Текст книги "Факультет журналистики"
Автор книги: Валерий Осипов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 12 страниц)
Метельский сбросил вторую «карту» и весело посмотрел в аудиторию.
– Недурственно ведь сказано, а?.. Или вот еще: «Взглянул, словно рублем подарил». Ах, этот рубль! – восклицает Щедрин. Сколько государственных и публицистических усилий, сколько полемики потрачено, чтобы он настоящим рублем смотрел, а он все на полтинник смахивает. Придется, видно, старую пословицу на новую менять… Или еще: «Ешь пироги с грибами, а язык держи за зубами». Что же Щедрин? Вот, прошу: из тлетворного продажного запада тянуло домой, на север, в печное тепло, за двойные рамы, в страну пирогов с грибами и держания языка за зубами… Ха-ха-ха! Смешно-с, не правда ли?
Друг Человечества, еще раз хохотнув, сбросил на кафедру последний прямоугольник.
– Что же здесь происходит? Раскрытие и конкретизация известного изречения в новом контексте служат приему сатирического преувеличения. Скрытый юмор усиливается, живущая в подтексте горькая усмешка становится более прозрачной. Широкое и абстрактное толкование распространенной словесной формулы сменяется более узким, но зато и сатирически более заостренным. А ведь что такое истинный смех? Смех – одно из самых сильных орудий против всего, что отжило и еще держится бог знает на чем важной развалиной, мешая расти свежей жизни и пугая слабых. Смех вовсе не шуточное дело. В церкви, во дворце, вытянувшись во фрунт перед частным приставом, перед начальником департамента, никто не смеется. Слуги лишены права улыбки в присутствии господ. Одни лишь равные смеются между собой. Если низшим позволить смеяться над высшими, если низшие, глядя на высших, не могут удержаться от улыбки, тогда прощай чинопочитание. Заставить человечество улыбнуться над богом Аписом, говорил Герцен, значит расстричь его из священного сана в простые быки…
Часть третья
Сессия
1
Пришла сессия. Сдавать надо было целую кучу экзаменов и еще больше зачетов – седьмой семестр был до предела перегружен всевозможными спецкурсами и спецсеминарами.
К немалому своему удивлению, студент четвертого курса факультета журналистики Павел Пахомов обнаружил, что о половине этих спецкурсов и спецсеминаров он не только никогда не слышал, но и вообще даже не подозревал об их существовании на белом свете.
Весьма опечаленный неожиданным открытием, Пашка сидел на последних лекциях седьмого семестра рядом с Тимофеем Головановым и предавался мрачным раздумьям.
Тимофей потребовал от Пашки клятвы в том, что до окончания сессии он, студент Пахомов, ни разу не зайдет на кафедру физкультуры. Пашка клятву дал, и, таким образом, великая Пашкина спортивная слава, добытая в «матче века», пошла прахом.
Один из спецсеминаров, зачет по которому был включен в будущую сессию, носил витиеватое наименование «Проблемы освещения вопросов сельского хозяйства на страницах областных газет». Вел этот семинар довольно странный, но в то же время интересный человек по фамилии Бочков – по имени и отчеству его почему-то никто никогда не называл. Он был агрономом по образованию, потом окончил институт «красной профессуры», работал во многих областных газетах, потом снова учился, вышел на пенсию и теперь преподавал на факультете журналистики. Главной особенностью натуры Бочкова была его необыкновенная любовь к деревне вообще и к продуктам сельскохозяйственного производства в частности, а точнее сказать– к огородным культурам. На занятия своего семинара он любил приносить некоторые наглядные пособия – то репу, то редиску, то зеленый лук, то стручки гороха, то клубни картофеля, то подсолнух, то какой-нибудь особо выдающийся корнеплод– и сопровождал показ наглядных пособий пространными агрономическими комментариями.
Шутники на факультете журналистики высказывали иногда опасения, что когда-нибудь Бочков принесет на семинар в портфеле гуся или поросенка, а то пригонит пару овец или притащит улей с пчелами. Но Бочкова вопросы птицеводства, животноводства и пчеловодства волновали гораздо слабее, чем проблемы огородничества. Исключения он делал только для полеводства: однажды из портфеля был извлечен лохматый миниатюрный сноп пшеницы. Случалось попадать на семинар»! колосьям ржи, встречались овес, лен, гречиха, конопля, но основным пристрастием оставалось все-таки огородничество.
