Текст книги "Последний коммунист"
Автор книги: Валерий Залотуха
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц)
– Мама! – невежливо, даже грубо остановил ее Илья.
– Что? – удивилась Галина Васильевна.
– Я хочу в Придонск.
– А, – улыбнулась мать, вспомнив о просьбе сына. – Мы обязательно туда съездим, и ты не узнаешь свой родной город. Все это сделал наш папа. И возьмем в эту поездку Дашеньку Канищеву. – Она на мгновение задумалась. – А знаешь, почему во всем мире так ценят русскую женщину? Потому что русская женщина жертвенна по своей природе. Она может пожертвовать всем ради того, кого она любит.
Галина Васильевна вновь посмотрела на мужа, потому что до нее долетело громко сказанное им слово "жизнь".
5
– Но жизнь есть жизнь, одной работой жив не будешь! – все больше вдохновляясь, определял философию своей деятельности Владимир Иванович. – Я вот, например, уху люблю похлебать с дымком. Раньше выпивал, но уже семь лет, как не пью, работать это дело мешает... Когда меня спрашивают, в чем секрет успеха моей компании, я отвечаю: "За нас всем богам молятся!" Мы всем конфессиям помогаем. – Он засмеялся. – Тут, правда, пришли одни денег просить, не разобрались сразу, оказалось, сатанисты! Ну, ребята из охраны накостыляли им, конечно!
Француз торопливо сменил кассету в диктофоне. Печенкин вновь стал серьезным.
– Есть у нас в городе Заводская площадь. Там когда-то, говорят, монастырь был, потом церковь, теперь завод хрустальный мой... Так вот, я строю сейчас на этой площади храм... Во имя Ильи-пророка... Не храм, точнее, часовню... Но какую! Хрустальную! Это седьмое чудо света будет. Или восьмое? – обратился он к секретарю-референту.
– Восьмое, – не задумываясь, подсказал Прибыловский.
– Восьмое. Причем там же, на площади, стоит памятник Ленину. Были разговоры снести. А как быть с теми, кто в Бога не верит, а в Ленина верит? И я сказал: "Пусть стоит!" Не мы его ставили, не нам его сносить! Снести легче всего, вы попробуйте построить... – Владимир Иванович широко улыбнулся, пожал плечами и подытожил: – Вот и вся идеология...
Удивленно посмотрев на миску с ухой, к которой француз не притронулся, Печенкин поморщился и проговорил укоризненно:
– А вы чего ж это? Или угощением нашим брезгуете? С дымком ведь...
Француз залопотал, оправдываясь, но Владимир Иванович неумолимо замотал головой:
– Нет, брат, так дело не пойдет. Я тебя уважил и ты тоже меня уважь...
6
– Да, это наш город, но ты не можешь появиться там без охраны, без Нилыча... – заглядывая сыну в глаза, говорила Галина Васильевна спокойно и назидательно.
– Я не хочу слышать ни о каком Нилыче! – вы-крикнул Илья высоким детским голоском.
– Без Нилыча тебя там сразу украдут какие-нибудь чеченцы. – Галина Васильевна была спокойна и тверда.
У Ильи задрожала нижняя губка, и он закусил ее, готовый вот-вот расплакаться.
Мать сочувственно улыбнулась и, положив сыну руки на плечи, предложила:
– Давай я лучше познакомлю тебя с Дашенькой Канищевой?
Внезапно в центре праздника возникло непонятное суматошное движение: там кто-то вдруг закричал, пронзительно и жутковато. Из стоящей в отдалении машины "скорой помощи" выскочили санитары с носилками и, как угорелые, понеслись к месту неизвестного происшествия.
– Что? Что случилось? – встревоженно спрашивала Галина Васильевна бегущих мимо людей.
– Француз! Журналист французский рыбьей костью подавился! – объяснили ей на бегу.
Вытягивая шею, Галина Васильевна заторопилась за всеми, но тут же остановилась и, обернувшись, удивленно посмотрела на сына. Илья смеялся весело, заливисто, так, что слезы выступили на глазах.
