Текст книги "Всего три дня"
Автор книги: Валерий Бирюков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц)
Эх, Алфей, Алфей, неугомонная головушка, зря ты себя гложешь, зря!..
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Ночь выдалась темная. Тучи, словно гигантские шторы светомаскировки, закрыли звезды и ломоть ранней луны. Часа через два холодные капли сначала осторожно, будто примеряясь, ударили по взмокшим от пота обнаженным спинам артиллеристов, а затем полил настоящий летний дождь.
– Тебя только на нашу голову не хватало! – беззлобно сказал командир орудия сержант Нестерович. – Ладно, сделаем перекур.
Артиллеристы его расчета с наслаждением разогнулись, выбрались из окопа, подставили разгоряченные потные тела дождю. Лишь Новоселов остался, продолжая копать в неподатливой земле нишу для снарядов.
– Степа, передохни маленько, – позвал его из темноты заряжающий Ляпунов. – Работа не Алитет – в горы не уйдет. И вообще, не торопись выполнять команду, потому что новую дадут.
– Отцепись! – буркнул в ответ Новоселов и с ожесточением ткнул в землю лопатой. Она попала на камень, высекла искру и жалобно зазвенела.
– Чего дуришь? – обиделся Ляпунов. – Какая тебя муха сегодня укусила? Слова ему не скажи!
– Вот пристал! Прошу же по-человечески: отвяжись!
Новоселов был не в духе с той минуты, как обнаружил, что пропало письмо. Точно помнил, что сунул его в карман, когда объявили тревогу. И надо же – обронил! Где? В казарме? По дороге в автопарк? Ищи теперь! Сплошные невезения в последнее время! То драка эта, то история с розами, из-за которой не попал к Ольге на день рождения, а теперь вот и письмо от нее потерял, не успев прочитать.
А все батя! Роз несчастных пожалел! Эх, если бы не он, все было бы нормально! И не переживал бы, что письмо потеряно. Кто знает, что там Ольга написала? Повидались бы, и все стало бы ясно. А так неизвестно, может, уже отставка дана за ненадежностью. Являешься раз в месяц, как этот дождик в пустыне. Скорее бы уж подполковник уезжал, что ли! И чего тянет? Ему б кто сказал, что может на все четыре стороны, – только б его и видели! Много ли радости, когда то нельзя, туда не ступи, того не сделай или, как говорит старший лейтенант Авакян, «свое неудовольствие можешь выражать шевелением большого пальца в правом сапоге». Ну, жизнь! А тут еще и командир дивизиона на тебя взъелся.
Ладно, уедет подполковник Савельев, а что изменится? Тот, новый, что на привале втык прапорщику Песне делал, лучше, что ли? Копия Авакяна – пикнуть не даст! И какое им всем дело до того, что тебя волнует? Будь паинькой, служи примерно, а свои думы при себе держи.
Новоселов посмотрел в ту сторону, где расположились на перекур сослуживцы. Накрывшись плащ-накидками, они сидели на корточках и дымили, пряча в кулаках светлячки сигарет. «Тоже мне фронтовички – маскировку соблюдают! От бати переняли! Влюблены в него по уши. Как вскинулись, когда я им про беседу о розах рассказал, товарищи называются!»
Степан прислушался к разговору, который вели артиллеристы.
– Выхожу я, значит, на КПП, а там, братцы, такая девушка стоит, аж дух перехватило! – Все ясно: Ляпунов заливает про свое очередное похождение. На это он мастак. – Фигурка у нее точеная, мордашка – прелесть, сама такая смугленькая из себя. А глазищи! Как глянула – рука к карману потянулась рубль поискать.
– Какой рубль? Что она, нищая?
