Текст книги "Чернильный ангел повесть"

Автор книги: Валерий Попов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц)

Тончайшая, нежнейшая заграничная туалетная бумага, язычком свешивающаяся перед моим лицом, качалась взад-вперед от моего шумного дыхания…

Ну?.. Передохнул? С лязгом отодвинув щеколду, я вышел.

И увидел свой чернильный отпечаток на экране компьютера.

– Премию мы хотим назвать “Чернильный ангел”, – пояснял Кузя

Втаховой, снимая фотографию со считывающего устройства. – И хотели бы это изображение сделать символом.

Он обернулся в мою сторону, но ненадолго – я, видимо, его уже не интересовал: отдал свою чернильную душу для символа – и хорош!

– Присуждается за творческий вклад в дружбу народов… в наши дни.– Кузя скромно потупился.

Думаю, что Джалил Шакроевич и Багаутдин Анварович одобрили бы его действия – и с радостью приедут на чествование. “Надежный оплот”! Фирма “Пауэлл” должна поддерживать нашу дружбу, а то разругаемся – мало не покажется!

Видимо, Кузя прочел что-то нехорошее в моей ухмылке, потому что решил окончательно возвысить себя – и унизить меня:

– Неужелиты мог подумать, что это я для себя крою? – скорбно произнес он.

– А… для… кого же? – уличенный в самых низменных мыслях, пролепетал я.

Я огляделся вокруг… Неужели для Вани?

…Да-а… тот, конечно, пошуровал! Однажды по пути с Дальнего

Востока в пьяном виде выпал из поезда, сломал руку – и тут же женился… Потом Амгыльда долго жила у него на даче, но Ване как-то все было недосуг– новые удовольствия и новые неприятности искали его! Да, действительно! Представители многих народов – их число у нас более ста – на моей памяти разыскивали Ваню, но в основном с угрозами: что-то там он у них спер, какие-нибудь оленьи торбаза, вышитые бисером, – но богатства, надо сказать, не копил – “уведенное” от одного друга дарил следующему. Василий

Пуп, главный оплот нашей дружбы народов, брал Ваню несколько раз на разные курултаи, но закаялся – уж больно бурно Ваня дружил!

Ему? – я вопросительно поглядел на Ваню, потом на Кузю, и тот многозначительно “кивнул ресницами”… Ну что ж! Годится!

Слава богу, что мою душу не запятнала незаслуженная слава!

– Мы должны с вам поговоритьотдельно, не уходите. – Жесткий голос Втаховой настиг меня буквально в дверях.

…“За хорошей дружбою прячется любовь!” – эту песню мы слегка насмешливо пели с Фатьмой, сидя на диване на семнадцатом этаже минской гостиницы “Дружба”, где и познакомились тогда на всесоюзном слете молодых дарований тогда еще могучего Советского

Союза.

“Торчат лопатки татарчат” – сейчас я вспомнил лишь одну строчку молодой поэтессы. А может, она ничего больше и не написала?

Просто ей зачем-то было надо оказаться на этом слете, и она придумала эту строчку– а дальше уж комсомольские органы республики, где у нее все были родичи, сделали остальное.

Потом мы встречались на подобных слетах два года, она считалась поэтессой, я – прозаиком, но о литературе, насколько мне помнится, никогда не говорили, зато чего только не придумывали другого!

– Торчат лопатки татарчат? – спрашивал я ее при встрече.

– Торчат, куда они денутся! – лихо отвечала она.

Все эти слеты стали для нас лишь способом встреч и проходили столь бурно, что не только она прекратила сочинять стихи – не до этого! – но даже я под ее влиянием почти бросил писать прозу: не до того!

Помню, как однажды на семинаре в Дубултах, продолжавшемся две недели, я так ни разу почти и не заглянул в свой номер – зашел только лишь за машинкой, уже уезжая. Вдруг схваченный грустью, я постоял над письменным столом, за которым, по идее, я должен был трудиться не уставая… вместо этого он, девственный, покрылся слоем пыли! Куда меня тащит – и еще утащит – жизнь в образе этой раскосой бестии?