V. Насыщенный день (окончание)
1
Поздней ночью, когда уже выключили уличные фонари, к одной из панельных пятиэтажек придонских Черемушек, тяжело шурша шинами, подъехал черный печенкинский "мерседес". У подъезда стоял "субурбан" и темнели неподвижные охранники. Угловое на пятом этаже окно светилось желтым светом. Еще раз глянув на него, Владимир Иванович вбежал в темный подъезд. Перемахивая через две ступеньки, по-юношески легко он взлетел на площадку пятого этажа, где стоял рыжий охранник, тот, который выводил Илью из самолета. Печенкин задержал дыхание, подмигнул рыжему и спросил шутливым тоном:
– Ну что, самбист, когда сразимся?
Охранник смущенно улыбнулся:
– Когда скажете, Владимир Иванович.
Печенкин прислушался – из-за фанерной двери доносились гитарные переборы. Он легонько толкнул дверь, и она открылась.
2
В маленькой комнате однокомнатной квартирки стояли от пола до потолка полки с книгами, и тут же умещались во множестве мелкие предметы: сувениры из дерева, глины и металла – человечки, собачки и птицы, кораблики, фотокарточки в рамках и без. Для одной самой большой фотографии молодой, с дерзким взглядом Марины Цветаевой была устроена специальная ниша, в которой стоял букетик засохших цветов. На тумбочке в углу, где, как у всех, должен был находиться телевизор, лежал старый проигрыватель-чемоданчик и кипа пластинок рядом. На верхнем конверте был запечатлен знаменитый дирижер знаменитого оркестра, и, проходя мимо, Печенкин почему-то постучал по нему ногтем.
На широкой старой, накрытой пледом тахте, опершись о стену, полулежала женщина лет сорока с коротко остриженными, крашенными когда-то волосами, без капли косметики на лице. И одета она была небрежно, совсем по-домашнему: в старые выцветшие бриджи и клетчатую ковбойку. На животе ее лежала старая гитара. Женщина не была красавицей, скорее наоборот, но Печенкин смотрел на нее взволнованно и робко. Она же смотрела в ответ рассеянно, с легкой ироничной улыбкой и, продолжая наигрывать какую-то мелодию, прислушивалась к ней.
Женщину звали Геля, Ангелина, Ангелина Георгиевна Всеславинская.
– Зря ты все-таки дверь не запираешь, – негромко, осторожно проговорил Печенкин.
Не запира-айте вашу дверь,
Пусть будет дверь откры-ыта,
иронично улыбаясь, пропела в ответ Геля.
Рядом с тахтой на маленьком треногом столике стояла початая бутылка водки, рюмка, на деревянной дощечке лежал нарезанный хлеб, а на тарелке – колбаса и соленый огурец. Печенкин смотрел на выпивку и закуску с легким изумлением, но молчал, не решаясь спрашивать. Геля, загадочно улыбалась, продолжая наигрывать ту же мелодию.
Печенкин подошел к столику, поднял бутылку, увидел на этикетке собственное изображение и как будто немного успокоился. Водка так и называлась "Печенкин". После этого Владимир Иванович глянул в незадернутое окно, нашел вдалеке как бы парящие над городом красные неоновые буквы "ПЕЧЕНКИН" и успокоился совсем. Победно, с хрустом расправив плечи, он сообщил:
– Спустили.
– Куда и что? – поинтересовалась, не скрывая иронии, Геля.
– Танкер на воду спустили, – объяснил Владимир Иванович и похвастался: Сам владыка освящал.
Геля усмехнулась:
– "Сам владыка..." Гляди, Печенкин, охмурят тебя попы, как ксендзы Козлевича охмурили.
Она отложила гитару, села на край тахты и, наливая в рюмку водку, стала рассказывать:
– Я тут в "Литературке" прочитала про одного нижегородского миллионера. Богател, богател, а потом взял и на все свои миллионы монастырь в лесу построил! И теперь сам в том монастыре простым послушником...
– Знал я его. Лес у него покупал. Белкин его фамилия, – проговорил Печенкин, почему-то мрачнея.
– А ты бы так смог? – лукаво улыбаясь, спросила Геля.
Печенкин не ответил, мрачнея еще больше.
– Смог бы? – настаивала она.
Он нахмурился и попросил:
– Ты такие вопросы не задавай.
Геля с удовольствием тяпнула рюмку, захрустела огурцом и задорно сообщила:
– А я новую песню сочинила. Знаешь, как называется? "Маленький человек пришел".
– Споешь? – дрогнувшим голосом спросил Печенкин.
