Текст книги "Факультет журналистики"
Автор книги: Валерий Осипов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)
8
Павел Пахомов и Тимофей Голованов возвращались в Куйбышев. Очерк о лучшем экскаваторщике был написан и отправлен в редакцию.
В последний раз шли Пашка и Тимофей по улицам Жигулевска. Морозные дымки поднимались над крышами домов. С вершины горы Могутовой доносился грохот камнедробильного завода. Слышались вздохи и удары невидимых в тумане копров на перемычке. Над котлованом будущей гидростанции, над клубами пара, огнями электросварки, как всегда, гремела музыка Бетховена.
На центральной площади, возле здания управления строительством, где Павел и Тимофей рассчитывали пристроиться на какую-нибудь попутную машину, идущую на левый берег, было пусто. Павел и Тимофей целый час простояли на площади – ни одна машина не проехала мимо. Все сильнее и сильнее становился мороз. У Пашки с его злополучными сапогами начали мерзнуть ноги.
– Скажите, пожалуйста, а почему сегодня машин совсем нету? – обратился Тимофей к вышедшему из здания управления человеку в белом дубленом полушубка.
– А вам куда ехать?
– На тот берег.
– Не уедете, – уверенно сказал человек в полушубке.
– Почему?
– Сегодня все машины брошены на перевозку бетона. Мороз увеличивается, сорок градусов к вечеру будет. Твердеет бетон на заводе.
– А рейсовый автобус?
– Отменен, холодно… Если вам срочно нужно на тот берег, идите к самому спуску и ждите почтовую машину. Она скоро должна пройти.
Человек в полушубке посмотрел на Пашкины сапоги и покачал головой:
– Впрочем, в такой обуви ехать сегодня на левый берег я вам не советую. Опасно.
Поскрипывая толсто подшитыми валенками, он ушел. Тимофей вопросительно посмотрел на Пашку.
– Вернемся в гостиницу?
– Никогда, – бодро сказал Пашка, постукивая сапогом о сапог. – Из-за каких-то паршивых сорока градусов возвращаться? Удачи не будет. Пошли на спуск.
Пройдя несколько кварталов, они вышли на берег Волги. Улицы были пустынны, словно вымерли. Мороз разогнал жителей города по домам.
Стояли на спуске еще минут двадцать. Пашка прыгал на месте, поджимал ноги, выбивал чечетку. Тимофей хмуро наблюдал, за ним.
В конце улицы показалась идущая к Волге крытая брезентом полуторка с белой почтовой полосой наискосок на борту.
Пашка и Тимофей вышли на дорогу и подняли руки. «Почта», не останавливаясь, мчалась прямо на них. Тимофей сделал шаг назад.
– Не отходи, – сказал Пашка, не опуская руки, – а то не остановится.
Полуторка, дребезжа и подпрыгивая, была уже совсем рядом. Пашка твердо стоял на самой середине улицы.
Машина резко затормозила.
– Чего надо? – заорал шофер, высовываясь из кабины. – Уйди с дороги!
– Айда в кузов! – крикнул Тимофею Пашка и побежал вокруг машины.
Он бросил в кузов свой рюкзак и схватился за задний борт. Тимофей тоже бросил в кузов рюкзак, но в это время машина, взревев мотором, тронулась с места.
От неожиданности Пашка выпустил борт. Машина запрыгала по дороге.
– Садись на ходу! – закричал Пашка Тимофею.
Машина уходила вперед.
– Куда же он? – кричал на бегу Тимофей. – Там же наши вещи!
Рванувшись, Пашка в два прыжка догнал грузовик и снова вцепился в кузов. Шофер со скрежетом переключил скорость, и «почта» убыстрила движение.
Пашка оглянулся. Тимофей бежал в тяжелых валенках в двух шагах от него, широко открывая и закрывая рот. Пашка отцепил одну руку от борта и протянул ее Тимофею. Групкомсорг Голованов ухватился за Пашкин рукав.
Машина шла под спуск все быстрее и быстрее. Пашка притянул Тимофея к борту.
– Хватайся за кузов! – крикнул Пашка.
Тимофей, выпучив глаза и судорожно держась за
борт, волокся на заплетающихся ногах за машиной. Он уже не мог бежать (никакой ширины– и быстроты шагов не хватало, чтобы удержаться за полуторкой). Машина почти тащила Тимофея по земле.
