Текст книги "Совсем не сказки"

Автор книги: Валерий Рыжов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)

Какая из этих версий наиболее правдоподобна? И что на самом деле случилось с детьми города Гамельна? Вряд ли когда-нибудь мы сможем узнать это. И данная интрига не является ни главной, ни единственной. Из ряда других средневековых преданий легенду о Гамельнском Крысолове выделяет ее неоднозначность. В ней имеются невинные жертвы, но нет положительных персонажей. В самом деле, кто более виновен в свершившейся трагедии: Флейтист или жадные и нечестные горожане? Кем являлся таинственный Флейтист – Дьяволом, заурядным мошенником и авантюристом или гениальным музыкантом? О чем вообще эта история: о банальной расплате за жадность и обман, или все же о великой силе искусства? На эти вопросы тоже невозможно дать однозначные ответы и каждый человек должен ответить на них самостоятельно.

Валерий Рыжов.

Жиль де Рэ, Герцог Синяя Борода.

Ларец Клио. № 6. М., 2009 г.стр.6-11.

Человек, о котором пойдет речь в нашей статье, известен практически всем, без исключения, с детских лет. Случай в истории отнюдь не ординарный, ведь, если верить многочисленным опросам и достаточно серьезным социологическим исследованиям, наши современники очень плохо знают даже героев совсем недавно завершившегося и чрезвычайно богатого на события ХХ века. Если же речь заходит о далеком XV столетии, и школьники, и их родители обычно вспоминают всего несколько имен. В лучшем случае называются имена Жанны д`Арк, Яна Гуса, Яна Жижки, Колумба, Васко да Гамы, Тамерлана и Ивана III. И практически никто даже и не подозревает о том, что прекрасно знакомый им по хрестоматийной сказке Шарля Перро герцог Синяя Борода является реальным историческим персонажем, принимавшим деятельное участие в Столетней войне и в судьбе Орлеанской Девы. Это не шутка и даже не историческая сенсация: в бретонских балладах XV-XVI в.в. имена Синей Бороды и героя нашей статьи так чередуются, что становится совершенно очевидным, что речь идет об одном и том же человеке. Звали его Жиль де Монморанси-Лаваль, барон де Рэ, граф де Бриенн. Он был одним из самых богатых и знатных дворян своей страны, пэром Франции и, конечно же, не красил бороду в синий цвет. Более того, у него вообще не было бороды: “синебородыми” в то время называли мужчин, выбритых “до синевы”. Наш герой родился в 1404 году, в замке Машекуль, на границе французских провинций Бретань и Анжу. В 11 лет он осиротел, оставшись на попечении деда, в 16 лет – женился на своей кузине, которая была родственницей дофина (наследника французского престола) Карла.

Будущий король Карл VII в это время не имел ни настоящей власти, ни денег, ни авторитета и находился в самом отчаянном положении. Война с Англией (которая позже была названа Столетней) была крайне неудачна для Франции. Наследник престола, в законности прав которого сомневался даже он сам, с трудом удерживал в повиновении лишь города, расположенные в долине Луары. Небольшой двор Карла в Шиноне проводил время в буйных оргиях, средства на которые получались от ростовщиков под баснословные проценты, но, случалось, добывались путем банального грабежа проезжавших мимо караванов купцов. Богатый молодой повеса Жиль де Рэ, который охотно оплачивал придворные балы и турниры, и постоянно одалживал деньги не только придворным, но и самому дофину, был встречен с радостью. С 1427 года он принимал участие в военных действиях против англичан, особых успехов не добился и лавров не снискал, но приобрел боевой опыт. Военная ситуация, между тем, была на грани катастрофы. Англичане, которые овладели уже и Парижем, неуклонно продвигались к Шинону. Незадачливый дофин всерьез подумывал о том, чтобы, оставить свою страну на произвол судьбы и укрыться в южных провинциях, но именно в этот момент ко двору Карла прибыла Жанна д’Арк.

