Текст книги "Страсть по расчету (Строптивая леди)"
Автор книги: Валери Кинг
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)
Да как Гарри посмел прикоснуться к Шарлотте Эмберли! – кричал его разум.
И лишь двадцать минут непрерывной ходьбы помогли Стоунлею прийти в себя.
Их объятие, несомненно, совершенно невинно. И чем больше он думал об этом, тем более утверждался в мысли, что так оно и есть. Ведь говорил же Гарри, что знает Шарли, как он привык ее называть, слишком хорошо, чтобы влюбиться в нее. Он говорил, что она упряма и энергична и, если чье-то желание шло вразрез с ее собственным, становилась непримирима. Однажды она заперла Гарри в комнате на целые сутки за то, что он ездил на ее лошади, не спросив разрешения. Молодой человек сделал это намеренно, чтобы позлить Шарлотту, но уж, конечно, не ожидал, что его запрут, да еще и на ночь. Но она и сама пожалела о своем поступке, потому что пришла к нему на рассвете в слезах и рассказала, что ее сморил сон в библиотеке – она хотела дождаться там вечера и потом освободить его.
Стоунлей остановился и осмотрелся. По бездонному синему небу плыли легкие облачка. Он перевел взгляд на долину, на красивый загородный дом лорда Перселла.
Когда же все это кончится? Любит ли он Шарлотту? Что означает это страстное желание заключать ее в объятия, едва она оказывалась рядом? Никогда прежде он не испытывал такого властного влечения к женщине. Даже к Эмили, которую, как считал, он любил. Ни одна из них не кружила ему так голову, не перевернула настолько его мир. А Шарлотта даже заставила его сомневаться, уж не ошибся ли он в ее отце и не отвергал ли он саму мысль о браке только из-за того, что не знал любви к оставленным им женщинам, а совсем не потому, что они не отвечали его требованиям.
К дьяволу! Он уже окончательно во всем запутался и ни в чем не может разобраться.
Перед глазами одно – Шарлотта положила голову на плечо Гарри, ища утешения, и у него, Стоунлея, закипела кровь. В этот момент в нем проснулись первобытные инстинкты, побуждающие обречь Гарри на смерть за то, что тот посмел коснуться женщины, которую лорд предназначил для себя.
Вот только он не сказал ей об этом. Лишь поцеловал ее.
Но в глубине души Стоунлей чувствовал, что выбор и поцелуй неразделимы.
27.
– О, какое чудо! – выдохнула Шарлотта, восторженно оглядев бальный зал леди Перселл. Белый тюль, искусственные золотые листья, ослепительный свет бесчисленных свечей. Девушка стояла в его дальнем конце рядом с окнами, выходящими на холмы позади Лонгревза. Тут же была и Селина, но, по всей видимости, она не разделяла восторга Шарлотты, ее не восхитило убранство зала, и она даже не улыбнулась.
Зал быстро заполнили не только гости баронессы, но и соседи, друзья, живущие поблизости. Леди Перселл удалось держать свой сюрприз в секрете почти до окончания ужина. Когда же к дому начали подъезжать кареты, различимые в темноте по череде каретных фонариков, стало ясно, что хозяйка подготовила бал.
Леди Перселл радовалась как ребенок удивлению всех присутствующих. Ее муж, ласково глядя на жену, направился вместе с ней встречать вновь прибывших гостей.
Мгновение спустя заиграл оркестр, и музыка из бального зала разнеслась по всему дому, заставив мужчин расстаться с надеждой спокойно посидеть за столом, наслаждаясь портвейном и чисто мужским разговором – дамы обычно удалялись в гостиную.
Нет, совершенно очевидно, что им придется танцевать до тех пор, пока дамы не выбьются из сил.
Шарлотта чувствовала себя прекрасно и жалела, что с ними не будет Мод. Ее подруга слыла неутомимой партнершей, а Гарри был бы только рад закружить в вальсе свою даму сердца. Но она пока остается в постели.
Селина почему-то не очень радовалась празднику.
– Бал, – равнодушно промолвила она. – Какая прелесть.
Шарлотта увидела, что та не сводит глаз со Стоунлея. Догадавшись, она взяла подругу за руку и увела из толпы поближе к окнам.