Пашка, подтянувшись на руках, кувыркнулся в кузов, – и тут же, свесившись за борт, схватил Тимофея двумя руками за воротник пальто.
Грузовик бешено несся под спуск. Пашка, напрягшись до боли в животе, оторвал Тимофея от дороги. Групкомсорг оказался тяжел на весу. Пашка изо всех сил тащил его к себе в кузов. Тимофей висел в воздухе, колотясь лицом, головой, руками и ногами о задний борт. Пашка чувствовал, что еще секунда – и он выронит лучшего друга из рук, и Тимофей, ударившись о дорогу, разобьется на таком ходу насмерть.
Всхлипнув, Пашка рванул Тимофея на себя и вдруг с ужасом почувствовал, что Тимофей выскальзывает из пальто: голова Тимофея уходила в глубину ворота.
– Пашка! Пашка! – полузадушенно захрипел Тимофей. – Что ты делаешь?!
– Да лезь же ты сам!! – отчаянно завизжал Пашка, понимая, что еще секунда – произойдет непоправимое…
Ни Пашка, ни сам Тимофей потом так и не могли понять, что же произошло… Но в последний миг, почувствовав, что он вываливается из пальто, Тимофей, вонзившись ногтями пальцев (перчатки он уронил) в деревянный борт машины, невероятным усилием не рук и вообще не тела, а каким-то диким порывом всего своего естества рванулся вверх, перелетел через борт и, сбив Пашку, покатился вместе с ним по дну кузова.
«Почта» на ураганной скорости мчалась вниз по крутому волжскому откосу. Вылетев на лед и ни на секунду не притормаживая, она понеслась по ледовой дороге вперед, в мглистое морозное марево. Кузов швыряло на выбоинах из стороны в сторону. Какие-то брезентовые мешки, запечатанные большими свинцовыми пломбами, катались по кузову справа налево и слева направо. Пашка и Тимофей, не пытаясь даже сопротивляться, обессиленные и безразличные ко всему на свете, катались вместе с мешками по днищу, больно ударяясь друг о друга.
Так прошло минут десять. Придя наконец в себя и собравшись с силами, Пашка приподнялся и с ненавистью посмотрел на кабину грузовика. Окно кабины было наглухо забито досками и зарешечено.
– Тим, что же это? – хрипло крикнул Пашка. – Что он делает?
Тимофей лежал с закрытыми глазами. Лицо его было изранено, в нескольких местах виднелись большие кровавые ссадины.
Кузов бросило вверх. Пашка упал на мешки. Тимофея швырнуло на Пашку.
Еще бросок. Безвольно мотнувшись, Тимофей ударился головой в борт.
– Сволочь! Гад! Преступник! – захрипел Тимофей. – Останови его, Павел! Он же убьет нас!
Пашка пополз к кабине. Но она была недосягаема. Каждый раз после очередного швырка кузова Пашка оказывался отброшенным назад. Он пробовал еще и еще раз, перебираясь через Тимофея, приблизиться к кабине, но все попытки были напрасны.
И в Пашке проснулась злость. Та самая, которая родилась в его сердце однажды на баскетбольной площадке в «матче века», когда «нью-хива» начала проигрывать команде мастеров.
Непонятно как, но все-таки вскочив на ноги, Пашка бросился вперед на кабину и схватился руками за решетку на окошке. Очередной бросок кузова тут же свалил его с ног, но решетку Пашка не выпустил из рук. Приспособившись к толчкам и швыркам, Пашка улучил минуту и грохнул несколько раз кулаком в забранные решеткой доски.
Взвизгнули тормоза. Машина прошла несколько метров юзом и остановилась. Хлопнула дверца. Голос откуда-то сбоку:
– Кто в кузове? Выходи!
Пашка и Тимофей поднялись и, пошатываясь, двинулись к заднему борту. В двух шагах сбоку от машины стоял шофер. В руках у него было ружье.
– Ах, это вы! – с перекошенным от злости лицом крикнул шофер. – А ну, вниз! Живо!
Похоже было, что он действительно не знал, что в кузове у него оказались пассажиры.
– Что вы делаете? – хрипло заговорил Тимофей. – Зачем вы так быстро гоните? Вы же искалечите нас…
– Прыгай на землю, падла! – еще сильнее перекосился лицом шофер. – Кому говорят?
– В чем дело? Чего орешь? – слабым голосом спросил Пашка, с недоумением глядя на шофера. Шофер выругался и передернул затвор.
