Текст книги "Понурый Балтия-джаз"

Автор книги: Валериан Скворцов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 24 страниц)

– Понял. Минуту.

Андрей вовремя включил на другом конце провода музыкальную паузу. Возникший из дымовой завесы констебль схватил меня за шиворот и отшвырнул от телефона.

– Вон! Срочный звонок! – заорал он.

Я оглушил его сзади рукоятью "ЗИГ-Зауэра".

Мелодия из рок-оперы "Иисус Христос суперзвезда" ещё звучала в повисшей на проводе трубке, когда я снова приложил её к уху.

– Воинова слушает.

– Шемякин. Свяжитесь с полицией. Надо перекрывать дорогу на Лохусалу. Вы поняли? На Лохусалу!

– Что это значит? Откуда вы говорите?

– С места похищения генерала Бахметьева. От музея...

– Какого похищения? Вы в своем уме?

– Пожалуйста, делайте, как я говорю!

– Почему вы просите об этом нас... меня?

– Мне не поверят. Кто я такой? А после вашего звонка местные обязаны отреагировать. Это все, что я могу теперь сделать.

Она первой повесила трубку.

Профессионализм Чико был безупречен. Поистине тургеневский стиль. Он подсовывал мне приманку за приманкой, разыгрывал сцены в казино и перед музеем, усадил на крыше шестиэтажки живую куклу и осторожненько, по шажку выманивал меня на линию огня. Я преследовал его как киллера, а он планировал похищение, захват заложника.

Это не просто ошибка. Это – поражение.

Глава четырнадцатая

Нечто личное

Горьковатый сквозняк засасывал дымовую завесу в старый дом. Клочковатую мглу тянуло по лестничным пролетам, выдавливало в оконные проломы и гнало, словно по трубе, вверх, в замутненный квадрат, где когда-то имелась крыша. Прежде чем сделать шаг, приходилось нащупывать ногой очередную ступеньку. Я водил руками перед собой, стараясь припоминать дыры и завалы. Пощипывало глаза. На третьем этаже стало прозрачней.

Мурка металась вокруг котят. Хватала зубами одного, оттаскивала, бежала к другому. Складывала к моим ногам. Ну, что было делать?

Сирены пожарных приближались с восточной стороны.

Я разобрал "Галил" и выбросил части через пролом на задворки. Вытащив пленку из "Яшихи", отправил камеру следом. Треногу, размахнувшись пошире, запустил в пламя над автобусом. Туда же – "ЗИГ-Зауэр". Без пушки я чувствовал себя голым.

Сливая из фляжки водку, запасенную ещё у Йоозеппа в Синди, я тщательно промыл ладони, протер их бумажной салфеткой. Обнюхал: пахнет ли ружейным маслом или пороховой гарью? Из-за напавшего вдруг чиха для перестраховки совершил второе омовение. Осмотрел обшлага рубашки, свитера и дохи.

Вместо того, чтобы немедленно убираться с линии огня, я возился с ликвидацией вещественных доказательств. Первоначальный обыск дома проведут констебли, исповедующие, как все постовые мира, пофигизм. Но за ними появятся профессионалы, для этих я и старался. Труп на крыше шестиэтажки сам по себе, а я – не существовал и не существую. Если не будут существовать мои следы.

Мертвая кукла, если её повесят на меня, – козырная карта и Дубровина, и Вячеслава Вячеславовича в игре против Шлайна. И против Бахметьева. Я не в счет, поскольку по собственной дури оказался всего лишь в положении мальчика на побегушках, выискивающего мячи, которые взрослые дяди загнали в кустарник...

Мурка задирала мордочку и беззвучно, не подавая голоса, раскрывала ротик. Я вдруг заметил, как у неё ввалились бока. Ну, что было делать?

Я побросал семейку в чехол от винтовки. Мурка, раскорячивая лапки, царапалась и не впихивалась. Пришлось пристукнуть слегка по затылку. Она зашипела, вжав ушки.

– Ладно, – сказал я ей. – Ты права. На меня нельзя положиться ни в чем. Извини...

Она царапалась внутри чехла, который я закинул за плечо.

