Текст книги "Всего три дня"
Автор книги: Валерий Бирюков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
Начальник штаба гвардии майор Глушков сравнивал свой дивизион с оркестром, видя, конечно, в этом, как в любом другом сравнении, натяжку. Вместе с командиром они расписывают для него партитуру, или, выражаясь профессиональным артиллерийским языком, таблицу огня. Каждая батарея получает выписку из нее, где указан вид огня, его направление, отведенное время и расход боеприпасов, – чем не партия? Вот только дирижеров двое: он да Савельев. В их обязанности входит проследить, чтобы в исполнение не вкрался сбой, чтобы батареи не нарушили темп.
До того момента, когда артдивизион, гаркнув во всю мощь своих орудийных глоток, выдаст первые аккорды, оставалось еще десять минут. И майор Глушков сидел на теплой земле, прислонившись спиной к стене какого-то полуразрушенного глинобитного строения, и слушал переливчатые трели жаворонков. Обманутые привычным пустынным безмолвием, они невидимо резвились где-то в вышине, а Глушков и эти их песни вплетал как увертюру в придуманный им музыкальный образ.
В дивизионе никто, даже вездесущий майор Трошин, не подозревал, что их вечно занятый, озабоченный и неулыбчивый начштаба был очень большим знатоком и ценителем музыки. А под его немного угрюмой внешностью скрывалась тонкая и чувствительная натура. Когда-то, лет шесть назад, до приезда сюда, он прекрасно играл на скрипке, которая теперь лежала без дела. Он не лгал, когда на просьбы отвечал: не могу, подарок, мол. Он не мог заставить себя взять в руки инструмент с тех пор, как получил телеграмму с Памира с известием, что погибла в лавине его невеста Марина, заядлая альпинистка. Как он просил ее не ехать! Точно предчувствие какое было… И теперь остались в память о той оборвавшейся любви скрипка да портрет Марины над его письменным столом.
После той телеграммы словно подменили майора Глушкова (он тогда еще был старшим лейтенантом): перестал смеяться, замкнулся в себе, и никому не удавалось вызвать его на откровенность. Облегчи он перед кем-нибудь душу – глядишь, и оттаял бы. Но случая не предоставилось, и носил он сам в себе свое горе, стараясь забыться в работе, отдавая ей и учебе в академии все свободное время.
Подполковник Савельев не зря тревожился: его начштаба и в самом деле чувствовал себя обойденным. Майор рассчитывал на должность командира дивизиона. Коль скоро осталась в его жизни одна радость – служба, то он был вправе заботиться о своем продвижении. И поначалу Глушков обиделся, когда узнал, что подполковника Савельева сменит не он, а выпускник академии: не доверяет Алфей Афанасьевич, не рекомендовал его кандидатуру командиру дивизии. Но и об этой своей обиде он никому не сказал, хотя и не понимал, почему продвижение по службе считается деликатным вопросом, о котором не принято говорить тому, кто его добивается и имеет на него все права. Боязнь, что тебя назовут карьеристом? А разве желание роста не естественно? Пусть не все в армии становятся маршалами, но стремиться к этому надо, если есть способности играть первую скрипку.
За месяц, пока ждали приезда майора Антоненко, обида майора утихла: первая вакансия, что ли? Будут еще, какие его годы! И поэтому нового командира майор Глушков встретил хотя и немного ревниво, но все же без предубеждения.
Свидетелем спора Антоненко и Савельева он не был, о чем они говорили – не слышал. И потому не брался решать, кто из командиров прав, а кто виноват. Приходилось и ему порой долго и трудно доказывать подполковнику Савельеву свою правоту, особенно когда составляли ту самую партитуру. Очень уж неохотно шел командир дивизиона на всякие новшества, стараясь воевать привычными, но иногда уже устаревшими способами. Если бы не зимняя сессия, пришлось бы им поспорить на том злосчастном перевале. Переубедил бы Алфея Афанасьевича, не случилось бы осечки. Глушков разбирался в причинах ее: ошибка Савельева была в том, что в необычных условиях он стрелял обычным и давно опробованным методом, который для этого случая совсем не годился. Вот и вышла «тройка» отличному дивизиону.
