Текст книги "Последнее искушение дьявола, или Маргарита и Мастер"
Автор книги: Валерий Иванов-Смоленский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 20 страниц)
Глава двадцать восьмая
2.7. Москва. Март 1936 года
Атлетически сложенный человек, с правильными чертами лица и, неожиданно сизым носом, одетый в коверкотовую темно-синюю гимнастерку с капитанскими шпалами в петлицах, закончил читать рапорт о задержании, предположительно, одного из членов банды «Черная кошка» и перевел взгляд на сидевшего по другую сторону стола человека.
Нескладная тощая фигура сидящего и его невзрачный облик никак не тянули на, наводящего на столицу ужас, бандита. Кургузый с замасленными лацканами пиджачок и обтрепанные снизу, до бахромы, брюки в печальную желтоватую клетку не свидетельствовали о финансовой состоятельности их носителя.
Поврежденное пенсне без одного стекла и с треснутым другим воспринимались, как попытка заявить о своей интеллигентности, но придавали лицу, напротив, глуповатое выражение. В дополнение, глаза его, похоже, здорово косили, что вряд ли, позволяло их обладателю быть метким стрелком из огнестрельного оружия. Наконец, рот, несколько смещенный вбок и вдобавок, перекошенный, мог говорить лишь о возможной нервозности, но не о способности громовым рыком наводить ужас на обывателей, подвергшихся лихому бандитскому налету.
Впрочем, капитан, являющийся старшим оперуполномоченным НКВД, осуществляющим первоначальное дознание по особо тяжким преступлениям, давно уже не судил о человеке только по его одежде и внешности. Убийцы, налетчики, насильники, бандиты, валютчики и контрабандисты, прошедшие через его руки, пожалуй, своей внешностью, больше, не соответствовали теории знаменитого итальянца – родоначальника антропологического направления в криминалистике Чезаре Ломброзо, нежели, под нее подходили. Более того, иные из них имели настолько благообразный и кроткий вид, что, не заглядывая в сухие анкетные данные, сразу хотелось записать их смиренными служителями самой мирной религии.
– Очки разбили при задержании? – капитан пытался нашарить в кипе бумаг бланк протокола допроса подозреваемого.
– Это пенсне, – робко поправил его дребезжащим тенором арестант, – понимаете, я привык…
Но дознаватель уже нашел нужный формуляр и махнул вбок рукой, прерывая объяснения.
– Фамилия? – отрывисто спросил он, стряхивая каплю чернил с пера потрепанной авторучки.
– Фагот, – послушно ответил задержанный.
Капитан нахмурился, он не терпел блатных кличек и не понимал, как можно людей обзывать названиями предметов, животных и прочей атрибутики окружающего мира.
– Ты, кликуху-то оставь для своих корешей, – раздраженно отреагировал он, – в камере можешь быть хоть фаготом, хоть тромбоном. Фамилия, как?
– Коровьев, – уныло поведал подозреваемый, еще и фамилией своей, добавляя несуразицы в свой облик.
Покончив с анкетными данными, энкаведешный борец с преступностью, подбавив свирепости лицу и металла в голосе принялся колоть задержанного на предмет причастности к известной бандгруппе.
Обычные и привычные капитану методы пряника, перемежающегося с кнутом, результатов не дали. Клетчатый арестант раскалываться не желал, приводя дознавателя в бешенство своим манерным козлиным голоском и полным отрицанием своего членства в «Черной кошке».
Алея щекой и розовея наливающейся припухлостью под глазом (пенсне, оберегая от дальнейшего превращения его в куски металла и стекла, он успел спрятать в боковой карман куцего пиджачка) задержанный плел все, что угодно, но только не на заданную тему. Он начисто отвергал обвинения в нанесении телесных повреждений голому неизвестному человеку, который, как сообщили дознавателю, остался жив. При этом, причиненный выжившему вред, он отчего-то пытался свалить на неизвестного капитану прокурора Понтия Пилата, коверкая его должность обидным названием «прокуратор», за что получил и во второй глаз, успев, правда, подставить первый.
