Текст книги "Главная военная тайна США. Сетевые войны"

Автор книги: Валерий Коровин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 18 страниц)

Легитимность плюс легальность

Путин мог бы основать монархическую династию

Незадолго до президентских выборов ЦИК РФ принял решение о невозможности проведения референдума о третьем сроке Владимира Путина в должности Президента. Вообще, к концу второго путинского срока сложилась достаточно любопытная ситуация: у Путина была легитимность на продолжение своего правления, полученная им от народа, но ему не хватило легальности – законодательного обоснования – для того, чтобы было можно оформить это положение юридически.

При выстроенной в последние годы «вертикали власти» и централизации полномочий «стоимость» власти колоссально возросла. А соответственно, вырос и политический риск для общества в том случае, если на вершине «вертикали» появляется фигура более слабая, чем ее предшественник. В какой-то момент в России сложилась такая ситуация, когда ярких политических лидеров, которых по популярности можно было приравнять к Владимиру Путину, просто не просматривалось. Механическая замена Путина другим – это было бы далеко не то же самое. В этом случае альтернатива такова – либо преемник, начинающий все «с нуля», либо возвращение в той или иной форме самого Путина. При своей сложившейся политической субъектности Путин не может не вернуться. I…ll be back. Вопрос только – как и в каком качестве?

Легитимность Путина зашкаливает. Остается каким-то образом обеспечить легальность его возвращению. И здесь существует масса вариантов. Очевидно, что авторы инициативы о проведении референдума по третьему сроку Владимира Путина даже особо и не рассчитывали на успех. Скорее, они ставили перед собой цель «запустить пробный шар» и посмотреть на реакцию общества на такое предложение. Даже если попытка законодательно оформить право президента на переизбрание через референдум юридически была изначально несостоятельна, то, по крайней мере, она дала возможность понять – если Путин продолжится, никто против не будет, наоборот, все только «за». В результате этого эксперимента в общественном сознании закрепилась мысль о том, что возвращение Путина – это что-то, что можно и даже нужно обсуждать. Кроме того, зафиксировался посыл, что это, по-видимому, было бы неплохо. Фактически речь идет о подкреплении существующей легитимности Путина и ее переводе в плоскость легальности. Дальше уже на новом этапе можно подбирать конкретный вариант реализации этой идеи.

Вполне возможно возвращение Владимира Путина в виде главы Союзного государства России – Беларуси. Как вариант – с включением в него Абхазии и Южной Осетии.

А учитывая, что большинство жителей пока еще непризнанного Приднестровья на последнем референдуме поддержали такую идею, да еще плюс косовский прецедент самоопределения – то эта идея вполне технически осуществима. Дмитрий Медведев при этом может оставаться Президентом России еще один срок, а то и более. Нечто подобное в свое время было реализовано в Югославском союзном государстве, когда у Сербии и Черногории, все еще входивших в состав Югославии, был союзный президент, у Сербии свой, отдельный, а у Черногории свой. Почему бы России не воспроизвести подобную модель?! Это сохранит президентский пост и за Александром Лукашенко, и за другими президентами. В конце концов, в составе РФ вполне сосуществуют регионы со своими президентами во главе. Существует и множество других конфигураций союзного государства.

Препятствие к реализации этого варианта заключается лишь в том, что Владимир Путин старается принимать во внимание мнение международного сообщества. И он ни в коем случае не желает предстать перед миром в качестве авторитарного правителя, который узурпирует власть. Вряд ли он захочет встать на одну ступеньку с тем же Лукашенко, как его оценивает Запад, или с Ким Чен Иром. Путин считает, что заботится об имидже России в глазах международного сообщества. И именно для последнего ему-то и нужно продемонстрировать, что инициатива о его возвращении во власть идет снизу – от парламентов субъектов Федерации и простых людей. Владимир Владимирович так много раз повторил мысль о том, что не собирается идти на третий срок, что, в конечном итоге, и сам в нее поверил, и таки даже не пошел.

Сегодня все чаще в общественном сознании начинает снова оживать вопрос о возвращении страны к монархической форме правления. И чем дальше, тем больше эта мысль может быть поддержана широкими слоями населения. Потому что для России это вполне органичная форма. Россия всегда была монократическим государством, и по сути даже советские генсеки были монархами.