Я надеялся сойти за охламона, перетаскивающего кошку с котятами от любимой тещи к любимой жене. Или наоборот, включая прилагательные. Офицерские сапоги эпохи братского освобождения Эстонии и мой акцент, если придется отвечать на вопросы, могли, конечно, насторожить. Но вельветовые штаны с пузырями на коленях, паршивая доха искусственного меха и кепка с фетровыми наушниками все же, наверное, вытягивали маскировку.

Констебль, уложенный мною под козырьком таксофона возле трупа с отрезанной кистью, исчез. Думаю, вряд ли он узнает меня. Может, только по шубе? Не выворачивать же ее...

Сминая шины о кромку тротуара, пожарная машина, раскачиваясь и нахлестывая антенной клочки рассасывающейся дымовой завесы, с разгону, почти не тормозя, завывая дизелем, протискивалась между горящим автобусом и домами. Кронштейн бокового зеркала обдирал стены. Ошметки засохшей краски, кирпичная крошка, осколки стекла обсыпали мне голову, плечи и спину, когда я, выждав момент, броском из-за компрессорной установки-прицепа поднырнул под кронштейн между музеем и пожарной машиной. Она прикрыла меня от разворачивавшихся рысью в оцепление спецназовцев, появившихся на противоположной стороне улицы. Пожарник, высунув руку из окна, попытался ухватить меня за шиворот дохи, но лишь обжег, наверное, и перепачкал пальцы о пластиковый ворс, который расплавился и отек подобием коричневых соплей на плечах и спине.

Опередить оцепление удалось. Я перепрыгнул через серую кишку, которая разматывалась с рулона, пущенного экипажем второй пожарной машины самоходом под уклон, и вклинился в толпу зевак. Через несколько секунд подбежавший спецназовец, ткнув в грудь автоматом, вдавил меня глубже, чтобы очистить дорогу констеблям, растягивавшим ленту флажкового ограждения.

Он выдавил меня на свободу.

Костюм от народного кутюрье Йоозеппа Лагны сработал. Бэзил Шемякин, практикующий юрист и наемник, выглядел в центре Таллинна провинциальным идиотом из тех, которые вечно путаются под ногами в ненужное время и в ненужном месте у общественных служб. Иначе офицер из кабины пожарной машины не орал бы мне в спину, а направил констеблей вдогон...

В стоячей забегаловке неподалеку от Ратушной площади я запил чашкой капуччино остатки водки во фляжке. Поразмышлял о том, что если и оцепление у Лохусалу развертывают такими же темпами, как у музея, игра проиграна бесповоротно.

Когда я позвонил из таксофона Тармо, ответил жеманный женский голос:

– Мину-у-ту-у-у-у...

Слышался шум воды. Наверное, отвечали по переносному из съемочной-кабинета, к которому примыкала проявочная с душевой кабиной. Я вдруг подумал, что непременно попрошу Йоозеппа разогреть сауну, если доберусь сегодня до Синди.

– Тармо, – сказал я, когда он взял трубку, – прогони немедленно бабу или баб, сколько их там у тебя... Прибуду через двадцать минут.

– Это не баба, – ответил он мрачно. – Это мой друг. И мы никуда не уйдем. У нас свидание. Я имею право на личную жизнь?

– Ладно, – сказал я. – Будем вести её вместе. Как насчет амур-а-труа? Ты, мразь дешевая, не будешь ревновать, а?

Наверное, я действительно устал, если разошелся по пустякам.

– Вам все хи-хи да ха-ха! – повысил голос Тармо. – А человек вкалывает с утра до ночи в двух местах! Человек нуждается в отдыхе!

– Вот и отдыхай... Положи ключ под резиновый половичок у входа и убирайся на дом к твоему другу или ещё куда. Попьете там винца и насладитесь общением, если уж вам приспичило трахаться. Студию я очищу вечером. Ключ будет там же. Но...

– Какие ещё но? – простонал Тармо.

– Вернувшись, найдешь прибавление подотчетного имущества. Кошку и четырех котят. Черные. Инвентаризируй по статье "антураж для съемок". Для съемок в стиле Бергмана или как там его... этого... Тарковского, например. Помни, бухгалтерия, которая будет переводить обещанные тебе мною кроны, вычтет стоимость кошки и выводка, если они пропадут. Это – инвентарь, материальная ценность... И вообще в композиции ты зациклился на гуманоидах, забыл о животных...

