Текст книги "Понурый Балтия-джаз"

Автор книги: Валериан Скворцов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 24 страниц)

В фойе гостиниц я невольно примерял жизнь папы, свою и мамы на остальных людей. И эти остальные казались мне такими же навечно бездомными.

Чико Тургенев не мог жить вне этого бездомного стиля. Он рассылал свитских в дорогие гостиницы и рестораны за едой. Пижонство и глупость. Дутый имидж блатных в роскошных местах, словно нарушенная светомаскировка в затемненном городе...

И тут я услышал за спиной:

– Встань, легавая сука, улыбайся, и мы выходим в подвальный гараж. Пикнешь – замочу. Радио есть?

– У меня нет радио, – ответил я.

Портье, взглянув в мою сторону и отвернувшись, набирал номер на переносном телефоне.

Поднявшись из кресла, я полуобернулся. Этот четвертый, славянского обличья, появившийся сейчас, кажется, из туалета, сопровождал Чико к музею в день репетиции великого похищения. Его редкие волосы были влажными. Умылся в чистом месте.

Лезвие, пропоровшее доху, свитер и сорочку, он держал у моей печени. Кхмерам-добровольцам, служившими в Индокитае гидами при разведгруппах, за печень, вырезанную у пленного, раненого или мертвого, платили в два раза больше, чем за пару ушей. Иногда печень приносили надкушенной. Отъеденный кусок сулил будущие победы...

Не дождется меня Дечибал Прока, подумал я. И прикинул: Гаргантюа Пантагрюэлевич опять продал.

От всех четверых разило несвежим бельем. Юрист и моряк Вайсиддинов шел впереди, двое славян с пакетами прижимались по бокам. Замыкал конвой физик и моряк Махмадов. Устраивать свалку бессмысленно. Даже если сумею выстоять против четверых минуту-другую, затем загремлю в полицию, а это – всему конец.

Последнее, что я увидел в холле, перед тем как меня потащили вниз по устланной ковром лестнице с блестящими перилами, был официант в эполетах, возвращавший подшивку "Матэн" на место.

– Сейчас резать будем, сволочь, – сказал Вайсиддинов, впихивая меня в "Мерседес", в который, забежав с другой стороны, садился за руль Махмадов. Славяне укладывали пакеты в багажник. Сильно хлопнув его крышкой, они уселись по обеим сторонам от меня.

С места взяли резко. Притормозив у шлагбаума на выезде из подземного паркинга, физик сунул комок крон охраннику в будке и, аккуратно вписавшись в поток машин на магистрали, выехал в сторону Пярнуского шоссе.

Боковым зрением я увидел вдали "БМВ", перед капотом под закатным солнышком прохаживался Прока.

– Сейчас будем тебя резать, сволочь, – повторил, полуобернувшись с переднего сиденья, Вайсиддинов – видимо, старший в этом, говоря военным языком, ОРД, то есть отдельном разведывательном дозоре.

Странно, они не стали меня обыскивать. Ге-Пе ничего не сказал им про свой пистолет?

Нож вошел поглубже. Кровь и без того обжигала мне бедро и задницу.

– Где твоя явка? – спросил славянин справа. Он чем-то колющим поддел мой подбородок. Я скосил глаза. О господи! Литое жало стальной стрелы в штурмовом арбалете с натянутой тетивой. Палец с черной каймой под ногтем на спусковом крючке. Предохранитель не поставлен. Случайный ухаб, и металлический стержень пробьет мой череп насквозь!

Странно, но все ещё не обыскивали. И руки оставили свободными. Я держал их на коленях. Поднял левую и показал пальцем, что в таком положении не в состоянии говорить. Жало стрелы медленно отошло и уперлось в сонную артерию.

– Моя явка недалеко, – сказал я. – Адрес я не помню, но показать дорогу могу. Не убивайте меня. Я все расскажу. Задавайте вопросы. Пожалуйста, не убивайте меня! Если нужно кого-то вызвать на явку по телефону, я сделаю. Только не убивайте! Я дам вам денег! За меня могут заплатить...

Ответил старший:

– Сиди смирно. Говори, куда ехать. Говори просто – прямо, направо, налево, а другое не говори... Сиди смирно. Пока резать не станем. Жить, значит, желаешь? Все желают!