Свои спецсеминары Бочков часто начинал устными рассказами о преимуществах жизни в деревне перед жизнью в городе. Вниманию слушателей Бочков предлагал роскошные панорамы сельских рассветов, жаркого летнего полдня или позднего заката, когда стада уже вернулись с полей, хозяйки доят коров, первая струйка парного молока весело ударилась о дно ведерка, а в огородах уже висят спелые помидоры, красно и кругло созревающие на высоких кустах… Бочков рисовал перед студентами впечатляющие картины сенокосов, жатвы, молотьбы, щедрые пейзажи ранней деревенской осени, когда уже сметаны стога, собраны в овины хлеба, а в огородах синеют баклажаны, желтеют тыквы, лиловеет свекла, пламенеет морковь… Все эти живописные словесные пассажи Бочков «исполнял», конечно, не случайно. Он стремился разбудить у студентов факультета журналистики – в основном городских жителей – любовь к сельскому хозяйству. И, надо сказать, он преуспел в осуществлении этой своей миссии.
Покончив с лирическим вступлением, хитрый Бочков незаметно переводил семинар в русло собственно газетной тематики, превращаясь из агронома и огородника-любителя в профессионального журналиста. И здесь туго приходилось тем, кто плохо слушал беседы Бочкова о работе в областной газете и не имел письменных конспектов его рассказов о том, когда надо начинать в газете кампанию за подготовку к севу, когда – за подготовку к уборке урожая, когда – к сдаче зерна на элеваторы, а когда – к ремонту тракторов и вывозу в поля удобрений.
Ничего этого не знал незадачливый студент четвертого курса Павел Пахомов. На семинаре у Бочкова он был всего один раз, да и то после того, как три часа мотался с «хивой» в спортивном зале на кафедре физкультуры. Естественно, в голове от этого единственного посещения бочковского семинара ничего не осталось – в тот день голова почти ничем не отличалась от баскетбольного мяча, который целых три часа до семинара гонял ее хозяин.
И тем не менее сдавать зачет все-таки было надо, и Пашка Пахомов, одолжив у Тимофея Голованова конспекты, на скорую руку перелистал их и отправился вместе с Тимофеем на зачет.
Бочков был приятно удивлен появлением студента Пахомова в аудитории, где он принимал зачет по «проблемам освещения» у пятой французской.
– Вы ко мне? – участливо спросил он у Пашки, как только тот переступил порог.
– К вам, – угрюмо ответил Пашка.
– А зачем? – поинтересовался Бочков. – Я сейчас занят, я зачет принимаю.
– Я тоже зачет пришел сдавать, – насупился Пашка.
– Зачет? – удивился Бочков. – А разве вы тоже из этой группы?
– Да, из этой.
– А почему же я вас никогда не видел?
– Я был один раз у вас на семинаре…
– Только один?
– Я еще на консультации у вас был…
– Да, да, припоминаю. Как ваша фамилия?
– Пахомов.
– Скажите, товарищ Пахомов, а где же вы были во время всех остальных моих семинаров? Ведь их было довольно много.
– Он болел, – пришел на помощь Тимофей Голованов, чувствуя, что Бочков сейчас выгонит Пашку до зачета, – у него был бюллетень…
– Болел… Так-так, понятно.
– Мы готовились вместе, – продолжал Тимофей, – он хорошо знает ваш курс. Я прошу допустить его к зачету.
– Ну что ж, – улыбнулся Бочков, – ваше ручательство, товарищ Голованов, как комсорга, для меня многое значит. Садитесь, товарищ Пахомов. Посмотрим, как вы заочно изучили мой курс.
И Пашка сел за стол напротив Бочкова.
– Товарищ Голованов, – спросил Бочков, – может быть, вы тоже будете сдавать зачет вместе с Пахомовым? Так сказать, репетитор со своим болезненным подшефным. Не возражаете?
– Пожалуйста, – согласился Тимофей и сел рядом с Пашкой.
Бочков несколько раз прошелся вдоль стола, разглядывая Пашку.
– Скажите, товарищ Пахомов, – обратился Бочков к Пашке, – а вы вообще-то любите сельское хозяйство?
