Текст книги "Последнее искушение дьявола, или Маргарита и Мастер"
Автор книги: Валерий Иванов-Смоленский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 20 страниц)
Но договорить ему не дали. Все пятеро завсегдатаев портовых кабаков, отличающиеся от остальных присутствующих внушительной комплекцией и удалым видом, разом кинулись на обидчика. Огромные ручищи, способные в одиночку вытравить судовой якорь, рассекали воздух с шумом крыльев гигантских птиц, порочные физиономии светились предстоящим удовольствием.
Фагот слегка расставил свои длинные ноги и согнулся, поджидая противников, любой из которых, сдавалось, был способен расплющить его, как муху на столе. Азазелло, ухватив рукой массивный табурет, уже поспешал на помощь к товарищу.
Но боевые действия начал кот, который схватил из очага вертел с шипящей бараньей головой и запустил ее в наступающих. Намеренно ли, случайно ли – сорвавшаяся с вертела голова угодила точнехонько в лоб здоровяку, сравненному Фаготом с пустой винной бочкой. Кипящий бараний жир залил нападающему глаза и вызвал ужасный вой ошпаренного, потрясший таверну.
Он в панике задрал голову, размазывая жир по лицу, и Фаготу лишь оставалось резким быстрым взмахом своей длинной руки попасть в его выступивший кадык. Здоровяк всхлипнул, икнул и рухнул на пол, вызвав хорошую встряску всего помещения, отчего две или три плошки свалились со стен.
– Пастух покинул свое стадо! – победно заорал кот, потихоньку подбираясь к эпицентру начинающегося сражения.
Показывая неплохое знакомство с кулачным боем, Фагот вступил в схватку с остальными моряками. На их стороне был численный перевес и немалая сила, но разом применить эти свои преимущества они не могли – мешали столы, скамьи и прочая мебель. Длинные руки Фагота беспрестанно молотили по их головам, производя некоторые внешние изменения на лицах нападающих и вызывая обиженный рев и всевозможные ругательства.
Подоспевший Азазелло с маху угодил табуретом в грудь одному из наиболее настырных мореплавателей, и бедняга молча лег поперек скамьи, задрав вверх густую мочалистую бороду.
Следующий попал под встречный удар Фагота, пришедшийся прямо в нос, который буквально вдавился в его плоскую физиономию, произведя впечатление ее полной безносости. Тут же Бегемот надел на голову кадку с водой, для ополаскивания винных сосудов, краснолицему усачу, подкравшемуся к Фаготу с тыла, а последний, не оборачиваясь, добил его коротким тычком согнутого локтя в солнечное сплетение.
Помаленьку в драку против сноровистых наглых пришельцев втянулись и все остальные обитатели харчевни, включая и человека, представившегося поклонником дневного светила. Но, за исключением чернокожих представителей африканского континента, никто из них не обладал ни могучим телосложением, ни проворством, необходимым в схватке на ограниченном пространстве. Поэтому массовая драка закончилась довольно быстро победой малочисленных, но ловких и расторопных чужаков.
Нубийцы и ливийцы также полегли под ударами табурета, каковой в руках Азазелло, оказался весьма скоростным и опасным оружием, и от которого вскоре осталась лишь одна ножка. Солнцепоклонника уложил банальным размашистым ударом в ухо Фагот, а его ермолкой и мешком, в качестве трофеев, завладел вездесущий кот.
Бегемот, имея неважную бойцовскую стать, напрямую в рукопашной почти не участвовал, ограничиваясь метанием в превосходящего числом противника различных предметов кухонной утвари и сбором добычи, в виде кошелей и прочего ценного, на его взгляд, имущества.
После потери африканцев наступление завсегдатаев харчевни иссякло и превратилось в паническое бегство под горестные вопли безутешного хозяина, терявшего на глазах и клиентов, и имущество, и прибыль.