– Прыгать! Немедленно! Стрелять буду!
Пораженные этой нелепой угрозой и еще ни о чем не догадываясь, Пашка и Тимофей перелезли через задний борт.
– Послушайте, – начал было Тимофей, но шофер тут же перебил его:
– Руки на голову! Кто такие? Беглые? – частил он свирепой скороговоркой. – В мороз отвалить решили?
И тут Пашка понял, что он принимает их за убежавших из какой-то колонии осужденных.
– Ты что психуешь? – с ненавистью заговорил. Пашка. – Мы из газеты, журналисты. У нас документы есть…
Он сделал шаг вперед и хотел было сунуть руку за пазуху, но шофер вскинул ружье.
– Руки! Не подходи! Стрелять буду, сволочь!
– Мы никакие не сволочи, – глухо сказал Тимофей, напряженно глядя на прыгающий в руках шофера ствол, – мы студенты Московского университета…
– Студенты? – скрипнул зубами шофер. – Не такие ли студенты, как вы, шофера на соседней стройке убили?!
– Да не дури же ты! – не выдержав, сорвал с головы шапку Пашка. – Разуй глаза! Видишь волосы? Разве осужденные с такими волосами ходят?
– У вас, сволочей, и за проволокой придурков волосатых полно!
– Ну, проверьте в конце-то концов наши документы! – отчаянно крикнул Тимофей.
– Я проверять, а ты мне нож в горло?.. У меня трое детей, падла бездомная! У меня в машине поч та, деньги, переводы!.. Оружие есть? Бросай на землю!
– Нет у нас никакого оружия, – устало сказал Пашка. – Нечего бросать.
– Не хотите? – ощерился шофер. – »Дело ваше… К машине не подходить! А еще раз на ходу влезете – пристрелю! Без предупреждения!
– Что вы делаете? – испуганно сказал Тимофей, показывая на Пашку. – Посмотрите, он же в сапогах… У него же ноги отмерзнут!
– Из-под проволоки лез, о ногах не думал, – усмехнулся шофер, – а теперь забеспокоился, да? Волю почуял?
– Неужели ты вольных от беглых отличить не можешь? – со злостью спросил Пашка. – Кто тебе только, дураку, оружие дал?
Шофер, ничего не отвечая и не опуская ружья, пятился к кабине. Потом, все так же стоя лицом к Пашке и Тимофею, влез на ступеньку, поставил ногу на педаль газа, взял ружье в одну руку, а второй рукой и свободной ногой завел мотор.
– У нас вещи в кузове! – закричал Пашка.
– Не подходи! Стрелять буду!
– Стреляй, гад! – рванулся вперед Пашка.
Шофер вскинул карабин и выстрелил в воздух.
Одинокое эхо глухо лопнуло над огромным пространством скованной льдом Волги, покрытой морозным туманом.
Тимофей схватил Пашку сзади за плечи, дернул к себе.
– Не надо, Павел, не надо! Он же ненормальный! Он убить может!
– Тимка! – дрожал всем телом Пашка. – Там же все наши блокноты, все записи!.,
– Не надо, Паша, не надо! – дрожал, как и Пашка, Тимофей. – Мы все потом вспомним, все восстановим в памяти…
«Почта» с белой полосой наискосок на борту двинулась с места.
– Назад идите!. Года по три накинут за побег, не больше! – кричал шофер, по-прежнему стоя одной ногой на ступеньке, держа в правой руке ружье.
– Отвечать за нас будешь, негодяй! – закричал Пашка и ткнул в сторону машины кулаком.
– Вы людей убивать будете! – кричал шофер. – А потом жалости просите? На слезу жмете? Урки проклятые, жулье чертово, бандюги, рецидивисты!
Он быстро нырнул в кабину, и полуторка, взревев мотором, рванулась вперед.
Пашка и Тимофей, не сговариваясь, бросились за «почтой», но бежать было бесполезно. Машина, стремительно набирая скорость, уходила в туман и вскоре совсем растворилась в нем – только стук мотора доносился еще некоторое время из белесого морозного марева, а потом затих и он.
Павел Пахомов и Тимофей Голованов стояли одни посреди застывшей в белом ледяном безмолвии Волги.
– Блокноты жалко, – сказал наконец Пашка. – Столько писали, писали, и вот…
Тимофей, опустив голову, молчал.
– Пошли, – сказал Пашка.