– Конечно, люблю, – сказал Пашка голосом, не вызывающим никаких сомнений в его пламенной любви к сельскому хозяйству.
– А в деревне вам бывать приходилось?
– Приходилось.
– А где именно? В каких областях?
– В Московской.
– На даче, наверное, жили? Или в пионерском лагере были?
– И на даче и в лагере.
– А непосредственно в деревенской избе пожить не довелось?
– Нет, не довелось.
– Жалко. Хорошее это дело – настоящая деревенская изба. Одна русская печь чего стоит! Хлебом пахнет, молоком парным. А выйдешь в огород!..
Тимофей Голованов улыбнулся.
– Огород – одно из самых лучших мест на земле, – дипломатично сказал Тимофей, зная пристрастие Бочкова к овощным культурам.
– Абсолютно верно, товарищ Голованов! – умилился Бочков.
Как педагог он испытал в эту минуту чувство высокого удовлетворения и с благодарностью посмотрел на свой верный портфель, выдержавший такую нагрузку, которая, очевидна, не всякому овощному складу была под силу.
Бочков перевел взгляд с портфеля на Пашку.
– А вы, товарищ Пахомов, любите овощи? – спросил Бочков.
– Нет, не люблю, – мрачно буркнул студент Пахомов.
– Странно, – огорчился Бочков, – каждый здоровый человек должен любить овощи.
– Он их любит, – снова исправил положение Тимофей, – он просто забыл.
Бочков пристально посмотрел на Пашку, неодобрительно покачал головой и сел за стол.
– Я люблю помидоры, – спохватившись, неожиданно сказал «прозревший» студент Пахомов.
Пашка вспомнил, что Тимофей долго втолковывал ему перед зачетом о неравнодушии экзаменатора к огородным культурам.
Бочков оживился.
– А баклажаны любите? – спросил он.
– Люблю, – каменным голосом ответил Пашка. – Люблю до потери сознания.
– И правильно! – поддержал Бочков Пашку.
Бочков весело посмотрел на студентов – оба молодых человека ему положительно нравились.
– Знание сельского хозяйства, – назидательно сказал Бочков, – начинается с любви к нему. А как же вы будете знать то, чего не любите?
Тимофей и Пашка почтительно молчали, что обозначало их полное согласие.
– Ну-с, а теперь я хочу задать вам несколько вопросов по существу дела, – начал Бочков. – Предположим, вы, товарищ Пахомов, работаете в сельскохозяйственном отделе областной газеты. Редактор отдела дает вам задание – поехать в один из колхозов области и написать корреспонденцию о ходе подготовки к севу. С чего вы начнете выполнять задание?
– Приеду в колхоз, пойду в правление, найду председателя, – бодро заговорил Пашка, – спрошу его, как идет подготовка к севу… Потом пойдем вместе в ремонтные мастерские, на склад семян, поговорим с колхозниками…
– Так-так, – поддакивал Бочков, – встретились, сходили, поговорили, записали все в блокнот. Очень хорошо. А как вы будете писать свою корреспонденцию?
– Раскрою блокнот, где записаны слова председателя…
– Одну минуточку… Товарищ Голованов, скажите, а как вы начали бы выполнять то же самое задание?
– Примерно так же, как и Пахомов. То есть совершенно так же.
– Съездили бы в колхоз, поговорили с председателем, раскрыли блокнот… Да?
– Да.
– А не приходит вам а голову, – прищурился Бочков, – что председатель колхоза сообщил вам неверные данные о своем хозяйстве?
– Как это неверные? – удивился Пашка.
– А вот так. Разные бывают председатели.
Тимофей и Пашка молчали.
– Выполнять свое задание вы оба начали неправильно, – сказал Бочков. – Прежде чем отправляться в колхоз, вы обязательно должны зайти в областное управление сельского хозяйства, найти агронома, который курирует тот район, куда вы собираетесь поехать, и подробно поговорить с ним о положении дел в вашем колхозе. Председатель – человек заинтересованный, ему хочется показать свое хозяйство в наиболее выгодном для себя свете, и поэтому все председатели, как правило, дают субъективную оценку. А вам нужны объективные данные, вам нужен взгляд как бы со стороны. И этот взгляд вы найдете в тех цифрах и фактах, о которых расскажет агроном из областного управления.
