Текст книги "Правда варварской Руси"

Автор книги: Валерий Шамбаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 55 страниц)

«Золотой век»

В этой работе я не случайно уделяю много внимания Франции. Когда на Востоке Европы набирала силу Россия, когда она сокрушила давнюю соперницу Польшу, на Западе лидировала Франция, подорвавшая могущество Габсбургов. И именно она стала выходить на роль главной политической противницы русских (и оставалась ею вплоть до наполеоновских войн). В XVII в. Россия и Франция начали превращаться как бы в два противоположных полюса Европы. И не только в области политики – даже их обычаи, традиции, нравы во многом оказывались противоположными. И когда современники или историки рассуждали о «московском варварстве», противопоставлением обычно служил «золотой век» Людовика XIV.

Что ж, давайте и мы взглянем на «золотой век», но не через призму художественных произведений, изображающих его блестящей романтической феерией, а опираясь на факты. Действительно, Кольбер и другие министры Людовика очень много сделали для возвышения Франции. Был взят курс на развитие промышленности (на 40 лет позже, чем в России). Из Англии тайком вывезли мастеров по производству стали, во Вьене построили первую металлургическую фабрику, а в Сен-Этьене мастерские по производству оружия. Кольбер организовывал и другие мануфактуры, чтобы не ввозить сукно из Голландии, чулки из Англии, зеркала из Италии, кружева из Фландрии – так как покупка знатью импортной роскоши вызывала отток капитала. Были введены протекционистские законы, значительные повысившие пошлины на ввоз товаров, а для развития внутренней торговли стали прокладываться дороги, была упразднена часть внутренних таможен.

Поскольку планы военной и колониальной экспансии требовали борьбы за моря, Кольбер в дополнение к посту интенданта финансов сумел стать морским министром и начал строительство флота, в третий раз – после Ришелье и Мазарини, так как корабли, построенные ранее, успели сгнить или были распроданы в частные руки. В Голландии приобрели 32 фрегата, наняли мастеров, заработали судоверфи. Военный министр Лавуа продолжал формирование армии. Произошли и культурные сдвиги. В дополнение к Французской академии (литературной), созданной Ришелье, возникли академия живописи и скульптуры, академия наук, оперный театр, «Комеди Франсез»…

Но уровень жизни в стране оставался крайне низким. 85 % населения составляли крестьяне, которые, по сути, считались людьми вне морали, вне культуры, вне «общества». Юридически большинство крестьян являлись свободными, хотя были и «сервы» – рабы. Но многие арендовали землю у дворян. А там, где дворяне утратили собственность, они сохраняли другие феодальные привилегии. Право суда в той или иной округе, права на леса, воду, рыбу. И «священное право» на охоту, позволявшее дворянину скакать с собаками по чужим полям. Крестьянам запрещалось строить изгороди, чтобы не помешать охоте, убивать зайцев, голубей, куропаток, портивших посевы. В некоторых провинциях запрещалось даже убирать урожай, пока не оперятся птенцы куропаток. Часто такие привилегии становились просто источником дворянского дохода. Хочешь поставить изгородь, убрать осыпающееся зерно – плати.

4/5 крестьян не имели лошадей, 2/3 не имели коров. Редко держали свиней из-за их прожорливости. Предпочитали выращивать птицу и овец. Но шерсть, мясо, сало, молоко, масло, яйца, цыплята самими крестьянами почти не употреблялись. Они шли на продажу, чтобы уплатить налоги. Хотя выручки от хозяйства на это часто не хватало, приходилось еще и подрабатывать: прясть и ткать на дому, батрачить. И подавляющее большинство французов цели себе ставило минимальные – выжить, суметь внести подати и обеспечить будущее хотя бы одному из детей (а он, глядишь, и родителей поддержит в старости). Обитали в маленьких хижинах с земляным полом без окон и трубы (окна и трубы облагались налогами). Топили очагами, где жгли торф или хворост. В той же хижине держали скот и птицу. Носили одежду из домотканого холста и сукна, зимой обувались в деревянные сабо, а летом и без них обходились.