Впрочем, внакладе он, кажется, не остался – добросовестный кот сдал ему все трофеи, изъятые у поверженных врагов, за исключением круглой ермолки ессея, которую победно поместил на своей голове между ушами.
С видимым уважением, оценив приятную тяжесть только лишь одного мешка, захваченного у сборщика пожертвований, хозяин заметно воспрял духом, а получив горсть серебряных денариев от щедрого Азазелло и вовсе залучился счастьем.
Воспылав приязнью к одолевшей в битве троице, он услужливо поведал им, что вот-вот прибудут стражники для задержания нарушителей спокойствия, которым, конечно, уже донесено о случившихся беспорядках бежавшими соглядатаями тайной стражи местного органа власти под названием Синедрион. А, поэтому, лучше победителям убраться отсюда подобру-поздорову. Сам же полез в погреб, прятать в тайник доставшиеся ему деньги и имущество побежденных.
Троица восприняла совет с пониманием, охотно покинула разгромленную харчевню и поспешила на поиски подходящего пристанища.
Появившийся с отрядом стражников человек, к которому хозяин таверны отнесся чрезвычайно почтительно, был явно поражен небывалым для города размахом случившегося побоища. Более двух десятков человек валялись вперемешку с поврежденными предметами мебели и кухонной утвари, ворочаясь и стеная. Все было заляпано и забрызгано. Стоял сплошной винный дух.
– Что здесь произошло? – голос был несколько сипл, будто простужен.
– Поверь, почтенный Маттавия, – ответил горестно хозяин харчевни, – я толком и не разглядел, как это стряслось. Кажется, моряки что-то не поделили с африканцами… я сразу спрятался за очаг и ничего не видел… какие убытки… какие убытки…
Плутоватый толстяк отвечал на вопросы сбивчиво и неуверенно, и начальник прибывших стражников понял, что здесь что-то нечисто. Окинув хозяина заведения недоверчивым взглядом, он, по-кошачьи осторожно, стал обходить арену сражения, хрустя осколками терракотовой посуды и переступая через стонущих и охающих людей.
В одном из поверженных, к крайнему удивлению, он узнал своего самого опытного и способного шпиона, работавшего под личиной ессея, якобы собиравшего средства на строительство храма. Легкие хлопки по щеке привели в чувство мнимого почитателя солнечного божества.
Очухавшийся шпион подробно поведал обо всех перипетиях вечерних событий в харчевне и деталях случившейся баталии. Концовку схватки ему, правда, увидеть не довелось, но описание внешности неизвестных было дано им толково и четко.
– И, ты хочешь сказать, что эти двое уложили… – главный стражник посмотрел на уже поднявшихся и отряхивающихся от пыли и грязи зачинщиков драки, – самого Террибу?
Самый громадный из моряков, стиравший тряпкой жир со звероподобной багровой физиономии, услышал свое имя, с трудом разлепил обожженные глаза и попытался изобразить уважительный поклон в сторону говорящих. Однако его качнуло, и соратники, с трудом поддержавшие громадное тело, усадили его на скамью.
– Трое. Их было трое, – продолжил неудачливый сборщик пожертвований, – с ними был еще здоровенный черный кот, – он показал поднятой ладонью примерный рост животного, – видимо, обученный для цирковых представлений…
– Кот тоже участвовал в свалке?
– По-моему, он швырялся посудой, я не очень-то следил за ним. Меня сразу же заинтересовали эти двое. Несмотря на странный вид, они производят впечатление очень опасных людей, поэтому я к ним и подошел…
– Кто дрался на их стороне?
– Никто. Они вдвоем разметали всех, причем весьма ловко и быстро. Досталось и мне, – рассказчик с опаской дотронулся до своего распухшего кровоточившего уха.
Командир стражей с сомнением покрутил головой, оглядывая поле боя.
– Причем, длинный в клетчатом халате, с виду хлипкий и нескладный, так засветил мне в ухо своим кулаком, что в глазах сделалось темно, и разум сразу покинул меня. Кроме того, пропал мой мешок с деньгами.