Касаясь монархической темы, нелишне было бы вспомнить небезызвестный текст координатора «Единой России» по национальной политике Абдул Хаким Султыгова, появившийся накануне президентских выборов, в котором он предложил придать действующему Президенту «особый статус». В нем Султыгов излагает свое видение развития ситуации в отношении статуса Президента Путина в дальнейшем. И хотя данный текст и является частной позицией, пусть и крупного политического функционера, ситуация сложилась так, что Путин действительно имеет огромную легитимность от народа на продолжение тех действий и тех реформ, которые он осуществлял в течение восьми лет своего президентства. Та популярность, которой он обладает, дает ему не легальную, но легитимную возможность продолжать оставаться национальным лидером в российском государстве, с перспективой стать лидером Большой России. Это, в свою очередь, ставит вопрос о возникновении новых, иных форм его легального позиционирования.

Если брать традиционные формы российской государственности, то основание монархической династии является вполне приемлемым для России вариантом правления. Другое дело, что в таком случае это нужно и оформить именно как элемент традиции, восстановить традиционалистский контекст. А для этого должна быть пересмотрена роль и позиция РПЦ, содержательные, идеологические и базовые элементы российской государственности. Для того, чтобы осуществить такой шаг, нынешнюю политическую систему необходимо серьезно реформировать именно в традиционалистском ключе.

С ходу, на базе того полного духовного разложения, вырождения, которое до сих пор еще сохраняется со времен правления Ельцина, основать в России новую монархическую династию, конечно, не получится. В целом, появление упомянутого материала отражает тенденции, присутствующие в современном российском обществе. Он отражает некоторые чаяния как народа России, так и политической, в том числе «единоросской», номенклатуры. В «Единой России» не отрицают, что хотели бы видеть Путина в качестве национального лидера, и прилагают огромные усилия к этому. Сохранение Путина у власти будет являться гарантией благополучия, безопасности, сохранения влияния многих государственных и партийных функционеров. Однако Путину, чтобы остаться исторической фигурой, надо избежать необдуманных, резких шагов. Если основание новой монархической династии будет традиционалистски обосновано и не станет противоречить логике развития российской истории, то это вполне допустимо. Во всяком случае, данный вариант можно рассматривать как один из вариантов правления Путина. Конечно, все это потребует изменения Конституции, возможно, вообще ее отмены, зато, основав монархическую династию, Владимир Путин полностью снимет проблему возвращения во власть. Тянуть с этим нельзя.

История ускорилась. Могут и забыть…

Доказанная теорема

После 8 августа «суверенная демократия» стала данностью

Тема суверенной демократии взбодрила сонное идеологическое пространство внутренней политики России, наполнила каким-никаким, но все же смыслом политическое прозябание партии-монстра «Единая Россия», и уже только поэтому избегать ее не стоит. Тем более, никто особо и не избегает. «Суверенная демократия» стала первой ласточкой реальной идеологизации государства и власти путинской эпохи. Статьи на эту тему в какой-то момент выходили одна за другой, а лидер «Единой России» Борис Грызлов вообще, ухмыльнувшись каким-то своим мыслям, провозгласил «суверенную демократию» основой программы своей партии, зачитав по бумажке определение нового термина. Так, мучительно выбирая из пяти вариантов, «Единая Россия» определилась-таки с партийной программой. И помог ей в этом, что закономерно, сам же ее создатель, Владислав Юрьевич Сурков, выдвинув и практически волевым образом утвердив в ее основе понятие «суверенная демократия».

Последний «программный сбой» перед окончательным решением извечной проблемы с содержанием у единороссов произошел после того, как Владимир Путин усомнился в праве на жизнь термина «суверенная демократия». На что Сурков, не растерявшись, молниеносно отреагировал. «Мне все равно, что будет с термином, мне не все равно, что будет с суверенной демократией», – заявил он в своем секретном выступлении на втором медиафоруме «Единой России», перед которым у присутствующих журналистов отобрали диктофоны и погасили камеры. Далее, в обстановке строгой секретности Сурков разъяснил, что сам термин, если что, впервые был произнесен еще госсекретарем США Кристофером Уорреном в 1994 г., повторен Романо Проди несколько лет назад, а затем Диком Чейни. Это для тех, кто пытается разглядеть за новым термином грядущую утрату демократических свобод, – вот, пожалуйста, преемственность от ведущих демократий мира.

