Текст книги "Мимикрия в СССР"

Автор книги: Валентина Богдан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 20 страниц)

6

Проработав шесть месяцев на Сельмаше, я увидела, что дальше не выдержу. Разыскивая виновников брака, мне часто нужно было оставаться на вторую смену или приходить очень рано, чтобы застать ночную смену еще на местах работы. Те рабочие, вину которых я устанавливала в производстве брака, приходили ко мне спорить и страшно ругались. Если брак поступал из других цехов, начальник этого цеха старался убедить меня, что брак можно пропустить без ущерба для готовой продукции. У нас, однако, были строгие нормы, было определенно указано, что можно пропускать, а что нельзя, и я отказывалась быть убежденной им. Тогда он злился и давал мне понять, что я не компетентна и не разбираюсь в деле. Почти каждый день я приходила домой в плохом настроении. Каждый месяц в цеху накапливалось брака на десятки тысяч рублей, и от того, что я выискивала виновных, брак не уменьшался.

За шесть месяцев работы я похудела на пять килограммов; я никогда не была толстой, а теперь превратилась в скелет! Кроме того, у меня совершенно не оставалось времени для Наташи; с ней занимался отец, и мне было обидно, что просыпаясь ночью, она звала не меня, а отца. Я решила уйти и поискать более спокойной работы, и недалеко от дома.

Я пошла к начальнику цеха и попросила об увольнении по той причине, что у меня маленький ребенок и я не могу работать так много часов.

– От вас самой зависит организовать работу так, чтобы укладываться в урочное время.

– Я не могу этого сделать и поэтому прошу меня уволить.

Чем больше он уговаривал меня оставаться, тем больше мне хотелось уйти из этих производственных Содома и Гоморры.

Начальник цеха сочувствовал мне и отпустил бы без долгих разговоров, но в Советском Союзе людей увольняют только тогда, когда они не нужны производству, и прошла еще пара недель, пока начальник цеха путем небольших перестановок уволил меня по сокращению штатов.

Прежде чем устраиваться на новую работу, мне нужно было как следует отдохнуть после Сельмаша. Через Сережин союз работников просвещения я купила путевку в дом отдыха в Хосте и поехала туда на месяц. По дороге я завезла Наташу в Кропоткин к маме, так как в Ростове в середине лета всегда бывает жарко и пыльно.

Дорога из Туапсе в Хосту была замечательна. Я никогда еще не видела моря и теперь, сразу же после выезда из города, оно представилось мне в своем лучшем виде. День был ясный, небо голубое, а море чистое и прозрачное, темно-синее вдали и необыкновенно яркое, лазурное у берегов. Прекрасная шоссейная дорога шла по крутому скалистому берегу, то по самому обрыву, то уходя от моря под шатер громадных каштановых деревьев. Дом отдыха находился в небольшом селении у самого устья речки Хосты. В этом месте горы немного расступались, давая возможность речке достичь моря, и в уютной долине расположилось окруженное виноградниками село.

Как только я вылезла из автобуса перед домом отдыха, я увидела на веранде мою бывшую школьную учительную математики, Екатерину Васильевну.

– Вот где пришлось встретиться, – обрадовалась она, узнав меня, – два дня живу здесь, и еще не видела ни одного знакомого лица. Пойдем к заведующему и попросим, чтобы он поселил тебя в одной комнате со мной. У нас есть свободная кровать.

Комендант охотно согласился, и мои вещи были перенесены в комнату Е. В. Кроме меня и учительницы, в комнате жили еще две женщины. Комната была большая и чистая, но, к своему ужасу, я заметила, что в углу, на потолке, как раз над моей кроватью, висела летучая мышь. Я испугалась и сказала, что буду бояться спать, но Е. В. меня успокоила, объяснив, что как только стемнеет, мышь улетит на охоту и не вернется до утра, а когда вернется, то возможно сядет в другом углу.

Меня удивила ласковая встреча учительницы. В школе она была самой строгой из учителей и мы все боялись ее как огня. Е. В. была известна и уважаема во всем городе. Дочь местного казака, она первая в России женщина, получившая университетский диплом. В то время, когда она окончила школу, женщин в число студентов университета не принимали, и она поступила вольнослушательницей. В университете она обратила на себя внимание своими исключительными способностями к математике. После окончания курса она стала добиваться права держать выпускной экзамен наравне со студентами, чтобы получить диплом. Это было нелегко, но благодаря своей настойчивости, она даже добилась аудиенции у министра просвещения, при поддержке профессора математики; она была допущена к выпускному экзамену и выдержала его с успехом. Приехав после окончания университета в родной город, она поступила учительницей математики в мужскую гимназию, где и учила до самой революции. После революции гимназия была превращена в школу второй ступени и многие учителя, в том числе и она, остались на своих местах.