Орлеанская Дева произвела на Жиля де Ре поистине потрясающее впечатление: на его глазах произошло настоящее чудо – пришедшая неведомо откуда пастушка вдруг привела в чувство трусливого дофина, навела порядок в полуразложившейся армии, победила англичан у стен Орлеана и заставила Карла короноваться в Реймсе. А вслед за Орлеаном был деблокирован и город Компьен. Судьба Жиля была решена: один из самых знатных баронов Франции безропотно подчинился безродной деревенской девушке, став ее телохранителем и военным руководителем собранного ею ополчения. Несмотря на достаточно сомнительную репутацию, к тому времени прочно закрепившуюся за Жилем, Жанна д`Арк полностью доверяла ему. И он полностью оправдал ее доверие, войдя в историю, как чуть ли не единственный француз, не предавший спасительницу своей страны. Рядом с Жанной д`Арк, избалованный и распущенный Жиль де Рэ неожиданно стал героем: он следовал за ней по пятам, сражался рядом в битвах – во всех, кроме последней. Заслуги его были настолько очевидны, что в 25-летнем возрасте он не только получил звание маршала Франции, но и исключительное право носить королевский знак Лилии. Однако в окружении слабого и безвольного Карла VII такие люди, как Жиль де Рэ были не правилом, а исключением. Высокомерные аристократы не могли простить безродной провинциалке Жанне ни военных успехов, ни влияния на короля. Первый тревожный сигнал прозвучал уже менее чем через два месяца после коронации Карла: 8 сентября 1429 года во время неудачного штурма Парижа Жанна д`Арк была ранена в ногу стрелой из арбалета и до наступления темноты оставалась без помощи, хотя рядом находились войска герцога Алансонского Ла Тремуайя. 23 мая 1430 года перед отступающим отрядом Жанны д`Арк были закрыты крепостные ворота, почти все ее воины были перебиты на глазах злорадствовавших французских баронов, сама Жанна попала в плен к бургундцам, которые в то время были союзниками англичан. Историки до сих пор спорят: посмел бы комендант замка закрыть ворота, если бы рядом с Жанной находился безмерно преданный ей маршал и пэр Франции Жиль де Рэ?

Но Жанну д`Арк еще можно было спасти. Согласно обычаям того времени, в случае предложения справедливого выкупа, воюющие стороны не имели право удерживать у себя попавшего в плен неприятельского воина. Существовала даже своеобразная шкала, по которой производилась оценка военнопленных, согласно которой никто не мог требовать за рядового рыцаря выкуп, как за знатного барона, а за барона – как за герцога. Но Карл VII не проявил ни малейшего интереса к судьбе Жанны д`Арк и даже не попытался вступить в переговоры с бургундцами. А вот англичане предложили за Жанну цену, равную выкупу принца крови. Право судить Жанну д`Арк они предоставили самим французам и те весьма успешно справились с поставленной перед ними задачей. Высшие иерархи французской католической церкви и самые авторитетные профессора Сорбонны быстро “установили”, что голоса, которые призывали Жанну д`Арк к защите отечества принадлежали не архангелу Михаилу и святым Екатерине и Маргарите, а демонам Велиалу, Бегемоту и Сатане, и дружно признали ее ведьмой. Жанна была приговорена к сожжению на костре. Помочь Орлеанской Деве попытались всего два человека: маршал Франции Жиль де Рэ, который во главе собранного им на свой страх и риск отряда наемников попытался прорваться к Руану, и рядовой английский лучник, который бросился в огонь, чтобы передать покинутой всеми 19-летней девушке самодельное деревянное распятие.

Война с англичанами продолжалась, но разочаровавшийся в своем короле Жиль де Рэ оставил службу. Лишь в 1432 году он ненадолго вернулся к активной военной деятельности, оказав Карлу VII помощь в снятии осады Линьи. Жиль де Рэ поселился в замке Тиффож, где жил, в окружении многочисленной свиты, наслаждаясь славой и богатством. Его охрана в то время насчитывала 200 рыцарей, в его личной церкви служили 30 каноников.