– Куда? – понуро спросил Тимофей.
– Обратно, в Жигулевск… До того берега, наверное, в два раза дальше…
– Как твои ноги?
– Нормально, – сказал Пашка, постукивая сапогом о сапог.
– Хочешь, надень мои валенки?
– А ты как же?
– У меня то ноги все время в тепле были.
– Спасибо, Тим, не надо.
Они вышли на дорогу и двинулись обратно. Белый туман обступил их со всех сторон. Легкая поземка крутилась вокруг ног, заметая дорогу. Тишина вокруг была вязкая, вечная, абсолютная. Казалось, что весь земной мир плотно прижат сверху свинцовым прессом пустого стылого неба.
…Они прошли минут десять, и Пашка начал все чаще и чаще постукивать сапогом о сапог. Потом он пробежал несколько метров вперед и вернулся обратно.
– Мерзнут? – спросил Тимофей, глядя на Пашкины ноги.
– Есть немного.
Мороз усиливался. Туман густел, оседал, давил на голову и плечи. Спина деревенела от монотонных однообразных движений.
Тимофей, потерявший перчатки, шел сгорбившись, нагнувшись вперед, глубоко засунув руки в карманы пальто, Он все время сжимал и разжимал пальцы рук. А Пашка, наоборот, двигался, неестественно выпрямившись, откинувшись назад, сильно и почти безразлично выбрасывая перед собой сапоги. О ногах он вроде бы уже и не думал. Вначале, на каждом шагу стараясь напрягать и расслаблять ступни, Павел ощущал каждую ногу от колен и до самых кончиков пальцев, но лотом идти таким способом стало трудно, и он, «потеряв» колени, только слабо шевелил иногда пальцами, а потом и пальцы «ушли» куда-то…
Начало задувать. Туман потемнел и наполнился густеющей фиолетовой изморозью. Ветер лез в рукава и за шиворот цепким цинковым холодом.
Пашка сделал шаг за Тимофеем и вдруг не почувствовал под собой ноги – дорога исчезала. Пашка выкинул вперед вторую ногу – дороги не было. Пашка упал.
– Тимка! – слабо позвал Пашка, – Тим!..
Тимофей, не оборачиваясь, уходил вперед.
– Тимка!! – изо всех сил закричал Пашка. – Тимка!!
Тимофей остановился, прислушиваясь. Медленно повернулся и, увидев лежавшего на снегу Пашку, пошел к нему. Не вынимая рук из карманов пальто, Тимофей опустил к Пашке согнутую в локте руку. Пашка схватился за Тимофея и выпрямился.
9
Свет двух автомобильных фар возник из тумана, как два белых пристальных зрачка нереального, неземного желтоглазого призрака.
Машина – крытая брезентовым каркасом полуторка – затормозила. Из кабины выпрыгнул человек в черном овчинном полушубке и, энергично скрипя валенками по снегу, подошел вплотную к Пашке и Тимофею.
– Вы откуда? – тревожно спросил Он. – Кто такие?
– Мы журналисты, корреспонденты из областной газеты, – забормотал Тимофей, – нам нужно на левый берег…
Тимофей полез под пальто и вытащил командировочное удостоверение. Человек в черном полушубке подошел к фарам, бегло прочитал бумагу.
– Ладно, потом разберемся. Полезайте в кузов.
Тимофей показал на Пашку.
– Ему нужно в кабину. У него ноги отморожены.
– В кабине женщина с грудным ребенком. Лезьте скорее в кузов. Там полно всякого тряпья. Сними с него сапоги, закутай ноги. Пускай потерпит.
Если стоит сем, значит, не очень поморозил, только прихватило.
Он обошел вместе с Пашкой и Тимофеем, поддерживая Пашку под руку, вокруг машины.
– Сергунь! – зычно позвал шофер.
Полог над задним бортом откинулся, и показалась бородатая голова в лохматой шапке с опущенными ушами.
– Тут я, – бодро ответила бородатая голова.
– Помоги людям подняться. Тут обморозился один. Разуй его, тряпок наверти на ноги.
Бородатый Сергуня, старик лет шестидесяти, протянул вниз руки и без труда поднял в кузов сначала Пашку, а потом и Тимофея.
– Оба здесь! – крикнул он шоферу, уже пошедшему к кабине. – Оба два! Трогай!
В темноте крытого кузова сначала ничего нельзя было разобрать. Ощущалось лишь рядом сытое, чесночное, немного хмельное дыхание старика Сергуни и кислый овчинный запах, шедший от его тулупа.