Техника земледелия была самая примитивная – самодельная деревянная соха, мотыга, заступ. А в еду шло все, что можно съесть, вплоть до трав и корней. Епископ Масилон писал: «Народ в наших деревнях живет в чудовищной нищете, ни сена на постели, ни утвари. Большинству… не хватает их единственной пищи, ячменного или овсяного хлеба, в котором они вынуждены отказывать себе и своим детям, чтобы иметь чем оплатить налоги… Негры наших островов бесконечно более счастливы, так как за работу их кормят и одевают с женой и детьми, тогда как наши крестьяне, самые трудолюбивые, при самом упорном труде не могут обеспечить хлеба себе и своим семьям и уплатить причитающиеся с них взносы».

Имелись, конечно, и зажиточные хозяйства. Но сборщикам налогов, а уж тем более откупщикам, было без разницы, с кого получить деньги, главное – получить. Поэтому подати они раскладывали по своему усмотрению. И во Франции нередко получалось так, что разбогатеть – значило быстрее разориться. А разорившимся, потерявшим с молотка клочок земли и крышу над головой, оставалось искать работу поденщиков или пополнять армию люмпенов. Пополняли ее и «лишние» дети – когда земли не хватало, а побочные промыслы отсутствовали, их порой отправляли «искать счастья». На все четыре стороны. Людовику XIV пришлось издать особый эдикт против пауперов. И тем не мецее при нем в Париже возникло целое «королевство бродяг» из нищих, воров, жулья. Оно имело свою иерархию и законы, то бишь стало первым образцом организованной преступности.

Впрочем, и у провинциальных дворян жизнь была не блестящей. Поместья давали очень маленький доход. Замки разваливались, на ремонт денег не было. Зимой было холодно, приходилось постоянно ходить в теплой одежде. Французский историк Л. Февр так описывал их быт: «Они обычно едят у себя на кухне, которую в провинциях называют «chauffoir» (обогревальня). На кухне тепло. Или, точнее, не так холодно, как в других комнатах. Здесь постоянно пылает огонь… Свежая солома на плитах пола сохраняет тепло для ног. И, кроме того, на кухне многолюдно. Люди живут локоть к локтю… Понятия о стыдливости не такие, как у нас. Совершенно неведома наша потребность в уединении. В доказательство я упомяну только о размерах кроватей того времени: это монументальные сооружения, в них укладывается порою множество людей, не испытывающих стеснения и смущения. Каждому своя комната – эта мысль принадлежит нынешнему времени… На кухне собирались все и делали все или почти все». Тут же, как и в крестьянских домах, жили собаки, куры, овцы. И еда была весьма скромной – каша, овощной супчик. Мясо даже и большинству провинциальных дворян было доступно лишь по праздникам. А чтобы поправить дела, они роднились с богатыми буржуа, ростовщиками. Или продавали им земли. И те принимались выжимать крестьян пуще прежних хозяев.

Кольбер провел ряд финансовых реформ, но не в пользу простонародья, а для поддержки мелкого дворянства. Для крестьян на 1/3 снизили талью (прямой налог), но увеличили оброк сеньорам. Был издан и эдикт о «трияже», позволявший сеньорам отбирать 1/3 земли крестьянской общины. А налоги в казну Кольбер начал перекладывать на города. Придумывались и другие способы пополнения бюджета. Так, стало широко практиковаться «выжимание губок». Должностным лицам позволяли обогащаться неправедным образом, а потом сажали с конфискацией. Были вдруг аннулированы все государственные долги частным лицам и банкам, а также выплата процентов по старым займам. Сократили большое количество доходных должностей (с придумыванием и продажей новых).

Еще одной «находкой» Кольбера стала кампания «раздворянивания». При прежних королях многие разбогатевшие люди пролезали в высшее сословие через покупку судейских должностей, патентов, получая титулы за какие-то услуги или по блату. Теперь все подобные пожалования были одним махом отменены. Что вызвало чрезвычайный восторг «настоящих» дворян – правильно, мол, надо очистить «благородных» от тех, кто к ним затесался. Но оказалось, что и изрядная доля «настоящих» дворян давно потеряла свои патенты и грамоты на титулы. А подтвердить их можно было только за внесение кругленькой суммы. Да и изгнанным из дворянства нуворишам, ежели они хотели вернуться в это сословие, начали продавать новые патенты – по 6 тыс. ливров.

