за диктант?

– В курсе, – пробормотал я.

– Откуда?

– Вы ж сами сказали, – пытаюсь вывернуться.

– Кто из вас обещал помогать другому по русскому?

– Я.

– По математике?

– Я должен помогать ему, – говорит Винт.

– Можешь решить задачу про стулья?

Винт не хотел, чтоб я выглядел тупее его и сказал – не может.

– Староста, – говорит классный, – после уроков будем разбирать этих двух друзей. Надо принимать какое-то решение. Это решение примете вы сами, а я с ним полностью соглашусь. Кухтин – двойка. Садись.

Я уже шел на место, он спросил:

– По какому предмету ты в первых двух четвертях не успевал?

– По географии, кажется, – сказал я.

– Как и твой товарищ Елхов?

– У нас настроение плохое последнее время, – не выдержал я, – испортили нам настроение в эти два дня…

– Переходим к теме урока, – говорит Валентин Дмитриевич, в нашу сторону не смотрит. Обиделся.

Кончились уроки. Ничего в жизни так не хотелось, как поесть и побегать с ребятами по улице. Симакин выходит на учительское место, Валентин Дмитриевич садится на заднюю парту, и поехали:

– Собрание класса по поводу двоек Кухтина и Елхова считаю открытым. Кто выступит?

Выступать никому не интересно. Сидим одну минуту, другую.

– Господи, как перед Валентином Дмитриевичем неудобно! – вздохнула Фуртичева.

Валентин Дмитриевич молчал, писал что-то, головы не поднимал. Посидели еще немного.

– Я отказываюсь от должности старосты! – вдруг брякнул Симакин.

– А кто вместо тебя? – спросил Низамов.

Надо было с этим кончать, и я выступил:

– Ты хороший староста, Вася, а ошибки бывают у каждого. Опозорили класс мы с Винтом, мы и должны ответить. Нам сейчас очень стыдно и трудно. Да, Вить?

– Ну! – поддержал Винт. – Конечно.

– Но вспомните, что говорил Валентин Дмитриевич о команде?

Все посмотрели на классного, он не поднял головы, как будто его нет.

– Так вот, наверное, и наша команда виновата. К примеру, наша новенькая – ей лишь бы самой хорошо было. Где ее так научили, не знаю, где таких учат. Мы-то с Виталием сразу в ней разобрались, а вы промахнулись… весь коллектив. Мы зла не помним и обещаем приложить все усилия и исправить двойки. Вспомните, в прошлом году все думали, мы на осень, а мы исправились, и тоже в самом конце учебного года. Потом, в отличие от некоторых, – я специально посмотрел на Эльвиру, – мы ведь трудные, а уж про Винта и говорить нечего – он из многодетной семьи. Верно, Витя?

Винт скромно кивнул. Я сел, девочки с жалостью на Винта смотрят.

– Теперь их хвалить надо? – с юмором, не к месту спрашивает Эльвира.

– Что ж их – убивать? – говорит Рафик Низамов.

– Я подойду насчет русского языка к Лине Романовне, – говорит Симакин. – Может, она разрешит переписать диктант, если коллектив просит…

Все-таки осталось в людях людское. Но не во всех. Тихо, с болью за нас заговорила Эльвира:

– Нам не отметка их нужна, а чтоб они стали другими людьми. Пересдадут они русский, математику завалят. Попросим, чтоб им натянули оценку по математике, их география подведет…

– Что ж с ними делать, – зашумели ребята, – такие уж они есть! Мы их всяко перевоспитывали, а им все равно! Помогали! Родителей в школу все время вызывают! Такие они уродились трудные и ничего не боятся…

Об Эллочку как о стену горохом – не берет, все на свете знает.

– Это получается потому, что их вообще ничего не интересует в жизни. Они любят только удовольствия, а это мещанство…

– Как это не интересует? – возмутился Винт. – Кино смотрим, книжки почитываем, телевизор…

– Интересуемся кое-чем! – кричу я.

– Все не настоящее, – не соглашается эта выскочка. – За настоящее дело драться надо, мучиться, переживать, любить его и все про него знать. Тогда человек не будет равнодушным, как эти два мальчика.

– Интересно, – говорю, – у кого ж такое любимое дело есть? Что-то я не замечал…

– У меня, например, – не отступает Эльвира. – Я музыку люблю. Иногда погулять хочется, а я за фортепьяно сижу. Переживаю, если не получается, хочу играть лучше всех.