Я постоял над столом (внизу уже сигналил автобус), по пыли написал пальцем: “Мудак!” – и направился к лифту.

Потом она, когда пришли веселые времена, организовала какую-то артель с помощью своих братьев комсомольцев, а ныне бизнесменов

– по пошиву детских носочков, почему-то на Кипре.

– Сшить ребеночку носочки, причем именно на Кипре, – разве не заманчиво? – усмехалась она.

Ее веселая лихость, раньше уходившая на мелочи – например, очаровать дежурную по этажу, чтобы та меня всегда пускала, – нашла теперь достойное применение. “Лопатки татарчат” торчали теперь по всему миру– она звонила мне то из Хельсинки, то из

Парижа.

Помню ее отчаянный автопробег по гололеду из родной Казани в

Москву. В тот раз мы были с ней уже в самом роскошном московском

“Гранд-суперконтинентале”, ели из золота.

– А хочешь книгу свою выпустить, в золотом переплете?

– Так ты, выходит… золотое дно? – вдруг, задумавшись о чем-то постороннем, пробормотал я.

– Золотая лихорадка! – Она прыгнула мне на колени.

Да-а… Было дело под Казанью. Но в тот момент я вспомнил, что моему московскому брату, у которого я официально остановился, должны позвонить из ленинградской редакции: судьба рассказа решалась!

– И ты можешь уйтиотсюда? – Она окинула взглядом окружающую роскошь.

– Запросто, – кротко ответил я.

– Да… жесткости я у тебя научилась! – сказала она тогда.

– А я – у тебя!

Может, тогда я и обмишулился? Как раз тогда она прочла мне гороскоп – именно мой звездный знак вместе с ее звездным знаком ждут большие дела!.. Похерил! Поперек звездного неба пошел! Вот и результат. А чё? Нормально.

Уж и не помню, чем я тогда увлекся. Только точно помню, что

“чем”, а не “кем”! На второй день уехал из Москвы на эти… ну, как их! Забыл!.. Похороны – вот! Потом вернулся к ней, но уже не тот. Похоронами заслонился – всегда умел использовать чужие несчастья для своих дел! Вернулся, но уже квелый. Федот, да не тот! Федот, да не тот, пальто, да не то, метод, да не этот.

– Любишь, значит, страдать? – холодно спросила она меня, когда я вернулся.

– Не то чтобы люблю, – бормотал я. – Но без страданий тоже нельзя. И задача писателя – научить людей пить страдания не из лужи, а из какого-то сосуда.

– Ну-ну… А я так тебе скажу: пока ты меня мишулил да егорил, твои лучшие силы ушли.

– …Возможно.

Разговор тот – судьба точно выбирает – происходил уже в каком-то мерзком отельчике, окнами на хоздвор. Что заслужил! И потом я, бездушно-пунктуальный, сварливо-блистательный, сиял на следующем семинаре– уже без нее.

И вот теперь она в моей квартире… И что интересно – за ее деньги. И арендную плату с западной пунктуальностью отдает вовремя. Да, Запад есть Запад, Восток есть Восток, но в ней они сошлись!

– Выпьешь? – Она открыла шкафик.

– Да! – ответил я жадно. Мой принцип последних лет: на халяву – всегда! Отказываться – грех. Тем более халява, как правило, не из своего кармана, и уж у нее, хитро-веселой, точно какой-нибудь представительский счет.

Бутыль стала булькать. Фатьма прислушалась к гулким голосам моих друзей, удаляющихся по двору.

– Паук увидел червяка – и подружились на века! – Она усмехнулась.– Твой стих.

Возможно… Я жадно глядел на бутыль. Последние три года единственный мой заработок – телепередача “Разуй глаза”.

Закрывается.

– Ну… за встречу! – сказала она.

– Это логично, – подтвердил я.

Ее передернуло, как раньше: все такой же идиот!

Пустые стопки стукнули по столу.

– Да-а… все-таки я поселилась в твоей квартире! – усмехнулась она, оглядывая кухню (сама меня сюда привела!). – Правда, не совсем в том качестве, о котором когда-то мечтала!