Стоит сказать, что, в отличие от большинства французских аристократов того времени, Жиль де Рэ получил неплохое образование. Он слыл знатоком искусств, разбирался в музыке, собрал большую библиотеку. Приезжавшие в его замок художники, поэты и ученые неизменно получали щедрые подарки. Большие средства были израсходованы на прославление Жанны д`Арк, которая в те времена совершенно официально считалась ведьмой (реабилитирована спасительница Франции будет лишь через 20 лет – в 1456 г.), в частности, была заказана и поставлена в театре грандиозная “Орлеанская мистерия”. Но за все приходится платить и уже через 8 лет Жиль де Рэ стал испытывать финансовые затруднения. Отказывать себе в чем бы то ни было, барон не привык, и потому стал закладывать свои замки и продавать земли. В попытке предотвратить разорение он также обратился к алхимии и магии. В поисках философского камня у него быстро нашелся помощник, которому в течение долгого времени удавалось водить за нос излишне доверчивого барона и выманить у него фантастические суммы денег. Таковым мошенником оказался итальянский авантюрист Франческо Прелати, который утверждал, что имеет в услужении демона по имени Баррон, способного направить их поиски по правильному пути. Родственники Жиля де Рэ негодовали, его жена уехала к родителям, а младший брат Рене добился раздела имущества. Помнивший былые заслуги Жиля де Рэ Карл VII попытался остановить разорение своего маршала. В 1436 г. он запретил ему дальнейшие продажи имений, но король по-прежнему был очень слаб и его указ в Бретани попросту проигнорировали. Главные покупатели и кредиторы Жиля де Рэ – бретонский герцог Иоанн и его канцлер, Нантский епископ Малеструа, не желали упускать своего шанса. За бесценок прибравшие к рукам почти все его владения, они все же испытывали некоторое беспокойство, так как договоры, заключенные ими с Жилем, давали ему право обратного выкупа. Они не исключали возможности того, что их эксцентричный сосед, что называется, возьмется за ум, и, будучи одним из самых знатных людей королевства, имеющим к тому же широчайшие связи при королевском дворе, со временем сможет вернуть себе заложенные имения. Но они знали также, что, в случае смерти Жиля де Рэ, его богатые земли навсегда отойдут в их собственность.

Поводом к судебному преследованию Жиля де Рэ могли бы стать распространившиеся в округе слухи о том, что в окрестностях его замка пропадают дети. По всей округе рассказывали, что у бывшего маршала и недавнего героя Франции проявились наклонности маньяка и садиста, что он, пользуясь своим высоким положением в обществе, якобы, приказывает своим слугам похищать мальчиков, которых неизменно убивает после надругательства над ними. Утверждали, что подвалы замка завалены останками невинных жертв, и что наиболее симпатичные головы де Рэ сохраняет, как реликвии. Говорили, что посланники Жиля под предводительством его главного ловчего де Брикевиля охотятся за детьми в окрестных городах и деревнях, а старуха Перрина Меффре заманивает детей непосредственно в замок. Народная молва связывала с Жилем де Рэ около 800 случаев исчезновения детей. Однако эта деятельность бывшего маршала не подпадала под юрисдикцию духовного или инквизиционного суда. Может показаться странным, но впоследствии данные преступления рассматривались в качестве второстепенных, вскользь, между делом, наравне с обвинениями в пьянстве и кутежах. Дело в том, что в XV веке во Франции ежегодно исчезали не менее 20 тысяч мальчиков и девочек. Жизнь ребенка бедных крестьян и ремесленников в те времена не стоила и гроша. Тысячи маленьких оборванцев, которых не могли прокормить родители, скитались по округе в поисках мелкого заработка или прося милостыню. Некоторые периодически возвращались домой, другие исчезали бесследно, и никто не мог с уверенностью утверждать, погибли они или прибились к какому-нибудь торговому каравану либо к труппе бродячих акробатов. Слишком вольное обращение с детьми на подвластных французским баронам территориях, как бы страшно это сегодня не звучало, в те времена не являлось чем-то из ряда вон выходящим, и не могло служить основанием для вынесения знатной особе смертного приговора, в котором были кровно заинтересованы многочисленные враги маршала. И потому главными преступлениями, которые следовало вменить в вину Жилю де Рэ, должны были стать богоотступничество, ересь и связь с дьяволом. Занятия алхимией также принимались в расчет, так как все еще оставалась в силе специальная булла Папы Иоанна XXII, предававшая анафеме всех алхимиков.