Главный стражник подозвал остальных прибывших с ним и велел шпиону еще раз обрисовать незнакомцев.
– Надо их найти и установить за ними слежку, – властно приказал он.
Закончив дотошный опрос остальных участников удивительного сражения, начальник глубоко задумался. Услышанное ему крайне не понравилось. В действиях троицы явно просматривались планомерность, расчетливость и заданность.
Троица, в это время, брела по безлюдной улице, поглядывая по сторонам и гадая, как могут выглядеть местные гостиницы.
– Зря ты начал драку, – с укоризной произнес вдруг Фагот, обращаясь к коту, который, после случившегося, обрел горделивую осанку, – даже поесть, как следует, не успели.
– Я начал? – кот остановился в крайнем изумлении. Хвост его нервно дернулся, а глаза стали совершенно круглыми.
– Ты, – подтвердил и оживившийся Азазелло, – кто спьяну стал швыряться бараньими головами в мирных моряков?
– С утра набанкетился… – осуждающе подхватил Фагот, намекая на выпитый целиком кувшин водоноса.
Кот смятенно и быстро замигал глазами, нос его наморщился, будто он нюхнул перца, зеленые глаза покраснели ободками и наполнились влагой.
– Вечно из-за него влезаем во всякие неприятности, – досадливо заключил Азазелло, – надо просить мессира, чтобы заменил его на Геллу – куда как, спокойнее будет, да и занятней.
– Да, я… – завопил кот, сдирая трофейную ермолку со своей головы, вместе с клочками черной шерсти, и шваркая ей о пыльную дорогу, – да, разве…
– Не самая длинная речь, – язвительно протянул Фагот, – и не самая убедительная.
Друзья дружно и довольно захохотали, Фагот, как бы, тренькая на расстроенной донельзя арфе, Азазелло – раскатисто с переливами, подобно звонкому журчанию речного переката.
Кот, тотчас, к ним присоединился, то ли, приняв розыгрыш за чистую монету, а, скорее, по своему обыкновению, притворяясь и дурачась.
Бегемот был вообще неистощим на различного рода шутки, подковырки и подвохи. Однажды он приколотил тень дремавшего Фагота большим серебряным магическим гвоздем, стащенном из многообразного реквизита Воланда. И, они с Азазелло корчились и задыхались от сдерживаемого смеха, наблюдая тщетные неуклюжие попытки товарища подняться из-за стола. Вид его недоуменной и, без того нескладной фигуры, довел их до состояния икоты, когда уже невозможно было смеяться…
Между тем стало уже совсем темно. Узкие оконца домов замерцали подслеповатым неярким светом. Редкие прохожие торопились убраться с улиц, под защиту стен и крыш домов.
Ночь щедро швырнула на Иерусалим темное покрывало с пепельно-желтыми россыпями звезд. Месяц был похож на подгулявшего бродягу, пробирающегося среди них.
– Красиво, – восхищенно протянул сентиментальный и слегка пьяный Бегемот.
Постоялый двор, находившийся на той же улочке, гостеприимно принял на ночь уставших и разомлевших от обильных возлияний и богатых впечатлений загулявших путников.
Друзья сидели за столом в маленькой каморке госпиталя, так в старину назывались гостиные дворы, обсуждали сделанное за день и строили планы на ближайшее будущее.
– Итак, подведем итоги, – озабоченно произнес Фагот, – допустим, мы просветили сегодня около тридцати местных жителей. В городе найдется около двух сотен различных питейных заведений…
Он был силен в математике и любил различного рода вычисления, – … значит, если в день мы будем посещать по одному кабаку…
Ненасытный кот, тем временем, привередливо обнюхивал груду вяленой рыбы, купленной по дороге, решая нелегкую задачу, с какой рыбины начать и уже примеривался к этому, выпуская острые загнутые когти.