Ни о чем она таком не мечтала – все врет! По делу приехала, на огромный оклад, представительницей гигантской фирмы, якобы для благотворительности… Ну а на самом деле, конечно, чтобы меня соблазнить!

Но сейчас она больше меня устраивает в строгом облике верной жены американского предпринимателя Блакоса, грека по национальности, вице-президента фирмы “Пауэлл”… И это немало!

Это раньше, на семинарах тех, мы осматривали зал во время завтраков: “Ну что? Кого сегодня будем когтить?” И когтили же!

Но это – в прошлом! Сейчас она меня устраивает… да это я уже говорил! Так в чем, собственно, дело? Я холодно-вопросительно уставился на нее.

– Ну как тебе… эта идея? – Она кивнула на экран монитора, где продолжал лететь фиолетовый “чернильный ангел”.

Как мне эта идея? “…За творческий вклад в дружбу народов в наши дни”?

– Замечательно! – воскликнул я. – Но я бы хотел сейчас, а конкретно сегодня, как раз разрушить мою дружбу… с представителем одной национальности. За это вряд ли дают премии.

Мое дело мерзкое. Это Кузе с его идеями хорошо!.. А я? Не-е: я склочник на этот раз. “Склочник дружбы народов” я.

– Влип ты на этот раз крепко! – задумчиво проговорила она.

Знает? Да, информация у них поставлена сильно…

Передо мной была суровая американская женщина-ученый… Про Очу знает?

– Да… к светлой дружбе имею мало отношения, – сказал я. – И. о. подлеца – вот сейчас я кто в натуре! “Человека на улицу выгоняю”, как верно Кузя сказал.

Ты сначала еще выгони! – подумал я.

Она надела очки.

– Нас, – (так и сказала – нас), – интересуют именно реальные ситуации теперешней жизни… – И добавила твердо: -…а не

Кузина туфта!

Как мы с ней когда-то шутили: “не в ту туфту”!

– Так что делай именно то, что считаешь необходимым, – закончила она.

Считать-то считаю, но сделаю ли? Я вздохнул.

Она глянула на меня сквозь очки уже вполне холодно: “Снова вас что-то не устраивает?”

Передо мной был какой-то симбиоз – прежней лихой красавицы и деловой американки? И вторая ее ипостась мне сейчас нравилась больше.

– А ты, значит, будешь наблюдать?

– Помогать, – ответила она сухо.

– Но так, ясное дело, чтобы не вмешиваться? Чтобы эксперимент, так сказать, остался чистым?

В словах моих, клянусь честью, не было язвительности!

В ответ она кратко кивнула и вдруг кинула откровенно жадный взгляд на компьютер – но не на мой отпечаток на мониторе, а на клавиатуру. У нее тут работы немерено, а я выпендриваюсь, как вошь на стекле!

– Ясно! – Я поднялся.

Со двора через открытые окна донеслось: фр-р-р! Взлетели голуби… И вдруг ожил давний миг счастья… такой же ленивый солнечный день… неподвижные облачка отражаются в распахнутых стеклах. Неподвижность, покой, счастье. Ленивый телефонный разговор с другом: “Нет… оказывается, не придем к тебе…

Почему? – Переглядываемся с ней. – Переоценили, говоришь, свои силы? – Переглядываемся. -…Недооценили!”… Смеемся, вешаем трубку… Та-ак. И так же, как тогда, вдруг поплыли неподвижные облака в стеклах – со скрипом поехала рама. Я покачнулся. Ох, чую – заночую!

– Ну все! – Твердо опираясь о стул, я встал.

– Захлопнешь, – не отрывая взгляда от компьютера, обронила она.

На экране уже был не “чернильный ангел”, а какие-то переплетающиеся графики – что-нибудь типа “динамики изменения уровня жизни в Японии и у нас”.

– Пока.

Ну… “может быть, на мой закат печальный блеснет любовь улыбкою прощальной”?

Не блеснула. Я вышел. Постоял на площадке, глядя в солнечный двор.

Не получу я никакую премию! Таланта хватит, а ума – нет.