– А если агроном из областного управления тоже даст неверные сведения? – усомнился Тимофей.
– Это менее вероятно. Областное управление находится под боком у газеты, в том же городе. В областном управлении заинтересованы в том, чтобы у газеты было объективное представление о положении дел в колхозах области… А колхоз от газеты далеко. От колхоза до газеты иногда, как-от мужика до бога – семь верст киселя надо хлебать… И вот, поговорив с агрономом, вы приезжаете в колхоз, и у вас на руках уже есть предварительная картина положения дел в этом колхозе. Начнет председатель преувеличивать свои успехи или уменьшать недостатки, а вы ему и говорите: одну минуточку, товарищ председатель, все это выглядит совсем не так, как вы мне говорите, а вот так-то и так-то…
– А если в области, на бумаге, положение в этом колхозе выглядит в одном свете, – спросил Пашка, – а на самом деле, в жизни, совсем в другом?
– Во!! – вскочил со стула Бочков. – Здесь-то и начинается работа газетчика, труд журналиста. Перед вами проблема, готовая тема статьи: колхоз глазами председателя и глазами агронома из области. Кто из них прав? Первый или второй? А может быть, оба неправы? А может быть, оба правы? А может быть, правда заключается в соединении их точек зрения?
Бочков прошелся несколько раз вдоль своего стола.
– Ну-с, будем считать, что с этим вопросом мы покончили. Теперь второй вопрос, товарищ Пахомов. Предположим, вас повысили в должности – вы теперь уже не просто корреспондент, а заведующий отделом сельского хозяйства областной газеты. Приближается уборка. Как вы будете действовать, чтобы правильно освещать на страницах своей газеты ход жатвы?
– Прежде всего надо составить план, – сказал Пашка.
– Правильно. А в какое время, когда именно вы начнете составлять этот план?
– Недели за две до начала уборки…
– А как вы считаете, товарищ Голованов?
– Наверное, лучше пораньше, за месяц.
– В том-то и дело, что лучше пораньше. И даже не за месяц. План освещения в газете уборки урожая надо составить уже во время весеннего сева, чтобы задолго до начала уборки этот план был бы уже доведен до собственных корреспондентов вашей областной газеты в районах. Весь секрет работы сельскохозяйственного отдела областной газеты состоит в определенном, так сказать, опережении времен года. Весной вы готовите план освещения летних полевых работ, летом – осенних, осенью – зимних, а зимой – весенних. Скажем, началась в области уборка, а вы в первый же ее день (если только ваш план хорошо подготовлен) уже печатаете на страницах своей газеты корреспонденцию о том, как идет жатва в самом передовом колхозе области. На следующий день газету получают в тех хозяйствах, где уборка еще не началась. И вот комбайнеры, трактористы, бригадиры, механизаторы приобщаются через газету к передовому опыту, как бы видят на ее страницах образец своей завтрашней работы, потому что каждому хочется работать лучше, каждому хочется равняться на передовых. Таким образом, вы как бы подталкиваете на страницах вашей газеты жизнь вперед, осуществляя в своей журналистской работе слова Ленина о том, что газета является не только коллективным агитатором и пропагандистом, но и коллективным организатором.
Бочков сел за стол.
– Давайте ваши зачетки, – устало сказал он. – Будем считать, что зачет по моему спецсеминару вы сдали, хотя знания ваши оставляют желать много лучшего. У меня создалось такое впечатление, что сегодня я вам сдавал зачет, а не вы мне.
Тимофей и Пашка, потупившись, молчали.
– А вообще-то говоря, молодые люди, работа в сельскохозяйственном отделе областной газеты – это благодатнейшее поле деятельности для молодых журналистов. Сколько тем, сколько встреч, сколько интереснейшего материала можно найти а сегодняшней деревне! На вашем месте после окончания университета я бы, не задумываясь, махнул куда-нибудь в нечерноземную полосу.
Он протянул Пашке и Тимофею зачетки, в которых жирно было написано желанное слово «зачет».
Потом поманил обоих к себе и достал из портфеля веселую красно-белую – видимо, парниковую – редиску.
