Текст книги "Последнее искушение дьявола, или Маргарита и Мастер"

Автор книги: Валерий Иванов-Смоленский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц)

Глава восьмая
1.5. Каиафа. Не делайся другом из врага…

– Тебя домогается некий чужестранец, – низкорослый, с широкой грудью, курчавой головой и редкой черноватой бородкой, слуга просунул крупный нос в комнату, где молился Каиафа.

– Что ему нужно? – Каиафа уже закончил молитву, поэтому не стал выгонять прислужника, который одновременно служил для него телохранителем.

– Он сказал, что расскажет это только тебе и, что это очень важно для тебя.

– Хорошо позови его, но сам будь за дверью, наготове.

Вошедший не стал представляться, а лишь стал молча и внимательно вглядываться в лицо первосвященника каким-то раскосым узнавающим взглядом.

Каиафа понял, что это один из тех странных незнакомцев, о которых ему докладывал, обеспокоившийся их появлением Маттавия.

– Что нужно тебе, чужеземец? Кто вы такие? Какие цели привели вас в наш город? – глава синедриона, в свою очередь, вгляделся в искаженный пламенем светильников лик пришедшего. Один глаз его сиял легкой зеленью, как алмаз чистейшей воды. Но второй – второй был явно фальшивым камнем, с помутневшим широко чернеющим зрачком.

– Слишком много вопросов… – человек запахнул плотнее мятый клетчатый халат странной, даже для разнообразного востока, расцветки. Он был длинен, тощ и нескладен. По необычному украшению на кончике носа, состоящему из прямоугольничков с дужкой, первосвященник, вспомнив описание, данное Маттавией, опознал одного из двух чужаков, владельца огромного черного кота.

– И, все же, – Каиафа давал понять, что знает о пришельцах, – по-моему, для благочинных гостей и представителей циркового искусства, которых вы пытаетесь из себя изобразить, поведение ваше чересчур раскованное и шумное. А, для бродячих фокусников вы ведете себя излишне вольготно. И я бы сказал, пренебрежительно, к соблюдению наших законов.

Пришедший сузил свои разнокалиберные глаза и пристально взглянул в лицо первосвященника, ловя его взгляд. Каиафа отчетливо ощутил шевеление собственных волос на затылке.

– Какая разница, кто мы? Посланцы Рима, скажем так. Слуги Тиберия… Главное, наши цели совпадают. И мы оба должны это осознавать, – долговязый продолжал ловить убегающий, мятущийся взор главы синедриона.

– А, если я прикажу схватить тебя?

– Руки коротки, – лаконично молвил пришелец, и, ставший ярко-зеленым, глаз его за прозрачной треснутой пленкой ворохнулся мутным крадущимся туманом.

И Каиафа понял, что это не просто слова.

Тот же продолжил веско и несколько свысока.

– Ты мудр, священник и оттого столько лет являешься первым из иных служителей богов. Продолжай же править своим народом, нам ни к чему твои заботы и не нужны твои богатства. Мы не посягаем на вашу веру и ваши вековые обычаи. Но… нужна твоя помощь. Которую ты окажешь в своих же интересах, а также на пользу твоего колена и твоего древнего народа.

– Ты говоришь повелительно со мной, – вероятно, задетый тоном чужака, надменно начал первосвященник, – не я к тебе пришел, но ты ко мне…

– Таков язык моего народа, он свидетельствует не о высокомерии, а лишь о почтительности к твоему сану. Я всего лишь жалкий проситель. Откажешь в просьбе – твоя воля. Но вспомни о судьбе начальника тайной стражи…

Иголки ужаса сдавили затылок Каиафы.

Добродушного нескладного верзилы перед ним, как не бывало. Его другой глаз пламенел, нет, не чернел, а, именно, пламенел первобытным мраком. Зиявшая отчетливо, страшная беспроглядная бездна затягивала мысли главы синедриона в свою глубь и там лениво перебирала чем-то до льдистости холодным.