Я припомнил широкую выщерблину в асфальте на выезде со двора школы, где Тармо снимал студию. "Мерседес" неминуемо качнется.

Арбалетчик чаще смотрел не на меня, а вперед, на дорогу, и крутил головой по сторонам. Напор лезвия с другого бока не усиливался, я смог бы вытерпеть и худшее.

Они нервничали. Я чувствовал. Инструкций, как действовать в данном непредвиденном случае, Чико им не давал. Предупреждение о моем появлении они, скорее всего, получили от Ге-Пе опосредованно и неожиданно для себя. Толстяк позвонил в "Палас" и дал наводку портье в сюртуке и цилиндре. Портье ждал меня, иначе, принимая во внимание мою одежку, остановил бы и принялся бы расспрашивать, к кому да зачем. Он впустил меня, потому что я шел в ловушку. А я, идиот, не насторожился, что меня ничего не спросили в дверях в таком подходящем к роскошному месту наряде... Когда тургеневская четверка брала меня, портье упорно не смотрел в мою сторону.

Я понимал, что замочить меня сразу они не решатся, предполагая, что контрольное время моего выхода на связь со своими наступит раньше, чем они поспеют вернуться на базу. Мое молчание вызовет тревогу, и перехваты немедленно развернутся по городу. Или того хуже – если я пришел не один, то они дотащат хвост до своего логова, к Чико, который скрывает там заложника. Я поступил бы на их месте так же – заставил бы выдать явку, добрался бы до нее, устроил там засаду, захватил моих помощников и вытянул бы из них информацию о том, какими силами и по какому периметру меня обложили. Принимая во внимание, что Чико Тургенев оказался в глухой изоляции, информация эта теперь для них жизненная.

– Говори, сколько там человек?

– Обычно один дежурный, – сказал я. И подумал: бедный Тармо, бедные его модели, бедное его искусство и бедный я.

Они успокаивались. Толстый предупредил их верно: я приеду в "Палас" скорее всего один, чтобы зацепиться за них, и мне нужен только Чико.

Когда "мерс", въехав в ухаб, наклонился влево, я вдавился в спинку сиденья и двинул локтями сидевших по бокам орлов. Стрела содрала кожу с моего кадыка и срезала кончик носа старшего справа. Его нож вошел в мою ляжку. Распашной же удар ребрами ладоней оба перехватили играючи. Реакция у них оказалась кошачья.

Машина имела затемненные стекла. Мимо проходили люди, но они ничего не могли видеть, и поэтому поработали надо мной основательно. Встав на колени на сиденье, перегнувшись через спинку, помогал и сам начальник Вайсиддинов. Спустя две минуты, когда меня выволакивали у входа в подвал Тармо, мое лицо, полагаю, походило на сырую отбивную. Я не видел левым глазом. Правая штанина пропиталась кровью. Грудь заливало из ссадины на горле. Возможно, мне сломали левую ключицу и пару ребер. Я едва мог дышать, грудь кололо.

– Подавай сигнал, сука, давай входи, – сказал Вайсиддинов. Он ещё не отдышался.

Со мной остались двое. Он и славянин. Сидевший за рулем Махмадов и другой европеоид уехали на "мерсе" за угол соседнего дома. Или прямиком к Чико за указаниями.

Сдержав стон от боли в груди и пальцах, присев на корточки, почти повиснув на руках конвоиров, я нашарил ключ под ковриком у двери. Слава богу, внутри, значит, никого.

Они вздрогнули, когда сотни висевших на бельевых веревках лент разом взвились под сквозняком из открытой двери. Я получил удар ногой сзади. Сознание покидало меня. Превозмогая слабость и боль, я подполз к стене и сел, упершись спиной. В глазах стояла муть. Мне кажется, я вырубался несколько раз. Кровь из ссадины на горле унималась. Но ляжка горела, будто её обдирали наждаком, вельветовая штанина багровела и набухала густеющим месивом.

– Еще полчаса жду, потом буду совсем убивать, очень больно буду убивать, – услышал я Вайсиддинова. – Не хочешь? Не любишь?

Чего они медлят? Это я подумал не про кавказца и его подельщика.