– Вы сами животное!

– Ну, ладно, ладно, даже в этом качестве я не навязываюсь к тебе в модели, – сказал я. – Как творец ты свободен...

И повесил трубку.

"Раймон Вэйл" показывали без четверти четыре пополудни. Время-то едва тянулось. А ощущение такое, что день почти минул...

Умнику понадобится минут пять, чтобы прийти в себя, связаться с Мариной и донести о моих намерениях. Марина примет решение накрыть меня в студии Тармо, когда, по её расчетам, я там окажусь. Таким образом, чтобы немножко разочаровать и заставить Марину понервничать, на место следует прибыть не ранее половины шестого.

Теперь я набрал номер представительства "Балтпродинвеста". Дежурный Андрей узнал меня по голосу и, ничего не спрашивая, сразу соединил с Дубровиным.

– Мы позвонили, – сказал он. – Просили принять рекомендованные вами меры. Нам обещали это сделать. Есть вопросы к вам. Срочные. Где вы?

Говорил так, будто не выгонял меня взашей утром с работы.

– Кофейничаю возле Ратушной площади. Но вряд ли я знаю теперь больше вашего. Да и знал меньше вашего, как теперь понимаю. Ваши вопросы останутся без ответов.

Я имитировал нотки грубоватого раздражения, продиктованного обидой.

В принципе, мне теперь наплевать на Дубровина. Но в интересах полной ясности я хотел, чтобы он понял, кто он для меня после совещания и катавасии возле музея: мы в разных лагерях.

Он помолчал, взвешивая мои слова.

– У вас есть решение? – спросил он.

– Есть.

– Хотелось бы выслушать.

– Выслушает господин Шлайн. Он в представительстве?

– Нет, в сопровождении.

– Потери большие? – спросил я.

Он опять помолчал. И ответил вопросом:

– Чьи потери?

Подтвердил: да, в разных.

– Общие, – сказал я.

– Уточняем.

– Ну, хорошо... Передайте, пожалуйста, господину Шлайну, что встреча в девятнадцать тридцать на месте сексуальных ристалищ.

– На месте чего?

– Шлайн знает. Передайте, пожалуйста, дословно. Спасибо и до свидания.

Ни черта не послушают его эстонцы, подумал я, повесив трубку. Русских тут вообще не будут слушать. И не будет оцепления перед Лохусалу. И Чико на радость Дубровину и Вячеславу Вячеславовичу уходит теперь далеко-далеко, туда, где кочуют туманы. В море на подводном ковчеге типа "Икс-пять", ведомом матерым балтийским волком Раулем Бургером. Чтобы в спокойном тихом месте передать заложника заказчику. Или самому подержать заложника по поручению заказчика до поры, до времени. Пока береговая стража по сигналу Ге-Пе ещё протирает внезапно запотевшие окуляры своих биноклей и производит внеплановый профилактический ремонт радаров.

Генерал взят в заложники. Чико, мочила, только послужил прикрытием для азериков, Махмадова и Вайсиддинова, именно они вели основную игру. Тургенева взяли в компанию с тем, чтобы его репутация киллера заставила всех думать о покушении и только о нем.

Вскользь пришла мысль, что Рауль Бургер не заполучил бы "Икс-пять" у норвежцев без согласия англичан. В любом случае, боевая подлодка, даже брошенная на десятилетия, остается собственностью флота её величества и трансфер или, говоря проще, продажа таковой гражданскому лицу могла совершиться исключительно с ведома его представителей...

В сущности, плевать мне на политические шаги или требования, которые последуют за захватом Бахметьева, кто и как бы их не выдвигал. Теперь важен один вопрос – когда? Если я верно прочувствовал характер и стиль действий Чико вкупе с остальными, от ответа зависела продолжительность и моей собственной жизни. Это во-первых. И во-вторых: ответ определял временное пространство для попытки сыграть-таки дополнительный тайм – в этом случае меня, возможно, тоже вынесут с игрового поля ногами вперед, но хотя бы не будет сухого счета.

Размышляя обо всем этом в такси, я обнаружил, что винтовочный чехол протекает мне на колени.

– Извините, – сказал я водителю, – немного попахивает. Везу кошек любимой теще.