– Нет, конечно, – еще более задорно ответила Геля, взяла гитару, заиграла уже знакомую мелодию и запела:
Пришел маленький человек
В утреннем небе горит последняя звезда.
Кто он?
Дон-дили-дон! Дон-дили-дон!
Маленький человек, маленький человек.
Значит, есть ему, что сказать,
Значит, есть ему, что пропеть
Тебе и мне.
Дон-дили-дон! Дон-дили-дон!
Маленький человек, маленький человек.
Он объедет планету
На своей деревянной лошадке
Иго-го-го!
Дон-дили-дон! Дон-дили-дон!
Маленький человек, маленький человек.
Он достанет своими руками
Горящее сердце земли. И подбросит его
Выше неба!
Дон-дили-дон! Дон-дили-дон!
Маленький человек, маленький человек.
Веселитесь люди, радуйтесь люди
Маленький человек пришел!
Твой и мой.
Дон-дили-дон! Дон-дили-дон!
Маленький человек пришел!
3
В тот момент, когда Илья стал падать в сон, спальня наполнилась вдруг густым красным светом. Он открыл глаза и снова закрыл, потому что никакого красного света не было, но тут же вновь все стало красным... Илья сел на кровати и удивленно посмотрел в окно. За темными стволами сосен одна за другой зажигались большие неоновые буквы: ОКТЯБРЬ.
Илья радостно и смущенно засмеялся. Буквы погасли. Торопливо сунув ноги в тапочки, он выбежал на балкон и вновь проследил рождение красного слова. Почти вплотную к балкону стояла сосна. Илья глянул вниз, примерился, встал на перила, ухватился за толстую ветку, перебирая руками, добрался до ствола, обхватил его по-обезьяньи и быстро спустился на землю...
Это действительно был кинотеатр, самый настоящий кинотеатр!
Босой, в летней пижаме, Илья стоял на освещенном пустом крыльце кинотеатра и удивленно осматривался. Стеклянная дверь была открыта. Везде горел свет. На стенах фойе висели выцветшие от времени фотографии звезд советского кино: красавец Ивашов, красавица Светличная, другие прежние красавцы и красавицы с немодными ныне прическами и несовременным вдумчивым выражением лиц. Было тихо, тихо до жути. Илья оглянулся, зябко поежился и вошел в приоткрытую дверь кинозала. Выкрашенный блеклой розовой краской, он тоже был совершенно пуст. Илья посмотрел на белый экран и сел в крайнее кресло – холодное и твердое.
И тотчас где-то за спиной кто-то растянул меха гармони и неумело заиграл. Звук был высокий, ржавый, трудновыносимый. Он доносился из квадратных окошек проекторской.
– Талы, талы, талы, – как-то неуверенно запел там невидимый человек. Талы, талы, талы...
Илья улыбнулся. Переливчатая, напоминающая татарскую мелодия перетекла в мелодию, напоминающую индийскую.
А-ба-ра-я,
Бро-дя-га-я,
запел тот же человек.
Илья поднялся, чтобы уйти незаметно, но сиденье предательски громко хлопнуло, гармонь вякнула и замолкла, и раздался радостный крик:
– Барин молодой!
Илья удивленно оглянулся. В квадратном окошечке с трудом помещалась большая улыбающаяся физиономия.
– Кино пришли смотреть? – громко спросил киномеханик.
– Нет, нет, я просто... – мотнул головой Илья и направился торопливо к двери.
Киномеханик перехватил Илью в фойе.
Он был коротконогий, плотный, с круглой, покрытой редкими короткими волосами головой, картофельным носом и толстыми губами. Маленькие круглые глазки смотрели кротко и виновато, он улыбался. Илья тоже улыбнулся – трудно было смотреть на этого человека без улыбки.
– Барин молодой, – обожающе повторил тот.
Илья нахмурился:
– Не называйте меня так! Я не барин!
Человек улыбнулся еще шире. Впереди у него был большой золотой зуб.