– Ну до чего ж ты неначитанный, Лебедев, аж стыдно с тобой в одном расчете служить! «Нищая»! – передразнил спросившего Ляпунов. – Классиков надо со школы помнить и перечитывать изредка, а то, наверное, одни уставы и зубришь. Не перебивай, когда умные люди говорят. Слушайте, братцы, какая дальше история получилась. Подхожу к ней: «Здрасьте, это вы меня вызывали?» «А вас, – спрашивает (меня, значит), – Леня Ляпунов зовут?» «Так точно, гвардии рядовой Леонид Ляпунов собственной персоной!» А сам себе думаю: господи, в таком завалящем поселке – и такая симпатяга обитает, а я просмотрел, лопух! «Вам, – говорит, – Лида просила передать, что ее послали в командировку в область. Не обижайтесь, что ее в эту субботу не будет». Это я-то обижусь, когда она такую подружку прислала! Лида ведь худенькая, востроносенькая, а эта – м-м, пальчики оближешь! «Какая Лида? – равнодушно так отвечаю. – А-а, это та, с которой мы характерами не сошлись? Помню, как же, как же. Только мы с ней встречи на субботу не назначали, ошибочка вышла. Давно мосты развели». Это я чтобы она не подумала, что за Лидку держусь. И начал я к ней подходы делать. Как зовут, то да се. Слово за слово – простояли, наверное, с полчаса. Про театры ей заливаю, музеи там, про тоску свою: «Дайте тайну простую-простую, тайну, робость и тишину, тайну хрупкую и босую, – дайте тайну, хотя бы одну!» Душевные стихи!
– Ух, силен! – восхищенно цокнул языком зарядный Уренгалиев.
– Да уж, клиренс, как ты, не таскал, – не скрывая самодовольства, ответил Ляпунов.
Артиллеристы негромко засмеялись. Клиренс – расстояние от земли до нижней точки орудия – был старой шуткой, которую иногда разыгрывали с новобранцами. Посылали «за клиренсом» в соседний расчет, а там давали какую-нибудь железку. И веселья было тем больше, чем увесистее оказывался этот «клиренс». Ляпунов так подшутил было над Уренгалиевым, но сержант Нестерович отчитал его и заставил самого оттащить назад ту железку. И еще неизвестно, над кем из них двоих смеялись сейчас солдаты.
А Нестерович и теперь одернул Леонида:
– Ляпунов, хватит байки травить. Работа стоит, а у тебя все девки на уме. Где ты такого нахватался?
– Дайте хоть доскажу, товарищ гвардии сержант, чем все кончилось, – не смутился Ляпунов. – Одну только минуточку. Так на чем я остановился? Ага, на стихах! Этим и взял: договорились мы с ней на танцах встретиться. Прихожу. Вижу, в уголочке стоит, одна-одинешенька. Меня дожидается. Сама вся в красном. У меня от этого цвета нехорошее предчувствие появилось – даже сердце екнуло. Но иду к ней. Только парой слов перебросились, как тут меня по плечу кто-то осторожно: тук-тук. Оборачиваюсь – а это моя Лидуся! «Характерами, значит, не сошлись? – говорит. – Ах ты, трепло! Еще в чувствах ко мне распинался!» И тэ дэ и тэ пэ. Короче, дала мне отлуп, как говорил незабвенный дед Щукарь, взяла эту смугленькую под ручку и удалилась. И такая она была в эту минуту, братцы, что я чуть было не сомлел: красивая и неприступная. И вот уж сколько прощения прошу – никаких сдвигов. Не выдержал, говорит, проверочки, вот и кусай себе локти.
– Мало тебе досталось, Ляпунов, – сказал сержант Нестерович. – Сердцеед, тоже мне! Хорошо, что рассказал: с субботы на воскресенье буду тебя в наряды ставить, нечего тебе в увольнении делать. А теперь все – за работу! Дождь не переждешь. Скорее управимся – и на боковую.
– Так я с Лидой никогда не помирюсь, если в увольнение ходить не буду! – притворно перепугался Ляпунов, но тут же перестроился, спросил вкрадчиво: – Товарищ сержант, вы случайно не ясновидящий? Как это вы в темноте работаете? Ну прямо кошка! А у меня глаза чуть не выпадают. Тычу наугад.
– Я тебе потычу, балаболка! – шутливо пригрозил сержант и спрыгнул в окоп. – Тебя, Ляпунов, хлебом не корми, а дай языком почесать.