…А может, и верно зря поперек звездного неба пошел?.. Не ту любовь уморил?.. Ту самую, все верно. Вперед! И так уже полчаса потерял! И полетит сейчас Оча из батиной квартирки, а с ним и друг его Зегза “белокрылой зегзицею”, как княжна Ярославна… а какие там выйдут графики на компьютере – мне наплевать!

Безупречная чебуречная… и – вперед!

Было две лихие пересадки, три вагона метро – в одном все почему-то были в желтом, во втором – в зеленом, в третьем – в голубом. Только на бегу и удается любоваться красотами.

Одно из стекол вагона почему-то было измазано навозом – самым настоящим навозом, с соломинками… всюду жизнь.

И последнее наслаждение – салон автобуса. Какие приятные люди!

Какие девушки! Спокойная счастливая жизнь!.. Последнее время лишь в общественном транспорте ее и вижу.

Но и это счастье кончилось – я вышел. Вот батин дом через дорогу. Местами покрытый коричневой плиткой, с элементами художественности… Когда-то престижный кооператив ученых…

Теперь другой тут престиж!

Ну… час перед штурмом. Час – это ты хватил. Переведу только дыхание – и вперед… Хотя зачем его “переводить” – все равно собьется!

Вот… тут постою. Строительство метро, огражденное бетонными стенами. Стена шелушится от объявлений. “Стена плача”. Почитаем.

Может, какое другое спасенье найдем?

“Могу работать гувернером. Немного нем.”. Что значит – “нем.”?

Немецкий, что ли?

“Обезличу”… Это более-менее понятно.

“Огненный танец фламенко исполняю на дому”… На дому у кого?..

Ну ладно, не придирайся – сам-то что можешь?

“Отдых вне тела”… Не понимаю, но одобряю. “Адрес – улица

Кладбищенская, дом 14. Обращаться по ночам”… На всякий случай записал.

“Не просто сварщик, а электрогазосварщик!”… Молодец.

“Убиваю комарей. Умелец из пучины болот”.

“Хочу работать. Вложу всю душу”.

“Русские голубые с документами”… Русские, но, надеюсь, не люди? Коты?

“Вербуем на Север”. Опять даль восстанавливать? Восстанавливали уже!

“Убью в Интернете”. Заманчиво.

“Военно-патриотическое общество „Ни пяди во лбу””.

Живут же люди – на полную железку собственного мозга.

“ООО „Вагоны”, с ограниченной ответственностью”.

“ООО „Последний путь”, с ограниченной ответственностью”.

Как они тут-то ограничивают ответственность?

“Снимаю моральные проблемы”.

“Рожу”.

“Продается унция гороха”.

“Радиоуправляемые хорьки”.

“Требуется опытный печатник. Оклад – пять тысяч долларов в неделю”.

Видимо, тех самых долларов, которые он будет печатать…

Ну все. Хватит тут стоять! Я человек непрактичный – но до определенных пределов. Иду.

Вошел в парадную – код, к счастью, сломан оказался. Главное – внезапность. Внезапность даже для меня самого!

Но перед началом штурма зайду к соседке. Нажал звонок.

Вера Афанасьевна.

– Здравствуйте, здравствуйте! Как поживаете? Как там? – на стенку кивнул.

– Опять буйствовали вчера!

Это хорошо. Хороший повод.

– Разрешите, я позвоню… Оча? Это я, Валерий Георгиевич! -

(Ленивое молчание в ответ). -…Сын хозяина квартиры. -

(Ленивое молчание).-…Как наши дела?

В ответ – медленно, сипло:

– …Я же сказалтебе – звони через месяц!

Гудки. Это хорошо! Правда, “звонить через месяц” он мне приказал ровно месяц назад… но и это хорошо!

Я вышел, позвонил в дверь. Тишина, потом – ленивые глухие переговоры за дверью… Тишина. Хорошо!

Вернулся к Вере Афанасьевне.

– Разрешите? – Открыл дверь на балкон. Вышел. К сожалению, у бати в квартире нет балкона. Но и это хорошо.