– А помните, когда Никита Михалков в "Жестоком романсе" приехал? Все там кричали: "Барин приехал! Барин приехал!" Вас все здесь любят. Владимира Ивановича любят... А Галину Васильевну как любят! Они нас не обижают. Деньги хорошие платят. Без вас пропадем. Я зуб вставил золотой, видите? У меня тут дырка была, Владимир Иванович говорит: "Вставь ты зуб себе, Наиль!" Я говорю: "Какой? Железный или золотой?" Он говорит: "Золотой, конечно". Денег дал. Я вставил. Мама заболела, Владимир Иванович узнал: "Наиль, хочешь в Москву ее на лечение пошлем, хочешь за границу, я все оплачу". Мама не согласилась. Говорит: "Наиль, спой мне татарскую песню". Я говорю: "Я не знаю татарских песен, я уже ассимилировался". Она говорит: "Не знаю, что это такое, спой".
Татарин замолчал, глядя виновато и продолжая улыбаться.
– Днем сплю, ночью не сплю, жду – Владимир Иванович позвонит: "Наиль, заряжай!"
4
Неподвижно и молча сидел Печенкин рядом с Гелей, и рука его лежала на ее колене. Геля молчала. Глаза ее были закрыты.
– Это твоя лучшая песня, – убежденно проговорил Печенкин.
Она открыла глаза, иронично улыбнулась:
– Ты говоришь так после каждой моей новой песни.
Владимир Иванович не услышал.
– Слушай, Гель, а почему ты не в рифму сочиняешь? – заинтересованно спросил он.
Геля наморщила лоб.
– Потому что в рифму пишут все.
Печенкин кивнул, поняв.
Геля улыбнулась и, ласково посмотрев на него, спросила:
– Ты лучше скажи, как Илья?
Владимир Иванович оторвал от ее колена руку и показал свой большой палец.
– Я рада. Я очень рада, – сказала она.
– Латынь выучил, – похвастался Печенкин.
– Я рада. Я очень рада, – повторила она.
Он вернул руку на место, и они снова замолчали.
– Гель, а маленький человек – это образ или конкретно? – поинтересовался Печенкин.
– Образ... Или конкретно... – погрустнев вдруг, повторила Геля и хотела подняться, но Печенкин не позволил ей это сделать, может быть, неожиданно и для самого себя опрокинул женщину на тахту.
Она беззвучно, но отчаянно сопротивлялась; Владимир Иванович вдруг вскрикнул, вскочил на ноги, стал трясти рукой и, морщась от боли, дуть на укушенный палец. Это, кстати, был тот самый палец, который он только что показывал.
– Бешеная, – прошипел Печенкин.
– Чикатило! – парировала Геля, резко поднялась, застегивая ковбойку на груди, и стала что-то искать в стенном шкафу.
– А если б я закричал? Охрана за дверью! – продолжал жаловаться Владимир Иванович.
– Тогда б меня застрелили, – пожала плечами Геля, подходя к нему с бинтом в руке.
– Бешеная, – повторил он, наблюдая, как она забинтовывает его палец, и успокаиваясь.
– Сделай укол, – примиряюще пошутила Геля и прибавила почти ласково: Чикатило...
– Просто я соскучился, – объяснил Печенкин свое поведение.
– Приезжай чаще, – предложила она.
– Приезжай чаще?! – взорвался вдруг он. – Еду к тебе и не знаю, дома ты или нет. Позвонить даже не могу! Говорю, возьми "мобилку"!
С насмешливым чувством превосходства в глазах Геля помотала головой, отказываясь. Печенкина это еще больше разозлило, он вырвал руку, размотал бинт, бросил его на пол и закричал:
– Живешь в "хрущевке"!.. На работу каждый день!.. На троллейбусе!.. Сорок лоботрясов!.. За три копейки!..
– Что ж, не всем учиться в Швейцарии, кому-то приходится в Придонске! язвительно парировала Геля.
– Нормальные люди так не живут! – выкрикнул Печенкин.
– Нормальные люди только так и живут! – прокричала в ответ она.
– По-твоему, нормальные – бедные?
– А по-твоему – богатые?
– Конечно, богатые! Нормальные – богатые!
– Нормальные – интеллигентные!
Печенкин саркастически захохотал:
– Интеллигентные? Что за звери такие? Все говорят, никто не видел.
– Ну почему не видел? – не согласилась Геля. – Видел. Видели. Я видела.