Фагот неуловимым движением длинной руки отодвинул рыбу в сторону, на самый край стола, буркнув, – это на завтрак, – и продолжил, – … то, обойдя все эти заведения, мы разнесем слух об Иисусе из Назарета среди, примерно шести тысяч горожан и пришлых.
– И то, не самых лучших их представителей, – проницательно заметил Азазелло.
– То есть, и незначительно, и малоэффективно, – Фагот был явно разочарован, – да и прожить нам здесь пришлось бы около года, а мессир дал на выполнение задачи три недели.
Один глаз его смотрел на Азазелло, а другим он зорко отслеживал новую попытку кота дотянуться до вожделенной рыбы.
Рыжий здоровяк коротко кивнул головой, выражая свое полное согласие.
– Население же здесь… – теперь уже оба глаза выжидательно уставились на кота.
Застигнутый врасплох Бегемот, отдернул быстро лапу и непонимающе уставился на старшего товарища.
– Население же в Иерусалиме… – медленно и вопросительно повторил Фагот.
– Немногим более полумиллиона, на начало первого тысячелетия, – тут же выдал всезнающий кот, – да, еще приезжих прибавим, как минимум, с сотню тысяч.
– Да, сегодняшняя работа – мизер, – невесело констатировал несколько удрученный Фагот.
– Требуется какое-либо массовое мероприятие… задумчиво пробормотал Азазелло.
– А, нет ли здесь каких-либо театров, или цирка? – вопрос был снова адресован Бегемоту.
– Кажется, в Иерусалиме был цирк во времена, когда здесь существовали римские поселения, – тот был готов к ответу, – следует только уточнить – сохранился ли он. Иудейский народ не очень охоч до массовых зрелищ.
– Азазелло, возьми организацию на себя.
Лобастая безобразная голова подтверждающе кивнула.
Кот, все-таки добрался до рыбы и украдкой тянул под столом на себя одну из крупных рыбин, но ему уже не препятствовали.
Окончательно же, было решено совмещать массовость с ежедневными походами по злачным местам.
– Главное – уложиться в срок, определенный мессиром, – значительно подытожил Фагот, и товарищи с ним были совершенно согласны.
Так прошло несколько дней, примечательных лишь растущей задиристостью и наглостью новоявленных приверженцев, неизвестного им лично, прорицателя Иисуса Назорейского.
Глава пятая
1.2. Каиафа. Да будет распят!
Тьма, царившая над городом, стала бледнеть светлеющим востоком. Крупные мерцающие звезды постепенно блекли и исчезали. Полоска розоватого бархата неба определила место восхода дневного светила.
Восходящее солнце хмурилось дымкой на, тихий еще с ночи, пробуждающийся Иерусалим. Дворцовые башни отбрасывали седые неясные тени. Неяркий рассветный луч мазнул по изломанной крыше синагоги и проник в узкие верхние оконца.
Иосиф Каиафа, являвшийся, поочередно с Анной, первосвященником Иудеи, сидел за столом, вчитываясь в древний пергамент, в библионе – одной из целл синагоги, являющейся хранилищем старинных манускриптов, книг, пергаментов и папирусов. Четыре, слегка чадящие плошки, неровными бликами освещали правую сторону его, заросшего густой черной бородой, угрюмого лица.
В целлу беззвучно, не испросив никакого разрешения, вошел человек в черном длинном плаще с капюшоном, который прятал всю его голову, вплоть до полоски тонких сомкнутых губ. Было непонятно, как он мог в таком положении находить дорогу. Был он среднего роста, коренаст, с крадущейся кошачьей походкой.
Человек в черном стянул с головы капюшон, скрывавший голову, и присел на, грубой работы, скамью из пахучей кедровой сосны. Крупный нос, с горбинкой у основания и с широкими крыльями ноздрей, узко посаженные глаза и острый подбородок, поросший редкими длинными волосками, придавали его лицу выражение хищной птицы.
– В городе появились люди, выдающие себя за приверженцев проповедника Иисуса из Назарета, – легкая хрипотца в его голосе выдавала наличие простуды.