– Теще? – спросил он флегматично. – Теще можно. Отчего же не привезти теще кошек? Очень даже можно. Теще всегда нравится, когда привозят. Даже кошек. Теще не нравится, когда увозят...

Основная моя задача в новом положении, подумал я, выявить логово Чико. До сих пор он имитировал покушение на убийство. В том числе и на меня. Ломал в сущности комедию, даже когда развивал в подвале виллы Ге-Пе план пришпиливания моего трупа к генеральскому. А теперь... Теперь я унижен. И вследствие этого, по кавказским представлениям, из оперативной, временной превратился в постоянную угрозу. Отныне и навсегда. Пока существую. Нечто вроде кровника... И Чико это нравиться. Он любит риск. В особенности дуэльный, что ли.

Лично я против Тургенева ничего не имел. Просто противник. Непредсказуемый, трудный. Вонючий и опасный для здоровья мусор, доставшийся невезучему уборщику.

Взрыв "Фольксвагена Пассата" Гаргантюа Пантагрюэлевич устраивал по собственной инициативе. Тургенев в тот момент рассчитывал, что я попляшу под его дудку ещё пятнадцать часов. Я видел теперь два варианта причин покушения на меня на набережной в Пярну.

Первый. Ге-Пе убирал меня в состоянии припадка озлобления, поскольку я не принял его предложение сотрудничать. Предложение поспешное и опрометчивое. Под ошеломляющим впечатлением от исхода побоища под Керну. Толстяк, может быть, впервые в своей бандитской жизни увидел, как действия одного человека, в его глазах фраера, оказались эффективнее бахвальства, блефа и численного превосходства дешевых бойцов или, говоря военным языком, мяса. Кроме того, Ге-Пе выболтал мне чужую тайну – о том, что готовится похищение, а не убийство генерала. И этой тайне я, сглупив – сгоряча ли, от усталости ли, – не придал значения, поскольку заклинился на собственном плане.

Реальность этого варианта представлялась ничтожней вероятности второго: убрать меня приказал Вячеслав Вячеславович. На утро после побоища у Керну в представительстве "Балтпродинвеста" он делал вид, что ничего особенного не случилось. А я по дороге из Пярну в Таллинн никаких следов боя на Пярнуском шоссе уже не увидел. Вряд ли полицейские занимались уборкой останков машин и трупов. Ге-Пе со своей ордой двигался следом за Вячеславом Вячеславовичем. Толстяку полагалось принять меня на ответственное хранение, может быть в подвале его же виллы в Лохусалу, после захвата. А обернулось так, что он вызволял голого Вячеслава Вячеславовича из наручников и собирал по лесу его бездыханных бойцов.

Вячеслав Вячеславович в крайней злобе и отчаянии из-за провала верного дела и позора велел Ге-Пе догнать меня, разобраться по понятиям и, в случае неблагоприятного исхода обмена этими понятиями, убрать.

Если бы операция на Пярнуском шоссе удалась Вячеславу Вячеславовичу, путешествовал бы я в эти минуты в компании генерала Бахметьева в "Икс-пять" под зелеными волнами Балтики. Как они там обходятся с пассажирами? Плавать на подводных лодках мне не приходилось...

Предложение Ге-Пе о сотрудничестве после Кернуского боя могло быть сделано для отвода глаз, ради усыпления моей настороженности перед тем, как усадить в спешно заминированный "Фольксваген Пассат".

Каждый раз, подумал я устало, новый день – новый анализ, и все путанее.

– Послушай, друг, – сказал я водителю. – Как называется твоя машина?

– "Лада". "Жигули", шестая модель, – ответил он торжественно.

– Давай сделаем так. Я дам тебе тысячу крон...

– Аренда? – спросил он. – Банк собираетесь грабить на моей машине? Ради ублажения тещи? Ха-ха...

– Ну, да, – сказал я. – Вроде этого. На два-три дня.

– Это можно, – сказал он. – Вместе со мной. Я обязательно дождусь вас у дверей, пока вы не выскочите с мешком денег!

– Хорошее настроение, да? Как тебя зовут?

– Ийоханнес Эйкевич, – сказал он.

– Разве у эстонцев остались отчества?

– Нет, я сказал для удовольствия клиента. У вас русский акцент. Чтобы вы обращались ко мне вежливо, то есть на вы.