Разумеется, недовольных хватало. Тем более что раньше Ришелье и Мазарини становились громоотводами народного возмущения, и королей оно почти не касалось. А Людовик, взяв на себя функции главы правительства, стал первым монархом, которого французы начали поносить в памфлетах и куплетах. Но он стал и первым, кто создал во Франции широкую полицейскую сеть. Страну наводнили шпионы. И за «непочтительные» отзывы о короле людей хватали, резали языки и ссылали на галеры. Инакомыслия Людовик вообще не терпел. Раздавил последнюю оппозицию – «благонамеренных» католиков-ортодоксов, запретив Общество Святых Даров. Повел атаку и на гугенотов. Хотя они-то оппозицией не были, наоборот, верно служили королю. Но он считал, что в его королевстве все должны веровать и думать единообразно. Ну а учитывая их верность, вместо прямых гонений сперва применил более мягкие средства – в 1665 г. вышел указ, что гугеноты, перешедшие в католичество, могут не платить долгов бывшим единоверцам, на 2 года освобождаются от налогов и от постоя войск.

Тяготы подданных Людовика не волновали. Он поучал, что любые, даже самые незначительные поблажки простонародью – это серьезные признаки политической слабости. Ежегодно в тюрьмы попадали 2–3 тыс. нарушителей одной лишь «габели», то есть всего лишь продавцов и потребителей контрабандной соли. Но и им приговоры выносились суровые – виселицы, галеры. Тут надо заметить, что Людовик и его помощники хорошо научились решать задачи «комплексно». И мятежи, недовольство, бродяжничество «помогали» созданию флота. Для него требовалось формировать команды, а гребцов не хватало. Или хватало ненадолго. Прикованные к скамьям, они работали тяжелыми веслами по 10–12 часов в сутки, в рот им вставляли специальные затычки из пробкового дерева, чтобы не орали, когда их подгоняют плетьми из воловьих жил. А кормили отвратительно. Если же кто-то и доживал до срока освобождения, его все равно не отпускали – раз уж попал, пусть гребет до конца. И судьи специально получали указания: приговаривать на галеры. Каторжников даже покупали у соседей – например, заключили договор с герцогом Савойским о передаче Франции его осужденных.

Что же касается остальных реформ, то результаты их были весьма сомнительными. Так, промышленные предприятия, понастроенные Кольбером, оказались убыточными, с 1664 г. их приходилось ежегодно поддерживать субсидиями в 1 млн. ливров. А частные предприятия разорялись из-за больших налогов и французской системы регламентации. Ведь контролеры над промышленностью – это тоже были должности, которые государство могло продать! И плодило этих контролеров. Существовал, скажем, целый штат «инспекторов пива». А чтобы они не придрались к чему-нибудь и не закрыли пивоварню, надо было отстегивать взятки. Известен и скандал в Руане – там королевские чиновники приходили на мануфактуры и под видом контроля за качеством начинали портить товары. Пока не получат на лапу. В итоге большинство возникших мануфактур быстро вылетели в трубу. А в Вест-Индской и Ост-Индской компаниях в число пайщиков поналезли королевские фавориты, а деятельность компаний принялись регулировать все кому це лень – Людовик, министры, торговая палата. Дела с самого начала запутались, и большинство колониальных проектов провалилось.

Так спрашивается – почему же правление Людовика зафиксировалось в истории как «золотой век»? О, он и впрямь внедрил очень важную реформу. Имевшую две стороны, взаимосвязанные между собой – культ короля и культ роскоши. Роскоши, зашкаливающей любые пределы, не ради каких-то благ и удобств, а самой по себе. Для высшего слоя общества роскошь была возведена в ранг необходимости – каждого оценивали по богатству стола, стоимости его лошадей, нарядов, домов, украшений, количеству любовниц. Все это требовало огромных средств. Которых большинство дворян не имело – и получить их могло только при дворе, у короля. Он осыпал своих приближенных подарками и подачками, платил их долги. Но… чтобы добиться милостей монарха или его фаворитов, надо было обратить на себя внимание. А для этого тратить без счета, играть по-крупному, шить для каждого бала новые дорогие костюмы. Круг получался замкнутым. А в центре его оказывался – король.

