Текст книги "Последний коммунист"
Автор книги: Валерий Залотуха
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 11 страниц)
– Je suis кetranger. Je suis Fracais. Je suis le correspondent du magazin "L`Express". Je m'appele Patric Lessage... Je'ai arrivкe pour ecrire l'article sur les reformes economiques et politiques en Russie**.
И вновь в спину больно ткнулось острое железо. Невидимые ветки невидимых деревьев хлестали по лицу. Илья не терял надежду.
– Ich bin auslander***, – громко заговорил он еще на одном языке, но омоновец где-то за спиной громко скомандовал:
– Стоп.
Илья остановился. Сзади щелкнул затвор винтовки.
И тогда Илья закричал, заорал – всем – то, что сам только сегодня узнал, ту коротенькую, состоящую всего из двух слов благую весть.
– Он есть!!! – закричал Илья, но страшный, чудовищной силы пинок кованым армейским ботинком смешал слова и буквы, так что получилось:
– Не-е-е-есть!!!
Наверняка многие в округе слышали крик, но наверняка также никто ничего не понял, в нем не было смысла, интонация победила смысл, интонация ужаса и боли.
Несколько метров Илья пролетел по воздуху, как прыгун в длину, перебирая при этом ногами, шлепнулся на четвереньки, пробежал так по инерции немного, вскочил на ноги и, скуля, держась обеими руками за ушибленную задницу, скрылся в темноте.
Где-то в стороне, в невидимых сараях глухо закукарекали петухи.
5
– Стой-ка! – обрадовано закричал Владимир Иванович, увидев из машины свет в угловом окне панельной пятиэтажки. Перемахивая через две ступеньки, он быстро поднялся наверх, хотя это было и непросто: из груди выскакивало сердце, а с ног сваливались великоватые генеральские ботинки.
Перед фанерной дверью Печенкин остановился, переводя дух и прислушиваясь.
Оттуда доносились гитарные переборы. Дверь была незаперта. Владимир Иванович легонько толкнул ее и вошел.
Все было как всегда: Геля полулежала на тахте и, внимательно вслушиваясь в мелодию, наигрывала на гитаре. Печенкин улыбнулся и присел на табурет, отдыхая. На низком треногом столике рядом с тахтой стояла бутылка водки, рюмка, соленый огурец, колбаса, хлеб.
Все было как всегда: те же выцветшие бриджи и старая, завязанная узлом на животе ковбойка.
– А, Печенкин, – поприветствовала Геля гостя, на мгновение оторвав взгляд от гитары.
– Улетаю, – сообщил Владимир Иванович.
Геля кивнула, не поднимая глаз, принимая услышанное к сведению.
– Далеко, – добавил Печенкин.
Геля снова кивнула.
– И надолго, – закончил он.
Геля вздохнула, отложила гитару в сторону, налила в рюмку водки.
По лицу Печенкина пробежала судорога страдания.
– Плохо выглядишь, – заметила Геля. – Ты не заболел?
– Нет, – ответил он, глядя на ботинки генерала.
– А нос почему красный?
– Простудился.
– А говоришь, нет, – укорила она и, подняв рюмку, проговорила жизнерадостно: – Как говорят евреи, лэ хаим – за жизнь!
Лихо опрокинув в себя рюмку, Геля весело захрустела огурцом.
– Слушай, какое сегодня число? – живо поинтересовался Владимир Иванович.
– Число? – Геля задумалась и повторила задумчиво: – Чис-ло... – схватила гитару и стала торопливо подбирать мелодию, видимо, это слово – "число" затронуло ее ассоциативный ряд. Кажется, мелодия, наконец, сложилась...
– А где Володька? – испуганно спросил Печенкин. Только сейчас до него дошло, что Геля не беременна, совсем, ни капельки не беременна.
Она подняла на него радостные светящиеся глаза и сообщила:
– А я новую песню сочинила. Называется "Маленький человек ушел".
Владимир Иванович поднялся и отвернулся к окну. Страшное, составленное из красных букв слово висело над Придонском: ПЕЧЕНКИ.
Она не предложила спеть свою новую песню, а он не попросил – ушел неслышно.
XXXIII. Все в порядке! Это я так...
1
Какая-то бесконечная была ночь, никак она почему-то не кончалась...
Печенкин торопливо выбрался из "Волги" и вбежал в домик охраны. Голая дебелая баба метнулась, скрываясь в смежной комнате. Навстречу, застегивая на ходу штаны, выскочил охранник. У него была опухшая от пьянства рожа – видно, пока хозяин гулял, слуги тоже даром времени не теряли.
– Где Илья? – сердито спросил Печенкин.
– Илья? – спросил охранник.
Владимир Иванович плюнул в сердцах и заторопился на территорию усадьбы. Она была безжизненной и темной.
Какой-то человек, маленький, жалкий, припадая на обе ноги, бежал вдалеке.
– Илья! – крикнул Владимир Иванович.
Это был Илья.