– Не правда ли, Хоста красива! – спросила она меня, когда мы пошли прогуляться.

– Так красива, что прямо дух захватывает!

– Я ведь каждый год приезжаю сюда отдыхать, и каждый раз поражаюсь красотой окрестностей. Особенно замечательна дорога из Туапсе.

Во время обеда меня ожидал еще один сюрприз: на десерт подали большущие персики, я никогда до этого не видела таких.

Отдыхающие в доме отдыха флиртовали вовсю! Флирт, кажется, был здесь главным развлечением. Вечерами, до сигнального звонка "на покой", в главном здании оставались только старики; все остальные разбредались парочками по саду или ближайшему лесу. У меня же совершенно не было возможности завести даже маленькую интрижку, Е. В. была точно пришита ко мне и не оставляла меня одной ни на минуту.

Стояли прекрасные лунные ночи, и в один из первых вечеров мы с ней решили пойти побродить по берегу моря. Только что мы стали спускаться к воде, как вдруг кто-то закричал: "стой!" Мы, конечно, остановились. Подошел человек в форме пограничника.

– Вы что тут делаете, товарищи?

– Хотим полюбоваться морем при луне.

– А вы кто такие?

– Отдыхающие из дома Рабпроса.

– Разве вас не предупреждали, что на берег моря нельзя выходить после темноты?

– Нет, не предупреждали. А почему нельзя?

– Не притворяйтесь наивными. Не понимаете, что ли, что море пограничная зона? Пойдемте, я отведу вас обратно в дом отдыха.

Он пошел с нами к коменданту и сделал ему выговор, но главным образом он хотел установить, действительно ли мы из дома отдыха?

Вскоре мы с Е. В. сделали еще одну ошибку. Мы решили каждый день принимать солнечные ванны вместо "мертвого часа", т.е. послеобеденного отдыха. Придя на берег, мы пошли в другую сторону от обыкновенного пляжа, желая найти такое место, где бы нас никто не видел. Нашли защищенную со всех сторон бухточку, разделись и легли. Немного погодя подошли двое мужчин и сели в стороне, потом пришла целая группа мужчин. Мы поспешили одеться и, негодуя на "нахалов", ушли. Потом мы узнали, что мы попали на мужской пляж, где мужчины принимают солнечные ванны, и что самое интересное, об этом написано на доске при приближении к пляжу, чего мы не заметили.

Е. В. рассказывала мне, какая противная я была ученица, как раздражало учителей то, что я не поднимала в классе руки, когда знала ответ на вопрос учителя и, что самое неприятное, моему примеру стали следовать другие.

– Помню случай, – сказала Е. В., – когда к нам в школу приехал инспектор. Он пришел в класс во время урока и мне, конечно, хотелось показать мою работу с лучшей стороны. Я как раз объясняла трудное место, и когда объяснила, спросила: кто может повторить? Ни одна рука не поднялась, я уже знала, что ожидать, вызвала к доске тебя и ты объяснила урок правильно. Я так разозлилась, что, как видишь, до сих пор помню. Ведь у инспектора могло создаться впечатление, что ученики меня не понимают.

– Мне кажется наоборот, это было хорошо для вас: инспектор мог подумать, что все ученики знают, только не поднимают руки.

– Ничего подобного, это нарушение дисциплины. Учитель должен знать, насколько хорошо его поняли. По каким соображениям ты скрывала свои знания?

– Соображения у меня были веские: я решила, что если я не буду показывать, когда я знаю, то тем самым я не буду Указывать, когда я не знаю. Я была тогда страшно тщеславна.

– Но ведь учителям были известны твои повадки, тебя все равно спрашивали и тогда выходило наружу, если ты не знала.

– Не всегда же спрашивали меня, чаще спрашивали других, а потом, я все-таки часто знала ответы.

У Е. В. есть сестра – зубной врач, практиковавшая в нашем городе. Пару лет назад ГПУ арестовало многих людей, которые подозревались в том, что у них было золото. В первую очередь были арестованы зубные врачи, так как они хранили золото для работы. В Кропоткине в то время ходили слухи, что сестра Е. В. во время допроса побила агента ГПУ, но, конечно, никто толком ничего не знал. Я спросила об этом Е. В. Она рассмеялась:

– Сестра рассказала об этом случае только своим родным и хотя мы никому об этом не рассказывали, боясь, что ей могут быть неприятности, весь город как-то об этом узнал! Она действительно пыталась побить гепеушника.