А вот далее Владислав Юрьевич поясняет: «Судьба термина – вторична. Главное, что он актуализировал обсуждение крайне важных тем – личной свободы и национальной свободы». Следует понимать это заявление как подведение итогов правления Путина, получившего наказ от прежних элит – сохранить личные свободы, главное завоевание ельцинизма, за которое Россия, по сути, заплатила суверенитетом, устремившись в фарватер американской внешней политики. Сохранил. Но одновременно с этим Путин вернул и национальный суверенитет, то, что Сурков обозначает как достижение национальной свободы, поясняя: «Национальная свобода – это то, что называется суверенитетом. Суверенитет – это независимость власти, в нашем случае – народной власти, нашей демократии».

И здесь вскрывается еще один, куда более глубокий смысл термина, до которого якобы никому нет дела и «судьба которого вторична», а именно: раз демократия – это власть народа, значит, суверенная демоіфатия – это суверенитет его власти, власти народа. В деталях из уст Суркова ключевой вопрос звучит так: «Мы хотим быть самодостаточной страной в смысле того, что мы сами можем обеспечить свой суверенитет, или мы должны для этого прибегать к услугам других, более мощных стран? Это вопрос. Начиная с вопроса о призыве в армию – нужен ли он – недалеко и до вопроса – а нужна ли армия?»

В этой фразе кроется окончательное определение того, что для страны первично, а что вторично. Первична – самодостаточность, обеспечивающая суверенитет. Вторичны стенания о потерянных якобы свободах, о желании больших свобод, о несоответствии «суверенной демократии» западным образцам демократии… Но ведь на Западе победила именно американская демократия, летящая на крыльях стратегических бомбардировщиков, – смотри пункт об утрате суверенитета. Например, миссия того же Ельцина как раз и заключалась в том, чтобы максимально быстро сдаться Западу, американцам, на любых условиях, и скорость нашей сдачи определял уже сам Запад, исходя из своих способностей переварить полученные фрагменты – политические, экономические, геополитические. Мотивация Ельцина при этом была такова: прекратив сопротивление и сдавшись, максимально быстро получить достойную в материальном смысле жизнь для страны, такую, как на Западе. Но сама сдача как раз и заключалась, в первую очередь, в отказе от суверенитета и в исполнении директив, полученных из Вашингтона. И Ельцин делал то, что ему говорят. В итоге мы не стали жить, как на Западе, а стали, к общему «удивлению» тогдашних элит, жить гораздо хуже, чем при последних днях СССР. В тот момент, когда правящие элиты стали догадываться, что их обманули, на повестке дня, в порядке очередности, уже стоял вопрос о распаде России, то есть о начале фактического отделения территориальных кусков, начиная с Чечни, далее Северный Кавказ, Юг России и т. д. В этот момент сработал скорее инстинкт самосохранения, нежели рассудочное стремление к державно-сти и укреплению страны – если страна распадется, где мы будем властвовать, где будем красть, «пилить», откуда вывозить? И тут появился Путин, который предложил и так уже обеспокоившимся элитам не кончать жизнь самоубийством, а подумать – перестать зависеть от внешней логики и начать действовать самостоятельно, то есть «суверенно». Так вообще впервые после многих лет сдачи и отступления встал вопрос о суверенитете и его важности для самосохранения.

Последующие несколько лет ушли на то, чтобы, прежде всего, самим себе доказать, что суверенитет – это ценность, что он нам нужен, и отказаться от него мы не можем. Размышления эти происходили под громкий «вой» с Запада, который тоже заметил, что Россия перестала ему подчиняться и сделала заявку на суверенность.

Аргумент был только один – раз не подчиняетесь главной и величайшей демократии мира, значит, вы против демократии вообще. Противопоставление было столь же очевидным, сколь и надуманным: либо демократия, тогда слушайтесь нас, либо суверенитет. Или – или. Казалось бы, выбор в пользу суверенитета должен был означать отказ от демократии, но она далась нам слишком дорогой ценой – распадом империи, всеобщим обнищанием, демографическим провалом, чтобы так легко от нее отказаться. Отказаться нельзя сохранить! Где запятая? И вот тут возникла следующая мысль, прямо по Достоевскому: «оба лучше».

Путин сказал – демократии бывают разные. Это был первый шаг, после которого в обществе и элитах начался мыслительный процесс: сначала вопрос о самосохранении, ответом на который стал суверенитет. Дальше декларация о реальном суверенитете поставила вопрос о демократии. Стали думать о демократии и поняли, что демократия бывает разной. Так, методом сложения – суверенитета, который нам необходим для выживания, и демократии, за которую заплачена высокая цена, а значит, жалко, к тому же у нас может быть своя, а не американская, – общество и власть получили суверенную демократию. Теорема доказана.