– Двое суток работы по двадцать четыре часа со мной, Ийоханнес Эйкевич. Бензин оплачиваю. Работаем и днем, и ночью, едем куда и когда захочу, и вы ничего не спрашиваете, в особенности про мои семейные отношения.

– Тогда полторы тысячи.

Я назвал ему адрес Тармо, который, как и договаривались, ключ от студии оставил под ковриком. На нем отпечаталась мокрая гофрированная подошва от обувки снежного человека, которая никак не могла быть Марининой. Или миниатюрного Тармо. Вряд ли и его нежного дружка.

Я неторопливо вернулся в такси. В эту минуту кто-то из наружного наблюдения сообщал по рации верзиле, оставившему след на коврике, что я отвернул от ловушки.

– Ийоханнес Эйкевич, – сказал я таксисту. – Есть просьба... Надо бы зайти в одну дверь и задать один вопрос...

Таксист вытянул и унес ключ зажигания. "Шестерка" стояла на асфальтированной площадке, где, кроме антикварного "Ситроена" без колес, на кирпичах, других автомобилей не было. Двор новый, просторный и пустынный. Окна, конечно, в занавесках. Ни одного открытого. Солнце отражалось в вымытых до прозрачности, по-балтийски, стеклах.

Я подумал, что теперь меня достали. Безоружным. А если побежать? Будут стрелять? Живой я мешаю всем, по крайней мере, в этом городе и именно сегодня.

Не в первый раз пришла ко мне догадка, что Ефим Шлайн – предатель.

Марина сдать не могла... А если это работа Тармо? Голубые непредсказуемы и мстительны. Ах, иметь бы телефон под рукой! Один звонок в Цюрих: пришел ли шлайновский гонорар? Маме и Наташе на пять-десять лет хватит, пока не пообвыкнут в новом положении. Может быть, Наташа найдет и мужа...

Размышления о новом муже для жены, которая не успела овдоветь, прервало постукивание в заднее стекло "шестерки". Я обернулся. Знакомая личность с белесыми бакенбардами – старший из марининой парочки слежения, сторожась непредвиденной реакции, сделал успокаивающий знак. Приподнял рацию, ткнул пальцем в неё и указал на вход в подвальную студию Тармо. Приглашали.

Марина, конечно, классный профессионал. Ухватилась за хвост Ефима и записала мои разговоры с ним. Теперь поставила, образно говоря, мережу, в которую я и заплыл... Ничего личного. Это – работа. И она её выполняет. Во имя Франции, скажем так. Я же пижонски считал отношения с Мариной сугубо личными. Ну, кое-какая взаимопомощь, иногда и в порядке дружеской поддержки. И во имя ничего.

Живым, конечно, останусь, подумал я, но теперь меня достали все и окончательно.

Ийоханнеса Эйкевича распяли лицом к стене с раздвинутыми, как положено, шире плеч ногами и заложенными за шею руками.

– Муж вашей любовницы иностранец, – прошептал уголком рта преданный водитель, покосившись в мою сторону. – Что он бормочет по-немецки, я не понял. Пистолет у него ерундовый, скорее всего, газовый. Он посчитал, что я – это вы. Скажите, что я – не вы, а вы – не я... Какой скандал! У вашей тещи будет что смаковать до конца её дней! Я вам не завидую...

Я подмигнул кригскамараду Дитеру Пфлауму, подтолкнул Ийоханнеса Эйкевича в сторону выхода из полуподвала и занял его место. Повернулся лицом к стене, поднял руки и раскорячил ноги. Сброшенный на пол ружейный чехол шевелился и мяукал между моих офицерских сапог, несколько утративших первоначальный лоск.

Значит, немцы оставили Пфлаума в Таллинне. Четкие, логически мыслящие, дисциплинированные немцы. Да и Марина, благородный корреспондент, оказалась благороднее, чем я полагал, притащив третьего лишнего! Она едва сдерживала улыбку, стоя в дверях, а за её спиной извивались и шелестели на бельевых веревках проявленные пленки. Змеиное царство.

– Как дела в "Каякасе"? – спросил я, когда таксист вышел. И, повернувшись к ним, сполз, вытирая шубой конденсацию на стене, на пол и, усевшись, с наслаждением вытянул натруженные ноги.