– Это какие такие – интеллигентные? Которые сами ни черта не делают и другим делать не дают? Тот, кто пашет, как трактор, вкалывает по шестнадцать часов, тот, значит, бандит и вор! А тот кто... Ко мне эти интеллигентные каждый день приходят: "Дайте, Владимир Иванович, дайте!" Только одному дашь, другие интеллигентные бегут: "Вы ему неправильно дали. Он плохой, мы хорошие, нам дайте". Я говорю: "Давайте, я у него заберу и вам отдам?" – "Давайте!" Интеллигентные... – Печенкин презрительно скривился. – Правильно Ленин говорил: "Не интеллигенция у нас, а говно!"
Геля не выдержала, топнула вдруг ногой и закричала:
– Печенкин, выйди из класса!
– Из какого класса? – засмеялся Владимир Иванович. Он уже готов был мириться.
Геля поняла, что оговорилась, но ни шутить, ни мириться она сейчас не желала и, подталкивая Печенкина к двери, неумолимо приговаривала:
– Иди... Иди, Печенкин, иди...
– Ну, ладно, Гель, чего ты... – виновато улыбаясь, пятился Печенкин.
– Иди, Володя, прошу тебя... Я прошу тебя! – Геля вытолкнула гостя на лестничную площадку и вдруг шепотом, скороговорно и стыдливо сообщила: – Я беременна.
– Что? – не расслышал он.
– Я беременна! – высоко пискнула Геля и захлопнула перед его носом дверь. Щелкнул замок. До Печенкина дошел наконец смысл ее слов, он растерянно улыбнулся и надавил на дверь сначала рукой, потом плечом.
– Помочь, Владимир Иванович? – услышал он за спиной сочувственный голос рыжего и остановился в задумчивости.
VI. Что-то пригорело?
Спустя несколько дней в доме Печенкиных состоялся концерт московского оркестра, руководимого знаменитым дирижером, тем самым, который был изображен на конверте пластинки в доме Гели и по которому Владимир Иванович, входя, постучал пальцем, видимо, и имея в виду будущее культурное событие.
Концерты известных исполнителей и музыкальных коллективов проходили в доме Печенкиных регулярно под общим названием "Встречи у камина". Их вдохновителем и организатором была Галина Васильевна, она же приглашала зрителей и слушателей: новых придонцев, руководителей города, а также местных деятелей культуры. Концерты традиционно проходили в каминном зале дома Печенкиных, где для артистов устраивалась сцена, а гости сидели на расставленных полукругом стульях, диванах и в креслах. Перед началом обязательно зажигался большой, отделанный малахитом камин – даже летом.
Печенкины, как всегда, расположились в первом ряду, в центре: Владимир Иванович в огромном кресле и рядом на диване Галина Васильевна и Илья. Третьей на диване поместилась Дашенька Канищева – на этом настояла Галина Васильевна.
Дашенька Канищева смущалась – другие девушки смотрели на нее с завистью. Вообще, молодежи на концерте оказалось много, и что интересно, молодые люди были одеты так же, как и взрослые: юноши – в смокинги с бабочками, девушки – в вечерние платья. Илья на их фоне выглядел странно и даже вызывающе: на нем были красные кроссовки, желтые джинсы и зеленый свитер. К тому же он безостановочно жевал жевательную резинку.
Придонцы сидели прямо и неподвижно и во все глаза смотрели на живого знаменитого дирижера.
Знаменитый дирижер излучал неиссякаемую энергию, щедро одаривая всех белозубой улыбкой и веселым, с лукавинкой взглядом. Говорил он быстро, как говорят со сцены юмористы-конферансье, которым надо поскорей разогреть публику:
– У Моцарта, – был такой довольно известный композитор, – есть сочинение, в котором на первой странице написано: "Играть быстро", на второй: "Быстро, как только возможно", а на третьей: "Еще быстрее"... – Выдерживая паузу, знаменитый дирижер изобразил на лице предельное удивление.
– Как играть, товарищи?! – обратился он к публике.
Придонцы смутились, не зная, как правильно ответить.
– Хорошо, мы не станем сегодня исполнять Моцарта, – успокоил их знаменитый дирижер. – Есть другой, не менее, а, может быть, более известный вам композитор... Наш красный Моцарт... Исаак Осипович Дунаевский. Это был святой человек! В приватном письме своей жене он писал: "Это счастье, что мы живем в одно время с товарищем Сталиным". А нам, черт побери, не повезло! – Знаменитый дирижер замер, по-птичьи склонив голову набок и дожидаясь смеха. Придонцы робко засмеялись.