Не однажды Новоселов слышал байки Ляпунова о его похождениях. Все они были обычно неудачными, выглядел в них рассказчик всегда посрамленным. И сочинял он их на ходу, просто ради забавы, подделываясь под какого-то простачка. Не было у него никакой Лидуси, ни смугленькой в красном. Так, безобидный треп, слушая который Новоселов тоже посмеивался над «бедным и несчастным» гвардии рядовым и еще над тем, что сержант Нестерович простодушно принимает все это за чистую монету. Но сегодня Новоселов был беспощаден.
– А ведь гаденькие у тебя истории, Леня! – сказал он.
– Но-но! – вскинулся Ляпунов. – Думай, что говоришь, а то и схлопотать можешь по шеям. Смотрите-ка, нравственность взыграла! Кто-то ему на хвост наступил, так теперь на всех кидается.
– От тебя, что ли, схлопочу? – хохотнул Новоселов, хотя ему было не до смеха. – Могу повторить, если хочешь: дрянные у тебя истории, понял? Попробуй еще при мне их рассказывать, я тебе такую «тайну хрупкую и босую» пропишу!..
– О-о! – поддразнил его Ляпунов. – Займи у кого-нибудь чувство юмора, Степа.
– Завелись, петухи! – вмешался сержант Нестерович. – Мокнуть вам нравится, что ли? Хватит прохлаждаться!
Новоселов промолчал. Черт с ним, с Ляпуновым! Своих забот полно. Мысли его снова вернулись к непрочитанному и потерянному письму. Что там в нем? Вполне возможно, что отставка: на свидания не является, а она сиди и жди его. Потом он отслужит срок и уедет. Зачем ей это надо? И что он такое для нее?..
Он познакомился с ней на танцплощадке. Ляпунов затащил его от нечего делать, просто посмотреть. Они сели в уголке, и тут Новоселов увидел Ольгу. Его поразила тогда ее красота, такая русская, неожиданная здесь, в среднеазиатском поселке, – круглое правильное лицо, совсем не тронутое загаром, и льняные волосы, собранные в длинную толстую косу. А глаза большие, зеленые-презеленые, под удивленно вскинутыми скобками бровей. Решительный во всем, Новоселов всегда был робок с девчатами, избегал их общества. А тут нашло на него, осмелел, пригласил девушку на танец. Повел неуклюже и сразу же припечатал сапогом ее белоснежную туфельку.
– Ой, какой же вы неловкий! Не умеете танцевать?
– Не умею, – честно признался Новоселов. – И вы теперь на второй танец не пойдете со мной?
– Давайте хоть один закончим без травм, – засмеялась девушка. Но, видно заметив, как отчаянно он покраснел, мягко сказала. – Не торопитесь, смотрите, как просто: раз-два-три, раз-два-три… Еще поворот, теперь шаг в сторону. Легче, легче… Уф, вы прямо деревянный! Не на меня, на свои ноги смотрите! – Она увлеклась, вошла в роль учительницы, командовала партнером с увлечением, но тут музыка умолкла.
Они остановились. Степан не знал, какое было у него лицо в этот момент, но, глянув на него, девушка опять улыбнулась:
– Ладно, второй танец за вами.
Было танго, она вновь учила Степана танцевать, а он пытался понять, что с ним происходит: почему он, как в тумане, слышит ее голос приглушенно и как будто в отдалении? И почему в груди колышется какая-то странная, незнакомая ему, тревожная и сладкая боль? И почему все равно смотрит не на свои ноги, а на ее лицо и никак не может оторвать взгляда? И почему он боится, что кончится музыка?
Оркестр смолк, а Степан так и не разобрался в своем состоянии. И, проводив девушку, он стоял в стороне, не спускал с нее глаз, ожидая, когда снова зазвучит музыка. Но в третий раз он не успел к ней подойти – его перехватил какой-то парень с длинными, до плеч, нечесаными волосами и в цветастой рубашке, заправленной в джинсы с заклепками на карманах.
– Наружность, солдат, всегда обманчива, – в нос, философски глубокомысленно изрек парень, придержав Новоселова за рукав. – Гулящая она. С моим корешем. – И кивнул на верзилу, уже танцующего с Ольгой шейк. – В общем, не липни, отвали от Ольги. Не для тебя, чистенького, она. Разумеешь?