– Ты жив! Ты жив! – сказала Марина, присаживаясь передо мной.

– В таком положении из-под твоей мини-юбки виднеются трусики. Неужели нельзя быть скромнее? – сказал я по-французски, чтобы понял и Дитер.

– Театр Достоевского, – сказал он с ужасным акцентом. – Сколько вам нужно минут на спазматический половой акт в состоянии стресса? Время не ждет, любовнички!

– Достоевский не играл в театре, – сказала Марина. – Он был писателем.

– Разве? – откликнулся Дитер. – Ну, другой театр... Там три украинца заправляли. Немирович, Станиславский и Данченко. Я изучал. Евразийцы и мракобесы, говорят. Вроде Гоголя, князя Кропоткина и вас обоих.

Я рассмеялся. Возможно, немного нервно. Дитер и Марина, оба были реальной помощью, пришедшей в нужное время и в нужном месте. И новой надеждой. Не совсем той, какой хотелось. Какая хотелось, конечно, ещё только собиралась запрягать, чтобы потом и понестись, но уже вдогонку за остальными.

– Ты сильно поднаторел в русских делах, Дитер, – сказал я.

Щека Марины становилась совсем мокрой. Как хорошо оставаться живым, подумал я, а она ревет словно прощается навсегда, и сказал:

– Перестань, мы совершенно отсырели. Дитер подумает, что и я плачу.

– Я уже ушел, – сказал он, – я подожду... Валяйте. Сотрясайтесь в рыданиях и совокуплениях, мать вашу так и эдак! Но времени на это нет...

Она уселась верхом на моих коленях. И переменила одну мокрую щеку на другую. Имели мы право, пользуясь словами Тармо, на личную жизнь?

– Я увезу тебя сегодня к себе, – шепнула Марина по-русски.

– Ты хочешь сказать, что Рауль в море? Это – предмет особого разговора, к которому, боюсь, придется привлечь и Дитера. Он надолго? Дитер?

– Немецкий представитель на переговорах с Бахметьевым и свита, включая и ответственных за безопасность, уехали. Они засобирались, едва узнали об инциденте возле музея. Никто не хочет скандала. Они уверены, что это работа Москвы.

– И я один из путаных аспектов этой работы?

Марина кивнула. Я отстранился, упершись затылком в холодноватую стенку. Слезы стекали двумя потоками вдоль крыльев её набухшего носика.

– Пфлаум оставлен специально?

– Пфлаум обратился ко мне в "Каякасе". Бассейн предупредил немцев о готовящейся здесь заварухе, когда получил от меня информацию о вашем разговоре со Шлайном здесь, в студии. Когда немцы уезжали, Дитер остался и попросил свести с тобой. Это представлялось нормальным...

– Значит?

– Значит, ему приказано вступить в контакт с тобой. Немцы полагали, что покушения все-таки не будет, предотвратят. Эстонцы не смогли ответить немцам определенно, что же случилось с генералом Бахметьевым, и сообщить, кто действительно нападал. Генерал убит?

– Хуже, – сказал я, не решаясь отереть её слезы подпаленным рукавом дохи. – Его украли.

– Хорошо, что не вместе с немцем...

– Немцев не крадут. Боятся. Крадут русских. Никто не заступится.

– Ты, что же, теперь работаешь на патриотических началах?

Она откинула голову, подтянула колени, оперлась руками о мои плечи и встала. На ней были фиолетовые колготки, шерстяная мини-юбка и спадавший с плеч свитер с глубоким вырезом. Потерла пальцы, испачканные об искусственный мех моей дохи. Внешней стороной согнутой ладони отерла щеки. Улыбнулась. Совсем не радостно. Информация, которую она передаст в Бассейн, охарактеризует наши отношения на данном этапе как вялотекущие. Я бы тоже назвал их так.

– Бассейн вломился в наши отношения. Тебе велят расстаться со мной? спросил я.

– Он вломился в них с самого начала, – сказала Марина. – Ты что, не догадывался?

– Ты бросаешь меня?

– Чтобы не обманывать ни тебя, ни Бассейн.

– И Рауля?

– Рауль – муж.

Мурка со свалявшейся в перья шерсткой высунулась из ружейного чехла с отпрыском в зубках. Мяукнула. Нырнула за следующим.