Антоненко вряд ли допустил бы такую промашку. Об этом майор Глушков мог судить по довольно дельным и остроумным советам, которые новый командир высказал при составлении плана сегодняшней стрельбы. Нешаблонно мыслит майор, в этом отношении с ним легче будет работать. А в остальном каков он – жизнь покажет…
В нескольких десятках метров впереди, где расположилась огневая позиция батареи старшего лейтенанта Мирошникова, началось движение, и Глушков бросил взгляд на часы. Через две минуты огневая подготовка наступления мотострелкового полка. Довольно отдыхать.
– Доложить о готовности, – сказал он спокойно в микрофон и сел поудобнее, придвинувшись спиной к стене.
– «Аметист-один» готов!
– «Аметист-два» готов!
– «Аметист-три» готов!
– Принял. Внимание!
И майор Глушков, чувствуя, как деревенеет в ожидании его тело, вызвал на связь КНП, сообщил подполковнику Савельеву о готовности дивизиона к стрельбе. В наушниках раздалось: «Буря», огонь!» Начальник штаба повторил команду батареям.
Земля под ним дрогнула, а впереди, слева, справа, как огромный орех, оглушительно раскололась тишина. И со стены осыпалась за ворот тужурки майора пыль.
Совсем некстати ему вдруг вспомнился недавний разговор артиллеристов, гадавших, сколько лет этим развалинам, возле которых расположилась батарея. «Значит, – насмешливо подумал он, – за шиворот попала горсть вечности. Хорошо, что не кусок и не на голову. Ну-ну, не отвлекаться!»
Он отодвинулся от стены немного и услышал, как далеко эхом отозвались глухие разрывы. А затем все смешалось: грохот орудийных выстрелов догнал отзвуки разрывов снарядов – грянула «музыка»! А командир дивизиона молчит, корректур не вводит, – значит, все идет как расписано.
Глушков оторвал взгляд от прибора управления огнем, где лежала карта с нанесенными на нее целями, и посмотрел в сторону огневой позиции батареи. Майор видел только один орудийный расчет, но и этого ему было достаточно, чтобы судить о темпе огня. Артиллеристы метались возле гаубицы точно заведенные. Едва вылетало из казенника орудия желтое тело дымящейся гильзы, как заряжающий ловко вгонял туда снаряд, а следом – новую гильзу с зарядом. Затвор закрывался, наводчик быстро, обеими руками, крутил маховички подъемного и поворотного механизмов, поправляя сбившиеся уровни наводки, и гаубица, дернувшись назад-вперед, одновременно с другими орудиями батареи изрыгала из своего ствола пламя, отправляя снаряд к мишеням.
Даже по секундомеру сверяться не надо – темп стрельбы высокий, хотя прошло уже пятнадцать минут. Ничего удивительного: у Мирошникова в батарее все как на подбор крепыши, силенки и выносливости солдатам хватает. Вот что значит, когда командир батареи – мастер спорта! При распределении молодого пополнения они с Савельевым, не сговариваясь, специально в эту батарею направляли всех «слабаков», и Мирошников, лишь вздохнув с притворной горечью, брал, не протестуя. А через несколько месяцев трудно было узнать солдат – будто бы не они еще недавно боязливо подходили к перекладине, еле передвигали ноги на финише трехкилометрового кросса.
Зато авакяновцы начинают сдавать: чуткий слух майора Глушкова определил еле заметное отставание.
– «Аметист-два», говорит третий, – назвал себя начальник штаба, вызывая вторую батарею.
– Вас слушают, товарищ третий! – отозвалось в наушниках.
– Передайте: увеличить темп стрельбы!
Подстегивание помогло – «мелодия» опять стала стройной. Теперь совсем другое дело. Еще несколько минут выдержать такую скорость, а там коротенькая передышка и перенос огня.