– Мне-то что? – пожал плечами Новоселов, неприятно пораженный словами волосатика. Но поверить этому нагловатому и хриплому голосу не мог. И помимо своей воли произнес просительно, чуть ли не моляще, отчего самому стало противно. – Танцевать-то с ней можно?
– Хоть сто пудов! – осклабился парень. – Эт пожалуйста. – И подмигнул: – Хочешь, устрою?
– А ну-ка, чеши отсюда! – разозлился Новоселов, наконец-то вырвавшись из непонятного расслабленного состояния. – Я тебе устрою!
– Что случилось? – подскочил Ляпунов. – Иди, парень, подстригись, тоже мне хиппи! А ты, Степа, что с местным населением конфликтуешь?
– Была бы честь предложена, – независимо сказал волосатый, отходя от солдат. – Гляди, я тебя предупредил! Праведник!
– Хулиган! – весело парировал Ляпунов вдогонку. – Чешись чаще, голову мой и брюки новые купи, смотреть на тебя тошно! Чего он от тебя хотел, Степа?
– Потом расскажу, – бросил ему Новоселов.
Теперь он был уже самим собой, без этой размягченности, которая заставила его слушать волосатика. Новоселов решительно направился к Ольге и пригласил ее на следующий танец.
– Ого, да вы делаете успехи! – заметила она, то ли чтобы подбодрить его, то ли потому, что он и в самом доле танцевал увереннее.
– А мы тут о вас беседовали с каким-то «хиппи», – небрежно сказал Степан, внимательно наблюдая за реакцией девушки.
– С Женькой, наверное? – Ольга выдержала его взгляд, ответила спокойно: – Охранники мои. Он да длинный Генка. Прохода не дают, обхаживают.
– Типы они!
– Может быть. Зато с ними не скучно. Женька на гитаре классно играет…
– А Генка песенки поет? Да? – подхватил Новоселов.
– Что за тон допроса? – строго спросила Ольга, и глаза ее сузились. – Еще чего не хватало!
– Можно я вас домой провожу? – вместо ответа спросил Новоселов. И снова на его лице было такое просительное выражение, что взгляд ее потеплел.
– Странный вы какой-то. Проводите, если не боитесь моей охраны.
В темном переулке недалеко от Ольгиного общежития их встретили двое – тот «хиппи» и верзила.
– Эх, не послушался ты меня, солдатик! А зря, – точно и вправду сожалея, сказал волосатик. – Придется тебя бить. Отойди-ка, Ольга. Дай нам с «женихом» твоим потолковать.
– Ребята, вы что?! – испуганно вскрикнула она.
– Не лезь, – лениво ответил Женька. – Я тебя предупредил, солдат, чтобы ты от медички отвалил? Вот слышь: предупредил! А теперь пусть не обижается! А! Получай!..
Новоселов предугадал его удар и прямым в челюсть уложил в нокаут. Кинувшегося на подмогу верзилу пришлось осаживать ударом в солнечное сплетение. Тот словно сломался пополам и осел на землю.
– Ловко ты их! – Ольга звонко рассмеялась. – Так им и надо. Храбрецы – двое на одного. Ладно, бывай! Потренируйся к следующим танцам! – крикнула она Новоселову, отбежав на несколько шагов.
Но следующие танцы были не скоро. Через два дня Новоселова вызвал к себе майор Трошин, оставшийся за командира дивизиона. В его кабинете тихими ангелами сидели Ольгины «охранники».
– Вот жалуются на вас рабочие депо – драку, говорят, затеяли в общественном месте. Как же так, товарищ гвардии ефрейтор?
– Ну, дают! – изумился Новоселов. – Переулок общественным местом стал. Это кто же, я драку затеял? – спросил он у жалобщиков, одетых по случаю поприличнее и поскромнее. – Хороши! А может, вы?!
– А что нам оставалось делать? – сказал волосатый. – Ты к его вот жене пристаешь. Мы тебя тихо-мирно предупредили – не слушаешь. Решили припугнуть, а ты – кулаками. Что, не так? Вон челюстью жевать не могу. А мы тебе хоть синяк поставили?