Голос гостя внезапно утратил блеяще-дребезжащий оттенок и налился дамасской сталью, – не повтори судьбы Маттавии. Ты ведь сам хотел нас использовать в своих планах…

– Откуда он знает? Маттавия рассказал? Что же они с ним сделали? – мысли быстро веретенились в голове Каиафы и исчезали, засасываемые, как воронкой, черной жутью глаз собеседника.

– Помогите же мне, боги! – взмолился он вслух, и тотчас наваждение отступило.

– Шалом леха![1]1
  Мир тебе (древн. арамейский).


[Закрыть] – вид незнакомца вновь стал смиренным, – давай продолжим наш разговор.

Каиафу передернуло. Преобразования, происходящие со странным пришельцем, пугали его.

– Но для чего вы мутили народ в Иерусалиме, возвеличивая назорейского пророка и восхваляя его чудеса? – он непроизвольно сказал первое, что пришло в освобожденную от неприятных ощущений голову. – Где вы научились таким фокусам? И откуда в цирке оказалось столько вина?

Нескладный верзила, однако, не поддержал этой темы и стал говорить совершенно иное.

– Я, ничтожный, не смею усомниться в твоей проницательности. Прости меня, первый из священников великой Иудеи! Идеи Иисуса из Назореи крайне опасны для власти и для веры твоего народа. Не все это понимают. Его здесь никто не знал. Теперь знают. В Иерусалиме послезавтра вспыхнет бунт в поддержку проповедника и этим свершится преступление. Для назреваемого мятежа нужно, чтобы бредовые проповеди назорейского возмутителя нашли понимание у части иерусалимской черни…

Каиафа внимательно следил за ходом мысли собеседника и признавал его логику и правоту.

– Sapienti sat,[2]2
  Мудрому понятно (латынь).


[Закрыть] – неожиданно завершил гость. – Так сказал великий римский оратор Цицерон, когда приближенные императора Тиберия пришли исполнять приговор кесаря. Истина открылась ему при виде их ухмылок и мечей… Мне продолжать? Или ты уже овладел незатейливой извилиной моей мысли?

Первосвященник утвердительно кивнул крупной породистой головой, – но ведь это приведет и к гибели… – неуверенно начал он.

– Именно, именно, именно, – рассыпался вновь тарахтящим тенорком долговязый в клетчатом халате, – в самом Иерусалиме развелось немало смутьянов. Фанатики из секции Иисуса кичатся тем, что они одни знают путь к Спасению. Пусть они разделят судьбу своего мессии. Новая вера должна умереть в зародыше вместе с ее носителем и возможными продолжателями. У него не должно остаться последователей. Все рьяные фанатики будут уничтожены. Никто более не сможет покуситься на власть первосвященника в Иудее.

– И на власть великого римского кесаря, – добавил он значительно и, видя открывающийся рот Каиафы, предвосхитил вопрос, – да, понадобится помощь римских солдат. Ты сегодня же пошлешь гонца к прокуратору Понтию Пилату, стоящему со своими когортами в прибрежной Кесарии, с донесением о готовящемся восстании против римского владычества. А, завтра следует схватить самого Иисуса и осудить его, как государственного преступника, посягнувшего на власть кесаря, и вероотступника, покусившегося на иудейских богов и провозгласившего себя царем и богом народа иудейского.

– Как мы сможем задержать нечестивого назаретянина, если никто из моих людей не знает даже его облика?

– Твоим стражам укажет на него ученик пророка по имени Иуда. Сегодня вечером он придет к тебе и потребует награды. Она будет невелика, тридцать сребреников – успокоил он скуповатого первосвященника, – это будет, как пароль, по которому ты его узнаешь.

Его тяжелый пристальный взгляд, казалось, выворачивал наизнанку душу, мысли и память иудея.

– Пожалуй, это они меня используют в своих непонятных и только им известных целях, – со щемящим тревожным чувством констатировал Каиафа, – но главное – конечная цель у нас действительно совпадает.

Он искоса бросил быстрый взгляд на незнакомца, вновь преобразившегося.

Лоб его пересекла непреклонная морщина, узкие губы сжались в полоску, и даже пух белесых нелепых усишек обрел щетинистость и колючесть. Казалось, он положил руку на рукоять меча и, как бы отсалютовал главе синедриона неуловимым движением. Каиафа явственно ощутил запах остро отточенного стального клинка.