– Ты приезжая, – говорит Винт, – у вас там, может, вообще…

– Я знаю, что Вася, – Эльвирочка на Симакина намекает, – филателист.

– Что ж он, из-за марок вешаться будет? – говорит Винт. – Или чемпионат мира по хоккею пропустит?

– А ты как думал! – кричит Симакин.

– А я, например, – говорит Зойка Фуртичева, – я ночей не сплю, если мой кактус заболеет. Когда он цветет, хожу радостная. Все про кактусы читаю…

Лидочка-тихоня тоже дров в огонь подкидывает:

– Я без стихов жизни себе не представляю!

– А я собак люблю, – это Рафик Низамов.

Получается, все мученики за свое дело, страдальцы, а мы с Винтом никуда не годные.

– Твое предложение? – спрашивает Симакин Эльвирочку.

– Наверно, не надо их брать в поход, – отвечает она тихо, – если на них ничего не действует.

Винт встал уходить.

– Подожди, – говорю. – Не Эльвирочка здесь главная, еще педагог есть…

Мы все забыли про Валентина Дмитриевича, пока спорили, а он все выслушал, встал и ничего для нас с Винтом радостного:

– Вы меня порадовали, граждане. Очень верно и точно вы говорили о Кухтине и Елхове. «Досуг без занятий – смерть», – говорили древние. Ребята, и правда, равнодушны ко всему, потому что ничего их в жизни не трогает. Нет у них настоящего интереса, чтобы пробудить их от спячки…

Но выход из этого тупика был. В ближайшее время мы должны отыскать себе дело по душе, а поможет нам в этом Эльвира. Иначе не быть нам в походе. Мы в такую тоску впали – никакого похода не надо. Дождались Валентина Дмитриевича у школы, просим хотя бы эту чистюлю от нас открепить.

– Большинство так решило, – говорит классный, – а у нас демократия.

– Валентин Дмитриевич! – кричу. – Вы им прикажите, они живо эту демократию забудут, вы учитель все-таки!

– Чудаки, – отвечает он, – потому и учитель, что учу понимать, а не заставляю учиться.

Нам перестали нравиться коллективные игры, да и демократия тоже. Учитель должен быть учителем, а то верх возьмут всякие горлопаны типа этой Эльвиры.

Мы не поверили, будто только у нас нет настоящего дела в жизни. Походили по улице, поспрашивали. Удивительно, у всех есть интерес. Не такой серьезный, чтоб на фортепьяно играть, но есть. Одни любят рыбу ловить, другие детей воспитывать, третьи мотоцикл чинить. А у одного даже тайный интерес. Мы так на этого дяденьку рассчитывали: с виду вроде не похоже, чтоб он ночей не спал или боролся за какое-нибудь дело. Одет кое-как, обтрепанный, морщинистый, у магазина мается.

– А как же, – говорит, – есть кое-какой интерес, как без него! Бывает, и ночей не сплю… мучаюсь…

– Какой же? – сгораем мы от любопытства.

– Вы еще маленькие, не поймете… вам рано.

Нарисовался его товарищ. Наш дяденька оживился, подбежал к нему, они о чем-то заговорили, оглядываясь по сторонам, чтоб их никто не подслушал.

– Эй, – обращается к нам наш знакомый, – давай сюда.

Мы подошли.

– Можете одно дело сделать? – спрашивает.

– А вы про свой интерес расскажете?

– Ха-ха! – сказал неузнаваемо повеселевший дяденька. – Все, что хочешь, расскажем.

А дело было такое – зайти в кафе и стащить потихоньку для этих двух друзей стакан. Как мы, идиоты, сразу не поняли о мучениях и интересе этих пьяниц? Ни за каким стаканом мы им не пошли.

Хоть и не хотелось так далеко тащиться, пошли мы к Рафику Низамову. Город у нас небольшой, каменные дома только в центре, а дальше к реке идут одноэтажные деревянные, свои. В таком и жил Рафик.

– Ассалом алейкум, – говорит Винт из-за калитки.

Рафик – татарин по национальности.

– Алейкум ассалом, – отвечает он по-татарски, открывает калитку, с удивлением на нас смотрит: зачем пришли?

– Мы твой интерес решили взять. Собака лишняя есть?

– Ну, вообще-то…

– Не жмись, – говорит Винт, – ради общего дела.

– Скоро щенки будут, – говорит Рафик уклончиво.