По большому счету, для масс, как выясняется, самое главное – это личное благосостояние и стабильность. А все это возможно обеспечить лишь путем сохранения суверенитета, ибо его потеря отбросит страну обратно в кошмар ельцинизма, откуда мы только-только с таким трудом выкарабкались. Поэтому суверенная демократия – это, конечно, хорошо, ее можно показывать Западу, чтобы не «орали». Но лучше бы как-то вообще без демократии. Ведь любая демократия в России – это, прежде всего, вседозволенность. А кому у нас все дозволено? Правильно, чиновникам, ворам и хапугам от власти. Долгое время «суверенная демократия» оставалась пустым идеологическим конструктом и была лишь поводом для атаки на сложившуюся путинскую модель, подхваченную Медведевым, в которой теоретически личные свободы и власть народа были подкреплены свободой национальной, то есть суверенитетом. 8 августа Америка устроила нам тест, решив проверить, насколько этот «конструкт» жизнеспособен. Дмитрий Медведев его с блеском прошел. Теперь Медведев – наш Президент, Россия действительно суверенна, и мы действительно демократия. В этом больше не осталось сомнений. Даже у США.

Наверстать упущенное

Путин имел полную легитимность остаться

Оценивая знаменитое выступление Владимира Путина на Мюнхенской конференции, наделавшее столько шуму на Западе, нужно отметить, что даже несмотря на столь авангардное содержание мюнхенской речи, Путин опоздал с ней минимум на семь лет. В своем выступлении Путин ссылается на слова генерального секретаря НАТО, который еще в начале 90-х гг. гарантировал России, что блок не будет расширять свои границы дальше Западной Германии. И в этой связи непонятно, почему Путину понадобилось семь лет, чтобы заметить противоречие с этими заявлениями. Даже после распада Югославии, еще при Ельцине, было очевидно, что НАТО не собирается останавливаться. Но Россия не уставала повторять, что не видит ничего страшного во вступлении в НАТО суверенных стран бывшего соцлагеря из Восточной Европы. А вот после того, как Грузия объявила о скором вступлении в НАТО, после того как американский радар собрались устанавливать в Чехии, Польше, а потом и на Украине, российским властям, видимо, стало действительно страшно. Многие вещи можно было предотвратить одной лишь декларацией о том, что Россия имеет свои политические и геостратегические интересы не только в странах постсоветского пространства, но и в странах Восточной Европы, ранее принадлежавших к нашему военному лагерю. Но мы этого даже формально не заявляли. Поэтому крайне поздно опомнился Путин, многие процессы приняли тяжелую форму. Геополитическая болезнь России слишком сильно запущена, и сейчас требуется уже хирургическое вмешательство. Если бы Путин хотя бы декларировал какие-то вещи в начале своего правления в 2000 г., многих осложнений можно было бы избежать.

После произнесения мюнхенской речи недоумение вызывало одно – почему, заявив о начале хирургического вмешательства в запущенный процесс восстановления российского геополитического влияния на постсоветском пространстве и в Восточной Европе, Путин неожиданно, уже взявшись за скальпель, вдруг бросил все, предоставив проведение операции другому. То есть сначала он привязал себя к месту лидера России, сделав далекоидущие геополитические заявления, но уже в десятикратно более жестом формате, чем это было последние семь лет, а затем отказался от власти. Казалось бы, никакой последовательности. Бросить все начинания и уйти?

Все свои 8 лет Путин отпирался от третьего срока, но, собравшись уходить, поставил страну в жесткие рамки – даже не оставшись на президентском посту, в тех обстоятельствах, в которых он оказался после мюнхенской речи, он просто вынужден был остаться «удел». В любом виде. После Мюнхена на Путина с надеждой смотрели не только российские, внутренние элиты, но и элиты тех государств, которые не согласны с однополярным миром.