– Скоро вы там?! – заорал Дитер из съемочной-кабинета.

Я обнял Марину за талию, и мы вышли к немцу, который смотрел приветливо и весело. В Легионе мы обычно оказывались с ним в одном отсеке казармы или в той же палатке – Дитер и я. А выпивали чаще втроем – за тентом или за выгородкой Рума, которому полагалось отдельное офицерское помещение

– Что с генералом, Бэзил? – спросил Дитер, пожимая мне руку.

– Захвачен, – сказал я.

Марина, подрыгав ногами, сбросила туфли и забралась на диван с подушками, выставив нимфеточные коленки.

– Где он теперь?

– В подводной лодке мужа нашей гостеприимной хозяйки, в худшем для нас случае, или где-то в логове контрабандистов на берегу, в лучшем. Большего не знаю. Похищен – точно. Про лодку и логово – мои предположения... Бахметьеву нужна поддержка. Генерал в аховом положении, предан всеми.

– Кроме тебя? – сказала ехидно Марина.

– Что нужно сделать, Бэзил? – спросил Дитер, вежливо улыбнувшись ей.

Мурка развивала экспансию. Теперь она появилась с котенком в съемочной-кабинете.

– У нас здесь что – совещание? – спросил я. – Или сговор?

– А чего бы ты хотел? – откликнулся Дитер

– Сговора. У меня нет официальных полномочий. Думаю, что и у тебя Дитер. У Марины их тоже почти нет... Давайте скажем это друг другу вслух. Для вас я в любом случае – не сторона для переговоров. Я – наемник. Мне заплатили за работу. Которая оказалась мне не по зубам. Больше того, мой план провалился полностью...

Мурка притащила второго. Дитер и Марина пристально наблюдали за проявлениями материнского инстинкта. Наверное, я действительно выглядел жалко. Они искали повод не смотреть в мою сторону.

– Ну, хорошо, – сказал я. – Забудем об этом... Русские три с лишним часа назад сообщили местным властям, что в отношении генерала Бахметьева совершен захват, а не покушение. Попросили немедленно блокировать выезды из города, ещё до выяснения обстоятельств происшедшего у музея...

Я не упомянул Лохусалу. Марина, вне сомнения, держала постоянную связь с Раулем. А я не представлял себе задачи, которую она выполняла на данном этапе событий. До сих пор только контролировала действия Шлайна и мои. Что – теперь?

– Звучит неубедительно, – сказала Марина. – Зачем Дубровину просить о перехвате похитителей, если он знал, к чему идет дело и способствовал преступлению? В том, что водили за нос тебя, Шемякин, и твоего оператора Шлайна, есть и его вклад!

Появился третий котенок. Мурка складывала детенышей на вязаный половичок возле дивана, на котором возлежала Марина.

– Это только предположение, – сказал я. – Я первый, кто узнал о похищении. Я позвонил русским и предложил им обратиться в полицию, чтобы организовали перехват. Меня в полиции не стали бы слушать. Да ещё и засадили бы на всякий случай... Дубровин подтвердил, что он немедленно после моего сообщения попросил местных насчет перехвата. Куда ему было деваться? Это – понятно?

– Дубровин подтвердил, Дубровин звонил... Вот и вся твоя цена, Бэзил, и твоей третьей России, – сказала пренебрежительно Марина, опуская ноги, чтобы, сев повыше, удобнее следить за манипуляциями Мурки-мамаши.

– Давайте без перехода на личное, – предложил Дитер. Он подошел к лежбищу котят и сломался пополам над влажными черными детенышами. – Им молоко, наверное, нужно? А?

– Им дом нужен, – сказал я. – Беженцы.

– Ты можешь утверждать, что блокировка побережья береговой стражей действенна? – спросила Марина.

– Вот именно, – откликнулся Дитер. Он влез в холодильник Тармо и принялся вышвыривать в мусорный контейнер банки с засохшей горчицей, недоеденные консервы и пакеты с прокисшим молоком. Разыскивал съестное для Мурки.

Марина достала из сумочки мобильный телефон.

– Слушай, – сказала она по-эстонски в откинутую крышку трубки, видимо, одному из носителей белесых бакенбард, – купи в ближайшей лавке молока и сырого мяса двести-триста граммов. Говядины. Или фарш в упаковке. Бывает такой, кажется, из индюшки. Принеси мне к машине... Конец связи.