– Ну, разве не прелесть, а? – залюбовался Бочков. – Прямо произведение искусства. Разве художник какой-нибудь, пусть даже самый лучший, сможет такое нарисовать? А земля-матушка нарисовала…
2
Пашка Пахомов и Тимофей Голованов вышли из университета на Моховую улицу.
– Занятный мужик, – задумчиво сказал Тимофей, – последний поэт деревни.
– Тимка, – сморщил нос Пашка, – я что-то не очень понимаю: мы получили сегодня зачет или нет?
– Вроде бы получили.
– Тогда почему же мы стоим здесь, толкаемые какими-то несчастными первокурсниками?
– А где мы должны стоять?
– В прекрасном пивном баре, держа в руках холодные кружки с белыми шапками пены, а?
– Куда пойдем?
– В Сокольники. Десять минут на метро.
Тимофей и Пашка дошли до станции «Охотный ряд», спустились вниз и покатили в сторону Сокольников.
..Тим Голованов – это Пашка, конечно, сократил старомодное имя «Тимофей» до энергичного и современного «Тим» – окончил среднюю школу, как и Павлик Пахомов, с золотой медалью и на факультет журналистики поступил без экзаменов. Здесь-то, на собеседовании медалистов, Пашка и Тимофей впервые встретились, познакомились и, как всякие молодые люди, судьбы которых уже в начале жизненного пути отмечены печатью избранности, а золотая медаль, безусловно, была знаком избранности, почувствовали друг к другу взаимное тяготение и симпатию.
Даже с первого взгляда Тим Голованов производил впечатление личности глубокой и незаурядной. Во-первых, он всегда очень тщательно одевался (костюм, белая рубашка, галстук). Во-вторых, он никогда не вел второстепенных и ничего не значащих разговоров. В-третьих, помимо учебы на факультете журналистики, он поступил еще и на заочное отделение кафедры искусствоведения исторического факультета, и на обоих факультетах учился на сплошные пятерки. И, наконец, в-четвертых, он необыкновенно серьезно относился ко всем общественным поручениям, и в первую очередь к комсомольской работе, за что и был избран на первом же курсе секретарем курсового комитета комсомола.
Дружба Тимофея с Пашкой началась с первых дней учебы в университете, когда они вместе – едва ли не самые яркие личности на курсе – вели конспекты лекций, занимались общественной работой, увлекались античной литературой и однокурсницами, сдавали экзамены и зачеты, выступали на семинарах и собраниях, ходили в туристические походы, организовывали концерты художественной самодеятельности, писали смешные сатирические обозрения и капустники…
Потом с Пашкой Пахомовым случилась метаморфоза – он попал на кафедру физкультуры, неслыханно запустил все науки и начал постепенно разрушать свой образцово-показательный образ золотого медалиста.
Тимофей же, наоборот, день ото дня все больше и больше укреплял свой авторитет и неуклонно двигался вверх по общественной лестнице – именная стипендия, конференции, президиумы.
Но, странное дело, несмотря на разницу в «положении» – именной стипендиат и «хивинец», – Тимофей и Пашка продолжали дружить. Тимофей как бы закрывал глаза на все Пашкины вывихи и недостатки. Стоило им увидеться или оказаться где-нибудь вдвоем, как они мгновенно отсекали друг от друга «шлейфы» своей популярности (один – со знаком плюс, другой – со знаком минус) и как бы снова становились прежними десятиклассниками. По-видимому, та однородная закваска, которую каждый из них получил в школе, борясь за медаль, была сильнее разнородных изменений, происшедших с ними в университете.
На всевозможных бюро, комитетах, активах, инструктажах и просто в личных разговорах многие спрашивали именного стипендиата Голованова: что заставляет его дружить с Пахомовым? Что может быть между ними общего? Ведь если разбираться в этой, с позволения сказать, «дружбе» принципиально, то она подрывает авторитет Голованова, характеризует его, мягко говоря, не с очень хорошей стороны.