Пришлось пальцами разжимать распухшие веки правого глаза. Левый я боялся трогать. Старший сидел верхом на компьютерном стуле. Арбалет прислонен к ножке. Второго, славянина, я не видел. Наверное, караулил снаружи, чтобы захлопнуть мышеловку, если кто-то явится в студию. А водитель со своим напарником определенно укатили на "мерсе" за инструкциями к Тургеневу. Телефоном или рацией они не воспользуются до решающего прорыва через границу. Может сработать либо телефонный, либо радиоперехват и в полиции безопасности, и в представительстве "Балтпродинвеста".

Неужели опоздают? – подумал я опять не про кавказцев.

Вайсиддинов поднял арбалет. От стального жала до моего лба два метра. Большой палец с каемкой грязи под ногтем сбросил предохранитель. Указательный лег на спуск. А я не мог пошевелить рукой, хотя "ЗИГ-Зауэр" за брючным ремнем упирался рукоятью в спину. Всюду была одна боль...

Я подумал, что через секунду-другую вернусь в узкий склеп, сложенный из плотно составленных тяжелых плит. Таким я увидел мир иной в лаосском госпитале на берегу Меконга, после того как, зависнув в прыжке через окоп, получил штыковой тычок в пах. Я вспомнил, какая скука накатила среди серых плит, даже подумал, что и в туалет-то не нужно идти, раз мертвец...

Грянул выстрел. Почему я услышал? Разве арбалет не бесшумен?

В том, что касается материального обеспечения семьи, я старался во всем следовать примеру отца. Банковские счета с неприкосновенными суммами для мамы и Наташи, каждой отдельно, существовали на случай моего "выпадения в осадок" уже несколько лет. Но вспоминать об этих счетах, оказывается, время ещё не пришло. Здоровье мое вытягивало многое, и превращаться в обузу для своих пока ещё не предстояло...

Это подтвердил врач "Балтпродинвеста", человек с ухватками военного хирурга. В глубине лавки Тоодо Велле часы пробили одиннадцать вечера, когда он завершил обработку моих телес. Переломов, слава богу, не оказалось, только множество сильных ушибов. Рана в бедре, однако, требовала серьезного лечения. Без госпитализации "тубиб" ни за что не ручался. Пугал гангреной. Однако, скорее всего, паниковал. Без нужды шмыгал носом и неуверенно перебирал инструменты в сумке с крестом...

– Два дня не вставать во всяком случае, – сказал он Шлайну, бегавшему по просторной, в три окна, спальне над лавкой Велле. – Еще лучше, если есть возможность, лечь в госпиталь. Нужны рентгеновские снимки. На ощупь стопроцентной уверенности нет... Пациент настаивает, чтобы я зашил рану на бедре немедленно и так, чтобы он мог ходить. Мне не до объяснений, почему этого нельзя делать! Предписываю лежать! Рану зашью завтра!

Пришел Скелет Велле. Стоял с левой стороны, и видеть его я не мог, глаз заплыл окончательно, я только слышал скрипучий голос.

– Товарищ Шлайн, – сообщил он, – звонят господину Шемякину. Что ответить?

– Дайте мне телефон, Тоодо, – сказал я. – Пожалуйста.

Прошло полминуты, наверное, прежде чем в ладонь легла переносная трубка. Видимо, потребовалось разрешение Ефима.

– Это я, – заскрипел в ухо голос Ге-Пе. – Господин Шемякин, известий от вас никаких, и Прока с машиной не вернулся. Сейчас полночь. Состоялся контакт, который я вам устроил?

– Откуда у тебя номер этого телефона, твое превосходительство?

– Задайте этот вопрос господину Дубровину. Такой ответ удовлетворяет?

– Все, что от тебя, гнида продажная, как и встреча, устроенная мне в "Паласе", удовлетворяет всегда и наилучшим образом... Слушай, жирное отродье! Я потерял контакт с людьми Чико. Я многое, наверное, очень многое забуду, если ты поможешь восстановить его.

Ге-Пе сопел в трубку.

– Ты расстроен? – спросил я. – Чем?

– Тем, что они тебя не достали, бессмертный, – сказал Ге-Пе и разъединился.

Ефим бегал вдоль занавешенных окон. На красноватых шторах, как чернила сквозь промокашку, проступали синеватые пятна рекламы булочной. Я был благодарен Шлайну за то, что он не терзает меня расспросами и не упрекает за бездарно упущенную нить, которая привела бы нас в логово Тургенева, где, наверное, уже не ждал помощи генерал Бахметьев.