Путин не зря сказал о том, что лидеры некоторых западных стран просили его остаться, учитывая переходный период и специфику сложившейся ситуации. И неспроста на конференции в МГИМО, посвященной американскому президенту Рузвельту, Владислав Сурков напомнил, что Рузвельт правил четыре срока, что это обычная западная практика продления полномочий. Де Голль также увеличивал свой срок пребывания у власти. А это все демократические страны – США и Франция. Путин имел полную легитимность от народа, от элит остаться у власти. Но он остался верен своему слову. Однако машина геополитического реванша уже была им разогнана в полную силу, и, когда за рулем у нее оказался другой, уже поздно было тормозить. Россия осуществила то, что озвучил Путин в Мюнхене, и что должна была осуществить, – вернулась в историю. Хотя формально это сделал уже не Путин.

Верховный комиссар РФ

Возможна ли в России демократическая модель диктатуры

Понятие «суверенная демократия» в России возникло в тот момент, когда наше общество вплотную подошло к необходимости решения вопроса преемственности сложившегося курса, который был обозначен и проявлен в период управления страной Владимиром Путиным. От содержательного наполнения этой формулы зависит будущее страны. Она же была призвана решить главную для власти проблему – проблему сохранения преемственности. Существует крайне высокий уровень легитимности, выраженный в поддержке населением того курса, который реализует нынешняя национальная администрация.

Но здесь мы упираемся в проблему легальности – как законодательно сохранить и продлить нынешний политический курс, общие контуры которого сложились из необходимости восстановления полноценного суверенитета и сохранения завоеванной ценой разрушения СССР демократии, без которой сегодня никто уже не мыслит своего существования.

Дабы сразу отмести обвинения в нецивилизованных методах, свойственных российскому «дремучему» политическому сознанию, обратимся за разрешением сложившейся тупиковой комбинации к трудам известного германского юриста Карла Шмитга, который, разбирая вопрос популярности того или иного политического деятеля в народе и проблемы его правовой легализации, юридически описывает такой исторически существовавший европейский правовой институт власти, как диктатура. В своих трудах Шмитт утверждает, ссылаясь на традиционные европейские юридические формы: «Диктатура есть мудрое изобретение Римской республики. Диктатор – должность, введенная, чтобы в дни опасности имелась сильная верховная власть». Именно о сильной верховной власти грезит сегодня наш многонациональный народ – носитель суверенитета, согласно Конституции, то есть – суверен. И именно сильная власть является гарантом консенсуса нынешних элит. В Римской республике диктатор избирался в «условиях жесточайшей нужды», каковой для нас сегодня и является сохранение преемства.

Но здесь мы натыкаемся на такое препятствие, как неприятие самого термина «диктатура» на уровне общественного сознания. Здесь любой, кто бы ни начал всерьез говорить о введении данного европейского правового института власти, неизбежно столкнется с массой упреков – прежде всего в том, что это понятие противоречит нормам демократии. Ведь если с суверенитетом при установлении диктатуры все понятно, для сохранения суверенитета она и вводится, то где же здесь демократия?

Ответ на этот упрек, как ни странно, мы также находим в европейском традиционном праве, причем у такого довольно резкого «политолога», как Николо Макиавелли, который утверждал, что «диктатор – не тиран, а диктатура – вовсе не форма абсолютного господства, а присущее только республиканскому уложению средство защитить свободу», в нашем случае – суверенитет, одна из составляющих термина «суверенная демократия». Таким образом, диктатура в чистом виде, без каких-либо искусственных исторических примесей, изначально вовсе не направлена на то, чтобы тиранить население, а, напротив, призвана защитить его коллективную свободу – суверенитет.

Но наиболее полно демократическую сущность института диктатуры раскрывает автор самого понятия «суверенитет», французский правовед, политик и философ Жан Боден, который в своих исследованиях установил, что традиционно в европейском праве «диктатор только имел комиссионное поручение – на разрешение таких проблем государства, как-то: война, подавление восстания, реформирование государства или задача по-новому организовать государственное управление». Именно эта цель – по-новому организовать государственное управление, изъеденное коррупцией, – стояла все последние годы перед национальной администрацией. И именно задача реформирования государства – реализация национальных проектов, повышение социального благосостояния населения, борьба с бедностью и т. д. – до сих пор стоит перед Владимиром Путиным, теперь как перед премьером.

Далее, развивая мысль о диктатуре как о демократическом правовом институте, Карл Шмитт утверждает: «Диктатор – это всегда пусть и экстраординарный, но все же конституционный государственный орган республики». В отличие, допустим, от монарха, который сам является сувереном и может воспроизводить любые законы, тут же их реализуя, диктатор, хотя и имеет особые полномочия, делегированные ему сувереном, в нашем случае многонациональным народом России, все же действует в рамках правовой системы государства.