– Как это?

– Ее арестовали вместе с другими, держали несколько дней в ГПУ, и по ночам допрашивали, требовали сказать, где она спрятала золото? Золота у нее в то время было мало и она о нем сказала на первом же допросе, но ей не верили. Через несколько дней их, человек двадцать, привели в очень маленькую комнату в здании ГПУ, заперли и напустили в комнату горячего пару. Сделалось так жарко и душно, что прямо нечем было дышать. Держали их так довольно долго, им показалось, целую вечность, а потом стали водить на допрос. Когда мою сестру привели на допрос после такой бани, она, не помня себя, бросилась на следователя с кулаками. Он, очевидно, никак этого не ожидал. Все приходили обессиленными, а моя сестра спортсменка, ее нелегко обессилить. Следователь, пришедши в себя от изумления, быстро справился с ней, но тотчас же отпустил ее домой. С тех пор ее больше не трогали.

– Можно было бы ожидать, что ее накажут, а ее отпустили.

– Скорее всего, следователь увидел, что она сделалась невменяема, и поверил, что у нее нет спрятанного золота. Ее предупредили об этом не рассказывать, но, как видишь, люди все равно узнали: я думаю, сам следователь рассказал о таком необыкновенном случае – женщина бросилась на него с кулаками.

– Она у вас прямо герой!

– Все мы, казаки, герои от рождения, моя сестра не больше других, – сказала Е. В. с гордостью.

Е. В., как и многие казаки, гордилась своим происхождением, и гордиться было чем. В "казаки", т.е. на незаселенные окраины России, убегали в старинные времена люди предприимчивые, с твердой волей, которые не могли мириться с существующими порядками, считая их несправедливыми, с крепостным правом. Крепостные, оскорбленные помещиком, убегали на вольный Дон, предварительно жестоко отомстив барину. Также в течение веком приходили на окраины и вливались в казачью "вольницу" люди, не поладившие с законом, или просто искатели приключений. Казачье сословие всегда было беспокойным и неусидчивым. Как греческие Аргонавты, они устремлялись вдаль на поиски неведомых земель и чудес, тем самым расширяя Русское государство. Донскими казаками под водительством Ермака была открыта и присоединена к России Сибирь во времена Иоанна Грозного. Казаками были отвоеваны предгорья Северного Кавказа. Но не к чести казаков нужно сказать, что из среды их также выходили атаманы разбойников, такие, как Стенька Разин.

Русское правительство скоро увидело выгоды иметь на своих далеких окраинах казаков, и не только не преследовало отщепенцев, но даже узаконило все их привилегии. Казаки – военное сословие. Веками защищая свои пограничные жилища и семьи от нападений, они выработали в себе замечательные качества воинов. Земля, на которой селились казаки, делалась их собственностью, и они делили ее между собой поровну на каждого мужчину, без исключения, а земли у них было порядочно! Владения войска донского и кубанского по площади были больше всей Англии.

Самое замечательное в жизни казаков было их полное самоуправление; все должностные лица, вплоть до войскового атамана, были выборными. Называя себя, казак всегда прибавлял – вольный.

– Знаете, Екатерина Васильевна, отец Сережи тоже казак, из запорожцев. Он рассказывал мне, что предки гетмана Зиновия Михайловича Богдана – Хмельницкого и его были членами одной семьи; их общая родина село Сосница на Черниговщине, и как он говорил, в этом селе "бросишь палку в собаку, а попадешь в Богдана!" Поэтому со временем, чтобы отличить их друг от друга, стали добавлять клички к фамилии; например: Богдан – Косой или как отца гетмана прозвали Богдан – Хмель, вероятно часто бывал хмельной. Позже Михаил Богдан – Хмель ополячил свою кличку, переделав ее в Хмельницкий.

Василий Семенович тоже гордился своим казачеством, и в паспорте у него было указано: казак. Когда его утвердили в звании профессора Саратовского сельскохозяйственного института, он, по должности, получил генеральский чин "Статского Советника". Этот чин давал ему право на потомственное дворянство. В области Нижней Волги, где Василий Семенович постоянно жил, было очень мало дворян, и Предводитель Дворянства, как рассказывала мне мать Сережи, несколько раз приезжал уговаривать его принять дворянство (нужно было заполнить какие-то бумаги), а В. С. отказывался, говоря, что его вполне устраивает быть казаком!

Взаимоотношения между казачьей вольницей и матерью-Россией можно охарактеризовать как очень удачный симбиоз. В своей массе казаки были патриоты и монархисты. О том, сколько усилий пришлось затратить советской власти, чтобы сделать казачьи земли советскими, замечательно верно описаны в книге М. Шолохова "Тихий Дон". Сопротивление казаков коллективизации еще ожидает своего историка.