Не видя поля «боя», майор Глушков без труда представлял себе, что там сейчас делается. Тяжелые фугасные снаряды распахали еще недавно зеленые склоны сопок, где находились оборонительные сооружения «южных», осколочные – посекли мишени, изображающие их живую силу.
Но мотострелки не пойдут сюда. Сегодня они будут атаковать левее, на своем мишенном поле, наступая вслед за огневым валом, который поставят для них артиллеристы. И сейчас наводчики изменят установки прицелов, батареи по сигналу откроют стрельбу по указанным рубежам, последовательно перенося огонь от одного к другому, по мере приближения к ним атакующих цепей. Все расчеты майор Глушков подготовил загодя, лично проверил, согласовал с начальником штаба мотострелкового полка по времени. И все же на душе у него было неспокойно, как всегда при боевой стрельбе.
Он нисколько не сомневался в своих расчетах и в том, что наводчики сумеют цифра в цифру выполнить все, что указано в карточках огневого вала, которые они получили перед стрельбой. Знал начальник штаба, что все пойдет как по маслу, что не отстанет ни одно орудие и не вылезет вперед: тренировки показали – артиллеристы умеют обеспечивать этот вид огня. И что ответственность свою понимают за тех, кто пойдет за их огневым валом. Знал – и все-таки волновался…
В ушах Глушкова еще отдавался грохот уже умолкнувшей канонады, когда начали поступать доклады с батарей об окончании огневой подготовки. Он видел, как лихо крутит маховики наводчик из расчета мирошниковской батареи, давая орудию доворот на новое направление стрельбы.
И не успел он привыкнуть к тишине, как вновь зарокотали орудия и заахали взрывы: батареи доложили о смене установок прицелов для огневого вала и, получив сигнал от командира дивизиона, открыли стрельбу по первому рубежу. А от подполковника Савельева опять ни слова. Значит, порядок? И что бы гвардии подполковнику сказать: все, дескать, в норме! Но скуп на похвалу батя. Да и своих забот у него сейчас предостаточно: хочет, наверное, «под занавес» показать майору Антоненко – гляди, как мы можем, хоть академий и не кончали! Этого у Алфея Афанасьевича не отнимешь: находило на него, бывало, высказывался в таком роде.
Холодок на сердце оттаял, и майор Глушков снова представил себе, что происходит в этот момент перед КНП. Пустыня наполнилась гулом мощных двигателей рванувшихся из укрытий танков и боевых машин. Мотострелки спешились, развернулись в цепи, пристроились позади танков, а машины отстали, чтобы поддержать их сзади из своих пулеметов.
Вот они начали приближаться к огневой полосе. Значит, пора переносить ее на следующий рубеж. Точно: последовала чуть уловимая пауза, которую способен различить лишь опытный артиллерист, – это наводчики сменили установки, – и строчки разрывов шагнули дальше.
Еще два таких переноса огня – и мотострелки вплотную подойдут к переднему краю «южных». Там они будут показывать свое огневое мастерство. А задача артиллеристов на этом исчерпана, если не случится что-то непредвиденное.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
И было так, как представлялось гвардии майору Глушкову. Полковник Кушнарев, наблюдая за наступающими в бинокль, довольно повторял:
– Пошла родимая матушка-пехота! Царица полей пошла! Слышь, Алфей, нам бы такую силищу в сорок первом, а? Гнали бы фашиста – только ветер за ушами посвистывал бы. А у меня еще целый батальон в запасе. Ты, Алфей, только снарядов-то не жалей, гуще клади!
– Снаряды у меня считанные, тютелька в тютельку, и больше не получишь, – ответил подполковник Савельев, тоже удовлетворенный ходом огневой подготовки. – А батальон у тебя, между прочим, не целый, а потрепанный. Забыл, что ли?
– А ты не поддевай! Вот попадется мне на глаза твой рыжий Викторов, я ему за своего Соханя трепку дам – не мог пару раз стрельнуть, когда просят! Шучу, шучу, правильно он проучил моего комбата, проворнее будет. Нет, ты взгляни, силища-то какая прет, а?