– Итак! Дунаевский! Увертюра к фильму "Пятнадцатилетний капитан"! воскликнул знаменитый дирижер, повернулся к оркестру и взмахнул позолоченной дирижерской палочкой.
И полилась знакомая с детства, оптимистичная, хотя и тревожащая душу мелодия. Слушатели сразу узнали ее, закивали, переглядываясь, заулыбались, благодарно глядя в егозливую спину знаменитого дирижера.
Покровительственно улыбаясь, Галина Васильевна окинула взглядом увлеченных музыкой гостей и скосила глаза на сына. Илья по-прежнему жевал... Но вдруг случилось неожиданное: музыканты отложили свои инструменты и продолжили исполнение увертюры с помощью собственных легких и губ:
Ту-у-ду-у-ду-ду-ду,
Ту-ду-ду-ду, ту-ду-ду-ду, ту-ду-ду,
Ту-ру-ру-ри-ру, ту-ру-ру-ри-ру...
В первый момент слушатели растерялись, оторопели, испугались даже, но скоро сообразили, что это шутка, музыкальная такая шутка, а местные деятели культуры, зная уже, что знаменитый дирижер любит подобные сюрпризы, даже стали улыбаться. И только когда Владимир Иванович захохотал – весело, свободно и радостно, – все засмеялись.
Одна Галина Васильевна не принимала участия в общем веселье. Что-то ей во всем этом не нравилось, что-то ее тревожило. Галина Васильевна повернула голову и встретилась взглядом с Дашенькой Канищевой. Девушка растерянно улыбалась. Ильи рядом с ней не было.
– А где Илюша? – спросила Галина Васильевна.
– Не знаю, – жалобно отозвалась Дашенька Канищева, которая во всем подражала Галине Васильевне, и ей тоже было не смешно.
А музыканты все поддавали жару! Знаменитый дирижер высоко подпрыгнул и стал выбивать ногами чечетку, отчего некоторые прямо зашлись в смехе, а иные дамы даже визжали от восторга.
Галина Васильевна страдальчески поморщилась, глубоко вздохнула и вдруг почувствовала какой-то странный, неприятный, невозможный здесь запах. Она стала принюхиваться и вновь столкнулась взглядом с Дашенькой Канищевой. У девушки раздувались ноздри.
– Ты чувствуешь? – обратилась к ней Галина Васильевна.
– Что-то пригорело? – испуганно спросила Дашенька Канищева.
Галина Васильевна отвернулась – что могло пригореть в ее гостиной?
Пахло жареным, определенно пахло жареным, точнее даже не пахло, а воняло, и не жареным, а горелым, воняло горелым мясом.
А знаменитый дирижер, продолжая веселить публику, пошел вприсядку, но смех однако стал стихать, потому что многие уже, особенно женщины, почуяли этот нехороший запах.
Знаменитый дирижер остановился, выпрямился и удивленно замер, хотя его музыканты еще продолжали дудеть и трендеть. Он смотрел вперед, за спины слушателей, туда, где потрескивали поленья в камине. На лице знаменитого дирижера выступили вдруг крупные капли пота. Он видел там что-то страшное, настолько страшное, что никто не решался повернуть голову и посмотреть туда же. Все смотрели на происходящее у камина, так сказать, отраженно – глядя на знаменитого дирижера. Казалось, он видит ад. Медленно подняв дрожащей рукой дирижерскую палочку и указывая туда, знаменитый дирижер вдруг закричал высоко, жалобно, из последних сил:
– Горит! Он горит, товарищи!
Все разом обернулись.
Илья стоял у камина и держал руку над огнем, над самым его пылающим пеклом. Удушающе воняло горелым мясом. Илья упал.
VII. В мавзолей, в мавзолей!
1
На большой двустворчатой белой двери под стеклянной табличкой с надписью "Хирург" был прикноплен глянцевый плакат, на котором голая сисястая блондинка недвусмысленно манила к себе, что подтверждала и отдельная, типографски исполненная надпись внизу: "Входите!" Никто, однако, не входил: Печенкин, Галина Васильевна, Прибыловский, седой – все в накинутых на плечи белых медицинских халатах. Равномерно и сильно Владимир Иванович бил кулаком в стену, так что дребезжало оконное стекло и вздрагивала плакатная блондинка. Прибыловский с кожаной папкой под мышкой стоял рядом и внимательно смотрел на шефа. Седой украдкой курил, выпуская дым за плечо. Галина Васильевна застыла, сцепив на груди руки и закусив нижнюю губу, вперившись горестным неподвижным взглядом в пыльное стекло окна.