– Ефим, – позвал я его.

Шаги приостановились. Голос его прозвучал надо мной:

– Помолчи. Чего говорить? Береги силы. Тебе выздоравливать нужно.

Я разлепил пальцами левый глаз. Он видел, слава богу.

На Шлайна было страшно смотреть. Осунувшееся, заросшее черной щетиной от висков до воротника сорочки лицо, морщины на лбу, подглазные мешки, подпирающие оправу очков. Уши за вдавленными висками казались особенно огромными. Он выглядел евреем с фотоснимка из концлагеря. Он понимал, что потерпел разгром. По моей милости. В самом-то деле, о чем ещё говорить?

– Пусть опять принесут телефон, – попросил я его.

– Не нужно приносить. Вот он...

Я набрал номер телефона гостиницы "Каякас" и попросил соединить с комнатой двадцать два. Пять звонков – без ответа, восемь – без ответа. Если Дитер вышел из номера или вообще из гостиницы, оператор сказал бы. Девятый. Десятый.

Он ответил по-немецки:

– Битте!

– Это Бэзил, Дитер, – сказал я по-французски. – Как дела?

– Как ты? В порядке?

– Есть новости для меня?

– Плохие. Блокирующее наблюдение со стороны открытой Балтики снято. Мой хозяин говорит, что проблема на данном этапе стала исключительно русской. Меня отзывают. Здесь я не нужен. Сожалею...

Вот почему нахамил Ге-Пе! Море открылось. Окно в Европу.

– Все в порядке, – сказал я. – Тогда счастливого пути?

– Старина, – сказал Дитер. – Как насчет поработать со мной в Лейпциге частным образом? С твоим русским языком...

Меня все любили и окружали заботой. Дитер, Ефим... Какая же, должно быть, я жалкая, обгадившаяся со всех сторон сволочь!

– Ладно, не беспокойся, – сказал я вежливо. – Я обвыкся со здешним хулиганьем, не стоит меня жалеть. Это мой выбор... Давай, поберегись там!

– И ты, – сказал он.

Прижав кнопку отбоя, я сказал Ефиму:

– Наблюдение со стороны открытой Балтики снято.

– Я понял, – откликнулся он спокойно. – Это уже не имеет значения. Обмен состоится по плану через двадцать восемь часов. Послезавтра... Завтра в полдень Дубровин и москвичи встречаются с представителями "Экзобанка" в их конторе. Проговорят детали, совершат сдачу и приемку депозита наличными. Цирк тушит огни.

– А почему не завтра и обмен тоже?

– Говорят, катера следует приготовить... Да тебе-то теперь что?

Я осторожно повернулся на бок. Ребра болели, ключица ныла, но терпимо. Саднила, и сильно, рана в бедре. Кость, однако, в полном порядке, "тубиб" засвидетельствовал. В общем, случалось и хуже.

– Ты будешь на встрече с представителями "Экзобанка"? – спросил я.

Ефим усмехнулся. Поддел очки у переносицы пальцем. Я приметил, что под пиджаком у него нет манжет, хотя галстук и сорочка имелись. Он одел рубашку с короткими рукавами, свежие сорочки с длинными рукавами кончились. Может, стрельнул тенниску у Тоодо Велле. Командировка и у Ефима затягивалась.

– Как Дубровин распорядится. Пока приглашение не поступало. Он, московские ребята и кое-кто из представительства "Балтпродинвеста" заперлись на весь вечер. Вячеслав Вячеславович из полиции безопасности переведен в представительство, сидит в отдельной комнате под надзором местного агента. Говорят, сей агент – из финансовой полиции. С чего бы это?

– Все вернулось на круги своя, – ответил я. – Нас опять нет. Как в начале.

– Ладно, – сказал Ефим. – Пожалуй, до завтра. Поспи... Тебя этот... Дечибал Прока хотел видеть.

– Он, что же, внизу?

– Герой. Влетел в подвал и уложил кавказца из парабеллума. Кажется, финского... Арбалетная стрела прошла в миллиметре от твоей головы.

– В полумиллиметре, – сказал я. – Зацепила мочку уха... Все время попадают в ухо. К чему бы это? Пожалуйста, позови его!