– Помнишь того молодого человека, о котором писала мне прошлым летом?
Селина с невинным выражением на веснушчатом лице покачала головой.
– Его зовут Альфред Найт, – уточнила Шарлотта, ни на секунду не поверив, что Селина и вправду забыла это имя. – Насколько мне известно, он племянник нашей миссис Найт.
– Ах да, теперь припоминаю.
– Тогда ты, кажется, была от него без ума. И тебе очень нравилось его чувство юмора. Если мне не изменяет память, ты писала о нем, по меньшей мере, в двадцати письмах.
– Он бывал очень занятным, – сказала Селина, постукивая по руке сложенным веером и устремив глаза вдаль, чтобы казаться безразличной.
– Почему бы тебе не дать понять ему, что ты не против встречи?
Селина опустила глаза, разглядывая розочки на атласных туфлях Шарлотты.
– Не знаю, – тихо ответила она. – Наверное, он мне разонравился.
– Что ты говоришь! – возмутилась Шарлотта. – Я считаю, молодой человек, о котором девушка без конца писала в своих письмах, не может просто так взять и разонравиться. Здесь что-то другое, Селина, и ты прекрасно это знаешь!
– Что ты хочешь этим сказать? – воскликнула Селина, отводя взгляд.
– Потом в одном из писем ты сообщила что-то вроде: «Альфред решил стать священником. Боюсь, я никогда его больше не увижу».
Селина поджала губы.
– Не понимаю, почему сейчас, год спустя, ты напоминаешь мне о том, что перестало иметь для меня какое-либо значение. Мы были с ним знакомы месяц или чуть больше. Он ухаживал за мной, а… потом я в нем разочаровалась. Он показался мне грубым, скучным и… что теперь говорить об этом?
– Потому что в тот месяц тебя переполняли мысли о нем. Я была убеждена, что ты по уши влюблена в Альфреда. Твои письма диктовала любовь. Неужели я так ошибалась?
– Разумеется. Только одного человека я любила по-настоящему… ты знаешь его имя. Он тот, из-за кого ты приехала в Брайтон. И я должна кое о чем сказать тебе. По-моему, ты очень близка к тому, чтобы совершить ту же ошибку, что Мод и я… Или ты ее уже сделала?
– Ты спрашиваешь, обожаю ли я, как маленькая девочка, лорда Стоунлея?
– Да! То есть нет, конечно, нет! – сердито прошептала Селина. – Я чувствую к его светлости нечто большее, чем обожание.
– Думаю, ты совершаешь обидную ошибку и упорствуешь в ней, изгоняя из своей жизни настоящую и верную любовь.
У Селины перехватило дыхание.
– Я… я считала тебя своей подругой! – пылко воскликнула она. – Как ты смеешь выставлять мои чувства к кому бы то ни было в таком неприглядном свете.
– Ты слишком долго носишь траур, Селина, по тому, чего не случилось. И отвергла Альфреда потому, что, как и Мод, хотела составить блестящую партию. И теперь вы обе слишком близки к тому, чтобы остаться старыми девами, если не возьметесь за ум.
Селина снова задохнулась от возмущения и с треском раскрыла веер.
– Как ты можешь быть такой жестокой! А если уж говорить о старых девах, то не лучше ли начать с себя? Хотела бы я знать, мисс Эмберли, сколько вам лет и сколько предложений руки и сердца вы отвергли.
– Да, я старше вас обеих, ну, значит, и главная старая дева. Но, по крайней мере, я не обманываю себя, говоря, что люблю кого-то, когда на самом деле это не так.
Селина некоторое время пыталась овладеть собой, но, не выдержав, бросила на Шарлотту уничтожающий взгляд и покинула бальный зал.
Шарлотта смотрела ей вслед, сожалея, что, вероятно, навеки пала в глазах Селины. Но с момента приезда в Брайтон, она и пяти минут не побыла в обществе своей подруги, не говоря уже о прошедших двух неделях, как поняла, какой грустью полны сердце и разум Селины. Девушка жила убеждением, что любит Стоунлея. И пусть она ни разу не сказала об этом, ее взгляд повсюду следовал за лордом. И смотрела она так печально, что Шарлотте хотелось отшлепать подругу. Селина привыкла считать себя обиженной в любви, а Мод делала все, чтобы поддержать ее в этом убеждении. Однако правда состояла в том, что, вращаясь в замкнутом кругу светского общества, обе они оказались лишены настоящих сокровищ – истинной любви, полезных занятий, заботы о нуждающихся, здравомыслия. Их существование стало бесцельным. Мысли Шарлотты резко прервали.