Печенкин обрадованно улыбнулся и, вскинув руку, изображая викторию, а по-нашему козу, закричал:
– Летим, Илюха!
Илья остановился, посмотрел на отца и побежал дальше – тяжело, медленно, припадая на обе ноги. Он бежал в сторону "Октября".
2
Владимир Иванович вошел в темное фойе, нашарил на стене ряд выключателей, стал щелкать ими, но свет почему-то не зажигался. Замерев и прислушавшись, он услышал скрип и стук фанерного сиденья в зале.
На улице было темно, в фойе – темней, чем на улице, а в зале была абсолютная, беспросветная темнота.
– Илья, – позвал Печенкин, – ты здесь?
Сын не отозвался.
Владимир Иванович прощально глянул в сереющее пространство фойе – словно глотнул воздух перед тем, как глубоко нырнуть, – и стал погружаться в темноту зала, выставив перед собой, как слепец, руки и осторожно передвигая ноги. Он добрался до бокового кресла без приключений, опустился в громко скрипнувшее сиденье и облегченно вздохнул.
– Ну что, Наиль, заводи свою шарманку! Знаешь, что нам на дорожку поставь? "Бродягу"! – Печенкин прокричал это, явно шутя, зная, что никакого Наиля в проекторской нет. Да он сейчас и не нужен был.
А-ба-ра-я,
Бродяга я,
Никто нигде не ждет меня,
А-ба-ра-я!
пропел Владимир Иванович и продолжил, прислушался, может, надеясь, что Илья подхватит. Илья, однако, не подхватил.
– Экспорт-импорт! Это вещи отсюда туда, а оттуда сюда! – задорно выкрикнул Печенкин и озадаченно послушал в ответ тишину.
– Сын честного человека всегда честен, а сын вора обязательно вор, – теряя надежду, сам особенно не веря в эти слова, проговорил Владимир Иванович и помолчал, размышляя.
– Не нравится? Я знаю, тебе другое нравится... А я и другое могу, пожалуйста! Как там...
Камень на камень,
Кирпич на кирпич,
Умер наш Ленин
Владимир Ильич.
Нет, он не умер,
Он вечно живой...
Будет он... вечно
Стоять над тобой!
Но даже и на это Илья не откликнулся.
И тогда Владимир Иванович закричал – нервно, истерично почти, не выдерживая больше пытки темнотой.
– Свет, сапожники!
И в то же мгновение на фоне едва различимого прямоугольника экрана беззвучно пробежал человек.
– Ну, Илья! – обиженно воскликнул Владимир Иванович, вскочил, рванулся вперед, забыв о месте своего нахождения, ударился о спинку переднего кресла, перекувырнулся и с грохотом повалился на пол.
3
На чердаке было светлей. Илья лежал на своей кровати, укрывшись с головой чем-то красным, – спрятался, затаился. Владимир Иванович улыбнулся, подошел к арочному окну, посмотрел вниз. С прибытием хозяина имение на глазах оживало: зажигался свет в окнах особняка, бегала, суетилась прислуга, из ворот гаража выезжал "мерседес". Печенкин нашарил рукой шпингалет, распахнул створку окна, пронзительно свистнул и закричал:
– Эй! "Роллс-ройса" запрягайте! На нем поедем!
Те завертели головами, заметили хозяина, заспорили между собой и стали загонять "мерседес" обратно в гараж.
Печенкин с хрустом расправил плечи. Силы возвращались к Печенкину.
– А ты знаешь, какой мне сон сегодня приснился? – воскликнул он, вспомнив неожиданно. – Как будто летим мы с тобой на нашем "фальконе"... Летим, значит, а потом я Фрицу говорю: "Дай Илье порулить немножко". Ты представляешь? Владимир Иванович смущенно засмеялся и прибавил, посерьезнев: – Ну, он, конечно, не дал... немец...
Илья молчал там, не шевелился.
Владимир Иванович вздохнул:
– Пощиплют они меня без меня, обкусают, обгрызут... Букву "нэ" уже схавали, хоть бы "пэ" осталась, когда вернемся... Мироеды московские... Ну и черт с ними! Мы с тобой вернемся, хоть с нуля начнем, а все равно их в соответствующее положение поставим. Да мы их всех... в замазку сомнем, щели в окнах будем промазывать, чтоб не дуло!
И на это Илья не отозвался.
Владимир Иванович понимающе усмехнулся, подошел, присел на край кровати.