Предполагая, что от интенсивного допроса у арестованного слегка съехала крыша, энкаведешник требовал адреса «малины» и явок, где могли находиться означенные бандиты по кличкам «Понтий» и «Пилат» и получал в ответ неведомый «Иерусалим» и, уж совсем неизвестную «Кесарию».
– Таких ресторанов, кабаков и притонов в Москве нет! – и ухо задержанного медленно расцвело малиновым бутоном, – что ты мне фуфло впарить пытаешься?
В процессе допроса разъяренный капитан услышал еще множество неизвестных ему слов, подтверждающих намерения допрашиваемого интеллигентика подчеркнуть свою ученость и уличить в незнании, скажем, термина «инвектива» представителя всесильного и всезнающего НКВД.
Арестант наговорил ему столько незнакомых имен, похожих скорее на воровские клички, что дознаватель уже перестал их и записывать, полагая, что подлый бандюга просто перечисляет всех своих знакомых корешей, с которыми сидел по лагерям.
Наконец, они, похоже, надоели друг другу. Капитан залпом выпил очередной стакан противной, отдающей ржавым железом, тепловатой воды, а арестованный клятвенно выдрал последнюю пуговицу из совсем утратившего вид пиджака, чему энкаведешник не препятствовал – все равно обрежут перед помещением в камеру.
– Значит так, падла, – тяжело дыша, протянул капитан, – или ты…
Но тут случилось нечто необычное.
Здоровый глаз арестанта внезапно зачернел совершеннейшей пустотой, откуда вырвался темный сгусток, пробуравивший враз черепную коробку дознавателя и приведший его в состояние полного ступора.
– Меня обвиняют в похищении каких-то долларов, фунтов, лир и марок, принадлежащих бедным студентам технического училища – произнес вкрадчивый голос задержанного, – а, не скажет ли уважаемый представитель сыска и карающего меча, кто украл девятнадцать золотых десятирублевых царских монет при обыске у валютчика Хамицевича?
Человек в гимнастерке с капитанскими шпалами вздрогнул. Такой обыск, действительно, имел место месяца полтора назад. Более того, горстка монет с профилем последнего российского императора Николая II и впрямь были опущены в карман широченного коверкотового галифе с малиновой полоской посередине.
А, как было не взять, если из хитроумного тайника, вмурованного в действующий камин, достали стандартное оцинкованное ведро, почти доверху наполненное этими монетами, ошибочно именуемыми в народе «червонцами». И, пока он тащил тяжеленное ведро в комнату для пересчета их поштучно вместе с понятыми, чья-то блудливая ручонка зацепила пригоршню блестящих золотых кругляков и сунула их в карман, притоптав грязным носовым платком, чтобы не звенели. В дальнейшем монеты были спрятаны в облезлой настольной лампе, стоявшей на тумбочке возле кровати, на которой спал сыскных дел мастер. В своей, естественно, квартире.
Значит, не сошло с рук – кто-то заметил.
– А, не вызовут ли эти монеты короткого замыкания? – елейно продолжил клетчатый арестант, – ведь золото является отличным проводником электрического тока…
Эта реплика вызвала нервную дрожь во всем ладном капитанском теле – о лампе, уж точно, знал он один. Это было, что называется ударом под дых.
А голос въедливо продолжил, – и, кто ходит по ночам к дворничихе Люське, в то время как ее законный муж отбывает срок за скупку краденого. Это ли не злоупотребление должностным положением?
– Да, еще банку синей краски забрал из дворницкой – и сам не использовал, и почтовые ящики в подъезде так и остались непокрашенными, – ехидно продолжил еще чей-то гнусавый, уже другой голос.
Капитан затравленно озирался. И Люська, стерва этакая – сама заманившая пышными формами, была. И краска засохла, так и не пригодившись в деле.