Тимофея, когда при нем начинали ругать Пашку, будто подменяли на глазах. Он горой вставал за Пашку, начисто отвергал все предъявляемые тому обвинения, опровергал навешенные на него ярлыки, шел на невыгодные для себя конфликты, ссорился, портил отношения, лез со всеми Пашкиными врагами чуть ли не в драку. Именной стипендиат Голованов не выносил вражды к «хивинцу» Пахомову. С пеной у рта доказывал Тимофей всем и вся, что Пашка представляет собой совершенно не того человека, за которого его все принимают, что Пашка хороший парень, что у него здоровое нравственное нутро, а происшедшее с ним в университете – просто реакция на школьные годы, на зубрежку, учебники, учителей, реакция на все те ограничения, которые неизбежно «накладывает» на себя каждый золотой медалист, чтобы получить медаль. «Почему же у тебя не произошло этой реакции?» – злорадно спрашивали у него оппоненты. «Все люди разные», – философски отвечал Тимофей.
Во всех подобных разговорах, которые происходили, естественно, не в присутствии Пашки, Тимофей утверждал, что Пахомов еще опомнится, одумается, выправится, уйдет с кафедры физкультуры, что сейчас Пашка просто временно «заболел» весьма распространенной во все времена юношеской «болезнью» – университетской вольностью нравов, ниспровержением авторитетов, бездумным и бессистемным студенческим свободомыслием. Но «болезнь» эта не безнадежна, ее можно лечить, за Пахомова стоит бороться. И сам Тимофей – теперь уже в присутствии Пашки – непрерывно это и делал, ругательски ругая Пашку на всех групповых активах, прорабатывая его на летучках, постоянно включая крамольное Пашкино поведение в пункт «разное» почти на всех комсомольских собраниях пятой французской группы.
И вся эта тимофеевская борьба за студента Пахомова совершенно не влияла на их личные отношения. Тимофей иногда неделями не видел Пашку – это происходило в периоды наибольшей активности «хивы» на кафедре физкультуры, – а потом, перед зачетами, Пашка приезжал к Тимофею домой, просил на пару ночей учебники и конспекты, и Тимофей терпеливо рассказывал ему содержание лекций, объяснял, какие учебники надо читать для тех или иных экзаменов. В значительной степени своему «успешному» переползанию от сессии к сессии и переходу из семестра в семестр студент Пахомов обязан был именно этой, странной и непонятной, по мнению многих, дружбе с именным стипендиатом Головановым.
На факультете журналистики частенько поговаривали о том, что Пашка – просто тимофеевский «каприз», а капризы и слабости, мол, всегда позволяли себе сильные личности и незаурядные люди – в принадлежности Тимофея именно к этим человеческим категориям на факультете журналистики, естественно, не сомневался никто. Но сам Тимофей все эти разговоры и слухи о «капризах», «слабостях» и «неизбежном кресте на шее» упорно отвергал. Тимофей просто любил Пашку – за непосредственность нрава, за жизнерадостный характер, за спортивную ловкость и лихость и еще, может быть, за то, что сам он, Тимофей, был совершенно другим, противоположным по натуре человеком. В жизни так часто бывает – антиподы сильнее тянутся друг к другу, чем личности, похожие друг на друга.
Голубой поезд метро прибыл на станцию «Сокольники». Пашка и Тимофей вышли из вагона, поднялись наверх и двинулись к парку. Дойдя по одной из заснеженных лучевых просек до пивного бара «Прага», они взяли четыре кружки пива и уселись за маленький столик около высокой стеклянной стены.
– Неплохой денек, Тимка, а? – ухмыльнулся Пашка, отхлебывая пиво. – Бочков преодолен, зачет сдан, пиво вкусное и погодка неплохая.
Тимофей сосредоточенно пил пиво. Он все делал последовательно, целенаправленно и сосредоточенно.
– А вообще он. Бочков, хороший дядька, – разглагольствовал Пашка, – не стал придираться – что да как, да почему. Я таких преподавателей уважаю. Нужен зачет – пожалуйста! И все дела.
– Мне спасибо скажи за «бюллетень», – напомнил Тимофей.
Пашка встал со стула и отвесил Тимофею торжественный поклон.
– Приношу вам, товарищ Голованов, свою искреннюю благодарность за помощь в трудную минуту жизни. Большое спасибо, добрая барыня, за милости и заботу о своих крепостных крестьянах.
– Ладно, садись, не мелькай, – усмехнулся Тимофей.