Проку оторвали от ужина. Он облизывал лоснившиеся губы. Куртка-пилот только накинута на плечи, стоял без ботинок, в грубых носках и ковровых шлепанцах.

– Василий Николаевич, очнулись?

– Говорят, ты мне жизнь спас.

– Не я...

– А кто?

– Стою и стою у "Паласа", как договаривались, жду. Подлетает на "девятке" хмырек с бакенбардами, который мелкий, и говорит, мол, езжай за мной. Сейчас, думаю... Только твоего приглашения и ждал! Пошел заглянул в холл "Паласа", вас нет. Тогда в кильватер за "девяткой". Вот и все... Второй с бакенбардиками дежурил у дверей в подвал с этими фотопленками. Спрашивает: пушка у тебя есть? Я не знал, что ответить. Он усмехнулся и говорит: караульного с этой стороны, светленького, я пристроил отдохнуть от тяжелой жизни, дверь в подвал открыта, тыл твой в безопасности, иди и замочи бандита. И тут же уехали, ждать не стали. Сказали, что у них в багажнике уже один жмурик есть... Ну, я вошел, вот и все.

– А труп, который ты сделал, в подвале?

– А куда его оттуда было убирать? По-быстрому отнес вас в машину. Вы сказали, чтобы вез сюда. Я и привез. Господин Шлайн потом велел отогнать машину из переулка, я сделал, а девушка Марика покормила меня. Труп... да, остался в подвале. А что, следовало убрать?

– Не боишься работать дальше со мной?

– Чего уж... Я же напрашивался. Теперь кровью повязан.

– В первый раз?

Прока посмотрел в сторону.

– Ладно, – сказал я. – Не будем. Проехали. Только заплатить я много не смогу. Я не Толстый Рэй.

– Да ладно вам... Я бы и так оторвался от Толстого... Ефим Павлович, когда узнал, что я бывший офицер, просил после вашего отъезда отсюда переговорить с ним...

Переносная трубка телефона лежала рядом, на постели. Шлайн оставил специально? С жучком?

– Ефим Павлович просил доносить обо мне?

– Наверное, собирался. Мне показалось, что так. Потом попросит, сказал Прока спокойно.

Я набрал номер Марины и протянул трубку Проке.

– Если ответит мужчина, попроси мадам.

– Женщина, – сообщил Прока.

– Я догадалась, что это твой звонок, – сказала она.

Я попытался представить её в чем-нибудь домашнем. Пеньюар, который просвечивает, и наша дочь, рыжая в нее, скоро заснет. И под кожей дочери, скользкой и прохладной, как у её матери, словно мрамор, течет кровь как моя. А Мурка и котятки трутся о мои домашние туфли. Я бы завел такие, как у синдийского Йоозеппа Лагны, вроде шерстяных чулок с кожаными подошвами.

– Спасибо за подоспевших ребят, – сказал я Марине. – Я видел, как они напрягались на "девятке" следом за "БМВ", когда Прока вез меня из Пярну до "Паласа". Я знал, что они видели мой захват и поддержат... Мне совестно, загубил и явку, и Тармо.

– Ты многое ухитрился за эти дни загубить, – сказала она. – А про явку и Тармо забудь. Их нет. Там ничего больше нет. Один кавказский труп...

– До связи, – сказал я Марине.

"Раймон Вэйл" показывали полночь. Минуло три часа.

Дечибалу Проке досталась тяжелая работа. Сшивать по живому рану на посиневшей ляжке, приклеивать скотчем тампон и марлю. Я жевал угол подушки. Воспаленные кромки раны приходилось захватывать иголкой подальше, иначе плоть моя рвалась, и нитка уходила в воздух. Шов получился в четыре сантиметра. С запасом. Для пробы мы прошлись на пару по спальне. Прока обнимал меня за талию и подпирал плечом. Перемещение удавалось.

Затем мы провели инвентаризацию. Имелись в наличии: машина "БМВ", сотовый телефон, шесть тысяч эстонских крон, отобранный у Ге-Пе "ЗИГ-Зауэр пе-двести-тридцать" с полной обоймой, пистолет "Лахти-35" с четырьмя патронами у Проки, а также его комната в коммуналке в районе Иманта. Комнату он посетил на нашем пути в студию Тармо. Я ждал в "БМВ".