Но добил его третий, какой-то урчаще-мурлыкающий голос, произнесший коротко, – а, казенный марочный коньяк где?
Только вчера в ночь, тоскующий в одиночку энкаведешник, прикончил две последних бутылки коньяка, из восьмидесяти, хранившихся у него в служебной кладовке, изъятых в ресторане «Метрополь» по подозрению в подделке алкогольной продукции и являвшихся вещественным доказательством. Но коньяк был настоящий – дореволюционный, шустовский и страшно дорогой, и капитану предстояло поломать голову, как его списать без экспертизы. Оттого-то он и хлестал весь день, графин за графином, теплую ржавую воду.
– Голова-то, не болит? – участливо обеспокоился кошачий голос и этим доконал капитана.
В голове его, все разбухавшей и разбухавшей от грядущих неприятностей, что-то беззвучно взорвалось, и она уткнулась в бумажную мешанину служебной документации, лежащей на столе.
Затухающим взглядом он еще видел, и это отложилось в памяти, по оперативной привычке, как клетчатый арестант, не спеша, подошел к громадному зеркалу, висевшему на стене еще со времен купца Терехина, которому ранее принадлежал этот особняк и остановился, будто вглядываясь в свое отражение. Гладь зеркала внезапно пошла волнами, и бывший задержанный беззаботно шагнул в блестящую твердь, исчезнув бесследно в ее недрах.
А из зеркала, словно из окна, высунулись две физиономии и осуждающе покачали своими оплывающими контурами в сторону капитана. Одна из них, весьма зверского вида, звонко цыкнула громадным клыком, выражая крайнюю неприязнь, другая же – явно принадлежала черному породистому коту и подмигнула ему шальным зеленым глазом.
После чего зеркало вновь подернулось рябью и восстановилось, издав тонкий звук лопнувшей гитарной струны…
Человек в темно-синей коверкотовой гимнастерке с капитанскими шпалами в петлицах с трудом поднял тяжелую голову и непонимающе уставился на лежащие бумаги. Голова, казалось, была начинена двумя двухпудовыми чугунными гирями, которыми он баловался, когда еще не начал пить злополучный коньяк. Мысли путались затейливой паутиной критских лабиринтов эпохи Миноса.
– Ну и сон! – грязным носовым платком, похожим больше на посудное полотенце, он вытер обильный пот на лице и на шее.
И тотчас решил, – вещий сон!
Все. Надо отдать проклятые монеты в финчасть, придумав, что они затерялись в вещдоках. Никто ведь не поверит, что он украл их, а теперь решил возвратить – таких простачков в НКВД нет. Или просто выбросить их.
К черту Люську, с завтрашнего дня. Нет, пожалуй, лучше с послезавтрашнего – надо же успокоить нервы. Все равно вот-вот должен освободиться ее мужик.
Коньяк, увы, уже не вернешь. И не заплатишь за него. Одна бутылка этого благородного пахучего напитка стоит, как три месячных капитанских зарплаты. Придется устроить несчастный случай, уронив ящики на пол, благо пустые бутылки он не выбросил. И заактировать это дело с давним собутыльником, отсутствовавшим сейчас по причине командировки в Туркмению, где обнаружились очередные враги народа, которых проспали местные чекисты, превратившиеся, автоматически, в их пособников.
Зато завтра же он подаст заявление в партячейку о вступлении кандидатом в члены ВКП (б) и будет помогать товарищу Сталину бороться с вредителями и врагами социалистического строительства, в первых, так сказать, рядах. И, если потребуется, отдаст свою жизнь.
Капитан одухотворенно посмотрел на портрет Сталина, висящий на противоположной стене.
Вот, что значит пробудившаяся совесть. Не наврал, выходит, древний китайский мудрец с труднопроизносимым, но запомнившимся ему именем Хун Цзычэн. Не то чтобы капитан был так глубоко подкован по части старинных философских воззрений. Просто книжка мудрого китайца под названием «Трактат о совести и притязаниях на нее» попалась ему, когда он лежал в госпитале по причине обострившегося радикулита.