– Где ноги-то у тебя, браток? – хлопотал Сергуня, стоя около Пашки на коленях. – Ага, вот они. Ну-кося, давай сапожок твой сымем… Так, теперича в тряпицы ее обернем… Давай, вторую… Есть вторая. Мотай на ее побольше, тряпья хватает… Суй под меня ножонки. Сунул? Теперича терпи, я на их сидеть буду.
– Может, растереть сначала? – спросил Тимофей.
– Сами разойдутся. Ты гуляй, парень, пальцами, шевели ноготками. Слышишь ноги-то?
– Нет, не слышу, – сквозь зубы ответил Пашка.
Сергуня снял рукавицы и, достав Пашкину ногу из
тряпья, цепко взял ее крепкими шершавыми руками.
– Э, парень, холодный ты здорово, – забеспокоился старик. – Тогда вот чего: лезь ногами ко мне под куфайку, клади их на пузо, оно теплое.
Машина быстро шла по дороге, подпрыгивая на оледеневших снежных ухабах. Тимофей, двинувшись в темноте вдоль борта, неожиданно наткнулся еще на чьи-то ноги в валенках. Вглядевшись, он различил в углу кузова человеческую фигуру, закутанную с головой в бараний тулуп.
– Тут еще кто-то есть, – удивленно сказал Тимофей, усаживаясь около валенок.
– Да это баба, сноха моя, – объяснил бородатый Сергуня. – Две их со мной. Одна в кабине с дитем, а эта тут угрелась. Родить тоже скоро будет. Мужики-то, сыновья, на заработках, а я с бабами в деревне кручусь.
Он толкнул Тимофея рукой.
– Ты подваливай к ней, она тоже теплая. А брюхо у нее поболе моего будет.
Сергуня радостно засмеялся.
– Настёна, – позвал он сноху, – погрей человека, не убудет от тебя.
Фигура в тулупе не шевелилась.
– Ты сделай доброе дело, Настя, – продолжал старик, – на сносях бабам положено добро чужим людям оказывать, от этого ребенку польза бывает.
Пашка лежал в полузабытьи, на спине, касаясь затылком вороха соломы. Он не совсем ясно представлял, что происходит с ним и вокруг него. Нервная вспышка во время столкновения с водителем почтовой машины – ружье, угроза стрелять, – все это отключило в голове какие-то предупреждающие об опасности центры. Тупое шагание по замерзшей Волге через метель усугубило подавленное состояние. Мелькнула страшная мысль: если с ногами действительно будет плохо, тогда прощай сразу все – и факультет, и баскетбол, и журналистика. Ах, как это было все глупо, нелепо, бездарно, неосмотрительно – влететь с размаху в первую попавшуюся, чужую, совершенно незнакомую машину! Какое мальчишество, какой детский сад!
Случайная встреча со второй машиной на заметенной пургой дороге, среди снега, ветра и льда была не похожа на правду. Правдой была почтовая машина, искаженное злобой лицо, дуло ружья, направленное прямо в грудь, выстрел в воздух и робкое, испуганное эхо, слабо лопнувшее в тумане… Вторая машина была несерьезна, нереальна, сказочна, она была из прежней жизни, в которой все кончается хорошо, все разрешается благополучно– вовремя приходит спасение, выплывает из тумана желтоглазая помощь, уверенные руки поднимают тебя в кузов, разувают, кладут твои мерзлые ноги к себе на живот…
Да, все это было из прежней жизни, лопнувшей винтовочным эхом в тумане. Новым оказалось понимание, что все может внезапно и непоправимо перемениться– это начиналось с выстрела над Волгой.
Неуправляемые эти мысли зигзагами молний метались перед Пашкой, погружая его в зыбкую пелену отчаяния, слабости и полусна. Сознание тревожно витало над ним чужим косматым облаком.
…А над Тимофеем журчал веселым родником голос старика Сергуни:
– У нас в деревне женщины, когда в положении ходят, всегда нищим кусок подают. Примета есть такая среди баб – ежели слабому или убогому от себя на сносях помощь окажешь, значит, ребеночек твой в добром здравии родится. От многой беды будет в жизни спасенный. А ежели баба скупится на сердце, пока дите в себе носит, тогда плохо дело. Злыдня родит, или непутевого, иль невезунка. Сама с ним намается, и от людей, когда подрастет, добра не жди. Примета эта проверенная, точная. Спокон веку блюдется.