– Почему появились? Поборники этого лжепророка мутят воду в Иерусалиме уже давно, – рассеянно возразил первосвященник. – И отчего ты употребил слова «выдающие за»? Они только притворяются адептами назаретянского смутьяна?
– Эти люди, их двое, и с ними, очень большого размера, дрессированный кот, появились лишь четыре дня назад. Так утверждает госпитальер Макарий, на постоялом дворе которого они сейчас живут. Раньше их в городе никто не видел, – правый уголок рта говорящего дважды дернулся вверх, – поверь мне.
– Я верю тебе Маттавия, но что тебя так обеспокоило?
– Они целыми днями бродят по базарам, харчевням, тавернам и трактирам. Вступают в разговоры и восхваляют новое учение, которое, якобы, принесет избавление всем живущим на земле. И славят Иисуса, утверждая, что он является Мессией, посланным богами на Землю, чтобы дать всем свободу и богатство…
– Ну, ты не совсем правильно излагаешь суть учения этого новоявленного пророка, – перебил Каиафа, – и кто же они? Что ты о них знаешь?
– То, что я узнал о них, заставляет усомниться в их правдивости. Обличьем не походят ни на один из народов, проживающих в Иудее. И одежда у них странная. А мы знаем, что все люди, считающие себя учениками этого бродячего проповедника, родились в Иудее, хотя и относятся к разным верам и разным коленам.
Низенький и широкоплечий ходит походкой моряка, а лицо у него разбойничье, отчего я заключил, что, возможно, он из бывших морских разбойников, которых немало сейчас в Лигурийском и Тирренском морях.
Высокий, в диковинном клетчатом халате, носит на носу странное приспособление из двух прямоугольников, которые дужкой из неизвестного металла крепятся за кончик носа. Причем левый прямоугольник закрыт очень прозрачной слюдой. Подобные приспособления, я слышал, имеются у греческих ювелиров. Они предназначаются для того, чтобы увеличивать мелкие детали ювелирных изделий при их обработке. Я думаю, что он занимается изготовлением поддельных денег.
– Но, отчего ты так полагаешь, почтенный Маттавия? – первосвященник усмехнулся, – если бы он был делателем фальшивых денег, он не носил бы так открыто свое приспособление.
Начальник тайной стражи синедриона протянул ему сверкнувшую при свете плошек монету, – вот.
Каиафа покрутил в пальцах монету.
– Серебряный римский денарий, – промолвил он недоуменно, – ну и что?
– Второй такой же денарий, из двух, которые я забрал у госпитальера, я отдал ювелиру Ефросинию, ты его хорошо знаешь. Этими монетами постояльцы оплатили постой у Макария. И расплачиваются ими повсюду, ничуть не жалея. Точно такой же денарий получил мой соглядатай в харчевне, испрашивая у чужаков лишь медный асс, якобы на строительство ессейского храма.
– Денариями в Иерусалиме платят очень многие, да и монет других далеких стран в торговом обращении достаточно, – не поразился глава синедриона, – что тебя удивляет?
– Это не настоящие денарии.
Каиафа внимательно вгляделся в монету, затем перевернул ее.
На ее аверсе был вычеканен профиль горбоносого лысоватого человека с венком на голове. Несмотря на то, что древняя вера запрещала иудеям изображения человека, Каиафа, как и многие другие представители правящей знати, считали это сумасбродным отжившим пережитком.
Поэтому монету с изображением правящего цезаря первосвященник взял без страха и отвращения. Монеты с профилем правителей, далеко не были редкостью в Иудее, хотя для внутреннего обращения в провинции Рим чеканил денарии, на которых вместо императора изображались звери и птицы.
Каиафа недовольно нахмурился.
– Обычный денарий. Недавно отчеканенный. С профилем нынешнего императора Тиберия. Не понимаю тебя, Маттавия.
– Ювелир распилил его, то есть распилил второй денарий, который я ему отдал, – поправился собеседник, – и уверяет, что он поддельный.