– Якши! – хмыкнул Винт. – Только пока их вырастим, вы из похода придете…

Рафик свистнул, и появилась собака. Господи, где таких уродов делают, еще б парочку заказать для смеха. Морда кирпичом, шерсть рыжая, кудрявая. Одна отрада – кусаться не лезет, ласкается, прыгает, рубашку слюнями пачкает.

– Что это она? – пугается Винт. – Больная, что ли?

Низамов сам не свой, щекочет эту псину, называет ее Рында. Действительно, Рында, лучше не придумаешь.

– Это почти терьер. Эрдельчик…

– Почему почти? – спрашивает Винт.

– Морда узковата, – вздыхает Рафик. – Экстерьер, в общем, не очень. Но собака хорошая.

Мы промолчали, он повел нас в сарай. По пути сообщает:

– Наполеон тоже не любил собак, а потом бежал с острова Святой Елены, упал с корабля в воду, а собака его спасла… Ньюфаундленд порода…

– Ну и что?

– До конца жизни он уже с собаками не расставался.

В сарае на подстилке лежала такая уродина, первая по сравнению с ней – Василиса Прекрасная. Ни кожи, ни рожи, по бабушкиному выражению. Маленькая, черная, кривоногая и пузатая вдобавок. Рафик к ней с лаской пристает, гладит, воркует. Разомлело животное, лапы кверху.

– Человечество приручило собак на самой заре своего существования…

– Не умничай особенно, – остановил его Винт.

Рафик вздохнул и говорит:

– У нее скоро будут щенки. Порода… – он почесал в затылке, – почти лайка!

– Ладно заливать-то! – не поверил Винт.

– Пожалуйста, – показывает Рафик, – уши торчком, форма – римская цифра пять вверх ногами, хвост бубликом – видите, широкая во лбу голова…

Собаке не нравились разговоры о ней, она загавкала.

– Нервничает, – объяснил Рафик, – вчера руку мне оцарапала.

– И ты терпишь?

– Это еще ничего. – Он задрал штанину и с гордостью показал шрам от собачьих зубов. – Это я ей клизму ставил…

– Так… – Винт посмотрел на меня.

А совершенно сумасшедший Низамов оторваться от своей «почти лайки» не может.

– Хочу одного щенка от нее оставить, – говорит, – назову Эллой. Как вы считаете?

– Самое подходящее имя! – обрадовался Винт. – В точку!

– Молодец! – говорю. – Здорово придумал!

Лайка ехидно на нас смотрит, хвостом по земле стучит, глазками противными морг-морг.

– Слушай, Рафик, – спросил я, – а ты после укуса уколы делал от бешенства?

– Зачем? Она очень чистая собака.

– Такое дело, лучше провериться…

С собаками мы решили не связываться. Даже ради Наполеона. На всякий случай по пути зашли к Зойке Фуртичевой. У нее подоконники, стены, балкон уставлены кактусами – маленькими, большими, квадратными, в виде сабли, в виде человека с бородой, круглыми.

– Кактусы известны с древнейших времен, – начала Зойка, вроде ее тоже укусила собака, – в настоящее время известны тысячи разновидностей этого прекрасного, удивительного растения. Вот смотрите – это долихотела длиннососочковая…

Смотрим мы на эти верблюжьи колючки, и хочется нам быстрее на свежий воздух, где растут простые тополя.

– Аустроцилиндроопунция, – говорит Зойка.

Винт застонал.

– Нравится? – радуется Зойка. – А это астрофитум тысячекрапинковый.

Винт от природы человек нетерпеливый. Вышли мы от Зойки, и он заявляет:

– Не пойду я в поход, если из-за этого жить не хочется.

– С ума сошел! – закричал я. – Это же такой шанс! Научимся в походы ходить, на следующий год одни пойдем, самостоятельно.

– Что там учиться?

– А ты умеешь без еды сутки жить, огонь без спичек?..

– Спичек можно набрать побольше.

– А редкие лекарственные растения?

К Симакину мы пришли вымотанные. Выложил он на стол четыре толстых альбома с марками – пока рассмотришь, состаришься.

– Марки…

– Возникли в древности, – говорю я, – это мы уже знаем…

– Ты не умничай особенно, – предупреждает Винт, – а то вы все больно умные.

Симакина не зря старостой выбрали, есть у него талант с людьми работать. Спрятал он свои альбомы в стол, решил нам все показать на практике, в натуре. Достал маленький альбомчик, кляссер называется, и повел нас в филателистический клуб.