– Силища, – уже рассеянно согласился подполковник Савельев, Он внимательно следил за огневыми завесами, поставленными впереди наступающих батальонов, готовый в любой момент в случае опасности оборвать их, перенести в глубину. Но строчки разрывов ложились на безопасном удалении и были ровнехонькими, словно их выводили не батареи, а гигантские швейные машинки.
Покосившись украдкой на стоявшего справа майора Антоненко, тоже внимательно наблюдавшего за стрельбой, подполковник с радостью отметил, что его чеканный профиль смягчила добрая улыбка. «Ага, нравится? Вот и хорошо! Понимаешь толк, истый артиллерист, оказывается, – тепло подумал Савельев. – Если бы тебе, сынок, еще и беседы наши впрок пошли! Я бы тогда с легким сердцем уезжал. Надо мне, чтобы ты не только здоровьем и молодостью меня превосходил. Очень надо, спорщик ты этакий!»
Огневой вал обрушился на последний рубеж, который находился почти у самого мишенного поля мотострелков. Савельев вытер пот со лба: довели наступающих благополучно! Теперь по всем законам боя огневой налет следовало нанести по переднему краю обороняющихся, и поэтому дивизион снова перенес огонь вправо, на свое мишенное поле.
– Вижу: ориентир два, прямо, тысяча пятьсот метров – наблюдательный пункт «противника»! – вдруг торопливо вскрикнул дальномерщик Прокофьев, не пряча торжества в тонком голосе.
«Да что это с парнем сегодня творится? – с досадой и недоумением подумал подполковник Савельев. – Дался же ему этот НП!» Но бросился к прибору с неожиданной для его комплекции живостью. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что на этот раз молодой разведчик не ошибся: воздушной волной от взрыва снаряда разметало ветки саксаула, которые маскировали траншею под гребнем высотки, и обнажился ход, ведущий к ней.
«Настырный паренек! – теперь уже с уважением успел заключить командир дивизиона. – Ладный из тебя разведчик выйдет!»
А следом стремглав набежала мысль, что он не может ни секунды отвлекаться на постороннее, потому что надо скорее уничтожить обнаруженную цель. А он все еще канителится по-стариковски!
И Савельев уже хотел было дать отбой одной батарее, чтобы перенацелить ее, но тут вспомнил, что по совету Антоненко, которому противился, пока «академика» не поддержал и майор Глушков, оставлен в резерве взвод. На всякий пожарный случай. Смотри, пригодился! Какие предусмотрительные! Обрадовавшись, подполковник быстро сообщил Глушкову координаты цели, условным сигналом передав, что стрелять должны резервные орудия. На все ушло несколько секунд. Столько же понадобилось начальнику штаба на пересчеты координат и передачу целеуказаний взводу авакяновской батареи.
Ляпунов, прервав очередную свою байку на самом волнующем месте, первым выскочил из укрытия, подбежал к гаубице и рванул на себя затвор. Новоселов установил нужный прицел на панораме, мертвой хваткой вцепился в маховики и молниеносно вывел пузырьки уровней на середину, придав орудию указанное направление. За эти мгновения Уренгалиев составил заряд, закупорил гильзу и передал ее Лебедеву, который уже перебросил Ляпунову снаряд. Доклад: «Готово!» – и выстрелы орудия гвардии сержанта Нестеровича и соседних орудий их взвода вплелись в дивизионную канонаду.
То была серия пристрелочных выстрелов, но гвардии подполковник Савельев остановил стрельбу – все снаряды угодили точно под гребень высотки, где находился «неприятельский» наблюдательный пункт. Одновременно закончился и огневой налет.
Командир дивизиона опустил бинокль, подошел к Прокофьеву и расцеловал его в обе щеки. И сразу же насупился, сведя у переносицы клочковатые брови, словно устыдился своего порыва. Коротко сказал старшему лейтенанту Федорову:
– Вернемся – представите рапорт на краткосрочный отпуск рядовому Прокофьеву. – Но, видимо вспомнив, что тогда уже будет не властен подписывать любые рапорта, спросил у майора Антоненко: – Не возражаете, Василий Тихонович?