Перемахнул ногу, сел на перила.

Хозяйка всплеснула руками, метнулась – но не ко мне почему-то, а прочь из квартиры. Это правильно: ни к чему лишние чувства!

Хватает своих.

Теперь с ее балкона перекинуться к батиному окну. Метра два всего-то лететь… но, к сожалению, силу тяготения даже на это время не отменишь! Поглядел вниз. Хорошо!

У “стены плача” стоял какой-то знакомый красный “пежо”.

Странно… Не такой ли я видел у себя во дворе?

Слежка?.. Это хорошо!

Вспомнил, как однажды с такой же высоты, из гостиницы, увидел

Фатьму. Тогда, правда, была розовая зима, пушистое утро. За ней, лязгая челюстью, ехал бульдозер, сгребая снег, нагоняя, а она бежала, виляя пышными бедрами, игриво отмахиваясь: “Отстань!”

Бульдозер брякал. Как сейчас увидал! “Красавица и чудовище”.

Вперед!

Одной ногой на краю балкона, держась руками, другую ногу свесил… Холодит!

Подоконник, к сожалению, слишком покат, но зато педантичный батя привинтил с внешней стороны рамы градусник на кронштейне…

Молодец, батя! Все предусмотрел!

Из “пежо” что-то длинно блеснуло. Бинокль? Фатьма наблюдает?

Молодец.

Теперь – шаг в пустоту. К счастью, не в абсолютную. Батя кое-что сделал и для моей жизни. Вот – оторвал дом улучшенной художественной планировки, не зря его называют в народе “дом с шашечками”… есть куда ступить… Хотя до этого, думаю, нога человека сюда вряд ли ступала!

Надавил ребром ботинка на шашечку, художественно выдающуюся кафельную плитку. Удержит? Я, главное, – удержусь?

Хорошо висим! Раскорячился, как паук. “Паук увидел червяка, и подружились на века!”… Только хохоту мне сейчас и не хватает!

Вот он, градусник на окне. Трех сантиметров не достает пальчик.

Заодно и температуру померим… Левой рукой – за градусник, правой – сквозь стекла. Только так.

Оглянулся на прощанье… Автомобиль блеснул. Втахова смотрит?

Может, “грант” метнет?

Говорила кокетливо: “Но я другому отдана… Причем – тобой!”

Лихой я парень! Под знаменем Фонда Пауэлла, с грантометчицей

Втаховой – вперед! “Человек создан для счастья, как птица для помета!” С этими словами метнулся: левой рукой – за градусник, правой – сквозь звонко лопнувшие стекла, ухватился за подоконник в комнате… Ну что, Оча? Нравится окровавленная рука? Отпустил градусник (красный столбик заметно подрос!), полез в комнату сквозь стеклянные сосульки. Сверзился на ковер.

Ну что, Оча, – не ожидал?

Они как раз сидели на ковре скрестив ноги, когда я к ним присоединился. Многовато их, правда, оказалось, все с сизо-бритыми головами, некоторые с бородами. Совершали намаз?

Извините. Не пришлось согласовать: слишком кратко ваш Оча изъясняется. Краткость – сестра таланта, но не его мать.

Сидел, зализывая кровь на запястье. Батя, я думаю, мною доволен был бы. Помню, он рассказывал, как во время войны ехал на подножке поезда, лютой зимой, к нам на побывку, с тяжелым рюкзаком муки за спиной– всю ночь провисел. И не просто провисел, а когда, обледенев, стал стучать в дверку вагона, чтобы открыли, вот так же, как примерно сегодня я, стекло разбили изнутри – еле успел увернуться от осколков – и тут же каким-то острым костылем стали в лицо ему тыкать, желая спихнуть с подножки: в тот момент как раз поезд по мосту шел, высоко над рекой. Ивсю ночь в него этим острым костылем били, а он уворачивался, но так, чтобы поручней не отпустить. И мешок не сбросил! Молодец, батя! В конце концов умудрился костыль тот железный ухватить и завязать его узлом! Вот так вот! Благодаря тому, что он тогда доехал с мукой, и я выжил. Что же – я хуже его?