– Прекрасно сказано, моя дорогая. Девушка быстро обернулась, и из темноты открытой стеклянной двери в залитый светом зал вошел маркиз Текстед.
– О! Я не знала, что вы здесь. Полагаю, вы все слышали. И, если позволите, милорд, вам следовало бы дать знать о своем присутствии.
– Что? И пропустить такую образцовую выволочку? Вы были совершенно правы. Знаете ли, мисс Бошем уверила себя, что все эти годы любит его светлость, тогда как на самом деле она любит любовь. Бедный ребенок.
Маркиз не понравился Шарлотте. Его тон был оскорбителен, холоден и бесчувствен.
– Вас просто переполняет сострадание.
– Скажите мне, мисс Эмберли, – продолжал он, не обращая внимания на иронию в ее голосе, – а разве вы не без ума от этого всеобщего любимца? Неужели его поцелуи не сокрушили вашего сердца… и не возражайте, помните, на вашем платье осталось свидетельство его объятий. Разве его поцелуи не сразили вас, как и многих других… или вы думаете, вы первая, а если нет, то лучшая? Не хотелось бы упоминать об этом, но вы, кажется, весьма горды. Не то, что ваш дорогой родитель.
– Вашу манеру говорить я нахожу недопустимой. Желаю вам приятного вечера и прошу больше ко мне не подходить.
– Как угодно, – равнодушно сказал Текстед. Но, уходя, он тем не менее шепнул: – Я уверен, наши дороги еще пересекутся. И если вы сможете забыть о своих глупых нежных чувствах, то получите все то, чего вам всегда хотелось.
Сдержаться Шарлотта не смогла.
– Одну минуту, если позволите, маркиз, – проговорила она. Текстед остановился, на лице его отразилось глубокое удовлетворение. Подойдя поближе, девушка – спросила: – А что это, чего мне всегда хотелось и что… если позволено будет узнать… вы можете мне дать?
Шарлотта удивилась силе чувств, отразившихся на его лице, когда он легко коснулся ее руки чуть повыше локтя.
– Сделать вас маркизой. Вы займете очень высокое положение в нашем обществе. Мало кто сравнится с вами богатством. У вас будет власть, мисс Эмберли.
– И вы полагаете, это то, чего я хочу?
– А вы станете это отрицать? Да разве ваше настойчивое, не свойственное девушке преследование Стоунлея не подтверждение тому?
Вы не сможете убедить меня в вашем неведении относительно могущественности богатства.
Его мягкий тон сменился жестким и требовательным, пальцы почти до боли сжали руку Шарлотты.
Девушка не отводила взгляда.
– Вы жестоко заблуждаетесь, маркиз Текстед. И смею вас заверить – если я скажу, чего хочу больше всего, вы просто этого не поймете.
Текстед явно удивился ответу Шарлотты. Отпустив ее руку, он сказал:
– Вы собираетесь поведать мне о добродетельности бедной жизни? О том, как романтично растить детей в нужде, но вместе с любимым?
– Подобное рассуждение с моей стороны было бы большой глупостью. В то же время, как женщина со средствами, я, к счастью, не смотрю на брак как на способ обеспечить свое будущее. А потому, возможно, могу в отличие от других поставить любовь главным условием замужества. Так что вы даже не приблизились к заветному желанию моего сердца.
– Что же это, умоляю, скажите. Сиротский приют для несчастных детей, родившихся при еще более несчастливых обстоятельствах. Нет? Дайте подумать. Вы не хотите, чтобы дети спускались в шахты и добывали там уголь. Или речь идет о рабстве?
– У вас такое черное сердце?
– Я угадал? – живо спросил он. – Вы – филантропка.
– Ни в коей мере, – возразила Шарлотта. – Мои заботы слишком крепко привязали меня к Эмберли-парку, чтобы думать о чем-то другом, кроме управления поместьем отца и воспитания брата. Но то, чего я хочу всем сердцем, вы никогда не сможете, я знаю, дать мне.