– Я за границей больше недели находиться не могу – запить могу. Чистота эта – плюнуть некуда. А тут шесть лет. Шесть лет в чистоте этой, – потирая кулак, поделился Печенкин своими неожиданными размышлениями.
– Вот я и говорю: шесть лет – это срок! – горячо поддержал седой. Истосковался мальчонка вдали от дома.
– А я думаю, он там элементарно перезанимался. Я знакомился с их программой – огромные нагрузки, – высказался Прибыловский.
С этим были согласны и супруги Печенкины, и седой. Они закивали, готовые продолжить и развить данную мысль, но Галина Васильевна остановила.
– Не надо было этот оркестр приглашать, – неожиданно высказалась она, продолжая смотреть в окно.
– При чем тут оркестр? – не понял Владимир Иванович.
– При том! – нервно воскликнула Галина Васильевна. – При том, что нельзя так над классикой измываться! Взяли моду над классикой измываться... Дунаевский, между прочим, наша классика!
Хирург появился неожиданно – вывернулся из-за угла – в длинном сером халате, в матерчатых бесшумных бахилах, лицом и походкой здорово смахивающий на уличного хулигана. Все заволновались, задвигались, седой искал глазами, куда бы незаметно бросить горящую сигарету. Поравнявшись с ним, хирург ловко, не привлекая к этому внимания, выхватил "бычок" и, пряча его в кулаке, указал на дверь, на плакат, на надпись "Входите", проговорил укоризненно:
– Входите, что же вы не входите?
2
Он сел за стол, глубоко и с удовольствием затянулся, выпустил тонкой струйкой дым и решительно, строго обратился к Печенкину:
– Значит, так... Комплекты белья постельного – триста штук. Судна подкладные – пятьдесят штук. Телевизор, желательно цветной, – одна штука. Памперсы взрослые – сколько сможете...
Прибыловский торопливо записывал.
– Завтра будет, – ответил Печенкин.
– Завтра воскресенье, – напомнил Прибыловский.
– Завтра будет, – повторил Печенкин.
– Завтра будет, – повторил Прибыловский.
Докурив сигарету до фильтра, хирург обжег пальцы, поморщился и, глядя рассеянно на свою руку, продолжил:
– Ну, в общем, это... С рукой все в порядке. Но будет болеть. Шрам останется. Можете потом сделать пластику. Но это уже не у нас... В Австралии, я слышал, хорошо пластику делают...
Мужчины разом вздохнули, Галина Васильевна всхлипнула, но расчувствоваться хирург им не позволил.
– А что с ним дальше было? – неожиданно спросил он.
Все смотрели непонимающе.
– С кем? – спросил Печенкин.
Хирург пожал плечами.
– Ну с этим, Муцием Сцеволой...
Владимир Иванович растерянно улыбнулся:
– А он дальше не читал... Я остановил...Что там дальше было...
– А вы в мединституте разве латынь не учили? – поинтересовался седой.
– Да чего мы там учили... – отмахнулся хирург.
– Так мы Илью попросим, он переведет, что там дальше было! – нашелся Владимир Иванович.
– Не надо! – взволнованно остановила его Галина Васильевна.
– Вот я про то и говорю, что он дальше там делал, чтобы знать заранее, а то... – хирург неожиданно замолчал и смущенно поскреб макушку.
Прибыловский выхватил из кармана мобильный и стал набирать какой-то номер. Хирург скривился и закончил:
– А то он это... Он в мавзолей попросился...
– Кто? – это была Галина Васильевна.
– Сын ваш.
– В какой мавзолей? – а это был Владимир Иванович.
Хирург слабо улыбнулся:
– Ну в тот, наверно, который в Москве? Другого у нас пока нет...
– В Кремле, – подсказал седой.
– Не в Кремле, а рядом с Кремлем, на Красной площади, – уточнил Прибыловский.
– Я и говорю, – важно кивнул седой.
Печенкин взглянул на Прибыловского:
– Кто у нас в Кремле?
– В Кремле у нас Бусыгин, Черевичко, Кац, – доложил секретарь-референт.
Хирург засмеялся, махнул рукой, удивляясь такой непонятливости.