Она была единственным чтивом, невесть, как попавшим в ведомственный лазарет, и он был обречен прочесть ее от корки до корки трижды, пока не выписался. Ввиду специфики своей болезни он не мог заниматься более интересными делами, например, приударить за сговорчивым медперсоналом женского пола, как это делали ходячие больные.
Зато сейчас он мог со знанием дела сказать, – вот как она проявляется, эта самая загадочная суть человеческой натуры. Прав китаец – человек искренен только во сне, даже сам с собой…
Старший уполномоченный НКВД по дознанию придвинул к себе поступившие материалы и начал их внимательно изучать со все возрастающим удивлением.
Так, рапорт двух постовых о задержании голого неизвестного человека мужского пола в районе Марьиной рощи. Пояснить откуда прибыл и, кто он, не может, русским и распространенными европейскими языками не владеет. С чего это, занимающемуся раскрытием особо тяжких преступлений дознавателю, поручили дело какого-то бродяги…
Никаких следов задержания Коровьева оперативной подвижной группой и его допроса в материалах дела уже не было…
Капитану вновь вспомнился диковинный сон, и неотвязная мысль, будущая теребить его сознание всю оставшуюся жизнь, вновь покрыла лоб испариной.
Он осторожно скосил глаза вниз. На полу лежала обычная коричневая пуговица, точь-в-точь, напоминающая ту последнюю пуговицу, которую в страшном вещем сне, клятвенно оторвал странный человек с нескладной долговязой фигурой и с нелепой фамилией Коровьев.
Человек в гимнастерке поднял голову и пристально посмотрел на старинное купеческое зеркало – тончайшая трещина змеилась по его поверхности, пересекая зеркальный прямоугольник с левого верха на правый низ…
В кабинет без стука вошел высокий щеголеватый брюнет с непроницаемым лицом и двумя шпалами в петлицах.
– Старший майор Бармин из СПО, – коротко представился он.
Капитан вскочил и уважительно пожал протянутую ему небрежно руку.
– Мне нужны материалы по вчерашнему задержанию неизвестного лица в Марьиной роще, – старший майор вновь был немногословен.
– Но я ничего еще не успел…
– Ничего. Мне приказано принять дело к своему производству. Вот отношение за подписью самого наркома.
– Дела еще нет. Вот только рапорт на двух листах постового третьего участка…
Старший майор молча сгреб рапорт в принесенную с собой папку.
– Где его вещи? Документы?
– Никаких вещей не было. Даже одежды на задержанном не было, Документы не изымались, ввиду их отсутствия.
На этот раз невозмутимое лицо пришедшего оживилось приподнятой бровью.
– Как, это все, что есть? – он качнул папкой с рапортом.
– Все.
Старший майор крутнулся на каблуках и, не попрощавшись, быстро вышел из кабинета.
Оставшийся озадаченно почесал в затылке, перевел взгляд на стол, затем на дверь.
– Дела-а-а, – пробормотал он, сызнова припоминая сон, – дела-а-а. Что же это за птицу отловили? Видать высокого полета, что сразу СПО занялся.
СПО, или секретно-политический отдел занимался только делами, имеющими государственное значение. Его сотрудниками проводилось оперативная работа, а также велось дознание и следствие в отношении партийных деятелей не ниже секретарей ЦК союзных и автономных республик и лиц, приравненных к ним. Они занимались расследованием уголовных дел касательно высших должностных лиц государства, рангом от министра и выше. В юрисдикцию, если применим такой термин, отдела входили преступления совершенные военачальниками, относящимися к верхушке Рабоче-Крестьянской Красной Армии и Военно-морского Флота СССР. Подследственность СПО распространялась также на директоров крупнейших заводов, комбинатов и фабрик страны, имеющих особое народно-хозяйственное и оборонное значение и других руководителей организаций и учреждений, обладающих общесоюзным масштабом.