– Поддельный? Ну и пусть. Это расшатывает финансовую систему императора Тиберия. Ее состояние и так неважное. А, эти люди достойны награды, если они хотят ослабить нашего векового противника. Отчего это нас должно заботить? Не собираешься ли ты помогать нашему врагу, Маттавия?
– Дело в том, рабби, что эти деньги лучше, гораздо лучше, настоящих.
Обычно собранный первосвященник, был сегодня рассеян и не старался вникнуть в суть вопроса. Но при этих словах он насторожился и вопросительно посмотрел на мастера тайных дел.
– Вот, именно, – глаза того торжествующе сверкнули, отразив и усилив, отблеск тусклого пламени плошки, – эрарий – государственная казна Тиберия выпускает монеты, с еще меньшим содержанием серебра, нежели у его предшественника Октавиана Августа. Слишком уж любит игрища император Рима, да армию умасливает – тратит больше, чем получает налогами. В его монетах скоро будет больше меди, чем серебра. Обычные же фальшивомонетчики делают субератные монеты, искусно покрывая бронзовые, медные и железные монеты, тонким слоем низкопробного серебра.
Маттавия резко наклонился, приблизив свое лицо к собеседнику, – здесь все наоборот, – прохрипел он, – эти монеты изготовлены из чистейшего серебра самой высокой пробы. Более того, ювелир Ефросиний утверждает, что он такого чистого серебра получить не может. И никто не сможет.
– Что из этого следует? – Каиафа напряженно свел к переносице черные густые брови.
– Пока не знаю. Но эти чужеземцы – не те, за кого они себя выдают. Странные незнакомцы смахивают на бродячих фокусников, но представлений, почему-то, не дают. Тем не менее, говорят они на идише с назорейским произношением. Очевидно, что они общались с Иисусом из Назарета, поскольку передают в своих россказнях подробные описания его внешности.
Видно было, что Каиафа интенсивно размышляет над услышанным. Он забирал свою бороду в горсть и медленно пропускал густые волосы сквозь пальцы. На облысевшем лбу обозначились резкие борозды морщин, казавшихся глубже и чернее от недостаточности освещения. Глаза сузились.
– И цитируют фразы из его проповедей, с его интонацией, – продолжил глава тайной стражи, подчеркнув слово «его».
– И еще, – Маттавия приблизился к уху Каиафы и понизил голос до шепота. – Когда я разговаривал с Макарием, они проходили мимо, в свою комнату на второй этаж. Я неосторожно посмотрел им вслед. И тогда высокий, в клетчатом халате, внезапно повернулся, и мы встретились глазами. Его глаз, какой-то неестественно ярко-зеленый, находящийся под слюдой, был неподвижен, зато второй, непонятного цвета, вдруг расширился, и из него будто полыхнуло, но не пламенем, а иной субстанцией, не похожей ни на что. При этом я отчего-то понял, что незнакомец знает обо мне и знает, зачем я здесь нахожусь.
– Не замечал тебя таким впечатлительным, – усмехнулся первосвященник, – но, что ты предлагаешь, славный Маттавия?
– Их следует схватить и допросить под пыткой. Необходимо узнать, кто и зачем их послал в Иерусалим. Кто снабдил их такими странными монетами? Чью волю они выполняют, восхваляя притчи и деяния назаретского проповедника?
Каиафа раздумывал, нахмурясь, но недолго. В голове у него уже созрел свой план.
– Ты, ведь имеешь своего соглядатая в окружении назаретянина?
Столь прямой вопрос, отчего-то смутил Маттавию.
– Ну, – медленно начал он, – пробраться в круг Иисуса из Назарета очень непросто…
– Ладно, мне не нужны твои секреты, – голос первосвященника был резок и повелителен, – задерживать чужеземцев пока не надо. Но следует проследить, возможно, они с кем-то тайно встречаются. Не спускать с них глаз ни днем, ни ночью. Особенно ночью, – он выпустил бороду и потер рукой лоб.