Повод для открытого выступления дал сам де Рэ. После ссоры с братом казначея бретонского герцога Жаном Ферроном, который имел духовный сан и на этом основании пользовался личной неприкосновенностью, барон, чтобы добраться до своего недруга, не долго думая, захватил свой собственный замок, проданный брату священника. Ворвавшись в церковь, где его обидчик служил обедню, он увез его в свою резиденцию, заковал по рукам и ногам и держал в качестве пленника в подвале. В дело вмешался герцог Бретани, который приказал освободить пленника и вывести людей из проданного замка. Однако де Рэ, потерявший за время занятий магией всякое чувство реальности, не только отказался выполнить это законное требование своего сюзерена, но даже избил его посланника. Кара последовала незамедлительно: замок Тиффож был осажден войсками герцога, и униженный барон вынужден был покориться силе.

Однако положение Жиля де Рэ было настолько высоко, что даже после этого светские враги все еще не решались привлечь его к суду. Духовные власти действовали более решительно. Первым выступил епископ Нантский Малеструа, который в конце августа 1440 года во время проповеди сообщил прихожанам о том, что ему стало известно о гнусных преступлениях “маршала Жиля против малолетних детей и подростков обоего пола”. Епископ потребовал, чтобы все лица, располагающие существенной информацией о таких преступлениях, сделали ему официальные заявления. На самом же деле, Жан де Малеструа опирался на единственное заявление об исчезновении ребёнка, которое было подано в его канцелярию супругами Эйсе за месяц до этого и никаких изобличающих Жиля де Рэ фактов не содержало. Тем не менее, проповедь Малеструа произвела впечатление в обществе и скоро в его канцелярию поступили заявления о пропаже еще 8 детей. 13 сентября 1440 г. епископ вызвал Жиля де Рэ на духовный суд, где ему были предъявлены первые обвинения в служении дьяволу и ереси. Двое наиболее доверенных и близких слуг де Рэ (Силье и Брикевиль) бежали, но сам барон смело явился на суд, где неосторожно согласился признать за епископом право судить его. Давая согласие участвовать в процессе в качестве ответчика, Жиль де Рэ, почему-то, забыл о своей неподсудности светскому суду города Нанта и суду епископа. Он легко мог избежать разбирательства, апеллируя к своей неподсудности любой власти, кроме королевской. Худшее, что ему грозило в этом случае – суровая епитимья и денежный штраф за оскорбления, нанесенные Церкви в лице ее служителя. Но барон, словно ослепленный самоуверенностью (а может быть, надеждой на заступничество демона Прелати), согласился ответить на все обвинения епископа, тем самым добровольно отдав себя в руки врагов.

С этой минуты Жиль де Рэ был обречен. Прелати и некоторые слуги барона были арестованы и отправлены в Нант. Там их подвергли пыткам, выдержать которые обычный человек просто не в состоянии. В результате были получены признательные показания, в которых ужасная истина причудливо переплеталась с чудовищным вымыслом.

Первоначально Жиль де Рэ держался твердо, отрицая все пункты обвинения. Опомнившись, он подверг сомнению полномочия духовного суда, утверждая, что все приписываемые ему преступления подпадают под юрисдикцию суда уголовного. Однако церковные власти и инквизиторы не собирались выпускать из своих рук столь драгоценную добычу, Жиль де Рэ был отлучен от Церкви и прокурор, разобрав пункты обвинения, пошел навстречу духовным властям. В его заключении о распределении подсудности, преступления против детей даже не рассматривались по существу, зато фигурировали дебош в церкви и оскорбление святынь, которые были отнесены к суду епископскому, и служение дьяволу, богоотступничество, ересь, которые отходили в ведение суда инквизиционного. Жиль де Рэ был сломлен. В обмен на снятие отлучения, 15 октября он покаялся во всех приписываемых ему преступлениях. В своих показаниях барон утверждал, что брал пример с правителей Древнего Рима, о чьих варварских извращениях он прочел в иллюстрированных манускриптах, хранящихся в семейной библиотеке. “Я нашел книгу на латинском языке о жизни и обычаях римских императоров, написанную ученым-историком Суэтонием (Светоний – Suetonius), – сказал Жиль де Рэ, – Книга эта содержала прекрасные рисунки, изображающие поведение этих императоров-язычников, и я смог прочесть захватывающий рассказ о том, как Тиберий, Каракалла и другие “цезари” забавлялись с детьми и находили единственное удовольствие, терзая их. Я решил походить в этом на упомянутых императоров и в тот же вечер начал делать то же самое, что и они…”.