Что и соответствовало его замыслам. Вся государственная жизнь начала крутиться не вокруг каких-то проблем, а только вокруг личности Людовика. Вся знать, принцы, вельможи теперь постоянно должны были околачиваться при дворе. А следовательно, под присмотром, чтобы не строили заговоры. А чтобы занять их, прочнее привязать к себе, король взял за образец обычаи Османской империи. Преклонение перед султаном. И еще усугубил эти обычаи. Придворное бытие стало определяться сложнейшим ритуалом от утреннего пробуждения монарха до его отхода ко сну. Все было расписано до мелочей. Так, честь подавать королю сорочку по утрам, а вечером подносить ему свежую рубашку, принадлежала только принцам крови. В свою очередь, принцам крови обязаны были оказывать почести аристократы, а им – просто дворяне. И придворный протокол четко фиксировал иерархию – кто во дворце может только стоять, кто имеет право сидеть и на чем – в креслах, на табуретке, на стуле с той или иной спинкой. Строго определялся и порядок шествий при сопровождении короля.

Страсть французской знати к интригам Людовик пустил в безопасное и полезное для себя русло – теперь она интриговала за более почетные места в рамках того же протокола. Высшие аристократы боролись на право подать монарху chaise регсее («сиденье с отверстием») или держать свечу при его раздевании (хотя опочивальня была ярко освещена). Все было пышно и театрализованно. Когда несли еду, провозглашалось: «Говядина короля!» – и все услышавшие обязаны были снимать шляпы и кланяться. Ночной горшок короля выносили под конвоем четверых марширующих дворян с обнаженными шпагами. А наградами отличившимся становились бездельные, но хорошо оплачиваемые должности – «ординарный хранитель галстуков короля», «капитан комнатных левреток» и т. д. И подобных прихлебателей при дворе обреталось 4 тыс.

Таким образом, Людовик перестал быть для дворян «первым среди равных», он превратился в подобие живого божества. А знать стала всего лишь его декоративным оформлением. Получив за это возможность участвовать в искусственно созданной роскошной «сказке» – при дворе постоянно шли балы, представления, карнавалы, пиры, охоты. Лесть царила самая низкопробная. Один из маршалов при встрече с королем закатил вдруг глаза: «Не было случая, чтобы я дрогнул перед врагами вашего величества, но сейчас я трепещу». Людовика называли «великим», «богоподобным», «победоносным», «королем-солнцем». Но еще более верным способом выдвинуться были женщины – смазливые жены, дочери, племянницы. Весь придворный женский персонал Людовик рассматривал в качестве своего потенциального гарема и резвился, как петух в курятнике.

Чин его фаворитки был вполне официальным и очень высоким в государственной иерархии, перед ней обязаны были вставать даже герцогини. На данном «посту» сменяли друг дружку Луиза де Лавальер, маркиза де Монтеспан, м-ль де Фонтанж. Но это уж были недосягаемые высоты – другие дамы были счастливы хотя бы разовому пребыванию в объятиях монарха. Поскольку даже такой успех обеспечивал им почет и награды, а их родным – карьеру и пожалования. А ниже по рангу размещались те, кто удостоился стать фаворитками и временными любовницами принцев и вельмож. Словом, Людовику удалось изменить саму психологию дворянства. Идеал нищего, но гордого дворянина, хватающегося за шпагу при малейшем нарушении «чести», исчез! И утвердилась другая система ценностей, где престижными стали роли лакеев, шутов и проституток…

Кстати, король обращался со своим окружением именно таким образом – совершенно бесцеремонно, как с прислугой. Мог вдруг без предупреждения сесть в коляску и отправиться на прогулку, и все придворные, в том числе беременные дамы, должны были сопровождать его и несколько часов трястись по ухабам дорог, не имея возможности остановиться хотя бы по естественным нуждам. А бывало и по-другому – он мог тормознуть коляску и отправиться в кусты с кем-то из любовниц. И сотни сопровождающих тоже разбегались парочками по кустам, изображая, будто их охватил порыв страсти, а исподтишка оглядываясь, как бы монарх не закончил свое дело и не уехал раньше их. Впрочем, со своими фаворитками он порой занимался любовью чуть ли не в открытую, на глазах у двора. А у других дам, походя, мог пощупать груди или задницу – это было великой честью.