– Кто же они такие? – и первосвященник испугался закравшейся вдруг мысли…

Затем фигура гостя опять приобрела нескладный свой вид, и он, коротко кивнув, скрылся за дверью.

Каиафа придвинул к себе листок папируса и взял острый каламус. Он ненавидел римского наместника за его надменность, жестокость и пренебрежение к покоренному древнему народу. Но приходилось искать его помощи.

Глава девятая
1.6. Неправедный суд. 12 нисана, среда

– Шма, Исраэль! Адонай Элокейну[3]3
  Слушай, Израиль! Господь, бог наш (древн. евр.).


[Закрыть]… – Каиафа читал молитву звучным, хорошо поставленным голосом, дикция его была безупречна. Он был одет в торжественное облачение первосвященника, хитон полностью скрывала темно-серая шерстяная риза, поверх которой был наброшен голубой ефод, скрепленный на плечах серебряными застежками. Голову покрывал белый кидар – круглая шапка из льняной материи, перевитая разноцветными лентами.

Члены синедриона слушали внимательно и почтительно, обратив свои взоры вниз.

Было раннее утро. Вишневое солнце едва цеплялось своими лучами за вершину храма, где первосвященник срочно созвал Синедрион. Приближалась пасха и, как раз в ее канун, как сообщили соглядатаи начальника тайной стражи, ожидался въезд в Иерусалим лжепророка, провозгласившего себя мессией.

Требовалось решить, что делать с этим отступником от веры израилевой, обросшим многочисленными учениками. Слава его достигла Иерусалима, город был взбудоражен, чернь и лавочники с нетерпением ожидали его прибытия, чтобы оказать ему должные почести и затеять смуту. Римский прокуратор не упустит такого случая покарать в очередной раз народ иудейский.

– … Мы с древности соблюдаем законы Моисеевы. Наша вера – яхудут,[4]4
  Иудаизм (древн. еврейск.).


[Закрыть] и мы должны жить по Танаху[5]5
  Священное писание иудаизма.


[Закрыть] и свято соблюдать наши шестьсот тринадцать заповедей…

Гул поддержки эхом прошелся по стенам храма.

– … Этот нечестивец… – чистый звучный голос первосвященника дрогнул, – … он призывает уничтожить все это. Возможно ли такое? Скажите мне…

– Нет! – слитный крик был почти единодушен.

– Тысячу лет назад наши древние предки начали великое дело – завоевание Ханаана. Принесли в Иерусалимском Храме первую жертву всемогущему Яхве… Готовы ли мы к полному разрушению всего созданного ими?

– Нет!

– Яхве долготерпелив и многомилостив. Он говорил нам о приходе Мессии. Но, разве – это он?

– Нет! Нет! Нет!

Все семьдесят членов синедриона прибыли на заседание вовремя. Семьдесят первым и семьдесят вторым избранными в синедрион были, поочередно исполняющие обязанности первосвященника, Каиафа и Анна. Синедрион – Совет Иудеи являлся высшим государственным учреждением и высшей судебной инстанцией древней Иудеи.

Царь Ирод I Великий, получивший трон с помощью Рима, при известии о рождении мессии, который якобы захватит всю власть в Иудее, приказал уничтожить всех детей от двух и менее лет. Таким образом, в Вифлееме, где был рожден Иисус, и его окрестностях было уничтожено четырнадцать тысяч младенцев. После этого царь заболел тяжелой болезнью, которая заживо съедала его тело и отошел от государственных дел, передав всю власть Синедриону. Многие иудеи увидели в этом волю всемогущего Яхве. Они ненавидели своего царя, бывшего не иудеем, но идумеянином, получившим ярлык на царствование на остриях римских мечей.

Членами синедриона были, в основном, фарисеи, секта которых включала религиозных и политических деятелей, придерживающихся строгого соблюдения догматов веры и предписаний иудаизма, а также саддукеи – выходцы из богатейших людей и древних родов Израиля. Каиафа и Анна относились к религиозно-политическому объединению саддукеев.