– Ну почему же возражать? – улыбнувшись, ответил тот. – Вполне заслужил.
Прокофьев с благодарностью посмотрел на нового командира, что не ускользнуло от зоркого бати. И подполковник Савельев обиделся: «Вот уже один мой ученик и переметнулся. В рот майору глядит, как глухонемой, каждое слово ловит. А я уж будто и не командир для него!» Понимая несправедливость своей обиды, он все же не удержался и сурово сказал разведчику:
– А «бой», кажется, еще не кончился, товарищ Прокофьев, не так ли? Продолжайте наблюдение!
– Есть! – стер с лица счастливую улыбку дальномерщик и вернулся к прибору.
Савельев на этот раз зря обиделся на солдата: благодарный взгляд Прокофьева означал другое. Разведчик попробовал метод, подсказанный майором Антоненко утром, попытался за «южных» разместить их НП. И решил, что лучшего места, чем похожий на вазу холм, не придумаешь: и местность перед ним отлично просматривается, и артиллеристы «северных», за неимением других подходящих точек, возьмут эту высотку как ориентир. А на нем кто же будет искать еще и цели? Решил так, присмотрелся после огневой подготовки – и вот удача! И ею Прокофьев обязан майору, а не Савельеву. Он стал первым в дивизионе учеником Антоненко.
Но подполковник Савельев не знал всего этого и, стоя у бруствера, наблюдая за атакой мотострелков, никак не мог отделаться от ревнивого чувства, хотя и понимал, как оно нелепо. Но вскоре, увлеченный картиной «боя», он успокоился.
Антоненко же сразу разобрался, как в общем-то еще неопытный разведчик сумел отыскать НП. Слишком уж сложна была хитрость «противника», чтобы Прокофьев разгадал ее, пользуясь принятым в дивизионе методом поиска. И поддерживая поощрение старого командира, он вознаграждал не только разведчика за находчивость, но и себя за приобретение союзника.
А на КНП вся власть теперь перешла к полковнику Кушнареву, и только его голос гремел на высоте. Размноженный связистами, он звучал в наушниках командиров танковых рот, доходил до комбатов, ведущих в «бой» свои подразделения.
На большом пространстве в боевых линиях мчались приземистые танки, ведя на ходу пушечный и пулеметный огонь. Взрывы потрясали предгорья, в клочья разнося фанерные щиты; изрешеченные очередями, валились как подкошенные групповые мишени. Стихли на минуту грохот пушек и татаканье пулеметов – танкисты увели в сторону свои бронированные машины. И тут же шум боя снова усилился – бежавшие за танками цепи мотострелков атаковали передний край обороны «южных». Раздались хлопки взрывов ручных гранат, яростный треск автоматных и пулеметных очередей, к ним присоединилось аханье гранатометов. И все это покрыло наконец мощное победное «ура», обозначавшее, что пал один из рубежей обороны «южных».
А батареи дивизиона тем временем одна за другой оставили огневые позиции, перебрались на запасные. Сюда почти не доходил шум сражения, и осмелевшие жаворонки вновь взметнулись серыми комочками в синюю вышину и звонко повели свои переливчатые песни. К ним прислушивался майор Глушков, чуть сдвинув вверх наушники радиостанции, ожидая приказа на поддержку огнем или на свертывание дивизиона в колонну.
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
Три часа шел упорный «бой» за населенный пункт, и наконец обороняющийся «противник» отступил. Полковник Кушнарев выдвинул из второго эшелона батальон капитана Соханя, усилил его танками, приказав преследовать отступающих. Остальные силы полка и артдивизион снова двигались в колонне позади.
Замысел Кушнарева был прост: на плечах отступающих ворваться на перевал и совместным ударом с высланным им в тыл обходящим отрядом зажать «южных» в горном мешке.