Сразу скажу – практика нам понравилась. На свежем воздухе, в парке, собираются влюбленные в марки люди – тихие, спокойные, говорят немного, о чем – не понять. Смотрят друг дружке в эти кляссеры, меняются, завидуют друг другу, не злобно, вежливо. Вообразите, подошел к нам взрослый человек:

– Картинки?

– Нет.

– Космос?

– Фауна.

– Гашеная?

– Нет.

Следом другой то же самое:

– Что можешь?

– Квартблок.

Симакин наш потный от волнения:

– За кошку дам мадонну.

– Чистую?

– Чистую.

Симакин нашел какую-то марку в альбомчике, протянул человеку. Тот в думы ударился. В конце концов совсем у другого выменял Симакин четыре новеньких марки на одну потертую, невзрачную, с кошкой. Это обмен называется.

– Ш-ш-ш! – сияет Симакин. – Вы мне удачу принесли.

Мы не понимали. В марках, оказывается, важно все, но, главным образом, содержание. Столько всего можно узнать, собирая марки. Например, в Турции на озере Ван живут кошки, которые плавают под водой и питаются рыбой. Конечно, такие знания неясно куда употреблять, но посмотрели мы с Винтом друг на друга и решили:

– Ладно, берем твой интерес. Гони книги, сами разберемся.

– Вам так повезло, – говорит Симакин, – не представляете! Век благодарить будете…

Было у нас с Винтом свое укромное место, наш штаб. Винт рукастый, все умеет делать, у отца выучился. Оборудовали они у себя с батей верстак в сарае, свет провели, инструменты на стенах развесили. Мы нашли на свалке матрас и притащили сюда – совсем стало уютно и ладно. Лежу я на матрасе, книгу про филателию читаю:

– «Коллекции делятся на тематические, исследовательские, мотивные, документальные, хронологические…»

Винт вздыхает, вырезает из конвертов марки с бумагой, кладет в ванночку с водой, чтоб бумага отклеилась и марки стали годными для филателии. Конверты принес я. Мой отец писатель, пока не признанный. Его не понимают, не печатают, но всегда присылают вежливые ответы, а марки у них в редакциях самые лучшие.

– «Марка «Маврикий» была продана за восемьдесят тысяч долларов», – читаю я.

– Обалдеть! – вздыхает Винт. – Просто обалдеть, на что люди деньги тратят.

– Можно наменять марок, – размечтался я, – потом их продать и купить лодку с подвесным мотором…

– И уплыть отсюда на фиг… – бурчит Винт.

Всегда мы считали себя не хуже других, а теперь наступило время людям завидовать. В классе только и разговоров про будущий поход. Они все, кроме нас с Винтом, собирались у Валентина Дмитриевича дома, разрабатывали маршрут. Он уже договорился с кем-то, и классу выделили три палатки. Деятельный он оказался педагог, вроде пообещали даже вьючную лошадь выдать. Завидно.

Мы подошли к нему на переменке и спрашиваем, когда наш интерес проверять будут. Никто и проверять не собирался. Как скажет Эльвира. Вы представляете, какая у нее в руках власть над нами, у этой выскочки! Делать нечего – идем к нашей начальнице отчитываться за интерес.

Да-а, квартира у нее не какая-нибудь завалюха. Кресла, картины на стенах, книги кругом, посреди комнаты фортепьяно. Сама Эльвира – хоть сейчас в журнал про хороших детей. На голове косынка, фартук, расшитый петухами, тапочки на пушистой шкурке. Стоим мы перед ней обормоты обормотами.

– Да-а-а, – протягивает Винт, – у тебя папа кем работает?

Выяснилось, папу сюда перевели начальником железнодорожного узла, для нашего города – это самый большой начальник, половина людей на «железке» работает. А раньше он вообще был начальником дороги, мы таких больших начальников живьем и не видели.

– Передай ему привет, – говорит Винт. – Они с моим папаней вместе.

– А твой кем?

– Слесарем-инструментальщиком, а раньше дизелист.

– А твой, Сева?

– Замначальника библиотеки, – говорю, – и раньше то же самое…

Усадила она нас напротив какого-то немыслимого музыкального центра, на нем одних кнопок столько, что на Луну улететь можно, если толком в них разобраться. Сама Эльвира засобиралась на кухню, а нам зарядила музыку.