Маркиз Текстед выглядел растерянным, он так и не понял, чего же она хочет всем сердцем. С преувеличенно глубоким вздохом он патетически произнес:
– Немедленно откройте ваш секрет, клянусь, я с трепетом жду ответа.
Девушка рассмеялась, ее неприязнь к этому человеку рассеялась.
– Раз уж вам так не терпится, скажу: мне нужны честность, прямота и доброта. И тогда я буду довольна. Вы способны дать это мне, маркиз? Вот желание моего сердца.
– Проще говоря, вам нужно состояние, – насмешливо улыбнулся Текстед. – Вы не знаете, как трудно следовать этим заповедям на пустой желудок.
– Не дерзну предположить, чего захочет мое сердце, окажись я, не по своей воле, в нищете. Но, поскольку мое положение не таково, мы не будем обсуждать этот вопрос. Еще раз спрашиваю вас: вы можете исполнить желания моего сердца, вы, имеющий так много?
Текстед привычно прикрыл глаза и ответил утомленно:
– Вы слишком добродетельны для меня.
– Вы сказали, маркиз, не я.
28.
– Эмили слышала ваш спор с ее дядей, – шепнул Шарлотте лорд Стоунлей, увлекая ее в легком, ритмичном кружении вальса. Время перевалило за полночь, но бал леди Перселл был в самом разгаре. – Я хочу знать, что вы ему сказали. Да-да, я признаю за собой эту дерзость точно так же, как Эмили, пересказавшая мне услышанное. И я крайне заинтригован. Она сказала, вы довольно жестко говорили с ним о честности, это правда?
– Да, в том числе и о честности, но Эмили ошибается, полагая, что я спорила с маркизом Текстедом, – защищаясь, возразила Шарлотта. – Просто у него сложилось слишком неверное представление о моих жизненных принципах, а мне не хотелось оставлять его в заблуждении.
Стоунлей прищурился, словно пытался по-новому увидеть девушку.
– Вы нисколько не похожи ни на одну из знакомых мне дам. Честность против положения в обществе?
Шарлотта кивнула, глядя ему в лицо. Она увидела, что его интерес искренен.
– Но моя жизнь лишена тягот, и мне нетрудно следовать своим убеждениям. Я никогда не знала нужды… и, думаю, не узнаю. Если бы я была бедна и мне пришлось тяжким трудом зарабатывать на хлеб для своих детей, тогда я, возможно, высказала бы иную точку зрения… наверное, поставив хлеб выше честности.
– Вы несправедливы к себе, мисс Эмберли – вопрос о бедности мы исключим. Я знаю дам с таким же, как у вас, достатком, но с готовностью ухватившихся за титул, не задумываясь о характере человека, который его носит.
– Я отвечаю только за себя и не хотела бы судить других… по крайней мере, я стараюсь этого не делать. Но мне повезло еще и с мамой. Она не жалела для меня ни ласки, ни усилий, наставляя мое сердце и совесть на тот путь, который считала достойным и верным.
– Вам действительно повезло. Шарлотта улыбнулась лорду.
– Очень!
Сверкающая огнями люстра бросала на них теплый свет, а легкие звуки вальса несли ее изящные ножки в атласных туфельках. Черные тщательно причесанные волосы Стоунлея сияли в свете свечей, и он кружил и кружил Шарлотту.
Она любила вальс, совсем недавно этот танец покорил все бальные залы! Искрометный, с ускоренным темпом, вальс подчинял себе, вел за собой, пьянил.
– Вы превосходно танцуете, Стоунлей, – заметила Шарлотта. – Я обожаю вальс.
– Вас легко вести… у меня никогда не было такой партнерши.
Она кивнула, принимая комплимент. Стоунлей некоторое время молча с грацией и изяществом вел Шарлотту по залу.
– Вы хорошо знаете маркиза Текстеда? – вдруг поинтересовался он.
Девушка не поняла, зачем он снова переводит разговор на Текстеда.
– Нет, – ответила она. – Я познакомилась с ним лишь вчера днем.
– Понятно. Тем не менее, вы раскусили его настолько верно, что, по словам Эмили, дали ему настоящий отпор.