– Что-о? Какая еще жена?!
– Вот видите, товарищ майор, какой он? А как выпьет…
– Ах, я еще и выпивши был? – возмутился Новоселов. – Товарищ гвардии майор…
– Ладно, понял я все, – остановил их майор Трошин. – Обе стороны, как вижу, хороши. Извинитесь-ка друг перед другом, и будем считать инцидент исчерпанным. А с Новоселовым у нас будет особый разговор.
Извиняться Новоселов не стал. Парни ушли восвояси, получив заверения, что он будет строго наказан. Во взглядах, которыми обменялись с ним жалобщики, Новоселов поймал откровенное злорадство.
– Да, те еще ребятки, чувствуется! – сказал майор Трошин, когда за ними захлопнулась дверь кабинета. – Только вас, Новоселов, это не оправдывает. Ни при каких обстоятельствах не стоило связываться.
– А я с ними и не связывался. Они сами прицепились. Что я, Христос какой, чтобы себя под удары подставлять! – возразил Новоселов.
– Не Христос, – согласился Трошин. – Но и первый разряд по боксу нечего демонстрировать. Вы – солдат. По вас люди об армии судят, а вы? Пусть драку не вы затеяли, но могли же избежать ее? Могли! Поразмышляйте на досуге об этом. А чтобы времени хватило, запрещаю вам пока увольнение. Заодно и в поселке остынут, а то ведь могут и не посмотреть на ваш разряд, всыпать по первое число. Правильно говорю?
И Новоселов, обычно болезненно воспринимавший замечания на свой счет и выискивающий зацепку для того, чтобы усомниться в их справедливости, на этот раз не стал возмущаться. Но к субботе Новоселов уже не сомневался, что с ним обошлись несправедливо. Вечером слонялся без дела вокруг казармы, не пошел даже в кино. И представлял, как Ольга танцует сейчас с тем долговязым и, может быть, еще и подсмеивается над солдатом, побоявшимся прийти на танцы, хотя на прощание она дала понять, что будет его ждать. Перед ним вставало ее лицо, очень близко, как тогда, во время танца, но черты его словно были скрыты дымкой. И, ворочаясь беспокойно во сне, Новоселов тщетно пытался сдуть эту дымку, как паутину. Когда это вдруг удавалось, он только на миг видел ее большие зеленые глаза под вскинутыми скобками бровей и мягкую улыбку. Потом он долго кружился с Ольгой в вальсе, пока не провалился в темное забытье.
И остальные три недели жил как на иголках. На тренировках у орудия столько ошибок стал делать, что сержант Нестерович только за голову хватался:
– Новоселов, что это с тобой творится? Как в небесах витаешь! Стрельбы на носу, а ты мне тут характер показываешь! Разучился работать?
– Влюбился наш целомудренный, – ответил за него всезнающий Ляпунов. – Завелась там одна с косой, а его в увольнение не пускают. Вот и сохнет по ней наш Степанушко, красный молодец!
Любовь? Нет, так Новоселов не решился бы назвать свои чувства. Это были неведомая ему прежде тоска, желание увидеть девушку, поговорить с ней, заглянуть в ее зеленые глаза, услышать ее ласковый голос. Так его еще ни к одной девушке не тянуло.
Когда запрет на увольнение в поселок наконец был снят, он первым делом отправился на танцы. Подкатившего было к нему волосатого он встретил таким недобрым взглядом, что тот не решился рта раскрыть. А его долгое ожидание было вознаграждено нескрываемо радостной улыбкой Ольги. Они ушли с танцев и весь вечер бродили по улицам, рассказывая друг другу все, что передумали за этот месяц. Оказывается, она знала, что «охранники» ходили в часть жаловаться, начисто разругалась с ними и отказалась от их компании.
Тогда-то она и позвала его на свой день рождения, на который благодаря бате он не попал. Роз пожалел…
– Новоселов, ты, часом, не пещеру роешь? – дотронулся до его плеча сержант Нестерович. – Ишь ты, увлекся! Шабаш! Можно закатывать орудие. Отдыхайте пока, схожу командиру взвода доложу. Трави, Ляпунов, свои байки, но смени, пожалуйста, тематику. Новоселов прав: есть в них душок.