Глава двадцать девятая
2.8. Москва. Март 1936 года. Иисус из Назарета
Старший майор госбезопасности, следователь секретно-политического отдела ГУГБ НКВД СССР Бармин не удивился порученному необычному делу со многими неизвестными. Кто-то очень влиятельный затеял крупную и сложную игру – предположил он, ознакомившись с куцым делом и переговорив накоротке с его фигурантом.
Время было такое, что интриги плелись и развивались всюду – в Кремле, в Красной Армии, в многочисленных партийных и советских органах. Не исключением была и Лубянка.
В ходе нескончаемых расследований всплывали такие фамилии, обладатели которых казались недосягаемыми небожителями, и он никогда ранее не смел бы и предположить, что они враги народа. Встречая их в узких длинных тюремных коридорах в неопрятной и грязной одежде, небритых, со следами побоев и мятущимся в глазах страхом, Бармин испытывал двоякое чувство.
Отчасти это было удивление, что враг прорвался на такие высокие должности и посты в государстве. Но большей частью преобладала самая настоящая ненависть к этим выродкам, которым было дано все – обслуга, дачи, просторные квартиры, шикарные машины, различные льготы и хорошая зарплата.
И, главное, они имели власть. Но были внутренними врагами и пытались использовать ее для того, чтобы погубить молодое социалистическое государство, окруженное со всех сторон врагами внешними. И газеты сообщали о разоблачении все новых заговоров и арестах вредителей различного ранга – от слесаря до наркома.
Не являясь сторонником физического воздействия к подследственным, он, тем не менее, горячо приветствовал и принял к действию требования, недавно принятого, секретного постановления Политбюро о мерах физического воздействия к некоторым категориям подозреваемых, фактически разрешавшего применение пыток к врагам народа, шпионам, диверсантам и вредителям.
А, как его иначе, гада, расколешь, когда вещественных доказательств тайной преступной деятельности добыть невозможно, и все зависит от показаний его самого и его сообщников. Через руки Бармина, в том числе, в буквальном смысле этого слова, прошли несколько крупных партийных и советских работников, оказавшихся на деле, членами глубоко законспирированного троцкистского подполья…
Но это, похоже, было дело совсем иного рода. Возможно, оно было началом грандиозной операции, направленной на выявление скрытых врагов советской власти и ее великого вождя в самом Кремле.
– Уж, не подбираются ли к всесильному Л. М. Кагановичу, – с некоторой оторопью размышлял Бармин, поскольку именно этот, ближайший к вождю человек, считавшийся его соратником, курировал дела церкви и религиозных культов.
То, что сам нарком Ягода взял дело на контроль, говорило о многом, если не обо всем.
– Возможно, даже Сталин знает о нем, – подумал следователь и вдруг понял, что в качестве винтика этой, непонятной ему, хитроумно задуманной комбинации, он может быть также уничтожен. Эта мысль враз отогнала его приподнятое настроение, ему стало не по себе.
Но альтернативы не было – дело поручено ему, и нужно только постоянно держать ухо востро и попытаться, в подходящий момент, спрыгнуть с локомотива, набирающего скорость в неизвестную жуть и, если повезет, остаться на обочине.
Приведенный из внутренней тюрьмы на допрос, задержанный ему сразу кого-то напомнил своим несколько необычным для Москвы обличьем, но он не стал сразу копаться в памяти – какая разница, где он его видел. Длинноволосый и бородатый, значит из богемы – или артист, или художник, а может – писатель или поэт.
Переводчик сел по другую сторону приставного столика.
– Сейчас выясним, что за зверь – Бармин, не спеша, взял бланк протокола допроса и вывинтил колпачок автоматической ручки.
– Фамилия.
Переводчик быстро сказал бородатому три слова на незнакомом певучем языке.
Тот также быстро ответил, но смотрел, при этом, на следователя.
Он говорит, – из рода Давидова, я, – произнес переводчик по-русски.