– Умоляю вас забыть о маркизе и то, что я говорила или не говорила ему, – попросила Шарлотта. – И позвольте заметить, Стоунлей, вы положительно одержимы этим человеком.
– Я бы хотел, чтобы вы называли меня Эдвард, – сказал лорд, отчего она чуть не сбилась с ритма. – Стоунлей для моего уха звучит слишком официально.
Сердце Шарлотты забилось.
– Эдвард? – потрясенно переспросила она. – Вы хотите, чтобы я называла вас Эдвардом?
Лорд чуть улыбнулся, но Шарлотта заметила, что он покраснел, будто осознал важность своей просьбы.
– В конце концов, это имя, данное мне при крещении, – сказал он.
Шарлотта с его лица перевела взгляд на булавку с бриллиантом, которой был заколот его галстук. Мысли в ее голове обгоняли вальсирующие пары. Что он подразумевает, обращаясь к ней с такой личной просьбой? Следует ли ей отказаться? И надо ли просить Стоунлея называть ее Шарлоттой?
– Я обеспокоил вас?
– Конечно, – рассмеялась она в ответ. – Я не слышала, чтобы даже Эмили обращалась к вам столь дружески.
– Она называет меня так, но не при всех. Если бы она обращалась ко мне по имени открыто, то злые языки уже гораздо громче, чем теперь, обсуждали бы мою дружбу с миссис Гастингс.
– Понимаю.
– Но больше всего мне хочется, чтобы именно вы называли меня Эдвард, – тихо и ласково произнес он у самого ее уха. – Хотя бы пока мы танцуем вальс, или когда оказываемся одни в бильярдной, или у магазина часов, или когда вы приходите в себя после обморока, а я держу вас на руках.
Каждое из упомянутых лордом событий живо напомнило Шарлотте, сколь часто она оказывалась в плену его рук, как часто он целовал ее. Она посмотрела ему в глаза и увидела в них бесовский огонек – страсть, желание, жажду обладания. Глубоко вздохнув, Шарлотта попыталась унять охватывавшую ее дрожь. Она шла откуда-то из сердца и заполняла ее всю, до кончиков пальцев.
– Эдвард, – выдохнула Шарлотта.
– Вы дрожите.
– Так, ничего, – отозвалась она. Непонятные слезы застлали глаза. Девушка почувствовала, как ее захватывает близость этого человека и нежность, с которой он держит ее, продолжая вести в танце.
– Нет, вы ошибаетесь, – возразил он, привлекая ее ближе и шепча на ухо. – По-моему, это – всё.
– Как вы можете знать? – испуганно спросила Шарлотта.
Лорд не обратил внимания на ее слова.
– Только скажите, что вы говорили Текстеду… чего вы хотели больше, чем положения в обществе или богатства… помимо честности?
– Доброты, – ответила Шарлотта, на этот раз, радуясь, что он вернулся к надоевшему ей разговору. – И прямоты.
Она увидела, что ее слова глубоко поразили его.
– Я так и думал, – загадочно заметил Стоунлей.
Шарлотта хотела спросить, что он имеет в виду, но в этот момент замолкла музыка и, прежде чем девушка заговорила, к ним подошла леди Перселл, быстро обмахиваясь веером. Она увлекла Стоунлея с собой, прося его потанцевать с юной леди, которая только начала выезжать в свет.
– Извините нас, Шарлотта, – весело сказала баронесса. – Но я пообещала. Ее мать одна из моих лучших подруг.
– Конечно, – ответила ужасно расстроенная Шарлотта.
Она стала обходить зал, наблюдая за Стоунлеем, склонившимся над рукой вспыхнувшей барышни. Эта юная особа явно попала сюда прямо со школьной скамьи. Сердце Шарлотты переполнилось восхищением и любовью к лорду. И снова ее глаза налились слезами, объяснить причину которых она не могла.
– Прошу, обещай мне не подвергать ее испытаниям, как других, – умоляла тем же вечером Эмили.
Она стояла рядом со Стоунлеем и энергично шептала под прикрытием веера.