По несколько своих представителей имели в синедрионе также иродиане – последователи царствующего дома Ирода Великого, поддерживающие римское владычество над Иудеей, а также учителя закона (книжники) и левиты.

Книжниками были знатоки письменной и устной традиций иудейской веры, дававшие толкование Священному писанию и выступавшие помощниками судей в спорных случаях по вопросам вероисповедания.

Левиты являлись потомками жреческих родов и имели наследственное право на занятие постов в Синедрионе и в религиозной иерархии на местах.

– …пусть нашим молитвам внемлет всемогущий Яхве, – закончил Каиафа и воздел вверх руки. Все присутствующие последовали его примеру.

Немного помолчав с закрытыми глазами, выжидая, пока молитва дойдет до бога, первосвященник продолжил, – не знаю, все ли из вас слышали о богохульстве назорейского проповедника?

И, отметив реакцию собравшихся, произнес утвердительно, – все.

– На Совете будет рассмотрен донос пекаря Зельведея из Самарии, – Каиафа поднял над собой листок папируса, – он свидетельствует о нарушении Иисусом из Назарета законов Моисея, богохульстве, святотатстве, оскорблении Господа и Царя.

Синедрион ответил возмущенным гулом на прозвучавшие обвинения.

– Два человека могут засвидетельствовать его преступления, – Каиафа повысил голос, следует ли нам их заслушать?

– Да, – мнение членов Совета было единодушным.

– Он дошел до того, что называет себя Машиах Бен Давид,[6]6
  Мессия сын Давида.


[Закрыть] – впервые в голосе первосвященника прозвучало неприкрытое озлобление. – Он пренебрегает нашими ритуальными запретами, касающимися нашей пищи и празднования субботы. Он говорит, что наш город будет разрушен.

– Смерть ему! Смерть! – кроткие благообразные лица присутствующих исказила злоба и ожесточение против самозванца.

Речь Каиафы была длинной, проникновенной и витиеватой. По его словам казнь назорейского лжепророка позволит отразить лояльность иудейского народа к Римской империи, поскольку Иисус выдает себя за царя Иудейского и называет себя богом, тем самым, ставя свою личность выше императора. Это не даст повода прокуратору Понтию Пилату начать карательные акции против правоверных иудеев. Утверждая, что своей смертью он спасет иудейский народ и всех детей божьих, он лжет, доказывая это тем, что живет до сих пор…

– Отчего же он не умер в своей Галилее? Отчего идет на Иерусалим? Он желает смерти и ищет ее? Так, пойдем же ему навстречу! – Каиафа гвоздями вбивал резкие короткие, логически связанные, предложения.

– Смерть! Смерть ему и его ученикам! – единодушный рев был ему ответом.

И лишь Никодим из Галилеи, тяжеловесный и медлительный, с неподвижным лицом, дождавшись некоторой тишины, выразил сомнение, – а, имеем ли мы право осудить человека насмерть, не выслушав его самого? Мы должны узнать…

– Ты тоже галилеянин… Может он один из его учеников… Как смеешь, ты, перечить… Снять с него ризу…

Трудно было устоять перед таким напором, однако Никодим, а, вместе с ним, и Иосиф из Аримафеи, покинули храм, отказавшись от осуждения, не выслушанного судьями человека.

– Пусть один человек погибнет, а не весь народ иудейский, – подытожил Каиафа, подкрепив свои слова выразительными жестами.

– Да будет так! Да! Согласны!

– Ты, слышал? – первосвященник обратился к присутствовавшему на заседании начальнику тайной стражи Зеллему, заменившего Маттавию на этом посту, – ты со своими людьми должен немедленно выследить и арестовать Иисуса из Назарета.

Тот молча склонил голову.

– Его ученики, возможно, вооружены и будут защищать своего вдохновителя – с ними можно не церемониться. Иисуса же взять живым и доставить его на допрос к Анне!

– Я выполню волю Синедриона и твой приказ, – Зеллем резко развернулся и быстро вышел из храма.

– Но, какой смерти будет предан богохульствующий галилеянин? – выкрикнул чей-то голос, – я предлагаю побить его камнями вне стен нашего города, сообразно с нашими законами…

– Нет, – Каиафа был лаконичен, – мы решим этот вопрос после того, как нечестивый назорей будет схвачен и допрошен.