Как мы помним, народная молва приписывала Жилю де Рэ убийство 800 детей, однако судом доказана была его причастность к 140 исчезновениям. При этом признавалось, что в магических целях был убит лишь один из этих детей. Данное обстоятельство очень разочаровало судей и потому признательные показания барона не удовлетворили инквизиторов, которые “в интересах истины” потребовали подвергнуть его пытке. Обескураженный таким поворотом дела Жиль де Рэ крикнул обвинителям: “Разве я уже не взвел на себя таких преступлений, которых хватило бы, чтобы осудить на смерть две тысячи человек!”. В конце концов, Жиль де Рэ был приговорен к повешению и сожжению трупа. С ним были осуждены также и двое его слуг. Приговор был приведен в исполнение 26 октября 1440 г. Монстреле в своей хронике, так писал об этой казни: “Большинство дворян Бретани, особенно те, что находились с ним (де Рэ) в родстве, пребывало в величайшей печали и смущении от его позорной смерти. До этих событий он был гораздо более знаменит как доблестнейший из рыцарей”.

Однако был ли Жиль де Ре действительно виновен во всех приписываемых ему преступлениях? Или же, подобно тамплиерам, он был оклеветан и пал жертвой алчных соседей, мечтавших завладеть его имуществом? Некоторые исследователи указывают, что, при чтении протоколов суда над Жилем де Рэ, которые были опубликованы лишь в начале ХХ века, очень и очень многое вызывает, как минимум, недоумение. Прежде всего, обращают на себя внимание многочисленные процедурные нарушения: мало того, что Жилю де Рэ не предоставили адвоката, даже его личный нотариус не был допущен на судебные заседания. Отвергнуто было предложение Жиля де Рэ о решении вопроса его виновности путем ордалии – “божьего суда”, на который он, как человек знатного происхождения, имел полное право, и который должен был заключаться в испытании каленым железом. Вместо этого судьи приняли решение о применении пыток. Из почти 5 тысяч слуг барона в качестве свидетелей были приглашены и допрошены лишь несколько человек, причем почти все они, включая даже якобы обладавшего личным демоном Франческо Прелати и “поставщицу живого товара” Меффре, были выпущены на свободу. Судей на этом процессе явно интересовал лишь владетельный барон Жиль де Рэ. Это ясно говорит о заказном характере данного процесса и корыстных интересах, преследовавшихся его организаторами. В замках маршала, вопреки молве, не нашли ни одного трупа. Строго говоря, бесспорно доказанными судом можно считать лишь занятия алхимией и попытки вступить в контакт с демоном маэстро Прелати. Личные признания де Рэ, благодаря которым он и вошел в историю как садист и убийца, были получены посредством жестокого морального и физического воздействия. Маршала вначале отлучили от церкви, а потом пытали до тех пор, пока он не пообещал сознаться “добровольно и свободно”. За подтверждение этих признаний ему было обещана легкая смерть – традиционная “милость” инквизиторов в виде удушения перед сожжением. Сомнения в виновности маршала возникли сразу после его казни. Уже через 2 года Жиль де Рэ был реабилитирован королем Франции, который официально заявил, что его маршал был осужден и казнен без основания. На месте казни, дочь де Рэ поставила памятник, который скоро стал местом паломничества для кормящих матерей, молящихся о ниспослании им обилия молока. Интересно, что в 1992 году по инициативе литератора Жильбера Пруто во французском Сенате был собран трибунал, состоящий из бывших политиков, парламентариев и экспертов, целью которого стал пересмотр дела Жиля де Рэ. Этот процесс окончился оправданием подсудимого, однако вердикт судебной коллегии не является действительным, так как собранный состав суда не обладал полномочиями пересматривать дела XV века.