Здорово, ребята!

Смотрели они на меня, прямо скажем, недружелюбно. Это естественно. Сквозь стекла вваливается окровавленный тип, без предварительной договоренности. Но и на Очу – заметил я – они как-то злобно глядели. Может, он сказал им, что квартира сия куплена и все в порядке? И вдруг– гость из окна. А может, хозяин? Как-то страстно-вопросительно они смотрели на Очу. Хотя, как увидел я (и вежливо поздоровался), и Хасан тут, прежний жилец… он бы мог, казалось, всем объяснить историю появления

Очи здесь. Или мне все рассказывать?.. Сейчас – только отдышусь!

Странно, я пригляделся: Хасан тут (давно вроде исчезнувший), а

Зегзы, близкого Очиного друга, почему-то нет. Ответственности испугался? Моральной? Или материальной?

Чувствовалось по их молчанию, какому-то серьезному их делу я помешал.

Но и у меня случаются некоторые дела! Улыбаясь, глядел я на них

– но ответной улыбки не заработал. Пошел вдруг колотун в дверь.

Извините – открою.

Никто не шелохнулся. Открыл.

Соседка, с милиционером. Это хорошо.

Мильтон, молодой совсем, оглядел собрание.

– Что тут у вас? Кто в окно в квартиру влез?

Общее молчание. И я молчу… Говорил же я Втаховой, что я нехороший!

– Документы!

К счастью, вроде бы не ко мне!

Те стали вынимать какие-то потертые грамоты. Милиционер мельком глянул… Не русские… И не голубые. Но – с документами.

– Ясно. Выходим.

Все стали хмуро подниматься.

– И ты!

Оча как-то обособился от своих, но неудачно.

– Я? – удивленно Оча проговорил.

– Ты, ты!

– Я ни при чем! Это земляки мои зашли… Но я их не знаю.

– Вот и не предавай своих земляков. Собирайся!

– Я их тут подожду, – заупрямился Оча.

– Это как хозяин скажет. – Милиционер посмотрел на меня.

– Нет… лучше не здесь, – сказал я…

Говорил же я Втаховой, что я нехороший.

– Обувайтесь! – усмехнулся мильтон. – А ты собирай манатки! – сказал он Оче. Видно, был уже проинструктирован соседкой.

Стреляя в меня взглядами – мол, не уйдешь, отомстим! – гости вышли.

Оча вслед за ними выволок баул.

Отомстят, не сомневаюсь… Я и сам-то жить не хочу. Но буду. Я лег.

Ночь кошмарно прошла – вся почему-то в стихах… но сил, чтобы собраться и уехать, не было у меня. Зато мозг бушевал, даже во сне.

“Кавказ! Далекая страна! Жилище вольности простой! И ты несчастьями полна и окровавлена войной!”

Господи! Зачем я так хорошо учился в школе – и все это до сих пор помню?

“Оседлал он вороного и в горах, в ночном бою, на кинжал чеченца злого сложит голову свою!”

Проклятая эрудиция!

“Подожди немного, отдохнешь и ты!”… Но в каком смысле? “Он спит последним сном давно, он спит последним сном. Над ним бугор насыпан был, зеленый дерн кругом… и… и… и бледны щеки мертвеца. Как лик его врагов бледнел, когда являлся он!”

Как же, тут уснешь.

“Чу!.. Дальний выстрел! Прожужжала шальная пуля… славный звук!.. шум, говор. Где вторая рота?”

Действительно – где? Выходит, я с классиком почти что сравнялся по ощущениям?

“Что, ранен?.. Ничего, безделка! И завязалась перестрелка. Все офицеры впереди… Верхом помчались на завалы… И пошла резня, и два часа в струях потока бой длился. Резались жестоко, как звери, молча, с грудью грудь, ручей телами запрудили… Как месту этому названье? Он отвечал мне: Валерик, а перевесть на ваш язык – так будет речка смерти”…

Находясь в семье, не мог себе позволить отчаяния, а тут – упивался! Утром я, врезав с помощью соседки другой замок, пошел на вокзал.