(для удобства, дальнейшее участия переводчика опускается).
– Давыдов, что ли?
– Нет. Сын Марии, из рода Давидова.
– Так и писать?
– Да.
– Имя.
– Иисус из Назарета.
– Что такое Назарет?
– Большая деревня.
– Значит, это место рождения, а имя Иисус.
– Да.
– Число, месяц и год рождения.
– Третьего дня, четвертой недели, месяца Элул, года 3787.
Бармин отложил ручку и недобро посмотрел в глаза задержанному. Тот взгляд не отвел и, вообще, держался с величайшим достоинством, будто оказал честь своим прибытием в кабинет следователя.
– Я б, тебе дал Элула, если бы не присутствие переводчика, – подумал следователь, размышляя, какой тактики ему придерживаться при таком вызывающем поведении бородатого.
– А, может, он просто псих? Скорее всего.
Он повернулся к переводчику, – спросите его, состоит ли он на учете в психоневрологическом учреждении и, если, да, то в каком.
Переводчик долго, около трех минут, лопотал с задержанным, а потом сказал, – он не понимает этого вопроса и не знает, что такое психоневрологическое учреждение. Видно было, что приглашенный толмач и сам весьма удручен недостойным поведением задержанного.
– Ладно, я запишу, как он сказал.
Бармин дословно записал диковинные установочные данные длинноволосого.
– Назарет, так Назарет… Галилея – пусть будет и Галилея… Иудейский поп с труднопроизносимым именем Каиафа, что ж – тоже запишем.
– Пусть пока болтает, что ему на ум взбредет, зафиксируем, как положено этот абсурд, – рассудительно думал он, – придет время, воткнем ему в глотку его первоначальные показания. Кровью отхаркнутся эти бредни юродивому мессии.
– Род занятий?
– Проповедник.
По реакции человека, назвавшегося Иисусом, на задаваемые вопросы, опытнейший следователь подметил – тот прекрасно слышит и понимает, какой вопрос диктует переводчику Бармин.
– Скрывает знание русского языка, видимо, тщательно готовит ответы, чтобы не было за что зацепиться, – думал следователь, – что ж – это его законное право.
Бармин не испытывал при этом негодование или возмущение. В Уголовно-процессуальном кодексе четко прописаны права участников уголовного процесса, в том числе и на услуги переводчика.
Подследственные, да и подсудимые, иной национальности, зачастую, используют этот прием, чтобы иметь дополнительное время для обдумывания своей модели дальнейшего поведения либо вариантов ответов на, весьма неприятные иногда, вопросы. Особой каверзностью отличались прокуроры, поддерживающие в судах государственное обвинение.
Бармин всегда с удовольствием читал, публикуемые в газетах, судебные речи Генерального прокурора СССР А. Я. Вышинского по наиболее громким уголовным делам. Какая железная доказательная логика! Иногда печатались и стенограммы этих судебных процессов. Своими хитроумными вопросами государственный обвинитель последовательно загонял подсудимых в мудреную ловушку, а затем заключительными репликами, с грохотом, захлопывал крышку. И ведь это не работяг каких-то забитых словесно обыгрывал, а известнейших партийных и государственных деятелей, прославившихся в прошлом своей ученостью и мудростью…
Записывая, он внимательно поглядывал на лицо подследственного – не проявится ли на нем притворство в созданном им образе. Нет. Тот был серьезен, спокоен и сосредоточен. Более того, следователь уже ощущал исходящую от него уверенность и духовную силу.
Но поскольку сказанное, не то, что сильно смахивало на бред, а, по сути своей, им и являлось, он отнес это на счет возможного стойкого помешательства задержанного. Практика показывала, что такие люди, зачастую, сами свято верят в свои слова и являются неплохими рассказчиками и ораторами.