Но этому не пришлось сбыться: «противник» сопротивлялся отчаянно, стараясь оторваться от наседающих мотострелков. То и дело дозоры докладывали капитану Соханю об обнаруженных заслонах «противника». Приходилось спешиваться с машин и атаковать. Хотя результат стрельб полка еще не объявлялся, все уже знали о «пятерке». И батальон сметал заслоны, рвался неудержимо вперед, забыв о жаре, не обращая внимания на пыль, смешивающуюся с по́том и жесткой маской оседающую на лицах, – только бы закрепить, развить успех товарищей! И все-таки им пришлось остановиться, когда «противник» применил «отравляющие вещества». Вернее, они проскочили ущелье на приличной скорости, но поступила команда произвести дегазацию оружия и бронетранспортеров. Проделал батальон это быстро, но сумерки его все-таки опередили.
Идти дальше, к перевалу, атаковать его, предварительно не разведав, было бы слишком безрассудно, и полковник Кушнарев приказал готовиться к атаке на рассвете. Полк и артдивизион расположились в предгорьях, рассредоточившись в оврагах и лощинах. После ужина разведчики ушли оборудовать наблюдательные пункты, а огневики принялись за подготовку позиций батарей.
В палатке, где находился штаб дивизиона, склонились над картами старый и новый командиры и начальник штаба. Майор Глушков высчитывал перепады высот, чтобы учесть их завтра при подготовке данных для стрельбы. А оба командира изучали район предстоящих действий, строили различные предположения насчет того, как и где могут размещаться опорные пункты «южных».
– Напрасно мы себе головы ломаем, Алфей Афанасьевич! – сказал наконец майор Антоненко, отходя от стола.
Он заметил, что после утренних стрельб подполковник Савельев помрачнел, задумался. Лишь на минуту оживился, когда стало известно, что дивизион отстрелялся с отличной оценкой, а потом вновь сдвинулись у переносицы брови. Тревожится, наверное, командир за перевал. И напрасно: разгрызут они этот орешек, и беспокоиться не о чем.
– Наблюдательные пункты у нас расположены правильно – все три сопки хорошо просматриваются, – продолжал майор Антоненко, стараясь развеять угрюмость Савельева. Он сам себе не смог бы объяснить, почему после всех их схваток, замечаний, больно задевающих самолюбие, чувствовал симпатию к подполковнику и хотел помочь ему. – Остается ждать разведданных. Мы можем начертить с десяток вариантов обороны «южных», а что толку? Они возьмут одиннадцатый, двенадцатый… Все зависит от того, сколько у них сил осталось. Так что предлагаю отдыхать, чтобы самим силами запастись. Завтра все станет яснее.
– Последнее предложение всячески поддерживаю: пора отдыхать, – подхватил майор Трошин, появляясь в палатке. – Но для начала делаю вам выговор, отцы-командиры, за то, что не были на беседе. Стоило бы поприсутствовать. Председатель здешнего колхоза – умнейший дядька, бывший фронтовик, полный кавалер орденов Славы! Рассказывал, как воевал, как его колхоз живет. Артиллеристы про усталость забыли. Тут таких овец разводят – шерсть до земли! Арбузов и дынь по два урожая снимают. Кстати, привез председатель для пробы целую машину. Наши гвардейцы десерт этот умяли – будь здоров! Практически оценили. А вы оторвались от масс, как будто не они завтра утром перевал будут штурмовать.
– Виноват, каюсь, – серьезно повинился майор Глушков, не отрываясь от работы.
– То-то, что виноваты, – улыбнулся Трошин. – Учтите на будущее. Ну-с, а теперь ужинать – и на покой. И чтобы никаких возражений! Кстати, там для вас пару арбузов оставили.
Антоненко хотел возразить – что-то не то, на его взгляд, делал замполит: учения есть учения, ни к чему в это время встречи с местным населением. Закончится все – другое дело. Но промолчал, помня поражения в предыдущих спорах. И правильно сделал. У Трошина уже был разговор на эту тему в свое время с подполковником Савельевым. Он тогда легко доказал, что наступательный дух солдат поднимается не только беседами об агрессивной сущности капитализма, но и встречами с теми, кого они учатся защищать. И не после учений, а до и в ходе их, если представляется возможность делать это. Савельев, поразмыслив, согласился. Вспыхни снова спор, майор Антоненко опять оказался бы против двух оппонентов.