Она защелкнула крышку телефона.

– Спасибо, – сказал я.

– С твоего разрешения, я отвезу выводок дочери.

– Спасибо, – снова сказал я, стараясь не глядеть на нее. Она забирала прощальный подарок, так это следовало понимать. Хоть кошка устроилась.

– Я все-таки не думаю, что блокада действенна, – сказал Пфлаум.

– Это русское дело, и, чем бы оно ни кончилось, от этого Таллинну не горячо и не холодно, – сказал я. – Поэтому я и приехал сюда, к Марине. С одной просьбицей... С которой, однако, раз уж ты здесь оказался, Дитер, обращусь к тебе. Это делу полезнее... За выполнение просьбы я готов дать стоящую информацию. Но сначала хотел бы поторговаться.

– Нет у тебя товара ни на обмен, ни под кредит на доверии! – сказала Марина.

– Кое-что, наверное, найдется все же, я думаю, – возразил Дитер. – Я приобрету. Что в обмен просишь?

– Я хочу, чтобы банда Чико Тургенева, если она преодолеет заслоны береговой охраны, пару дней не смогла выскочить из нейтральных вод к российской границе...

– Об этом русских просить следует, – сказала Марина.

– Об этом я прошу вас. Речь идет о Калининграде, о западном анклаве. Генерала повезут в том направлении... Захват заказан тамошними воротилами. Им нужна фигура, в обмен на которую Москва согласиться отдать некую личность, сидящую в Лефортовской тюрьме в Москве. Я прошу обеспечить блокаду со стороны открытой Балтики. Если Чико наткнется на западный бредень, он поймет, что к Калининграду просто так, через открытое море в западном направлении, ему не проскочить. И он вернется, если вышел в море, или, если ещё не вышел, заляжет в убежище. Немедленно начнет искать проходы. Высылать людей на разведку. А если они зашевелятся, высунутся из логова, то вытянут меня к Чико.

Я всматривался в лицо Марины. Отлавливать будут "Икс-пять", за штурвалом которой, если в подлодках они имеются, – её муж, Рауль Бургер. Где теперь эта лодка – идет в море? Или Рауль, лежа на грунте, ждет сигнала, чтобы принять "груз" и уже потом нырнуть под морскую границу?

Марина встала с дивана, прошлась по съемочной-кабинету, рассеянно взглянула на фотографии, разбросанные на столе.

Наверное, наша дочь будет красивой. Моя и её дочь. И Рауля, формально, конечно. Я-то не существую.

– Ты заплатишь за это любую цену? – спросил Дитер.

– Какую смогу.

Он долго набирал номер на своем мобильном. Ответили ему немедленно. Я плохо понимаю по-немецки. Дитер говорил быстро. Через две минуты разъединился.

– Они могли бы сделать это, – сказал он.

– И слава богу, – сказала Марина. – Немцам ближе всех.

– Не только, – сказал Дитер. – А теперь я хотел бы поговорить с Бэзилом с глазу на глаз. Мадам понимает, что это – не личное?

– Мадам понимает, – сказала Марина. – Я займусь кошечкой и котятами.

Она сгребла плед с секс-дивана, свернула его в подобие большого кулька и побросала туда котят. Мурка, предательница, задрав хвост, терлась о её фиолетовые колготки.

– Покормлю кошку у себя дома, – сказала Марина. – Ключ положите под коврик у входа.

Я представил, как она, отправив своих орлов отвозить кошек, засядет за стенкой с магнитофоном. Подслушивать мои разговоры на этот раз с Дитером...

"Раймон Вэйл" показывали восемнадцать тридцать. До появления Шлайна, если он приедет, оставался час.

– Скажи ободряющие слова Ийоханнесу Эйковичу, – попросил я Марину.

– Это кто же такой?

– Таксист, арестованный вами, – сказал я. – Придумай что-нибудь для него. Пусть спокойно ждет меня.

Развешанные пленки вздыбило сквозняком. Они опали и продолжали раскачиваться, когда за Мариной хлопнула деверь.

– Полагалось бы выпить за встречу, – сказал Дитер. – В холодильнике только джин, я видел. Как ты?

– Насчет джина?