7

Приехав из дома отдыха, я поспешила узнать, есть ли подходящая для меня работа на самом ближайшем к нашему дому предприятии, Мукомольно-макаронном комбинате. Этот комбинат находится всего через один квартал от нас, в трех-четырех минутах ходьбы, и я давно наметила его своей первой целью в поисках новой работы. Я знала, что утром администрация обыкновенно занята разрешением производственных вопросов, накопившихся за вечернюю и ночную смены, и поэтому пошла к главному инженеру комбината после обеда. К моему удовольствию, он оказался у себя в кабинете и принял меня немедленно.

Он оказался маленьким, довольно щуплым человеком с чеховской бородкой и усталым, пару дней не бритым лицом, по фамилии Серб. Узнав, кто я, зачем пришла и почему именно к нему, он сказал:

– Вы пришли в очень удачное время. Трест предлагает нам увеличить продукцию на макаронной фабрике и освоить новые виды ассортимента. Все это потребует установки новых машин и, возможно, некоторой реконструкции фабрики, а для этого нам необходимо будет взять на какой-то срок конструктора. Кроме того, я давно уже хлопочу, чтобы мне дали помощника, производство у нас большое: макаронная фабрика выпускает пятнадцать тонн макарон в сутки, а мельница сто тонн муки, да их еще собираются расширить, а технический отдел, собственно говоря, – я один. У меня нет ни заместителя, ни помощника.

– Есть у вас главный механик?

– Нет, есть просто механик, он же заведующий механическими мастерскими, паро-силовой установкой, и он же производит текущий ремонт на комбинате. У нас довольно сложное паро-силовое хозяйство: вся мельница приводится в движение паровой машиной, сушилки макарон тоже работают паром, и все это от одного котла. Наш механик, тов. Юсупов, замечательно талантливый человек, но, к сожалению, он самоучка. Помощник мне он очень хороший, но он не может делать ни расчетов, ни чертежей, а если бы он и умел, то у него все равно нет для этого времени. Я сегодня или завтра утром поеду в трест и поговорю относительно вас, а вы приходите завтра после обеда и мы решим, на каких условиях вы будете работать.

На другой день я опять пошла на фабрику и узнала, что трест разрешил взять меня на должность инженера-конструктора. Главный инженер предложил мне приступить к работе немедленно.

Это была очень большая для меня удача. Во-первых, я любила работу конструктора, во-вторых, у меня не будет административных обязанностей, т.е. я не буду отвечать за работу других, и, кроме того, комбинат был близко к моему дому. Это значит, мне не нужно будет терять время в очередях на трамвай или автобус, и я смогу приходить домой в обеденный перерыв, а если что-либо случится дома, то Давыдовна легко найдет меня на комбинате. Я теперь особенно рвалась домой, так как Наташа с каждым днем становилась все интересней и интересней.

В сентябре мама привезла Наташу домой. Мы не видели ее три месяца. Когда она уезжала, ей было год и десять месяцев, теперь ей больше двух лет. За три месяца с ней произошла замечательная перемена, она заговорила!

Отправляя Наташу к бабушке, я составила словарь тех слов, какие она в то время говорила. Она употребляла довольно много слов, но понимать ее было довольно трудно, многим предметам и действиям она дала свои собственные названия, в большинстве не похожие на общепринятые. Теперь же она говорила совершенно хорошо и правильно, употребляя много не слышанных нами до этого из ее уст слов и предложений. Для меня это было прямо как чудо! Сережа, Давыдовна и я задавали ей много вопросов, с удовольствием слушая ее ответы. Иногда она немного сбивалась, очевидно, затрудняясь выбрать из большого запаса известных ей слов самые точные. Во время обеда она сказала: – Папа, грызи суп быстрее!