Офицеры послушно сложили карты, сдали их секретчику и отправились в столовую. Трошин придержал майора Антоненко за локоть у выхода:
– Василий Тихонович, вам привет от вашей жены. Я звонил домой, когда за председателем ездил. Все у ваших в порядке, не волнуйтесь за них. Перед отъездом на учения я попросил свою Нину, чтобы она взяла шефство над вашей женой и малышкой. И они живут пока у нас.
Антоненко растерялся, на мгновение лишился своей тщательно оберегаемой солидности, и стало видно, как он еще молод. Майор успел подумать, что вовремя прикусил язык, не стал доказывать ненужность встреч на учениях. Он всерьез был растроган чуткостью вечно занятого и везде успевающего замполита. По части заботы Трошин с Савельевым сильны, ничего не скажешь.
– Спасибо, Иван Кириллович, – горячо поблагодарил он. – Право, не стоило беспокоиться. Вика у меня привычная. А вашей жене только лишние хлопоты.
– Вы уж это бросьте, пожалуйста, вот что я вам скажу, – строго возразил майор Трошин, пряча смущение. Он не ожидал, что Антоненко так тронет эта малость. – Знаю, как ей с ребенком в гостинице привычно. И никаких хлопот они моей жене не доставили. Ну, будет на эту тему. Давайте поговорим о чем-нибудь другом…
Савельев уже лежал на своей раскладушке, когда Трошин и Антоненко пришли в спальную палатку. «Вот уже и секреты у них появились, – опять толкнулась ревнивая мысль. – Понемногу становлюсь лишним». Но эта мысль, к удивлению Савельева, не принесла знакомой горечи. За два последних дня он, кажется, начал смиряться с тем, что уходит на пенсию. Да и преемник все больше нравился ему. Может, потому, что споров уже не затевает – больше слушает и на ус наматывает?
Эти раздумья невозможно было продолжать до бесконечности, и подполковник Савельев вернулся к тому, что его больше всего сейчас тревожило. Ему не давал покоя предстоящий утром бой. Он очень огорчился, когда узнал, что кушнаревская задумка не удалась. Ведь тогда бы не пришлось брать этот злополучный перевал. Еще с прошлого раза он, наверное, каждую складочку, каждый бугорок на этих сопках изучил и запомнил. Но где-то в глубине души сидел страх перед тем, что он увидит завтра. И, пытаясь прогнать тревогу, Савельев невесело подтрунивал над собой: ожегся на молоке, а теперь воды боится.
Но страх не уходил, и вернулась боль, мягко сжимающая сердце своей безжалостной лапой. Она не давала уснуть, заставляла думать, каким ключом открывать вход на перевал. Не случится ли так, как зимой? Нет, теперь-то снарядов у него должно хватить, удалось сэкономить. Но только ли в этом был его просчет? А может, еще в чем?
Хотя зачем он себя терзает? Завтра, возможно, другая обстановка будет. Вся загвоздка-то в ней! Случай такого расположения обороны, какое было зимой, редко встречается. Конечно, «противнику» тогда ничего иного и не оставалось делать. Сил у него было недостаточно, чтобы создать мощные опорные пункты, вот он и насадил отделения на сопочках, как в ложах амфитеатра. А попробуй-ка выковырни их оттуда, накрой на такой площади! А не накроешь – оживут они после огневой подготовки, и полк не пройдет. Нет, тут одним дивизионом ничего не сделаешь. Ладно, будем надеяться на лучшее…
Долго лежал с открытыми глазами и майор Антоненко. Как ни спрессованы часы и минуты учебных боев, как ни занят был он, увлеченный разворачивающимися событиями, вникая во все, впитывая в себя, как губка, происходящее, порой даже не успевая обдумывать, откладывая анализ на потом, он не забывал о жене. Тревога за Вику жила в нем, свернувшись где-то внутри колючим комочком, нет-нет да и напоминая о себе, как только наступала хоть малейшая пауза. Разговор с майором Трошиным рассосал немного этот комок – ничего с Викой не случится в его отсутствие, а там поглядим.