Тот смотрел на Шарлотту, выступающую с хозяином в контрдансе французской кадрили. Она держала себя по всем правилам этикета. Лорду были по душе ее манеры, ему нравилось, что она твердо отстаивает свое мнение, если уверена, что права.
– Думаю, это не имеет никакого значения, – ответил лорд на просьбу Эмили. – Она тогда просто велит мне убраться с ее глаз, если я предприму в отношении нее что-нибудь подобное.
– Значит, ты откажешься от своего правила? – с надеждой спросила миссис Гастингс.
– Я этого не сказал. В конце концов, я должен быть уверен и боюсь, что все не так просто.
Эмили вздохнула.
– Ты просто невыносим! Должна предостеречь тебя, что, подвергнув Шарлотту Эмберли проверке, ты совершишь тяжелую ошибку. Насколько мне довелось разобраться в ее характере, это ей не понравится.
– Она об этом и не узнает, – возразил Стоунлей. – Я не собираюсь помещать в «Тайме» объявление о своих намерениях. Она даже не успеет понять, как все испытание закончится. Если ты, конечно, не предупредишь ее.
– Ты же знаешь, что я этого не сделаю. Но есть другие, которые поймут и сообщат Шарлотте.
Стоунлей удивился.
– О ком это ты говоришь?
– Не могу сказать с уверенностью, возможно, леди Перселл… она знает тебя дольше всех. Но ведь ты понимаешь – стоит тебе поднять бровь, как тут же множатся слухи. Твой интерес к Шарлотте уже у всех на устах, особенно среди прислуги… И ты знаешь, что это означает. Когда сплетничают слуги, то совершенно ясно – либо скандал, либо свадьба.
– Понятно, – отозвался Стоунлей. – Хотя, полагаю, мне глупо притворяться удивленным. Болтовня последних дней не могла не дойти до меня.
Эмили рассмеялась.
– Не сомневаюсь.
– А что думает полковник? Одобряет?
– Он считает, что она слишком хороша для тебя, и я согласна.
– Негодница.
– Что ж, не стану давать тебе больше никаких советов, только постарайся со всеми своими умными затеями не упустить птичку.
– Может, на этот раз я ее удержу, – нахмурившись, произнес Стоунлей.
– Это я и хотела услышать. Кроме того, ты уже достаточно узнал ее. Шарлотта необыкновенная девушка. Она заменила маленькому Генри мать, когда та умерла. Одно это красноречиво говорит о ее натуре. Вдобавок, ее интересы настолько далеко лежат от выгоды и стяжательства, что подвергать ее испытанию кажется нелепым.
Но Эмили не только не убедила лорда своими доводами, а лишь разожгла в нем желание довести дело до конца. Она упомянула о Генри, что вызвало в Стоунлее рой сомнений. Шарлотте должно быть известно, что наследство Генри потихоньку утекает в азартные игры сэра Джона. Может, стяжательство и есть главная забота?
Нет. Он поступит, как поступал много раз с тех пор, как Эмили вышла замуж за своего полковника. Хотя бы для того, чтобы раз и навсегда выяснить, не идет ли Шарлотта на поводу у своего отца.
29.
Следующим вечером Шарлотте представилась возможность, которую она долго ждала – сэр Джон остался дома. Когда она убедилась, что он удобно устроился, вытянувшись на греческой кушетке, обитой бело-золотым шелком, когда собственноручно налила отцу его любимой мадеры, сыграла для него на пианино несколько прелюдий Баха, – только тогда Шарлотта взяла табуреточку и села рядом.
– Ты очень славная девочка, Шарли. – Улыбаясь, Эмберли глядел на нее с любовью. —
Но я знаю тебя не первый год – ты никогда не проявляешь ко мне подобной доброты, какую ты обрушила на меня сейчас, если не преследуешь некой цели. Ты хочешь, чтобы я послал Стоунлею извинение за то, что набросился на него в Лонгревзе? Я уже сделал это. Попросил прощения у лорда Перселла. Не знаю, что на меня нашло – схватился за шпагу, как какой-то турок. Кстати, рад слышать, что Мод выздоравливает.
Отец Шарлотты удивил ее. Она ожидала от него воинственного настроя, возражений, но не смирения и приветливости. Она засомневалась, было в его искренности, но глаза сэра Джона светились теплом, и девушка поняла, что никакого подвоха тут нет.