В заключение все же следует сказать, что, несмотря на многие неясности и сомнения, в настоящее время большинством исследователей версия о невиновности Жиля де Рэ воспринимается весьма скептически.

Валерий Рыжов.

Камикадзе, божественный ветер.

Ларец Клио. № 4-5. М., 2011 г.

“В атаку эскадрильи Цветка Сакуры!

Наша база осталась внизу на далекой земле.

И сквозь марево слез, переполнивших наши сердца,

Видим мы, как товарищи машут нам вслед на прощанье!”

Гимн корпуса камикадзе “Боги грома”.

“И упадем мы,

И обратимся в пепел,

Не успев расцвести,

Подобно цветам черной сакуры”.

Масафуми Орима, первый камикадзе Японии.

В истории всех стран и народов можно отыскать рассказы о героях, пожертвовавших жизнью во имя защиты родины или торжества справедливости. Период II Мировой войны не был исключением, явив миру множество примеров неслыханного героизма солдат противоборствующих армий. В СССР, например, только за один день 22 июня 1941 г. совершили воздушные тараны 18 летчиков, всего же за годы войны 500 экипажей самолетов направили свои машины на вражеские объекты. 16 летчиков нашей страны продолжили воевать после ампутаций нижних конечностей. Первым пилотом, протаранившим вражеский корабль на Тихом океане, стал лейтенант американских ВВС Флеминг (5 июня 1942 г., сражение при Мидуэе). В то время как с японских аэродромов поднимались в воздух самолеты камикадзе, на другом конце света сербские партизаны говорили: “Надо ударить дубинкой по танку. Не важно, что танк раздавит тебя – народ будет слагать о герое песни”. Но массовая подготовка солдат-смертников зафиксирована лишь дважды за всю историю человечества. Первым опытом такого рода стала деятельность тайной организации асассинов на Ближнем Востоке, вторым – появление камикадзе в Японии времен II Мировой войны. Однако при ближайшем рассмотрении оказывается, что между асассинами и камикадзе различий куда больше, чем сходства. Организация асассинов не являлась государственной и носила откровенно террористический характер. Одурманенные гашишем и жаждущие оказаться в райском саду боевики-федаины абсолютно не интересовались ни личностью своих жертв, ни политической обстановкой в окружающем мире, а их лидеры отнюдь не стремились к самопожертвованию и во главу угла неизменно ставили свою личную безопасность и материальное благополучие. В Японии же, впервые в истории человечества, подготовка смертников велась на государственном уровне, более того, они были выделены в особый род войск. Вопреки распространенному мнению, камикадзе в подавляющем большинстве своем не были ни одураченными милитаристской или религиозной пропагандой фанатиками, ни бездушными роботами. Вынесенные в эпиграф стихи, как и многочисленные рассказы современников, свидетельствуют, что, отправляясь в свой последний полет, молодые японцы испытывали отнюдь не восторг и не эйфорию, но вполне понятные чувства тоски, обреченности и даже страха, что не помешало им выполнить свой долг перед родиной – в единственной доступной, как им казалось, форме. И это, безусловно, заслуживает уважения. Многие из командиров камикадзе разделили судьбу своих подчиненных, погибнув вместе с ними, либо совершив ритуальное самоубийство. Так, вице-адмирал Такидзиро Ониси, которого называли “отцом камикадзе”, совершил харакири после капитуляции Японии. Другой лидер и командир японских смертников, командующий 5-м Воздушным Флотом вице-адмирал Матомэ Угаки, погиб 15 августа 1945 г. у острова Окинава во время исполнения миссии камикадзе – вместе с семью своими последними пилотами.