– Есть отдыхать и сменить тематику! – с готовностью воскликнул вслед удалявшемуся сержанту Ляпунов. – Люблю я это дело – отдыхать! Давайте, братцы, побеседуем. Вот вы, к примеру, гвардии ефрейтор Новоселов, как вы относитесь к тому факту, что у нас будет новый командир дивизиона?
– Тебе что, не все равно? – неохотно ответил Новоселов. – Гаубицу не с дула будешь заряжать, как всегда? По мне, что тот, что этот…
– Больно старый батя. Усталый, отдохнуть надо, – перебил его Уренгалиев. – Товарищ майор красивый, молодой.
– Батя справедливый, добрый, строгий. А новый только строгий, – подал голос и Лебедев. – Слышали, как стружку с Песни сиял?
– Подведем ремюзе, как говорит вышеупомянутый прапорщик Песня, – сказал Ляпунов. – Ну, Степан у нас чегой-то злой сегодня. Ему все нехороши. Уренгалиеву, как молодой сороке, нравится все, что блестит. И только с тобой, Лебедев, я полностью солидарен. Так и быть, прощаю тебе слабое знание классической литературы. Это у Некрасова сказано про женщину: «Посмотрит – рублем подарит». Учись, пока я жив…
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Этот разговор услышал гвардии подполковник Савельев, который пришел на огневую позицию второй батареи, чтобы отдать Новоселову потерянное письмо. Он проснулся от тугого и резкого стука дождя в брезентовый верх палатки и долго лежал с открытыми глазами. Прошедший день со всеми думами, воспоминаниями, спорами развернулся перед ним. И он вдруг отчетливо и до отчаяния ясно понял то, что принимал пока с глуховатой, какой-то тупой тоской: все, на этом его службе конец! И будто обнажились нервы – с такой болью отозвалась в нем эта безжалостная мысль, которую он, словно уповая на чудо, отгонял от себя, прятал за какими-то несбыточными надеждами. Она уже приходила к нему однажды с такой же вот отчетливостью, когда он лежал в госпитале и ломал себе голову над неудачной стрельбой на перевале. Тогда еще он подвел итог своей жизни, стараясь быть объективным и даже беспощадным к себе.
Да, он имел право считать тридцать с лишним лет, отданных армии, прожитыми не напрасно. Он честно воевал, не ходил с пустяковой раной в медсанбат, не залеживался в госпиталях, не боялся встречи со смертью, когда по-настоящему было страшно, как в том поединке с гитлеровскими танками, где они с Кушнаревым держались до последнего. Бесстрашие его тогда питала неумолимая ненависть к фашистам, виновникам гибели его жены, их так и не родившегося ребенка. И ему думалось, что каждый бой, в котором убито хоть несколько гитлеровцев, – это его отчет перед мертвыми.
И после войны он не давал себе передышки. Все это время Савельев старался, чтобы вверенная ему частичка армии была сильной и крепкой. Но с каждым годом он понемногу, но безнадежно отставал, хотя и вооружился на старости лет учебниками, не стеснялся спрашивать. Но восполнить потерянное не удавалось, и зимой это дало себя знать. Вот почему он и решил написать рапорт на увольнение: не имел больше никакого права учить людей, просто обязан был уступить место более знающему, не дожидаясь советов старших начальников…
Как все просто и ясно! И совесть чиста. Ну а с самим собой что делать, себя-то куда девать? Ведь он еще годится на что-то! Чувствует еще в себе силу, имеет то, чего не хватает майору Антоненко, – опыт. Может, все-таки опрометчиво он поступил? Может, рано еще раскладывать «тревожный» чемоданчик?..
Нет, не надо тешить себя иллюзиями. Со временем переболит, притупится острота утраты. Пережил же он гибель Анюты. И пусть Мария так и не сумела занять в его сердце место первой жены, а вырастил же он с нею двоих сыновей. Много в жизни было потерь, все переживал остро – такая уж натура, – но с годами примирялся же с ними. И теперь смиришься, куда денешься? А раз так, к черту боль! Нужно лишь в оставшиеся дни отдать армии, дивизиону свои последние долги. Впрочем, есть ли они? Пожалуй, только один – перед майором Антоненко, который, к несчастью, оправдал его опасения. Надо поколебать его убежденность. Конечно, что успеет за дни учений, то и сделает. Вот вроде и все.