Тимофей слушал, засыпал, просыпался от толчков, нежился в тепле сладкой усталости. Он лежал на днище кузова на груде тряпья. Головой Тимофей устроился на валенках снохи Настены. От валенок пахло жилым – избой, коровой, молоком, печкой, хлебом… Сама Настена за всю дорогу ни разу не изменила положения. Похоже было, что она тоже уснула. Сквозь стойкий дух бензина едва уловимо веял на Тимофея от снохи Настены слабый аромат чего-то женского – чего именно, Тимофей разобрать не мог.
– А еще на свадьбу примета есть, – продолжал говорить Сергуня. – Идут молодые, скажем, из женихова дома или в невестин дом входят… Тут в строгости надо смотреть, чтоб никто промеж них с дурным глазом не встрял. Потому как суются многие, особливо ребятишки. Ежели мальчонка, скажем, сзади между женихом и невестой пробежит, надо его споймать и по затылку треснуть. Заплачет – лить невесте слезы, смолчит – будет в доме мир и порядок. А ежели девочка промеж молодых пролезет – надо ее одарить. Кладешь перед ей конфету и ленту. Чего первое возьмет? Ленту – муж гулять вскорости от молодухи начнет; конфету – не будет у мужа никого на свете слаще, чем законная супружница.
Тимофей посмотрел на Пашку. Он лежал навзничь перед Сергуней. Старик засунул Пашкины ноги себе под стеганую ватную фуфайку и нательную рубаху и, прижимая их локтями с двух сторон к себе, грел Пашкины ступни у себя под мышками. Лицо у Сергуни было благостное, шапка-ушанка съехала на затылок, старик почесывал бороду и улыбался.
– А перед войной был у нас в деревне такой случай. Пошел один мужик с кумом на пруд карасей рыбалить. Раз прошлись с неводом – пусто. Второй раз – опять пустыря тямут. А как завели в третий раз – глядь! А в сеть нечистая сила попалась. Кум невод бросил и без порток в кусты. А мужик энтот, про которого я рассказываю, страсть какой жадный был. Жалко ему стало сеть, он ее из рук и не выпускает. Нечистая сила невод на себя тянет, в глыбь, а мужик на себя, к берегу… Кум кричит из кустов: «Лукич, отдай ему невод, душу спасай!» А Лукич крепкий был, как бугай. В молодые годы мешки па мельнице таскал, потом в кузне с кувалдой лет десять жалился… Как рванул сеть на себя, так нечистая и вылезла из пруда… Водяной! Весь в перьях… К ум со стреху вдарился через кусты. А у Лукича руки-ноги отнялись – ни бечь, ни кричать не может… Выпустил он невод, нечистая – хлюп! – и ушла в воду вместе с неводом. Да-а… Приходит Лукич в деревню, ищет кума. А тот на печи сидит, забился в угол… Лукич говорит куму: давай заявлению в милицию напишем, пускай ловят водяного, отбирают у него нашу сеть. Кум только отмахивается – какая милиция? Они с нечистой не знаются… Тогда Лукич к попу за десять верст пошел. Так и так, говорит, требуется молебен отслужить об отнятии у сатаны невода. Поп его за ворота. Но Лукич, конечно, упрямый был мужик, как гусеничный трактор. Решил он сам нечистую изловить. Взял ружье и пошел с ночи на пруд. Чтоб, значит, на заре водяного энтого подкараулить. Они в ночи-то, неумытые, известное дело, по дворам шастают – ведьмачут, то есь христианские души с панталыку сбивают, о на зорьке к себе вертаются, в омут…
Вот ходит наш Лукич ночь, ходит вторую, ходит третью. Никого нет. Ходит неделю – пустой номер. Еще неделю – все тихо. В деревне над ним уже смеются. Лукич-то, говорят мужики, за неумытиком охотится, а к его бабе по ночам сосед в окно скребется – у него с нечистой договоренность имеется. А днем, пока Лукич спит, сосед водяного отрубями с берега кормит, благодарит то есть. Да-а… Но все же Лукич своего часу дождался. В одно утро сидит он на пруду, а водяной – вот он, выплывает около камышей. Опять же весь в перьях. Ручища огромадные, в разные стороны растопыренные, и сеть Лукичеву в руках держит. А в сети рыбешка мелкая поблескивает. Пока, значит, Лукич его по ночам караулил, он его неводом ершей себе на уху