Что же касается искусств и науки, то создание и финансирование академий стало частью единого плана по установлении «патронажа» короля над интеллектуальной жизнью Франции. Литераторы, художники, мыслители, дорвавшиеся до этих кормушек, должны были обслуживать тот же самый культ роскоши и идеологические установки монарха, получали пенсии, премии, подачки. За них шла жесточайшая борьба – так, королевскую монополию на создание опер сперва получил аббат Перрэн, потом ее сумел урвать композитор Люлли. Как правило, произведения были заказными. Например, Мольер создавал «Мещанина во дворянстве» под упомянутую кампании «раздворянивания», а «Тартюфа» – под кампанию борьбы с «благочестивыми» из Общества Святых Даров. А Ларошфуко в угоду Людовику обосновывал порочность человека и доказывал, что только принуждение удерживает подданных от анархии. Но, конечно, шедевры при такой системе рождались редко. Живопись и скульптура тиражировали парадные портреты короля и вельмож. Драматурги придумывали напыщенные «аллегории» или балеты, куда преднамеренно вставлялись всякие «пикантности». Актрисы оперы и «Комеди Франсез» считались почти штатными проститутками, да еще и невысокого разряда (в отличие от титулованных). А главным заработком поэтов и литераторов была лесть. И от своего лица, и по заказам вельмож – чтобы они смогли блеснуть «свежим» восхвалением Людовика и его фавориток.

Искусства и науки имели еще одну важную функцию – утвердить на внешней арене приоритет Франции. И это удавалось вполне. Скажем, в Англии после реставрации самобытное дореволюционное искусство и шекспировский театр так и не возродились – начали копировать французов. И в Голландии, Австрии, Германии, Дании, Швеции… В Европе пошла мода на французское искусство, французские жизненные стандарты, французский блеск. Хотя в действительности позолота «золотого века» была очень тонкой. Допустим, король, как и его отец, почти не мылся. Соответственно и вся французская знать чистоплотностью не страдала, и вши, ползающие под пышными нарядами кавалеров и дам, считались вполне нормальным явлением. «Сборник правил общежития», изданный при Людовике XIV, учил «причесываться раньше, чем идти в гости, и, будучи там, не чесать головы пятерней, чтобы не наградить соседей известными насекомыми». Тот же сборник рекомендовал «мыть руки ежедневно, не забывая сполоснуть и лицо».

Да и манеры выглядели далеко не такими изысканными, как в романах Дюма и супругов де Голон. Изъяснялись при дворе очень грубо. Королеву-мать было принято называть «старухой», другие дамы значились под кличками «торговка требухой», «толстуха», «кривая Като», «потаскуха» и т. п. Собственных сыновей и дочерей Людовик звал «какашками», «козюльками», «вонючками» – это ласково, в рамках тогдашнего юмора. Подобным образом обращались и к любовникам. Правилам хорошего тона отнюдь не противоречило высморкаться в рукав, а остроумной шуткой при дворе считалось, к примеру, плюнуть в рот спящему. Ну а пиры напоминали вульгарную обжираловку. Поесть Людовик очень любил, и принцесса Пфальцская вспоминала: «Я часто видела, как король съедал по тарелке четырех разных супов, целого фазана, куропатку, большое блюдо салата, пару толстых ломтей ветчины, миску баранины в чесночном соусе, тарелку пирожных. А потом принимался за фрукты и сваренные вкрутую яйца». Причем он «всю жизнь ел исключительно с помощью ножа и собственных пальцев». В отличие, кстати, от России, где в боярских домах давно пользовались двузубыми вилками (во Франции они внедрились лишь в XVIII в., при Людовике XV).