Когда Прока вернулся, инвентарный список пополнился морским биноклем ночного видения. Я получил морской офицерский темно-синий плащ с меховой подбивкой, шерстяные шаровары со стегаными наколенниками, фланелевую толстую рубашку и вязаный жилет. Свалявшуюся доху, грязную и замызганную, а также изодранные вельветовые брюки я выбросил. Кепку с фетровыми наушниками оставил. Замены ей пока не находилось.

Желтоватый фонарь, закутанный словно в марлю туманом, слабенько мерцал над входом в школьный подвал, когда мы подъехали к студии Тармо. Часы в "БМВ" показывали четверть второго ночи. Я выдал Проке фонарик с узким лучиком и наказал с тщанием осмотреться перед дверью – есть ли следы, кроме наших? Если нет, входить со всей осторожностью. На шорох стрелять и возвращаться бегом. Я – за рулем, двигатель работает.

Расчет был прост. Получив сообщение о моем захвате в "Паласе" и засаде в школьном подвале от водителя "Мерседеса", Чико отправит его назад с приказом как действовать дальше. И не раньше наступления ночи. Тургенев осторожен, рисковать лишними дневными передвижениями не станет. Этот посыльный – ниточка к Чико, если я не опоздал. Я надеялся, что все же нет. Марина, эвакуировавшая Тармо, сказала, что тело кавказца осталось в студии. Если человек или люди Чико приезжали, трупа нет.

– Все тихо, – сказал вернувшийся Прока.

– Тело на месте?

– Валяется.

Мы отъехали сотню метров в глубь просторного двора. Прока наладил бинокль ночного видения. Я прилег на заднем сиденье, приказав разбудить сразу, как только кто-нибудь появится у входа в студию.

И проспал, иногда пробуждаясь из-за боли, до рассвета. Потом ещё три часа. Никто не явился. Чико Тургенев ушел по открывшемуся морскому коридору и двое его людей, как и я, потеряли для него практическое значение.

Я набрал на радиотелефоне номер музыкальной лавки "Велле".

– Все по старому, – сказал Ефим. Он не спросил, где я нахожусь или как себя чувствую.

Глава семнадцатая

Морской бой

Прока перебрался на заднее сиденье. Дремал, накрывшись курткой. Моя вахта началась в десять. Часы на панели приборов показывали четверть одиннадцатого утра.

Прямоугольник зеркала заднего вида "БМВ" отражал фиолетовый колобок с грибом-поганкой в середине и двумя насосавшимися пиявками понизу. Мое лицо. Хорошо уж и то, что разлеплялся пальцами левый глаз. Оба теперь смотрели. Подправив зеркало, я принялся изучать мочку уха...

И – словно набросили на лобовое стекло черно-красное покрывало. Из подвала Тармо вырвался жирный дым вперемежку с пламенем. Переворачиваясь, отскакивая от земли, пролетели дверь, навес-крыша над входом, какие-то ошметки. Встала на дыбы и опустилась, раскорячив колеса, малолитражка, припаркованная в школьном дворе.

Грохот пробудил Проку.

– Наглядный урок экономии и расчетливости, – сказал я, запуская двигатель.

Под сыпавшимися осколками оконных стекол и балконной рухляди я осторожно вырулил со двора задним ходом в сторону знакомой выбоины в асфальте за углом, чтобы развернуться и убраться подальше. Куда – пока не знал.

– Ого! – воскликнул Прока. – Ничего себе экономия!

– Дечибал Прока, – сказал я. – Бомбу оставили бывшие съемщики. Уходя, они не только погасили свет, но и включили таймер. Горят пленки, диваны, снимки, реактивы, бумаги, одежда, бар со спиртным и – что еще?

– Труп, – сказал Прока.

– Верно. Но кости горячего копчения останутся. И, хотя нет ничего подозрительней мертвеца без рук, ног и головы, а в нашем случае вообще без мяса, скелет припишут пользователю подвала. Живой, таким образом, станет мертвым... У тебя не возникало желания забыть имя, похоронить прошлое и придумать себе другую судьбу?

– На флоте, когда на берег хотелось... Может, пересядем теперь? Давайте я поведу, Василий Николаевич...