погнил. Лукич приложился – бах! Нечистая крутанулась и в глыбь ушла. Не пондравилось… На другое утро опять выплывает с неводом на том же месте и опять в перьях. Лукич его с обоих стволов медвежьим жаканом. А тому хоть бы што. Нечистая, она и есть нечистая. Ушел в омут. Лукич зовет с собой мужиков, которые посмелее. Пошли. Хотели кума с собою взять. Потому как он был первый свидетель. Да тот с печи не слезает, заикаться стал. Да-а… Приходят. Ждут. Выплывает. В перьях. С неводом. Из себя весь зеленый. И ручища волосатые, на три метра в стороны раскиданные. Будто обнять всех хочет и за собой утянуть. Мужики, конечно, бегом обратно в деревню. Теперь уже поверили, потому как своими глазами видели. Ну, понятное дело, пошли разговоры по всей округе. А пруд был у нас не один, их несколько было, и все друг с дружкой соединенные, проточные. Три деревни на этих прудах стояло. Да-а… Из соседней деревни говорят – мы тоже, мол, видели водяного. Он у нас утят да гусят таскает. Дошло дело до района. Приезжает комиссия. Прочли, конечно, лекцию – бога нет, черта нет… Как же нет черта, говорят мужики, когда он у нас в пруду живет? Бабы белье полоскать на пруд боятся ходить. Требуются меры… Ну, комиссия идет на пруд. Стояли, стояли – никого нет. Нечистая, конечно, притаилась. С комиссией связываться не пожелала. Боязно: в районе, понятное дело, народ грамотный, не то что в деревне. Так ни с чем и уехала комиссия… Лукич собрался было уже в область писать, в пожарную охрану, чтобы защитили православный народ и невод вернули, но тут приезжает к одной нашей деревенской старушке внучок-морячок с товарищем на побывку. Послушали они все разговоры про водяного и говорят: а мы его поймаем. И что вы думаете? Через три дня поймали…
– И кто же это был? – неожиданно громко спросил Пашка Пахомов.
– А-а, обмороженный, – засмеялся Сергуня. – Ожил? А была это огромадная щука. Двести лет жительства ей потом в музее определили. Как она к нам в пруды попала – никто объяснить не мог…
– А какие же у щуки могут быть руки? – спросил Тимофей. – Да еще волосатые? Да еще на три метра в стороны раскиданные?
Сергуня, как опытный рассказчик, сделал паузу.
– А это была не простая щука, а особенная. Сидел у ее на спине мертвый орел. Видать, он ее сверху в пруду разглядел, когда она в наших краях объявилась, кинулся, вцепился когтями в спину, а подняться вверх не сумел – тяжелая щука была, старая. Сил у орла на ее и не хватило. А когти вытащить уже не смог, так сильно вонзился ей в спину. Ну, щука и утащила его на глубину. Сильнее орла оказалась. Он у нее на спине с раскинутыми крыльями захлебнулся и окостенел. И намоталась на эти крылья разная чепуха – растения всякие, водоросли, а потом и лукичевский невод. Два года щука с мертвым орлом на спине плавала, из музея потом сказали. Поначалу, видно, отлеживалась на дне, раненая была, да и тяжело с непривычки было такой груз на себе возить. А потом пообвыклась и всплывать начала – утят и гусей таскать. А тут и Лукич со своим неводом подоспел…
– Как интересно. – сказал Тимофей. – Один хищник напал на другого хищника, а получилось…
– А получилась нечистая сила, – сказал старик Сергуня. – Промеж людей тоже так бывает.
Потом долго ехали молча.
Тимофей ни о чем не спрашивал у Пашки с той самой минуты, когда Сергуня сказал: «Клади ноги на пузо, оно теплое». С этой самой секунды Тимофей Голованов понял: ему не надо больше заботиться о Пашке. Забота о нем перешла в более опытные, а главное, более мудрые руки.
И еще Тимофей твердо поверил в ту минуту, что с ногами у Пашки будет все в порядке. Если бы Пешке грозила опасность, Сергуня сразу почувствовал это, остановил бы машину, развел костер и спас Пашкины ноги. Но он этого не сделал. Значит, он знал, что с ногами все будет в порядке.
Машина остановилась.
– Эй, корреспонденты! – крикнул водитель. – А вам куда?