Усилием воли он подавил рвущееся раздражение. Лишь на мгновение его лицо исказила гримаса нервозности. Получить свидетельства о подстрекательстве к мятежу и уклонении от уплаты налогов в пользу империи со стороны задержанного галилеянина, пока не удалось. Обвинения же в нарушении Моисеевых законов, богохульстве и святотатстве для Понтия Пилата будут смехотворны. Он их не примет и не положит в основу обвинительного приговора.

На всех покоренных Римом территориях действовало «jus gladii»[7]7
  Право меча (лат.).


[Закрыть] и запрет на смертную казнь преступников без разрешения наместников императора в провинции. И лишь Иудея являла собой исключение, поскольку ей была дана определенная автономия и самоуправление. Но Каиафа собирался решить вопрос о применении к схваченному пророку римской казни, поэтому требовался вердикт прокуратора. Следовало тщательно подготовить доказательства преступной деятельности назорея против империи и ее главы, что было непросто.

Иудейские старейшины расходились, бурно обсуждая услышанное от первосвященника и о чем-то споря между собой. В храме остались лишь Каиафа и Анна.

– Итак, мы добились своего без особого труда. Сложнее будет с Понтием Пилатом, который, помимо нарушения наших религиозных законов, должен усмотреть в деяниях галилейского проповедника посягательство против величия Римской империи и лично императора Тиберия.

Анна согласно кивнул головой, – я иного и не ожидал от Совета, думаю, что и римский наместник не будет возражать – для него распять иудея…

Каиафа лишь тяжело вздохнул и пропустил свою черную бороду через кулак, что было у него знаком мучительных раздумий и сомнений. Он предвидел некоторые трудности со стороны упрямого Пилата.

Зловредный прокуратор может пойти наперекор их замыслам из чистого противоречия первосвященнику, с которым они были врагами. И тогда громкости и публичности процесса будет нанесен удар. Не будет и должного устрашения его нынешним приверженцам и последователям…

В тот день состоялась знаменитая Тайная вечеря.

И вечером того же дня судьбе было угодно, чтобы Иисус из Назарета сказал своим ученикам, – вы знаете, что через два дня будет Пасха, и Сын Человеческий предан будет на распятие.

Ему дано было знать свою судьбу…

Глава десятая
1.7. Понтий Пилат. Игра по-крупному

Он лишь бросил короткий взгляд на лицо Тиберия, объявившему ему на заседании Сената об очередной почести – назначении наместником императора в Иудею. Они на мгновение встретились взглядами, в глазах принцепса читались нескрываемые торжество и превосходство…

Сенаторы это решение поддержали единогласно. Понтий Пилат был фактически развенчан. Он в одночасье лишился основной своей опоры и поддержки.

Три дня назад легионы, бывшие недавно армией Пилата и громившие племена германцев, ушли к Пиренеям. Ушли под началом другого полководца – Помпея Сервилия, посланные в помощь наместнику испанской провинции для отражения нападения мавров.

С Понтием Пилатом осталось лишь полтора десятка верных ему солдат. На чернь рассчитывать было нечего. Он знал, что у здания Сената находятся сейчас две когорты преторианцев из личной гвардии императора. И Тиберий лишь ждет, чтобы прославленный полководец проявил непокорность.

Всадник в шести поколениях, Пилат, предок которого получил во втором поколении за храбрость пожалование в виде пилума – почетного дротика, откуда и произошло имя Пилат, был воином и удачливым полководцем.

Как и положено представителю сословия всадников, он последовательно прошел все командные ступеньки, возглавляя вначале когорту, потом конный отряд из десяти турм, затем легион и лишь после этого стал во главе Северной армии, направленной с согласия Сената для защиты границ империи от просачивающихся германских и галльских племен. И одержал великую победу.

Он даже не знал о существовании такой провинции, куда его сейчас, с одобрения Сената, назначали в награду за победы в Галлии. Нет, он не станет противиться, не даст Тиберию повода…

И Понтий Пилат безропотно покорился релегации в забытую богами местность. Через три дня он с оставшимися ему верными людьми отбыл на галере в направлении на восток.