Почему же массовая подготовка солдат-смертников стала возможной именно в Японии? И почему это случилось лишь в середине ХХ века? Чтобы ответить на эти вопросы, придется немного рассказать о национальном характере японцев, важнейшей частью которого является понятие долга чести (“гири”). Эта веками культивировавшаяся в Японии моральная установка, заставляет человека совершать поступки вопреки выгоде и часто даже вопреки собственному желанию. Первых европейских путешественников, посетивших Японию в XVII веке, несказанно удивило, что следование “долгу чести” было обязательным не только для привилегированных сословий, но и для рядовых жителей этой страны. “Полагаю, что в мире нет народа, который относился бы к собственной чести более щепетильно, чем японцы. Они не терпят ни малейшего оскорбления, даже грубо сказанного слова. Так что вы обращаетесь (и поистине должны обращаться) со всей учтивостью даже к мусорщику или землекопу. Ибо иначе они тут же бросят работу, ни на секунду не задумываясь, какие потери им это сулит, а то и совершат что-нибудь похуже”, – писал о японцах итальянский путешественник Алессандро Валиньяво. Католический миссионер Франсуа Ксавье согласен с итальянцем: “Честностью и добродетелью они (японцы) превосходят все другие народы, открытые на сей день. У них приятный характер, нет коварства, и превыше всего они ставят честь”. Другим важным открытием, сделанным европейцами, стала констатация невероятного факта, что если для европейца высшей ценностью является жизнь, то для японца – “правильная” смерть. Согласно самурайскому кодексу чести бусидо, человек вправе выбрать для себя смерть в любой момент, если по каким-то причинам он не хочет жить либо считает жизнь бесчестьем. Самоубийство не являлось грехом, и самураи называли себя “влюбленными в смерть”. Более того, в самурайской среде была распространена и такая форма ритуального самоубийства, как дзюнси (“самоубийство вослед”), когда вассалы в массовом порядке совершали харакири после смерти своего сюзерена. В 1663 г. сёгун Токугава запретил дзюнси, угрожая ослушникам казнью родственников и конфискацией имущества. Тем не менее, отдельные случаи дзюнси встречались еще и в ХХ веке. “Самоубийство вослед” совершил, например, национальный герой Японии генерал М.Ноги, который когда-то командовал армией, осаждавшей Порт-Артур. Он сделал харакири после смерти императора Мутсихито в 1912 г. В период правления сёгунов самураи были замкнутым привилегированным сословием, которому принадлежала монополия на военное дело. Остальным жителям Японии запрещалось владеть оружием, как запрещались им и ритуальные самоубийства. Но после революции Мэйдзи вначале было упразднено сословие самураев, а затем была введена всеобщая воинская повинность (1872 г.). Эти реформы неожиданно привели не к отмиранию идеалов бусидо, а к распространению их на все общество. Согласно древней самурайской традиции, воспринятой теперь и другими японцами, подвиг, совершенный во благо товарищей по оружию либо во благо клана становится достоянием всей семьи, которая гордится героем и сохраняет память о нем на протяжении столетий. А после выхода Японии на международную арену, появилась возможность совершить подвиг уже во благо всего народа. Это желание становилось императивом, противостоять которому, за редким исключением, не мог ни один японец. Широкая публика впервые узнала об особой “любви” японцев к смерти во время Русско-Японской войны. В газетах тогда много писали о том, как солдаты и офицеры, отстаивая свое право на почетную смерть при штурме Порт-Артура, просили удостоить их чести идти в первой колонне, прилагая к заявлению отрубленный палец. Уже после капитуляции Японии во II Мировой войне конфисковавшие японские фильмы военных лет американцы с удивлением отмечали, что никогда ранее им не приходилось видеть более явной антивоенной пропаганды. Главный акцент в этих кинолентах был сделан не на подвигах, совершаемых героями, а на испытываемых ими физических и моральных страданиях, связанных с болью от ран, неустроенностью быта, смертью родных и друзей. Тем не менее, именно такие фильмы считались в Японии патриотическими. Их просмотр вызывал у простых японцев не страх, а сочувствие к жертвовавшим собой и своими интересами героям и желание разделить с ними все невзгоды и тяготы военной жизни. Поэтому, когда в Японии стали формироваться первые соединения камикадзе, добровольцев оказалось в три раза больше, чем самолётов. Только на первых порах в полеты с миссией камикадзе отправлялись профессиональные летчики, в дальнейшем ими становились в основном двадцатилетние студенты университетов, отличники и младшие сыновья в роду (старших сыновей в смертники не брали, так как они должны были унаследовать фамильное имя и традиции). Но не будем забегать вперед.