– Доеду до того квартала, там... Мясо от скелета получит другое имя, соответствующий паспорт и сможет выбрать себе – что?

– Место жительства?

– Страну рождения тоже... Главное же, сохранен агент, который отныне становится рабом того, кто дал ему новую ипостась.

Марина проявила расчетливость и практичность. В стиле Бассейна напор, наглость, непредсказуемость. Удивительно, что она вяловато ещё использует бахметьевское дело. Пока только эпизодические явления соколиков с белесыми бакенбардами из-за моей спины... Это странно.

И, уступая руль Проке, я внезапно осознал, какого непростительного дурака валяю в эти минуты. Мало меня били тургеневские ребята!

– К ближайшему таксофону! – велел я Проке, чувствуя, как тяжело становится на душе.

Усталость, это усталость, все эти ошибки от усталости, уговаривал я себя, из-за отсутствия нормальной поддержки, связи, информации, из-за оторванности от основной группы! Из-за этих московских интриг и нерешительности оператора! От бездомности и плохого питания, наконец!

– Есть же радиотелефон, – сказал Прока.

– Который Толстый дал, чтобы контролировать твои беседы.

Ближайший таксофон оказался через два квартала. Прока въехал на тротуар, чтобы укоротить мой путь к пластмассовому козырьку.

Слабость поднялась откуда-то снизу, поплыло в голове, прошиб пот, когда я, шагнув, перенес тяжесть на поврежденную ногу. Я подумал, что, может быть, лучше проскакать на одной, но отпустило. И в таком состоянии соваться в логово Чико?!

Ответила Марика:

– Бэзил, Ефим просил извиниться, что не успел вчера поинтересоваться вашим состоянием, вы так быстро повесили трубку...

А, подумал я, значит, он разговаривал со мной из её спальни. И ещё я перестал быть "господином Шемякиным", теперь я – Бэзил для нее. Друг семьи..

– Вы хотите сказать, что Шлайна нет?

– Вызвал Дубровин. Ефим просил передать вам это, если позвоните.

– Марика! Мне нужен адрес Таллиннского представительства "Экзобанка". Вы поняли? "Экзобанк".

– Да, "Экзобанк". Но у меня нет...

– Я перезвоню через пять минут. Свяжитесь с Ефимом в представительстве и узнайте. Меня там могут послать подальше.

Накатило ощущение голода. Жор нападал, если я нервничал. Когда я ел в эти дни? Позавчера после сауны у Йоозеппа Лагны с Дитером. Вчера несколько чашек кофе и пара сэндвичей, кажется, ещё пиала куриного бульона и пирожок с печенкой в лавке у Велле перед ночным бдением...

Я не выходил из-под козырька таксофона. Вдали, мне показалось, была вывеска какой-то закусочной.

В машине зазуммерил радиотелефон Проки. Он вопросительно посмотрел из окна. Я помахал, чтобы Дечибал шел ко мне.

– Это Толстый Рэй трезвонит, определенно, – сказал Прока. – Что я ему скажу?

– Не выходи на связь. Когда и что ответить я подскажу потом.

Марика сняла трубку после первого же сигнала вызова.

– Представительство банка в Пирита. Ехать так... Напротив яхт-клуба ответвление от шоссе, поворот за старым монастырем, ехать, пока не появятся виллы. Шестая справа за зеленым деревянным забором. Перепутать невозможно. Забор новый на старой каменной основе, и поверху колючка... Точного адреса нет. Переписка на абонентский ящик и по номерам телефаксов. Ефим просит без надобности там не крутиться. Говорит, место открытое. Еще просил передать, что представители "Экзобанка" перенесли место встречи, назначенной на полдень. Позвонили и сказали, что из-за затянувшихся у них где-то в центре переговоров просят принять их в представительстве "Балтпродинвеста", чтобы не тратить время на возвращение в Пирита... Тогда время будет прежнее, полдень. Так всем удобнее.

– Спасибо, Марика. Связь с Ефимом через вас.

Ну, конечно! Удобнее убедиться, что Вячеслав Вячеславович в представительстве и готов для бартерного обмена на генерала Бахметьева. Да и депозит в швейцарских франках забрать сподручнее... Быть бы мне таким проницательным раньше!