Знойный, продуваемый сухими злыми ветрами, Иерусалим прокуратору сразу не понравился. Непривычная уличная суета, скученность, по большей части, неказистых домишек пришлись ему не по нраву. Крикливый, вздорный, грязный народ, проживающий здесь, вызвал стойкое отвращение.

Для своего проживания и квартирования подчиненных ему немногочисленных римских войск он выбрал небольшой прибрежный городок Кесарию, считавшуюся морскими воротами провинции. Средиземное море смягчало непривычно жаркий климат Иудеи и давало возможность принимать любимые Пилатом морские ванны прямо в построенном для него дворце. На крыше дворца выдавалась террасой в сторону моря обширная солнечная галерея с фонтанами для освежения воздуха.

– Тиберий не оставит меня в покое, – размышлял Понтий Пилат, – он постарается погубить соперника, хотя у меня и в мыслях не было им стать. Значит нужно быть готовым и необходимо искать союзников. Кто ими может стать – легат Сирии Гай Петроний? Или наместник императора в Испании Аппий Силан? А, может быть, командующий войсками империи в Северной Африке Марк Теренций Лер?

Он постепенно приходил к мысли о своем возвращении в Рим и о войне с Тиберием. Почему бы ему самому не стать императором?

Прокуратор безрадостно обвел глазами свой кабинет, отделанный орехом. Повсюду на стенах висели знаки его доблести. Вот миниатюрное серебряное копье с закругленным наконечником – боевая награда за победное сражение в Галлии. Маленький бронзовый щит, отделанный серебром с двумя золотыми перекрещенными гастами – воспоминания о битвах в Паннонии. Серебряные поножи с изображением пучков стрел – оборона Падуи от норманнских племен. Серебряный римский орел с полураспущенными крыльями, вцепившийся в цифру II – знак дуконария второго разряда, одного из высших должностных лиц Рима, пожалованный ему по возвращении из германских походов.

И трофеи – холодное оружие, принадлежавшее побежденным вождям. Особенно красив, богато отделанный драгоценными камнями, кончар – длинный прямой обоюдоострый меч, привезенный с берегов далекого Борисфена.

А, это морской венок с украшениями из двух сведенных носами военных трирем, свидетельствующий о том, что его обладатель пересек Средиземное море.

Наместник тоскливо посмотрел в окно, из которого виднелось море, с его вечными неумирающими волнами, увенчанными барашками белой пены. Все же жара здесь не ощущалась так сильно.

В знойный Иерусалим он приезжал лишь для отправления государственных надобностей и разрешения некоторых судебных дел, подсудных империи.

Прокуратор встретил посланца Каиафы хмуро и настороженно. Он не терпел первосвященника, как ненавидел, впрочем, и весь его народ. И здешнюю погоду, то принуждавшую бежать от иссушающего зноя к тенистому журчанию дворцовых фонтанов, то пыхавшею внезапной морской сыростью и промозглостью, заставляя страдать от ноющей боли в поврежденном в бою позвоночнике.

Но, развернув скрепленный печатью папирус и вчитавшись в сухие строки послания главы синедриона, он не смог скрыть радостного возбуждения. Каиафа не стал бы обращаться к нему без серьезного повода. В Иудее назревал серьезный мятеж. И местная власть официально обращалась за помощью римского прокуратора…

Понтий Пилат не раз пытался вызвать серьезные потрясения в подначаленной ему провинции. С этой целью его солдатами осквернялись местные храмы, оскорблялись чувства верующих иудеев, а вспыхивавшие в ответ на это волнения, он подавлял с бессмысленной жестокостью и беспощадностью, рассчитывая вызвать повсеместное вооруженное восстание.

В 21 году его войска впервые вошли в Иерусалим с императорскими знаками, на которых рядом с орлом, государственным символом Рима, красовалось изображение императора Тиберия. Он хотел показать верность сославшему его принцепсу.

Однако иудейская религия запрещала изображение человека в живописи и скульптуре, и евреями это было воспринято, как намерение осквернить святой храм, куда вошел прокуратор.