К лету 1944 г. огромный промышленный потенциал США позволил американцам получить подавляющее преимущество на Тихоокеанском театре военных действий. Вначале каждый японский самолет встречали в небе по 2-3 вражеских истребителя, затем соотношение сил стало еще более трагичным. Начавшие войну еще с Перл-Харбора, имевшие на своем боевом счету десятки побед лучшие военные летчики Японии терпели поражение и погибали, сражаясь каждый против 7, а то и 10 “Мустангов” и “Аэрокобр” противника. Тяжело переживая свою беспомощность, многие пилоты сознательно жертвовали собой, чтобы нанести хоть какой-то урон противнику. Еще во время знаменитого налета на Перл-Харбор 7 декабря 1941 г. как минимум четыре японских пилота направили свои подбитые бомбардировщики и истребители на американские корабли и батареи зенитной артиллерии. Теперь же в последнюю самоубийственную атаку японские летчики направляли неповрежденные самолеты. Американские историки подсчитали, что еще до начала первых массовых атак камикадзе попытки таранов предприняли 100 японских пилотов. Идея создания отрядов пилотов-смертников витала в воздухе, первым озвучившим ее стал вице-адмирал Ониси, который, понимая невозможность противостоять противнику в обычных боях, 19 октября 1944 года предложил своим подчиненным пожертвовать собой во имя спасения японских кораблей на Филиппинах. Это предложение встретило полное понимание и уже через несколько дней на острове Лусон была создана первая “Эскадрилья специальных атак Божественного ветра” – “Камикадзе Токубецу Когекитай”. На родине это странное и весьма претенциозно звучащее название никого не удивило. Каждый школьник в этой стране знает хрестоматийную историю неудачной попытки монголов завоевать Японию. В 1274 г. китайские инженеры и рабочие в короткий срок построили около 900 кораблей, на которых в Японию была переправлена сорокатысячная армия хана Хубилая. Японцы оказали захватчикам ожесточенное сопротивление, но те были лучше вооружены и организованы, имели больший боевой опыт. Неизвестная прежде монгольская тактика стрельбы из лука (не целясь, они просто засыпали противника огромным количеством стрел), вела к большим потерям в рядах защитников островов. Кроме того, самураев страшно возмущало, когда несколько монголов нападало на одного японского воина. Монголы применяли и другие совершенно невероятные для островитян методы ведения военных действий: сжигали деревни, разоряли поля, уничтожали мирное население. Неожиданно пришедший мощный тайфун потопил флот оккупантов, которые, оставшись без поддержки с материка, потерпели поражение и были уничтожены. Через 7 лет, когда Хубилай вновь попытался захватить Японию, новый тайфун потопил его еще более мощный флот и гораздо более многочисленную армию. Эти тайфуны благодарные японцы назвали “божественным ветром” и стали считать спасителями нации. Ничего удивительного, что “Божественным ветром” были названы и отряды пилотов, которые, упав с неба, ценой своей жизни должны были потопить флот новых “варваров”. Впрочем, известное всем слово “камикадзе” в самой Японии не употреблялось и не употребляется: на самом деле название этой эскадрильи звучало как “симпу токубэцу ко:гэки тай”. Дело в том, что служившие в американской армии японцы прочитали это словосочетание в другой транскрипции. Другим случаем такого рода является прочтение иероглифов “жи-бэнь” как “я-пон”, а не “нип-пон”. Чтобы не путать читателей, мы все же будем употреблять слово “камикадзе”, как более знакомый и привычный всем термин.