– А что, может быть, действительно поедем работать после университета в областную газету? – спросил Пашка. – Будем ездить по деревням, пить парное молоко – глядишь, и сами коров доить научимся… Будем общаться с трактористами и комбайнерами, становиться на квартиры к председателям колхозов, а у них, знаешь, какие огороды?.. Выйдем утром в огород, надергаем морковки, нарвем зеленого лучку, поймаем председательского гуся…
– Ты не смейся над Бочковым, – сказал Тимофей, – он тебя запросто сегодня выгнать мог бы.
– А я и не смеюсь. Он мне, наоборот, очень понравился… Какую он морковку из портфеля вынул, а?
– Не морковку, а редиску, – поправил Тимофей.
– Тим, а может, и правда в областную газету поедем, а? В сельскохозяйственный отдел?
– Когда?
– А вот сдадим экзамены и поедем. Во время каникул, а?
– Во время каникул?
– Тим, ты представляешь – приезжаем мы в областную газету, заходим к главному редактору, показываем свои студенческие билеты с факультета журналистики и просим послать нас в командировку в колхоз. Неужели не пошлют? Конечно, пошлют… Ведь это же здорово, Тимка! Неужели мы вдвоем не напишем корреспонденцию из колхоза? Ведь мы уже на четвертом курсе. Пойдем в областное управление сельского хозяйства, найдем агронома…
– Нереально все это. Никто нас ни в какую командировку посылать не станет.
– Испугался, да? Экзамены сдавать умеешь, медаль получать умеешь, а когда предлагают настоящее дело, сразу в кусты?
– Да где здесь настоящее дело? Авантюра какая-то.
– Тимоха, ты кем все-таки хочешь быть? Искусствоведом? Сторожем в музее? С египетских мумий пыль вытирать? Или настоящим журналистом?
– Конечно, журналистом.
– Так почему же тебе не хочется поехать?.. Да, авантюра! Да, наугад, с одними студенческими билетами! Но ведь это же интересно, чудак-человек!
– Пашка, ну чего ты мелешь всякую чепуху?
– Тим, а что ты вообще умеешь в жизни делать? Лекции конспектировать, да?
– А ты что умеешь? В баскетбол играть?
– Хотя бы. Но вопрос сейчас не обо мне… Сумел бы ты, оказавшись, например, не в аудитории факультета журналистики и не перед Другом Человечества Эрастом или Одувардом, а на заводе, в колхозе, на стройке, – сумел бы ты написать об этом серьезную корреспонденцию? И не в стенную, а в настоящую, взрослую газету?
– А ты сумел бы?
– Нет, не сумел бы!
– Придет время – сумеем, научимся.
– Так оно уже пришло!
– Чего ты от меня хочешь?
– Тим, давай поедем куда-нибудь, а? Ну, что мы будем в каникулы делать? Опять в лыжный поход пойдем? В дом отдыха отправимся? Да пропади оно все пропадом, весь этот детский сад!
– По-моему, мы приехали сюда отдыхать после зачета, а не проводить теоретическую конференцию на тему – как жить и куда поехать во время каникул?
– Тим, а почему бы и нет? Почему мы не можем вот сейчас, здесь все обсудить?
– А потому, что экзамены еще сдавать надо, а не заниматься прожектерством!
– Да одно же другому совершенно не мешает! Мы ведь не в учебное время поедем, а в каникулы. Все в дом отдыха, а мы о областную газету и в колхоз. Деньжат заработаем, с хорошими людьми познакомимся. Все еще нам завидовать будут.
– Выдумщик ты все-таки, Пашка…
– Ну что, поедем?
– Смотрю я на тебя, Пашка, и удивляюсь. Все люди как люди… Ну чего тебе на месте не сидится?
– Да надоело по правилам, по указке жить, всякие расписания дурацкие соблюдать! Туда не ходи, сюда не гляди, мой руки перед едой, делай уроки, конспектируй лекции, переходи улицу на зеленый свет, дыши носом… А я, может быть, ртом дышать хочу!
– Ну, и дыши на здоровье. Кто тебе мешает?
– Значит, не поедешь?
– Нет, не поеду. Я по расписанию люблю жить. Привык уже к этому.
– Ну, и живи, искусствовед!
– Дурак ты, Пашка, вот что я тебе скажу.
– Поругаемся, Тимоха…
– В первый раз, что ли?
– Ох, и скучная же вы личность, господин Голованов… А если я всю сессию сдам с первого захода, тогда поедем?
– Ты сперва сдай, потом поговорим…