Каиафа и Анна – первосвященники Иудеи призвали жителей Иерусалима проявить неповиновение в пассивной форме. Они построились в огромную колонну и отправились в Кесарию расположенную почти в ста стадиях от столицы. Организованные толпы фанатиков окружили дворец римского наместника и криками призывали убрать из священного города императорские реликвии.

Пилат лишь смеялся над этим. Его когорты в течение получаса могли разогнать и уничтожить безоружных людей. Пять дней длилась осада его дворца. Наконец, не выдержав, он приказал всем собраться на ипподроме, где он выслушает их претензии. Тогда же произошла его первая стычка с Каиафой.

– Игемон, – обратился к нему первосвященник, намеренно опуская слова «достойный» или «великий», как обычно обращались к римскому наместнику, – еще кесарь Август даровал нам свободу вероисповедания и издал эдикт об уважении нашей веры. Зачем ты нарушаешь установления главы Рима?

– Именно, император изображен на штандарте, разве его власть не простирается на вашу жалкую провинцию, – пренебрежительно ответил прокуратор, окруженный солдатами.

– Император властен над нами, но не властен над нашей верой, – не уступал Каиафа, – мы требуем убрать святотаство, наши храмы для нас – но не для римлян.

– Отправьте ваши требования вашим богам, может они сумеют их выполнить, – Понтий Пилат был насмешлив и язвителен. Солдаты засмеялись.

– Мы не уйдем из Кесарии, пока ты не прикажешь выполнить их, мы лучше умрем, – глава синедриона воздел руки к небу. Двадцатитысячная толпа ответила возбужденным гулом и опустилась на колени.

– Я, как раз собирался заложить новое кладбище в городе, – прокуратор дал знак стоявшему подле него трубачу.

Со звуками трубы на ипподром ворвались несколько сотен легионеров с обнаженными мечами. Казалось, устрашенные иудеи кинутся бежать от свирепых солдат, а некоторые из них будут изрублены для устрашения толпы.

Но здесь случилось небывалое – по знаку Каиафы они все, как один, распростерлись на земле, обнажив свои спины и шеи, показывая, тем самым, что готовы погибнуть, но не уйти.

Прокуратор был потрясен этой стойкостью. Он не мог истребить два десятка тысяч подданных империи – реакция жаждущего его гибели Тиберия была предсказуема. Пойдя на уступки, он пообещал убрать штандарты с изображением императора, но отныне коварный Каиафа стал его заклятым врагом.

Второй раз Каиафа показал зубы, когда римский наместник решил построить акведук, длиной в пятнадцать стадий, для снабжения жителей Иерусалима водой из источника Эль-Аррув. Справедливо полагая, что расходы должны нести сами иудеи, и не имея возможности провести разовый налоговый сбор, так как это было прерогативой императора, он конфисковал силой средства, принадлежащие храму.

И вновь Каиафа спровоцировал бунт. Но здесь Пилат был начеку. Заранее переодетые горожанами, его вооруженные легионеры безжалостно расправились с мятежниками, многие из которых были убиты и изувечены. Он дал задание своему начальнику тайной службы Корбению с верными людьми найти и в суматохе заколоть Каиафу, но тот избежал расправы, скрывшись, на время, из города.

Дотошный посторонний наблюдатель наверняка отметил бы, что прокуратор делал все, для того чтобы в провинции вспыхнуло широкомасштабное восстание, огонь которого охватил бы всю ее территорию.

Эта, казавшаяся чужому глазу неразумной, политика проводилась им с единственной целью – получить повод к прибытию в Иудею полнокровных римских легионов для подавления вооруженного сопротивления восставших.

О, он знал, что делать с этими легионами, отданными ему в полное подчинение. Он не проявит больше малодушия и не растеряется, как тогда – в Риме, когда его победоносные войска были отданы другому полководцу и маршем ушли в Испанию. А, он остался беззащитным и наедине против многочисленных преторианцев императора Тиберия и войск римского гарнизона.

Результат – эта позорная ссылка, где он опытнейший и прославленный полководец командует семьюстами всадниками и двумя тысячами пехотинцев, не имеющими хорошего боевого опыта и разбросанными по четырем гарнизонам.