– Я исполню сказанное тобой, – прохрипел Маттавия, подобравшись, – разреши покинуть тебя?
– Подожди. Постарайся выяснить, не собирается ли пророк Иисус посетить Иерусалим? Ждет ли его кто в столице? Я имею в виду не этот сброд, который готов разинуть уши на любые бредни о лучшем мире… Ты понимаешь, о чем я говорю… Теперь ступай. Да, монету я оставлю у себя.
– Да, рабби.
И, мазнув по стенам целлы смутной изломанной тенью, Маттавия неслышно растворился во тьме.
Он уже имел точные сведения – в окружении Иисуса не было никого, схожих по приметам с пришельцами. Кто же они? И зачем появились в Иерусалиме?
Как раз в это время упомянутые пришельцы проснулись и обсуждали свои дальнейшие действия на предстоящий день. Речь шла об обнаруженной за ними слежке.
– Начальник тайной стражи умен и опасен, – констатировал, отчего-то, с сожалением Фагот.
– Умен, – согласился кот.
– И опасен, – подтвердил Азазелло.
– Придется от него избавиться.
– Если бы у нас было больше времени…
– А, жаль – редко встречаешь достойного противника…
Судьба Маттавии была решена…
Каиафа вновь окунулся в свои мрачные размышления…
Те двое проходимцев с цирковым котом его мало разволновали. В любой момент их можно схватить. Маттавия их не упустит. Да, и чем они могут быть опасны. Пожалуй, чужеземцы даже примут участие в задуманной им игре.
Первосвященника серьезно беспокоило появление в Иудее этого нового проповедника, отрицающего всех прежних богов. И, фактически, ставящего на место бога себя. При этом секта Иисуса обвиняла все древние религии во лжи. Учение Иисуса призывало отречься от дуализма, от фарисейства, от веры в мировое равновесие.
Невозможно было поверить, что простой плотник и сын плотника из галилейского местечка за столь короткое время создал, по сути, новую религиозную доктрину и сплотил вокруг себя плотный круг фанатичных единомышленников.
Иудея повидала десятки, а то и сотни, различных бродячих пророков и проповедников. Что поделать, иудеи имели врожденную склонность к самовыражению и стремились стать выразителями множественных идей о вероучении. Такова была их природа.
Но почти все они не набирали силу, не становясь настоящими первопроходцами, как не приживались и их идеи. И кончали все почти одинаково, принимая смерть от власть предержащих. И, обычно, смерть эта была публичной и мучительной.
И сейчас, вчитываясь в сочинение древнего безымянного арабского автора, Каиафа пытался постичь, отчего некоторые идеи овладевают умами сотен и тысяч людей мгновенно, и они способны пойти на собственную гибель, отстаивая их и распространяя…
Он вспомнил о казненном недавно пророке Иоанне, названным в народе Крестителем, за изобретение обряда крещения… Основной идеей, взрастившей его последователей, было, именно, крещение. Хотя выдумка эта не его. Родословная крещения уходит корнями в такое далекое прошлое, что время это трудно представить и постичь.
– Ведь культ воды родился несколько тысячелетий назад, – размышлял первосвященник, – в древнем государстве Месопотамия, на берегах Евфрата. Еще далекие иноверцы применяли духовное очищение через погружение в текущую воду…
Возрожденная пророком идея пала, однако, на благодатную почву. Царь Ирод воспринял страстные, гневные проповеди Иоанна, как угрозу престолу и приказал немедленно заточить его в темницу, а затем и обезглавить.
Затем появился пророк Феодос, обещавший людям остановить воды Иордана и перевести их на другой берег, где они получат свободу от гнета римлян. Пойман римскими легионерами, посажен в тюрьму и тоже обезглавлен.
Еще несколько пророков, имен которых он уже не помнил, также были преданы смерти.