За столом король забавлялся, швыряясь в присутствующих, в том числе и в дам, хлебными шариками, яблоками, апельсинами, приготовленным салатом. Между прочим, специальных столовых вообще еще не было. Ели абы где – где стол накроют. И туалетов не было, пользовались горшками. Горожане опорожняли их, выплескивая из окон прямо на улицу. А сам Людовик по утрам принимал посетителей, сидя на горшке. Из-за обжорства он мучился запорами, и эта процедура занимала длительное время. Он и завтракал на стульчаке в процессе оправки. В присутствии кавалеров и дам. Стоять рядом, когда его величество гадит, было высочайшим почетом. А для нужд придворных по дворцу ходили особые лакеи с горшками. Но их не хватало, и современники отмечали, что вельможи «орошают занавески, мочатся в камины, за дверьми, на стены, с балконов». А дамы для своих надобностей присаживались под лестницами. Принцесса Пфальцская писала: «Пале-Рояль весь пропах мочой». Из-за этого двор периодически переезжал – из Пале-Рояля в Лувр, потом в Фонтенбло… А оставленную резиденцию мыли и чистили.

Но и вообще европейскую «культуру» данной эпохи преувеличивать не стоит. Скажем, в Италии уже пользовались вилками, а во многих других государствах их тоже не знали. В Швеции даже и много позже, при Петре, Карл XII ел руками, а масло любил намазывать на хлеб большим пальцем. Грамотность в католических странах составляла 10–15 %, в протестантских – 20–30 % (поскольку там читали Библию на родном языке). Наука все еще оставалась в большей степени забавой, чем «двигателем прогресса». В число «ученых» входили и астрологи, алхимики, демонологи. И об уровне «просвещенности» можно судить по одному лишь красноречивому факту – в Европе все еще ловили и сжигали «колдунов» и «ведьм». Уже не в таких количествах, как в первой половине XVII в., но достаточно часто.

Так, в германском Линдгейме судья Гейс отправил на костер десяток женщин, получив за труды 188 талеров. И убеждал владетеля Линдгейма расширить кампанию, поскольку это может принести значительный доход. В Бамберге в 1659 г. были подвергнуты пыткам, осуждены и сожжены 22 девочки в возрасте 7–10 лет. Большие процессы прошли в 1662–1663 гг. в Эсменгене, на сожжение отправили около сотни женщин. В Швеции в провинции Далекарлия в 1669 г. у детей обнаружилась какая-то болезнь с обмороками, припадками и судорогами. Сочли – колдовство. Арестовали и допросили с пристрастием 300 детей. Они признались, что летали с родителями на козлах на шабаши на гору Блакула. Возникли, правда, сомнения, можно ли считать доказательством детские рассказы? Но судьи в качестве аргумента привели строку Писания «устами младенца глаголет истина». В результате 84 взрослых и 15 детей отправили на костер, 128 мальчиков и девочек в течение года должны были каждое воскресенье выстаивать босиком и в одной рубашке у церковных дверей, и каждый раз их при этом подвергали порке плетьми. А 20 самых маленьких амнистировали после троекратной порки.

В1670 г. аналогичный процесс прошел в шведской области Эльфдален. Сожгли 70 мужчин, женщин и детей. В 1673 г. нечто подобное случилось в Германии, в Вюртемберге – дети рассказывали, что их по ночам возят на шабаш. Тут подошли более обстоятельно и создали комиссию, чтобы проверить, вправду ли они улетают из кроватей? Члены комиссии дежурили в домах и убедились, что дети никуда не девались.

Но раз так, пришли к заключению, что это наваждение. Насланное ведьмами. И после расследования «выявили» и сожгли несколько женщин. А в Швеции вакханалия «охоты на ведьм» в 1675 г. охватила провинцию Ангерманланд, казнили 75 человек. Потом столь же масштабные процессы прошли в Стокгольме. Потом – в провинции Упланд. Кстати, небезынтересно отметить, что осужденные шведские крестьяне и крестьянки в своих описаниях шабашей главным мероприятием называли великолепные «пиры», которые давал им дьявол. А полное меню этих «пиршеств» включало в себя… похлебку с салом, овсяную кашу, сливочное масло и молоко. Если уж такие блюда казались им невероятной роскошью, доступной только через связь с нечистым, то, очевидно, жилось шведскому простонародью не лучше, чем французскому.