– Пускай плетет свои небылицы, раскрашенные библейскими картинками, – Бармин был даже доволен, – это будет веским основанием для назначения судебно-психиатрической экспертизы на предмет вменяемости подследственного. А, это, как минимум два месяца, может за это время, хоть что-то прояснится.
Следователь пока не понимал, в качестве кого проходит по делу этот человек. Отчасти – потерпевший. Судя по телесным повреждениям, над ним кто-то здорово поизмывался. Но без всяких документов, по-русски не понимает, или делает вид, что не понимает, не может объяснить, как оказался в Москве. А, главное, о своей прошлой жизни городит всякую несуразицу. Значит, можно его рассматривать и в качестве подозреваемого. Надо зайти к Молчанову, доложить и посоветоваться – тот дока по всякой иезуитстике.
Он уже писал четырнадцатую страницу, а конца повествования о скитаниях по всяким там Самариям и Галилеям, все не было видно. Переводчик тоже уже пообвык, втянулся, часто что-то уточнял у допрашиваемого на своем тарабарском языке и старался изложить его странствия и деяния, как можно более красочно.
Но, когда дело дошло до… римского?… прокурора?… Пилата, о казни и распятии на кресте, Бармин решительно отложил авторучку и с сомнением глянул на уже записанное.
– На сегодня, хватит, – решил он, – косит или нет он под сумасшедшего, экспертиза покажет. Во всяком случае, неплохое знание Библии он, кажется, демонстрирует.
Он не был полным профаном в религиозных вопросах. По одному из дел, находившемся в его производстве, была изъята целая куча церковных книг, в том числе несколько библий. Одна из них с готическим текстом, но остальные отпечатаны по-русски, правда, старым дореволюционным языком с «ятями» и буквой i, но читать было можно.
Бармин, с интересом прочел жизнеописание Иисуса Христа, по сказаниям евангелистов, и, как следователь, сразу обратил внимание на многочисленные противоречия и расхождения изложений одних и тех же событий. Конечно, он совершенно не запомнил различных названий и имен, но суть ухватил. Интересно, что скажет по этой части мнимый «мессия».
– Давайте-ка, поговорим без протокола, – предложил он.
Допрашиваемый, естественно, протеста не выразил. Видно было, что воспоминания несколько взволновали его, грудь его вздымалась, глаза лихорадочно блестели.
– Допустим, что Вы тот, за кого себя выдаете, – согласился следователь, – допустим… – и с ехидцей в голосе продолжил, – скажи тогда, отчего книга, посвященная тебе, называемая у нас Библией, полна разночтений, противоречий и неясностей? Разве твои ученики не были все время рядом с тобой? Почему же они пишут по-разному?
– Это и есть часть поиска Истины, – спокойно ответил задержанный, ничуть не удивившись, – это путь познания, человек познает бога в многообразии его.
– Но ты же говорил ученикам одно и то же, а они истолковывают твои слова по-разному.
– Слова не говорят о главном – важно неизреченное. Я учил их, но не читал им проповедей прямых и определенных, как стрела в полете. Поэтому каждый из них понимал мое учение по-своему и по-всякому его изложил, сообразно своему уму, знаниям и опыту. Я этого и добивался. Каждый человек должен сам пройти путь познания к Истине, и этот путь должен быть своим, не протоптанным чьими-то умелыми и уверенными шагами. Все ищут свое, а не то, что угодно Иисусу Христу. Человек волен выбрать добро, однако не под давлением Добра, как такового, но от противления Злу…
Бармин слушал внимательно, захваченный безупречной логикой изложения, меткими простыми сравнениями, завороженный фанатичной уверенностью собеседника в своих, четко выражаемых мыслях.
– Человек силен духом, а дух – это вера, спокойно продолжал тот, – но человек может существовать только в единстве духа, души и тела. Без тела он является привидением, без души – животным, а без духа – фантомом. Без тела, души и духа одновременно есть только бесплотный неосязаемый прах…
– Если это и сумасшедший, – предположил Бармин, – то сумасшедший, в прошлом с феноменальной теоретической подготовкой в вопросах религии, логики и философии.