– И насчет этого ты не расстраивайся, – осторожно заговорил он. – Чему бывать, того не миновать... Седьмое чудо света, тоже мне! Или восьмое? "Рюмка" – правильно ее народ прозвал! Русский народ – он на язык меткий. Рюмка – она рюмка и есть. Хрусталь для того, чтобы пить из него! А не молиться... Так что, не ты виноват, а я! Ну ничего, я вину свою искуплю. Вернемся, я на том самом месте настоящий храм поставлю! Каменный! Цемент – на яичном желтке. На века, как раньше строили! Не золотое, а простое... "Ко-ко-ко... Снесу я вам яичко не золотое, а простое". Я все думал, про что сказка, любил ты ее слушать, когда маленький был, до пяти раз, бывало, тебе читал, все еще и еще, а я читал и не понимал и потом никак понять не мог: чем же простое лучше золотого? Не мог понять, про что она... Или про кого... Теперь понял – про меня. – Печенкин смущенно улыбнулся. – Ко-ко-ко... Снесу я вам яичко, не золотое, а простое... И не содрогнется... Не содрогнется! Не такое видела... Ну, вставай, сынок, вставай.
Владимир Иванович поднялся, глянул по сторонам, посмотрел на кровать, улыбнулся и хлопнул сына по плечу... Ильи там не было... Были одеяло и подушка, уложенные в форме человеческого тела, укрытые дедушкиным шелковым флагом. Владимир Иванович наклонился. Поблескивали золотом серп и молот. Печенкин смотрел перед собой внимательно и тупо, как бык при виде красной тряпки, наливаясь кровью и яростью.
– Россия... Революция... Революция... Россия, – зашептал Владимир Иванович, пытаясь себя удержать, но это не удавалось, он уже не справлялся с собой. – Россия! Революция! – закричал он, словно жалуясь на свою страшную, невыносимую смертельную боль, сунул руку под пиджак, выковырнул из-под него "беретту" и всадил в алый шелк флага и золото серпа и молота сплошную длинную очередь, дырявя ткань замысловатым абстрактным узором, наполняя окружающее пространство сизым дымом, пылью и вонью горелой ваты. И тут же сделалось темно, и Печенкин инстинктивно обхватил руками голову и испуганно присел... Голуби – их много здесь оказалось, – громко хлопая крыльями, ошалело метались в замкнутом пространстве чердака, пока не наткнулись на открытое окно... Сразу все стихло. Владимир Иванович подбежал к окну удостовериться, точно ли это были голуби, но их уже и след простыл...
Внизу бежали к "Октябрю" люди, и первым – рыжий с черной автоматической винтовкой. Владимир Иванович успокаивающе поднял руку и крикнул:
– Все в порядке! Это я так.
Люди остановились, глядя вопросительно, ожидая приказаний.
– Слышишь, Женьк, ты там Илью нигде не видел? – озабоченно спросил Печенкин.
Рыжий мотнул отрицательно головой и задал тот же вопрос стоящим рядом. Они тоже не видели Илью.
– Ну, ладно, – махнул рукой Владимир Иванович, повернулся и глянул на кровать.
Флаг сполз...
Флаг сполз почти до самого пола...
Флаг сполз почти до самого пола, осталась только узкая полоска...
Печенкин обернулся, испуганно посмотрел в окно. Люди уходили, разговаривая меж собой...
Флаг сполз почти до самого пола, оставалась только узкая полоска, и чтобы увидеть, что там, надо было сильно наклониться...
Это было просто – наклониться, так просто, что Печенкину даже смешно стало от такой простоты, и он хохотнул и стал наклоняться, сначала быстро, потом медленно, и остановился на полпути...
Флаг сполз почти до самого пола, оставалась только узкая полоска, и чтобы увидеть, что там, надо было опуститься на колени. Это было еще проще, чем наклониться, опуститься на колени, но колени почему-то не гнулись. И Владимир Иванович понял, что никогда в жизни не сможет заглянуть под кровать.
Силы оставили Печенкина, окончательно оставили, и, чтобы не рухнуть здесь же, он успел сделать пару шагов и упал на кровать. Железная сетка страшно заскрипела под ним, загудела ржавыми волнами и долго успокаивалась. Потом все стихло.
Владимир Иванович попытался улыбнуться, но это ему не удалось. Хотел что-то сказать, но тоже не получилось. И тогда он опустил руку, как это иногда делают, когда едут в поезде в одном купе двое: один на верхней полке, другой на нижней, и тот, кто лежит на верхней, опускает руку, а тот, кто лежит на нижней, своей рукой дотрагивается до нее.
Никто не дотронулся.
Владимир Иванович вспомнил вдруг мучивший его все последнее время вопрос, спросил:
– Какое сегодня число, не знаешь? – И, не дожидаясь ответа, подытожил: Никто не знает... Но вот что интересно! – воскликнул он. – Раньше думалось: будут людям хорошо платить, будут хорошо работать... Ни фига!
Никто эту мысль не оспорил и никто не поддержал.
– Мы не белые, мы не красные, мы придонские! – выкрикнул Печенкин, подгибая под себя ноги и втягивая голову в плечи, а руки его при этом тянули на себя алый стяг.
– Работать... это... дело... мешает... – проговорил он, с трудом выдавливая из себя последние слова, с головой заворачиваясь в красное, прячась там от всех, окукливаясь.
За окном серело – то ли утро было, то ли вечер...
То ли весна стояла, то ли осень...
То ли жизнь, то ли уже не жизнь.