Тут подполковник усмехнулся: ничего себе «вроде и все»! Попробуй-ка переделай человека за три дня. Но все равно – делай, пытайся!
«А письмо-то новоселовское?! – неожиданно вспомнил и всполошился подполковник Савельев. – Совсем вылетело из головы! А парень небось мучается, переживает.
Савельев нащупал в нагрудном кармане конверт, тихонько поднялся, чтобы не потревожить спящих, накинул на плечи плащ и, отбросив тяжелую, намокшую полость палатки, вышел под дождь. Зябко поежился от ночной прохлады: днем жарища несусветная, а сейчас зуб на зуб не попадает. Вот уж поистине среднеазиатские контрасты! Как там его аники-воины?
Подсвечивая себе карманным фонарем, Савельев отправился на позицию авакяновской батареи. Он действительно расстроился, когда вспомнил, что потерянное Новоселовым письмо до сих пор лежит у него в кармане. Для Савельева настроение его подчиненных было так же важно, как и их умение стрелять. Когда на душе спокойно, солдат все делает с огоньком, весь выложится. А нет – куда вся сноровка девается! И раз в силах командира добиться, чтобы настроение его солдат было хорошим, боевым, то он обязан это сделать. Иначе какой же он командир?..
Так подполковник и набрел на первое орудие, став невольным слушателем разговора артиллеристов. «Вот тебе, командир, и пилюля! – поддел себя Савельев. – Ты этому философу посреди ночи письмо доставляешь, о настроении его печешься, а ему – «что тот командир, что этот»! Возьму и не отдам письма! Пусть ему майор носит».
И самому смешно стало: как мальчишка! Можно подумать, не знал, что в дивизионе будут обсуждать смену командиров. И от Новоселова восторгов не ждал. Зачем же он ему тогда письмо принес?
Он неслышно отошел назад, кликнул часового:
– Где охранение? Меня сегодня кто-нибудь остановит или нет?
– Стой, кто идет?! – запоздало вскрикнул находившийся неподалеку часовой. – Пароль?
– Вы уж, Поздняков, – узнав водителя по голосу, сказал Савельев, – спрашивайте, кто пришел! Где бдительность ваша, а? А если бы это «южные» оказались? Что это у вас одно за другим нарушения идут? Поздняков, Поздняков…
– Виноват, не заметил, товарищ гвардии подполковник!
– Несли бы службу как положено, все бы заметили. Пора бы за ум браться, как вы считаете? Виноватиться нетрудно, не повторять ошибок – сложнее…
– Ну, братцы, – тихонько сказал Ляпунов, – кажется, батя не в духе. Сейчас начнутся вводные, привет нашему Морфею!
«Бессонница у него, что ли? – неприязненно подумал и Новоселов, прислушиваясь к разговору командира дивизиона и старшего лейтенанта Авакяна, прибежавшего с докладом. – Сам не спит – и другие не отдыхай! Такая у нас служба, Оленька!»
– Хорошо, хорошо, – нетерпеливо прервал комбата голос невидимого в темноте Савельева. – Заканчивайте работу. Развиднеется, тогда и посмотрим. Вы мне, пожалуйста, Новоселова позовите.
«Вот как чуял – по мою душу! Зачем это я ему понадобился?» – успел подумать Новоселов, выпрыгивая из окопа.
– Товарищ гвардии подполковник, гвардии ефрейтор Новоселов по вашему…
– А, вот вы где! – остановил его доклад Савельев. – Что ж вы, голубчик, письма-то свои теряете, а? И меня заставляете ночью по дождю ходить. Нате, держите! Ношу уже полсуток – запамятовал, вы уж извините.