Теперь этот загадочный Иисус из Назореи, носитель опаснейших идей, которые уже вносят раскол в иудейские общины. Иудея и без того раздирается религиозными распрями, здесь же вообще может замаячить призрак гражданской войны.
Следует, не просто предать смерти этого человека, возомнившего себя богом, но устрашить всех его приверженцев. Распять его. Пусть содрогнутся.
Смертная казнь в древней Иудее существовала. По приговору синедриона преступника могли предать смерти путем усекновения головы, удушения с помощью веревки и побития камнями. Причем, умерщвление с помощью камней было возможно только вне стен города или иного селения.
Распятие на кресте, самое жестокое и мучительное из всех видов казни, придуманных людьми, существовало в Риме. Его применяли к рабам и простолюдинам, виновным в мятежах и государственной измене. Приговоренного прибивали гвоздями к кресту. Чтобы жертва дольше мучилась перед распятием на кресте, ее бичевали плетьми с прикрепленными на конце оловянными шариками, которые разрывали плоть до костей. На эту казнь нельзя было смотреть без содрогания и отвращения. Муки же казненного невозможно было представить. Порой они длились несколько дней.
Следовательно, для достижения нужных целей, казнить пророка Иисуса нужно было по законам и обычаям Рима.
Но сама мысль об обращении за помощью к ненавистному римскому прокуратору была Каиафе ненавистна…
– Я смотрю, ты совсем перестал спать.
Каиафа вздрогнул от внезапно раздавшегося в тишине голоса, но тотчас поднялся, почтительно склонившись перед вошедшим, которому он приходился зятем.
– Не отвратится от тебя Молох, великодушный и мудрый Анна. Ты, как всегда, прозорлив.
– Что же так обеспокоило тебя? – человек в черной широкой хламиде с крохотной ермолкой на макушке седой плешивой головы имел суженное к низу лицо, большой птичий нос и округлые глаза навыкате, напоминая старую нахохлившуюся сову.
– Назаретянин, по имени Иисус, – коротко ответил Каиафа.
– Есть новости?
– Да. Бродит он сейчас с кучкой смутьянов по земле самарянской, но, похоже, собирается в ближайшие дни и к нам. Вера же наша и без того раздирается изнутри. Он не прост, а проповеди его опасны своей необычностью. Он отрицает многобожие, утверждает, что бог един для всех, а сам он, является то ли его посланцем, а по иным сведениям даже называет себя сыном божьим.
– Его приход может привести к дальнейшему раздору, столкновениям в городе, и, в конечном итоге, вмешательству римских войск и потере нами жалких остатков нашего самоуправления – удрученно произнес Анна.
– Чем не преминет воспользоваться подлый римский прокуратор Пилат, – с горечью подхватил Каиафа, – он только и ждет повода, чтобы навсегда уничтожить нас и наш бедный народ.
– Что же делать?
– Мы втянем прокуратора в нашу борьбу с иными верами и появившимися отщепенцами…
Анна внимательно выслушал предложение о проведении в жизнь хитроумного плана и одобрительно прикрывал совиные глаза, не разу не перебив зятя.
– Быть добрым просто, но опасно. Быть злым труднее, но мы спасем свой народ от надвигающейся напасти, – проницательно заметил он, уяснив суть изложенного зятем.
– Об этом никто больше не должен знать.
– Об этом никто не будет знать.
– Его следует арестовать. Но в тюрьму заключать опасно, чернь уже дважды пыталась штурмовать ее, чтобы освободить своих предводителей и сообщников. А у него, судя по донесениям наших соглядатаев, много сторонников.
– Мы упрячем его в моем доме, у меня есть тайное надежное помещение…
– Да будет распят опасный назорей! – в завершение воскликнул Каиафа.
– Услышат и помогут нам боги, – Анна сложил на груди руки и выразительно посмотрел вверх.
За окнами целлы тихо стонали сосны и кедры, потревоженные свежим ветром, подувшим со Средиземноморья. День обещал принести некоторое облегчение от невыносимой и удивительной для этой поры года, жары.