Некоторые рассуждения он просто не воспринимал, не понимая их скрытой сути, но чувствовал, что они верны.
– Кто же он на самом деле? – следователь снова вгляделся в лицо задержанного, – определенно я где-то его видел.
Кончик нити, тянущейся к воспоминаниям, был рядом, он его ощущал, но схватить не мог.
– Хорошо, – сказал он, наконец, – на сегодня хватит, у нас впереди еще много времени. Ответьте мне еще на один простейший вопрос, только понятным языком, без всяких там экивоков. Чем Вы отличаетесь от обычного человека?
– Человек знает только то, что ждет его в конце пути, – ответ последовал незамедлительно, – тайны же многочисленных остановок, бесчисленных дорог, троп и тропинок, уходящих в стороны причудливыми извивами, ему неведомы. Я же знаю все.
– Где я буду ровно через неделю? – не удержался следователь, точно зная, что через семь дней он отбывает в командировку в Брянск.
– Ровно через неделю Вы окажетесь в своем госпитале с…
– Достаточно, – Бармин расхохотался вполне искренне. Здоровьем он обладал отменнейшим, чувствовал себя великолепно, а в госпитале бывал лишь на ежегодных профосмотрах.
Задержанный понурился, а следователь нажал на кнопку, вызывая конвоира.
– А, Вам, спасибо, – приветливо кивнул он переводчику, – Вы прекрасно справились с нелегким делом, завтра я Вас вновь приглашу.
Переводчик зарделся, как девушка, – этот язык очень редкий, – только и сказал он застенчиво.
– До свидания.
– Всего Вам доброго.
Бармин сложил листки с допросом в неподшитую еще папку, положил ее в сейф, а оттуда достал дело о вредительстве на авиационном заводе. Один из подследственных, проходящих по этому делу, утверждал, что во вредительской организации состоит и директор Брянского машиностроительного завода, откуда шли поставки на авиационный завод. Следовало тщательно подготовиться к его допросу и припереть скрытого врага к стенке неопровержимыми фактами.
Он бездумно листал страницы, глядя в них невидящими глазами. Какая-то неотвязная мысль – жгучая, острая, беспокойная вертелась в голове, росла, округлялась, детализировалась и никак не могла выплеснуться во всей полноте.
Следователь обхватил голову руками и помотал ей.
– Где я видел это лицо? Эта рыжеватая бородка. Длинные волосы цвета спелого ореха. Впалые щеки и лихорадочный блеск фанатичных глаз, – память ворошила облик знакомых, лица подследственных, приметы разыскиваемых преступников…
Есть. Отточенная профессиональная память редко его подводила. Арест настоятеля Храма Христа Спасителя. Он стремительно закрыл кабинет и сбежал в полуподвальное помещение, где хранились вещи, конфискованные при обысках, выемках и изъятиях.
В подвале пахло затхлостью, пылью и еще чем-то неуловимым, характерным для всякого рода складов. Пожилой старший сержант в мешковатой форме вымученно таращил на него осовелые полусонные глаза из окошка своей дежурной каморки.
– Мне нужно сличить приметы одной конфискованной вещи, – быстро сказал Бармин, боясь передумать, – где у вас хранятся ценности, изъятые из Храма Христа Спасителя, который был взорван?
– Вы хотите взять с собой? – с продолжительным зевком протянул страж конфиската и потянулся за толстой амбарной книгой, чтобы внести соответствующую запись.
– Нет. Я хочу лишь взглянуть. Быстрее, черт возьми, я спешу.
Следователь никуда не спешил, он страшился своей догадке и не хотел оттягивать мучительного времени встречи с ней.
Старший сержант подобрался, полистал другую толстую книгу, вытащил связку ключей из висевшего на стене шкафчика и торопливо засеменил по узкому коридору, по обеим сторонам которого выстроились одинаковые железные двери со встроенными замками, ведущие в складские секции.