Новоселов машинально протянул руку за белевшим в темноте конвертом, чувствуя, как горячая краска стыда приливает к щекам. Слова благодарности застряли в горле. Городил на батю всякий вздор в глупой обиде, а он…
– Спасибо, – через силу выдавил из себя Новоселов. Он никак не мог отделаться от ощущения, что командир знает все его нелепые, неблагодарные мысли. – Вы даже не представляете…
– Будет, будет, – ворчливо отмахнулся Савельев. – Идите читайте, а то небось и руки трясутся. И письмо размокнет. Зачем же я тогда старался? – И, повернувшись, тяжело зашагал прочь.
– Что еще за письмо, Новоселов? – строго спросил старший лейтенант Авакян.
– Из дневной почты. Потерял при тревоге, – неожиданно для себя охотно ответил Новоселов командиру батареи, с которым никогда обычно не откровенничал. Поступок подполковника Савельева размягчил солдата. Но он тут же раскаялся в том, что сказал.
– Нашли себе почтальона, товарищ гвардии ефрейтор! – насмешливо бросил ему Авакян. – Ну и ну! Распустились, понимаешь! Один на посту командира дивизиона не замечает – вам говорю, Поздняков! Другой отдохнуть ему не дает – это вас, Новоселов, касается!
– Извините, товарищ гвардии старший лейтенант, – торопливо сказал Новоселов, хотя никакой вины, кроме неловкости перед Савельевым, не чувствовал за собой. Но он знал, что сейчас последует длинная нотация, выслушивать которую не имел ни малейшего желания, тем более что содержание ее было известно ему заранее. – Разрешите идти?
– То-то что извините. Идите! – Новоселов не видел сейчас лица комбата, но точно знал, что у него даже усики вздрагивают от гнева. – Учишь их, учишь, понимаешь, а толку…
Новоселов шепотом попросил у сержанта Нестеровича фонарик, присел на корточки и, натянув на голову плащ-палатку, нетерпеливо разорвал уже намокший конверт.
«Здравствуй, Степушка! – писала Ольга. – Вот не поверишь, наверное, соскучилась по тебе и решила написать письмо. Жаль, что ты не смог прийти на день рождения. Я ведь ждала. Получилось не очень хорошо. Может, потому, что тебя не было? Не беспокойся, «лыцарей» моих тоже не было – я их не приглашала, хотя они и крутились возле общежития, серенады под окнами пели. Я не обижаюсь на тебя – служба, что поделаешь, правда?..»
Вот – девчонка, а понимает, что служба. А он эту службу на чем свет стоит костерил! Эх ты, гвардии ефрейтор!
«…Подружки говорят, что я зря с тобой дружу. Как будто можно дружить с каким-то расчетом: зря не зря! Мне хорошо с тобой, почему же я должна тебя избегать? С тобой, Степушка, я чувствую себя такой сильной, прямо всемогущей: хочу – казню, хочу – милую – такой ты мне подчиненный…
А что у меня было, если бы ты знал! И смех, и грех, И слезы. Представляешь, у нас лежат две больные с одинаковыми фамилиями, а болезни разные. Я возьми и перепутай лекарства. Ой, Степа, что было – ты не представляешь! Старшая медсестра меня чуть не съела. Ты, говорит, влюбилась, а другие пусть теперь помирают?..»
Приглушенный гул двигателей прервал чтение: на тягачах привели из укрытий орудия. И, спрятав письмо в карман, Степан принялся вместе с расчетом устанавливать гаубицу в окоп. Потом натягивал маскировочную сеть над ним, накладывал на нее ветки саксаула, и все эти минуты его не покидало чувство радостного возбуждения, теплилась в груди благодарность к бате и Ольге за такое хорошее письмо.
Дождь разровнял следы от тягачей, ушедших назад в укрытие, и наконец прекратился. Только теперь, когда все было кончено, Новоселов почувствовал, как он устал. Ныли натруженные плечи, ноги налились тяжестью. Но даже эта усталость была для него приятна.
– Ну, что там пишут девушки с косами? – спросил Ляпунов, когда они пошли спать.
– Иди к черту, – ответил Новоселов, и в голосе его не было прежней угрюмости. – Все тебе надо знать! Любопытной Варваре нос оторвали, знаешь? Вот то-то!..