И не стала притворяться.
– Папа, мне очень нужно кое-что узнать у тебя, – начала она, положив ладонь на тонкую черную ткань его рукава и мягко сжав руку отца. – Ты помнишь, как мы ехали в Лонгревз и ты был ужасно расстроен вмешательством Стоунлея в твои дела?
– Да, и что? – спросил Эмберли. – Значит, ты хочешь поговорить о лорде?
Шарлотта набрала в легкие побольше воздуха и отвела взгляд от лица отца.
– Можно так сказать, – проговорила она. – Но если быть точнее, я хочу, чтобы ты рассказал мне о… об Элизабет.
Только теперь она снова посмотрела на сэра Джона. Его реакция последовала незамедлительно. Он уронил бокал с вином, отчего по бело-золотой кушетке расплылось темно-красное пятно. Отец Шарлотты моментально выхватил из кармана сюртука белый батистовый платок и торопливыми движениями принялся промокать его. Куда делись его благодушное настроение и вальяжная поза.
– Я ее испортил! – с горечью заметил он, всецело сосредоточившись на непрактичной шелковой ткани.
Капли вина попали и на темно-голубое шелковое платье Шарлотты. Она вскочила на ноги и отодвинулась от отца. Увидев, как он огорчен, предложила:
– Папа, оставь это бесполезное занятие, завтра утром этим займется миссис Гловер. Если ей не удастся его вывести, можно будет найти для кушетки новую ткань.
– И, правда, – согласился сэр Джон, возвращая платок в карман.
– Садись, пожалуйста, – попросила она, но момент был упущен. Эмберли раза два прошелся по комнате, а потом извинился, сказав, что только что вспомнил об одном важном деле, которым должен немедленно заняться.
Шарлотте ничего не оставалось, как позволить ему уйти. И то, что на следующее утро ее попытка оказалась столь же бесплодной, нисколько не удивило девушку. Она несколько раз пыталась вернуться к неудавшемуся разговору, но чем больше она добивалась ответа от отца, тем он становился изворотливей – умело заговаривал о другом, исчезал из дома, едва дочь переступала порог, возвращаясь с прогулки или от гостей.
Шарлотта не знала, что и думать о его нелепом поведении. Сэр Джон вел себя как нашкодивший мальчишка, ни разу не сказал, что не хочет говорить об Элизабет, нисколько не сердился. Так прошли три дня, и Шарлотта уже отчаялась заставить отца ответить на ее вопрос о сестре лорда и отказалась от своих попыток. Но вот что любопытно – с отцом произошли странные изменения. Когда ей все-таки удавалось обменяться с ним несколькими словами, он держался более мягко, проявлял больше сердечности, чем Шарлотта видела от него за всю свою жизнь. Более того, заявил ей, что, если она собирается за Стоунлея замуж, он сделает все, чтобы преодолеть разделявшую его и лорда пропасть.
Шарлотте ничего больше и не требовалось, что бы там ни таилось в истории, связанной с Элизабет. По своему опыту она знала: раз проявлена добрая воля, то продолжение не замедлит последовать.
Кроме того, все последние три дня, прошедшие после возвращения из Лонгревза, лорд Стоунлей оказывал Шарлотте такие знаки внимания, о которых она только могла мечтать. И каждый час с ним только усиливал ее восхищение лордом и удовольствие, испытываемое ею в его обществе. У них оказалось много общих интересов, и она поняла, что никогда не узнала бы о нем так много, если бы познакомилась с ним обычным путем.
Одной из самых сердечных забот Стоунлея был сиротский приют. Он надеялся так обустроить его, чтобы ни одному ребенку не было отказано в крыше над головой. У себя в Эмберли-парке Шарлотта всегда старалась проследить, чтобы малыш, по какой-либо причине лишившийся родителей, был определен в хороший дом.
В палате лордов Стоунлей упорно добивался принятия закона, позволявшего лучше обеспечивать солдат-ветеранов, послуживших своей стране. Он искренне одобрил план Шарлотты и Гарри по восстановлению кирпичных дорог.