«Диктатор не может менять существующие законы, не может отменить Конституцию или изменить организацию власти, не может он и издавать новые законы», – констатирует Шмитт, ссылаясь на работы Макиавелли, который, в свою очередь, главной задачей правовой системы считает необходимость «облечь диктатуру конституционными гарантиями». Хотя Шмитт и указывает на то, что диктатор может принимать решения самолично, но все эти полномочия следует отличать от законодательной деятельности, ибо диктатор всего лишь исполнитель.

Таким образом, диктатор выполняет лишь поставленную перед ним сверхзадачу, в то время как остальные органы власти государства продолжают действовать в рамках своих конституционных задач, чиновники выполняют свои технические функции, законодатели создают и принимают законы. Шмитт по этому поводу замечает: «В рамках исполнительной власти все исполнительные органы должны быть безусловно подчинены интересу технически выверенного хода событий», однако тут же добавляет, что чиновники всего лишь поддерживают жизнедеятельность так называемого «служебного государства», и их абсолютный техницизм ведет к безразличию в отношении дальнейшей политической цели. Диктатор же работает именно на реализацию цели, это, в терминологии Шмитта, «комиссар действия», он одержим действием и поставленной перед ним задачей. Поэтому, когда речь идет о каком-либо крайнем случае, он может ради достижения конечной цели местами выйти за формальные рамки закона.

Исследуя традиционных европейских правоведов, мы обнаруживаем довольно интересный вывод о том, что демонизированный в современном обществе институт диктатора совершенно не противоречит демократическим конституционным формам функционирования «республики», которые сложились в нынешней системе российского «буржуазного национализма», и при этом вполне может существовать параллельно действующей правовой системе. А возникает институт диктатора для решения сверхзадач – для реформирования государства или для ответа на те вызовы, с которыми сталкивается сегодня современная Россия, но с которыми не в силах справиться действующая чиновничья модель: удвоение ВВП, социальное благополучие, создание инновационной экономики, модернизация институтов демократии. И здесь мы приходим к совершенной непротиворечивости возникновения института диктатора в современных условиях. Если приложить диктатуру к сегодняшней ситуации, то расклад институтов власти получается такой: в России конституционно обозначен суверен – источник власти – многонациональный народ России, который вправе делегировать часть своего суверенитета институтам управления государства, в том числе и диктатору, с постановкой соответствующих сверхзадач. Существует парламент, который выполняет законотворческую деятельность (поскольку диктатор не имеет таких полномочий), а также является представительным органом народа. Остается фигура президента, избранного народом, который выполняет техническую функцию, обеспечивает исполнение законов, созданных парламентом, и следит за соблюдением Конституции, правовой основы «служебного государства». И ко всему этому добавляется фигура диктатора, который получает напрямую от суверена – многонационального народа – сверхзадание, одержим этим сверхзаданием и, опираясь на легитимность и суверенитет, также полученные от народа, выполняет поставленную сверхзадачу. Параллельно оживляя спящее чиновничье пространство, которое неповоротливо и не спеша продолжает функционировать, выполняя служебные функции государства. Действует диктатор, опираясь на европейскую модель института комиссаров, которые, в свою очередь, являются исполнителями уже его воли и действуют от его имени.

Таким образом, введение института диктатора позволяет реализовать сложные задачи, сохранить суверенитет и вместе с тем не нарушить демократические устои – народную легитимность, парламентаризм, Конституцию, выборное президентство, все то, сохранению чего как раз и способствует введение понятия «суверенная демократия». Такая демократия, в идеале, обеспечивает должную роль суверенитету и гарантирует сохранение демократических подходов. При этом важно сохранить легальность процесса, которая состоит из трех частей: неприкосновенности Конституции – основы сохранения политической стабильности, ставшей одной из главных заслуг Владимира Путина; из проведения выборов нового президента «служебного государства» и из легитимной процедуры введения института диктатора. Юридически обеспечить этот процесс можно, например, выдвижением кандидатуры парламентом – представительным органом народа, обеспечивающим легитимность и свою поддержку кандидатуры диктатора, и утверждением его Общественной палатой – представительным органом, выражающим консенсус элит. Эти же структуры – парламент и Общественная палата – формулируют задание. Ну а для того, чтобы не пугать западное общественное мнение понятием «диктатор», можно заменить его другим, более «европейским» названием, например «верховный комиссар».