– Да не в Кремль он попросился, а в мавзолей!
– Кто у нас в мавзолее? – вновь обратился Печенкин к Прибыловскому.
– В мавзолее у нас Ленин, – доложил секретарь-референт.
Владимир Иванович знал, что в мавзолее – Ленин, но, судя по выражению лица, все равно ничего не понимал. Он так и сказал:
– Ничего не понимаю.
– Что же тут понимать, Володя! – теряя терпение, воскликнула Галина Васильевна. – Я была в мавзолее, ты был, все были...
– Я четыре раза был, – сообщил Прибыловский, продолжая набирать какой-то номер.
– А ты вспомни, куда мы первым делом стремились попасть, когда в Москву приезжали? В мавзолей! – все пыталась достучаться Галина Васильевна до своего обалдевшего мужа.
– А что там еще смотреть, в этой Москве? Только мавзолей, – успел вставить седой, пока Галина Васильевна переводила дыхание.
– А куда иностранцев везли? – продолжала она. – В мавзолей! А Илюша – он же практически иностранец! В мавзолей, в мавзолей!
Прибыловский поднял палец, призывая к тишине, и стал громко повторять то, что ему сообщалось по телефону:
– "Гай Муций Сцевола – легендарный герой борьбы римлян против этрусков (конец шестого – начало пятого века до новой эры). Пробравшись в стан врага, юноша хотел убить этрусского царя Порсену, но попал в плен. Желая доказать, что он не боится боли и смерти, Гай Муций сам опустил руку в огонь и, пока рука тлела, не издал ни единого звука". Все. – Прибыловский опустил руку и спрятал мобильный.
– А про мавзолей ничего? – с надеждой спросил хирург.
– Все, – повторил Прибыловский.
– В мавзолей! – сказала Галина Васильевна, глядя на мужа.
– Я в Москву не поеду, – буркнул, насупившись, Печенкин.
– Я поеду. – Галина Васильевна была настроена решительно.
Печенкин взглянул на Прибыловского и приказал:
– Звони Кацу.
3
В Москве, как и в Придонске, было прохладно, ветрено. Седой стоял на углу мавзолея и с любопытством провинциала глядел по сторонам. Рядом прохаживался хмурый полковник милиции в расстегнутой шинели и то и дело посматривал на свои наручные часы. Куранты на Спасской башне напоминали о себе боем, но, похоже, полковник им не доверял.
Галина Васильевна стояла на другом углу мавзолея и неподвижным взглядом смотрела в сторону храма Василия Блаженного. Ее глаза, лицо и даже то, как она стояла – выставив вперед ногу и сцепив за спиной руки, – все выражало чувство исполненного материнского долга.
На Красной площади было людно и весело. Прямо напротив мавзолея потешно маршировали клоуны. Наряжены и разрисованы они были забавно: как будто головы и руки были у них внизу, а ноги – вверху. Один как бы ногой бил в барабан, а другой приставил мундштук трубы как бы к заднице и выдувал односложные грубые звуки.
Седой смущенно улыбнулся, глянул на полковника и спросил:
– Цирк?
– Да тут каждый день цирк, – ответил полковник недовольно и еще раз посмотрел на свои часы.
4
За прозрачным хрусталем, подсвеченный мягким розовым светом, вытянувшись, спал вечным сном Ленин.
Илья стоял перед ним неподвижно и долго. В не-скольких метрах за его спиной терпеливо дожидались двое: пожилой сухощавый прапорщик в блестящих хромовых сапогах и большой розовощекий доктор с пышной шевелюрой.
Глянув на висящую на перевязи забинтованную руку Ильи, прапорщик спросил доктора свистящим шепотом:
– А чего у него с рукой?
– Бандитская пуля, – пошутил доктор, но прапорщик, кажется, не понял, что это шутка.
– А ведь все равно поехал, – прошептал он с уважением.
– За те деньги, что его мамаша отвалила, мы б ему на дом привезли, – снова пошутил доктор.
Прапорщик не успел понять, шутка это или нет, как вдруг неожиданно, отчетливо и громко Илья произнес странное, загадочное слово:
– Нок!
Прапорщик и доктор даже вздрогнули от неожиданности и удивленно переглянулись. Илья был по-прежнему неподвижен. Кажется, то слово вырвалось у него само по себе, возможно, он его даже не услышал.