Шарлотта как-то сказала:
– Вы не представляете, как больно мне видеть бродяг, калек в потрепанной военной форме. Вернувшись с армией Веллингтона с войны в Испании и освободив ее от Наполеона, они узнали, что на родине оказались никому не нужны. У них нет ни работы, ни помощи, ни надежды.
– Какая ирония судьбы, не правда ли? – подхватил Стоунлей. – Они послужили своей стране, покончили в Европе с господством Бонапарта, который своим существованием угрожал и Англии, а вернувшись домой, оказались забытыми.
Только однажды между нею и лордом возникло чувство неловкости. Она с воодушевлением перечисляла ему успехи Генри в учении, когда вдруг осознала, что Стоунлей как-то притих и, казалось, мысли его блуждали где-то далеко. Девушка не знала, что и думать. Правда, Генри никакими узами не связан с ним, поэтому ее рассказ о способностях и талантах ребенка мог показаться ему скучным. Шарлотта тут же заговорила о другом, но прошло еще несколько минут, прежде чем к лорду вернулось его обычное оживление.
На следующий день Шарлотта пришла в библиотеку Уокера невыспавшейся и утомленной – у Генри разболелось ухо, и он разбудил ее среди ночи. И теперь она с удивлением слушала, как Стоунлей пытается с ней поссориться.
– Прошу меня простить, мисс Эмберли, но, хотя мне неловко поправлять даму, я убежден, что эта книга в темно-синем переплете, а не в коричневом, – произнес он, глядя на Шарлотту холодным и пустым взглядом. Лорд встретил Шарлотту в библиотеке Уокера и, едва успев подойти к ней, принялся оспаривать каждое ее мнение, начиная с утверждения Шарлотты, что Джейн Остин – прекрасная современная романистка, и кончая предсказанием погоды и цветом переплета книги, которую он хотел купить для Эмили.
Шарлотта какое-то время смотрела на лорда, не находя слов от удивления.
– Темно-синий? – переспросила она.
Стоунлей держал книгу в коричневом переплете из телячьей кожи. Это был один из пяти томов «Сесилии» Фанни Берни. Даже при самой буйной фантазии цвет переплета никак нельзя было назвать темно-синим. Он был коричневого цвета.
Шарлотта огляделась и увидела неподалеку леди Перселл, несомненно, слышавшую их разговор. Ее лицо оставалось бесстрастным, лишь в уголках губ притаился намек на улыбку. Снова посмотрев на Стоунлея, Шарлотта уловила забавное сходство – такое же выражение бывало у Генри, когда он хотел заставить свою сестру рассердиться. Генри как раз пребывал в таком возрасте, когда в ответ на ее «да» говорил «нет».
Но чего хочет добиться Стоунлей, ведя себя как не покинувший детскую мальчишка? Что он хочет сказать, настаивая на том, что переплет темно-синий?
Шарлотта не смогла побороть искушения ответить так, как она отвечала в подобной ситуации брату.
– Вы страдаете от разлития желчи, Стоунлей? Если так, то у меня дома имеется слабительное, которое часто помогает Генри при таких симптомах. Я выяснила, что нет такого настроения, которое не улучшилось бы от его приема в хорошей дозе.
Лорд открыл рот и ощутимо содрогнулся – как Генри, когда она рекомендует ему данное снадобье во время необъяснимых приступов несговорчивости.
Шарлотта глянула в окно. – По положению солнца я вижу, что уже довольно поздно. Сожалею, что не могу остаться и обсудить цвет этой книги, но у меня есть более спешные дела. У Генри разболелось ухо, и мне нужно еще зайти в аптеку.
Она пошла, держа под мышкой сверток с деревянной лошадкой и недоумевая по поводу непонятного поведения Стоунлея. Одно утешало: он остался стоять в полной растерянности. Пять минут назад он подошел к ней, упрямо выпятив подбородок и явно настроенный вовлечь ее в спор – но зачем?
Да какое это имеет значение! Если он ведет себя по-глупому, неважно по какой причине, он имеет на это полное право. Только ей совершенно необязательно оставаться в его обществе и терпеть весь этот вздор. Темно-синяя книга! Что за ерунда.
И потом, она не лукавила. Генри плакал и заснул только под утро. А в библиотеку Уокера она пошла купить детскую игрушку. Шарлотта выбрала лошадку, надеясь подбодрить Генри.