Теперь Антоненко жалел, что разоткровенничался с замполитом, рассказал о своих сложных взаимоотношениях с женой. В порыве признательности стал объяснять Трошину, почему так благодарен за его заботу, и сам не заметил, как выложил все. А зачем, спрашивается? Ведь ничего особенного не случилось. Идет нормальный процесс узнавания: если до женитьбы они оба старались показать только свои лучшие качества, инстинктивно избегали всего, что может нарушить их согласие, уступали друг другу, принося в жертву этому согласию свои желания, привычки, мнения, то за год совместной жизни они стали самими собой. И, желая сохранить свою индивидуальность, добиваясь равноправия, они упрямо стояли на своем, боясь уступить, сдать свои позиции, потерять свое «я».
Вика, единственная профессорская дочка, привыкшая к городскому комфорту, вначале не могла смириться с мыслью, что ей придется покинуть родной город, поехать в далекий, пустынный край.
– Ты хочешь, чтобы я обабилась? – говорила она мужу в тот вечер, когда он вернулся домой после распределения и объявил, что выбрал отдаленный гарнизон в Средней Азии. – Что я там буду делать? Я не преподаватель музыки, а музыковед! Имею я право на любимую работу? Или должна забыть о себе, посвятить жизнь кухне, стиральной машине, детям и ожиданию тебя со службы? Да ты же сам меня разлюбишь, если я бабой сделаюсь!
Он пытался отшутиться, а потом, когда жена не приняла этого тона, стал раздражаться из-за ее непонимания. И ссора растянулась на целый месяц. До самого отъезда он не знал, поедет ли Вика с ним. Поехала…
Он не представлял себе жизни без нее, поражаясь лишь тому, как он раньше мог столько лет существовать на свете и не знать Вики. До чего же бедной, однобокой была его жизнь до встречи с ней! До чего примитивны были его эмоции! Любовь обогатила их, подарила ему огромный мир чувств. И теперь немыслимо, нелепо по мелочам убивать их одно за другим, копя в себе раздражение, обиду. Разрушить любовь легче, чем сберечь. Он обязан сделать все, чтобы их жизнь приносила обоим счастье.
Умница этот Трошин! Подвел же к каким-то стоящим выводам, а он: «зря разоткровенничался»! А кто откровенничал-то, душу открывал? Ведь это замполит рассказывал о своей жене, доброй своей помощнице. С таким жаром, восхищением говорил, с такой благодарностью, что завидно стало. Этим и подтолкнул, заставил на себя самого посмотреть другими глазами – а чем, мол, ты, уважаемый Василий Тихонович, своей Вике платишь, требуя от нее понимания? И еще обнадежил разговор с Трошиным – три дня общения Вики с Ниной Александровной без пользы для нее не пройдут.
От убеждения, что все будет хорошо, у майора Антоненко будто сил прибавилось. Он готов был к любому, самому трудному испытанию, и завтрашний день его не беспокоил так, как подполковника Савельева, хотя роль стажера вовсе не мешала ему чувствовать ответственность за исход учений. Еще не взяв в руки нити управления дивизионом, Антоненко уже начал сродниться с ним, проникаться его заботами и тревогами. И считал себя обязанным способствовать успеху своей части. Он знал, что завтра будет нелегко, но был готов к этому…
В палатке, где отдыхали офицеры батарей, тоже не спали. Старший лейтенант Мирошников сидел на постели в майке, скрестив на груди могучие руки, и, насмешливо щуря глаза, подзуживал разошедшегося Авакяна:
– Завалим, говоришь, стрельбу завтра? Ай вах, Али ибн Гасан! Тебе б в оракулы податься, а ты командиром батареи стал!