– Их тоже ко мне вези, – быстро сказал Сергуня. – Куды им деваться в таком виде? Подлечиться надо немного, обогреться.
– Ну, лады, – сказал водитель и пошел к кабине.
– Нам вообще-то в Куйбышев надо, – тихо сказал Пашка.
– Куда тебе, милок, сегодня в Куйбышев, – усмехнулся Сергуня. – Сейчас мы ножонки твои проверим, на свету на их поглядим.
– А вы где живете? – спросил Тимофей.
– В деревне у себя живу.
– А до Ставрополя от вашей деревни далеко?
– Рядом. Да вы не сумлевайтесь. Переночуете, а завтра Митрий, – старик кивнул в сторону кабины, – заедет и отвезет вас к автобусу.
Взревев мотором, полуторка начала подниматься с ледовой дороги вверх, на волжский берег. Теперь машина шла медленнее, делала повороты, часто сигналила. Наконец, остановилась.
– Прибыли, – удовлетворенно сказал Сергуня. – Настена, просыпайся – деревню проедешь.
Валенки под головой Тимофея зашевелились. Тимофей сел, потом встал на колени, выпрямился.
– Слышь, браток, – обратился к нему старик, – друга твоего мы здесь обувать не будем, сапоги на его сейчас не влезут. На руках в избу снесем. Ты ему ножонки-то обмотай тряпьем.
Водитель Митрий откинул задний борт. Сергуня помог сойти на землю снохе Настене, похожей в своем тулупе на копну, потом сказал Пашке:
– Садись на самый край. Сымать тебя сейчас будем.
– Да я сам дойду, не беспокойтесь, – хорохорился Пашка.
– Сам с самой у меня в хлеву сидит, – строго сказал Сергуня. – А ты делай, чего говорят.
Сергуня и Митрий отнесли Пашку в дом и посадили на лавку. Изба была большая, разделенная перегородками на несколько комнат. В центре возвышалась огромная белая печь, вся уставленная многочисленными горшками и чугунками.
Сноха Настена и вторая сноха, вылезшая из кабины с завернутым в одеяло ребенком, быстро разделись и начали греметь около печи чугунками и ухватами. Сергуня и шофер Митрий носили из машины в сени какие-то большие и, видимо, тяжелые мешки. Тимофей помогал им. С непривычки Тимофей споткнулся о высокий порог и чуть было не уронил первый же доверенный ему мешок, но потом приноровился и таскал мешки довольно прытко, будто занимался этим делом всю жизнь.
Машина уехала. Сергуня вошел в избу, сбросил полушубок, телогрейку, шапку-ушанку и оказался могучим кудлатым стариком в ситцевой рубашке в синий горошек. Он сел на табуретку напротив Пашки и положил Пашкины ноги к себе на колени.
– Ничего особливо страшного у тебя нету, – сказал Сергуня, ощупывая Пашкины пальцы и пятки, – я это сразу понял, как только ты мне их на пузо положил. Но береженого бог бережет. Отдельные места может захватить. Сейчас мы тебе все жилы обглядим, все проверим… Настена! Угли готовые?
– Готовые, батюшка, несу! – откликнулась от печки беременная сноха Настена.
Она положила на пол перед Сергуней большой металлический самодельный противень, густо усыпанный мигающими угольками.
– Молодцы у меня бабы, – удовлетворенно сказал Сергуня, оглаживая бороду, – сами все сделали, без лишнего приказа. Понял, каким лекарством я тебя буду лечить? – Он разровнял кочергой угли на противне и решительно сказал Пашке – Ставь ногу!
Пашка размотал тряпки и хотел уже сунуть ногу на противень, но в последнюю минуту раздумал.
– Что так-то? – удивленно спросил Сергуня. – Боишься?
Пашка поставил ногу на угли, но держал ее ровно одну секунду и тут же отдернул.
– Ха-ха-ха! – засмеялся Сергуня. – Живая нога-то, понял? Главная жила цела. Ставь вторую.
Пашка поставил вторую ногу и сразу отдернул ее.
– И вторая жива. Плясать можешь. Теперича пальцы надо обмазать, на всякий случай… Настена! Прими угли, давай аптеку!
Сноха Настена унесла противень и принесла большую плетеную корзину с разнокалиберными пузырьками и склянками. Сергуня открыл одну из них, зацепил корявым пальцем большой кусок мази и стал смазывать пальцы на Пашкиных ногах.