Рум, когда разведка не задавалась, говаривал: "Жажда чужих секретов до конца утоляется только собственной кровью". И командовал отход. Возвращаясь в расположение, топая в ногу, мы орали последние два слова в такт шагам. И всем было ясно: побитые идут. Не выкрикивать же эту дурь теперь...

Я колотил трубкой по металлу таксофона, пока не отлетела верхняя мембрана. Огрызком трубки раскрошил кнопки набора номеров. Саданул кулаком пластмассовый козырек, сшибив его с квелых кронштейнов. Наверное, ещё бы и топтал, будь я в силах. Какой же я дурак! Какой дурак!

Если бы мозгов хватало, я бы сообразил, что за считанные минуты, которыми Чико Тургенев располагал, провалиться сквозь землю со всеми бойцами и заложником он был в состоянии лишь поблизости от музея. В городе. Я мог бы сообразить, если бы мозгов хватало, что операция должна готовится с расчетом Чико на выход из Таллинна через промежуточное убежище. Я мог бы сообразить, если бы мозгов хватало, что Чико не станет для этой цели использовать чужие базы или, тем более, уголовные малины. Ведь даже самые крутые из них известны или становятся известными полиции через информаторов. А если не полиции, то воротилам преступного андерграунда вроде Гаргантюа Пантагрюэлевича точно. Информации же не поступало никакой! Первая и единственная пришла из "Паласа", когда тургеневские лазутчики появились в фойе гостиницы, да и подметил их портье, человек Ге-Пе... Я мог бы, наконец, сообразить, что, если даже Ге-Пе остается в полном неведении о промежуточном убежище, то искать следует не бандитское логово, а вполне легально место!

Генерала Бахметьева держали на вилле представительства "Экзобанка". Недалеко от старого города. И банком, и его Таллиннским отделением, и виллой этого отделения распоряжается Вячеслав Вячеславович. Работодатель Чико. Такая простая, как пустой орех, загадка! Где я был раньше?

Я недооценил Чико Тургенева. Я недооценил его связей. Я не разглядел в нем противника, имеющего перевес во внешней поддержке, финансировании и информационном обеспечении. Я недооценил профессиональной подготовленности бригады Чико. Я не вытягиваю в противостоянии с ним, не готов к нему вообще... Жадность заставила взяться за дело. За неё и расплачусь. Будь проклят день, когда судьба свела меня с Ефимом Шлайном!

– Ты знаешь виллу Толстого Рэя в Пирита? – спросил я Проку, доковыляв от таксофона к машине.

– Знаю, – сказал он, потихоньку вздохнув. Наверное, не ожидал от меня взрыва бесчинства и вандализма. – На реке, в трех километрах от залива. Туда?

– Позже... Езжай теперь в Пирита, у яхт-клуба свернем направо. Наверное, придется постоять, подождать... У меня ещё нет решения. Так что, где сподручнее, прихватим бутербродов, по возможности горячих, и питье.

Теперь, поостыв, я не хотел торопиться. Достаточно напортачил в суете. В пансионе на шанхайской Бабблингвелл-роуд прозвище мое звучало примечательно – Тохтамыш-Мамай-Губастый. Выкрикивалось одним словом. Как говорил отец, если бы Шемякины почаще сначала думали, а потом говорили или распускали кулаки...

– Есть, командир, – сказал Прока. – В боевом расписании я обожаю часы приема пищи!

Я по возможности растянул разбитые губы в улыбке.

Конечно, можно позвонить в полицию и сообщить, что на вилле "Экзобанка" сидит банда и держит заложника. В любом случае, проверку сделают. А дальше? Бандиты прикончат Бахметьева до того, как он увидит своих полицейских спасителей в бронежилетах. Но ведь именно затем, чтобы избежать такого исхода, привезли в Таллинн и лефортовского сидельца, и деньги, и выпросили у эстонцев, которым скандал тоже не нужен, Вячеслава Вячеславовича для обмена.

И самое существенное: могу я дать сто процентов гарантии, что Чико держит генерала Бахметьева при себе на этой вилле?

В путаных положениях, или если решение не приходило, я делал всегда одно: сужал задачу. Меня наняли для чего? Обезвредить Чико Тургенева. Вот и обезвреживай, сказал я себе, и не перепоручай полиции. Забота о генерале, его спасении и вызволении – не твоя...