8

В Ростове наконец окончили строительство нового театра. Театр строили очень долго, публика с большим нетерпением ожидала его окончания; намеченные сроки давно прошли, а театр все доделывали и переделывали. Несколько специалистов, работающих над его проектированием и строительством, поплатились жизнью за эти неполадки, например, после окончания работ было найдено, что акустика в зрительном зале плохая и, чтобы исправить ее, потребовались сложные и дорогие переделки, были и другие ляпсусы. В городе ходили упорные слухи, что театр «несчастлив», так как на его облицовку использовали мраморные могильные плиты, ограбив для этого городское кладбище. Наружный вид театра в высшей степени странный: он похож на танк. Громадное здание, составленное из нескольких прямоугольников с пропорциями и видом танка. Фасад выше ступеней и входа, высокая, ничем не прерванная, облицованная мраморными плитами стена, а по обеим сторонам главного корпуса застекленные пристройки коридоров и лестничных клеток, напоминающие движущий механизм танка. Ростовчане не были довольны архитектурным оформлением своего театра. Внутри театр замечательно хорош. Председатель горсовета сказал при его открытии, что «советский театр – это не коммерческое предприятие, а культурное», и действительно, в нем не было «дешевых» мест, рассчитанных на то, чтобы поместить как можно больше публики, не очень-то считаясь с ее удобствами. Все места просторные, удобные и отовсюду хорошо видно. Прекрасное, двухсветное фойе партера с мраморными колоннами, курительная комната с глубокими кожаными креслами, зрительный зал с удобными креслами, занавесом, вышитым руками искусных рукодельниц, и красиво декорированными ложами создавали впечатление покоя и комфорта.

Из Москвы приехал (как потом стало известно, против собственного желания, по приказу профсоюза) хорошо известный режиссер Завадский с группой столичных актеров, в числе которых была заслуженная артистка республики Марецкая.

Вскоре в местной газете была опубликована программа на весь сезон, встреченная с чувством удовлетворения театралами. В программу были включены пьесы, много лет не ставившиеся в театре города: несколько чеховских, "На дне" Горького, Шекспир и небольшое количество набивших всем оскомину пьес о героях революции. Мы купили себе абонемент на весь сезон.

Театральный сезон открылся пьесой "Любовь Яровая", о героях революции, она была указана в программе. Поскольку главную роль исполняла Марецкая, мы пошли. В фойе театра висела афиша с программой на ближайшие недели и возле нее стояла толпа, по-видимому, взволнованных зрителей, мы подошли и увидели возмутительную вещь: эта программа не имела ничего общего с той, какую мы знали, когда покупали абонемент; три четверти ее состояло из пьес советских авторов, описывающих "пафос социалистического строительства" и "героизм революции". Все в публике выглядели возмущенными, но замечаниями обменивались шепотом, отойдя в сторону.

У меня есть приятель в тресте, молодой инженер, у которого много знакомых артистов. Увидев его вскоре после представления, я спросила:

– Вадим, что случилось с театральной программой? Обещали одно, а показывают совершенно другое.

– Возмутительно! Когда Завадского командировали сюда, а как вы, вероятно, знаете, он приехал только на один год, ему обещали в профсоюзе работников просвещения, что он будет свободен в выборе программы. Его-то программа и была опубликована: конечно, проверенная и утвержденная соответствующей организацией. Но когда она была опубликована в местной газете, на нее обратил внимание секретарь крайкома и нашел, что она недостаточно представляет современных, советских писателей, и Завадского заставили ее изменить. Завадский, как говорят, "рвал и метал", смотался в Москву, стараясь защитить свою программу, но ничего добиться не мог и ему пришлось свою программу заменить новой.

– Оставили ли ему хоть одну пьесу Чехова?

– Нет. Чехов – мягкотелый интеллигент, его показывают только в Москве, где публика более сознательная, в провинции он не подходящий.

– А "На дне" Горького оставили?

– За пьесу "На дне" ему, говорят, здорово влетело. Ее даже в Москве давно не ставили, она не созвучна нашей эпохе. Как можно призывать уважать человека вообще, такими сильными словами, как у Горького?! А если человек кулак, или священник, или капиталист, или рабочий-прогульщик, тогда что??? Их тоже уважать? Нет, нет, эта пьеса совершенно неподходящая для советского зрителя! Вы знаете, многие удивились, увидя ее в программе, один друг еще в самом начале предлагал мне держать пари, что пьесу "вычистят" из программы. Жаль, что так случилось. Если бы Завадский был удовлетворен как артист, работая здесь, возможно, он остался бы в Ростове надолго, а теперь он смотает удочки и уедет при первой же возможности. В Москве немного свободнее жить.

– Так долго ждали театра и дождались, тот же Агитпроп.

– Подождите, будут приезжать на гастроли опера и балет.

– Может быть, и оперы будут ставить современных композиторов.

– Современных опер очень мало.

– Недавно я увидела афишу: идет новая оперетта "Сотый тигр". Сережа очень любит оперетту, и я сразу же купила билеты. Я решила, что пьеса не политическая; какая может быть политика среди тигров? И представьте себе: в оперетте речь шла о жизни пограничников. Один охотник на тигров, привлеченный патриотическим чувством к службе в пограничный отряд, убил своего сотого тигра, но это был не настоящий тигр, а перебежчик границы, враг. И охотник, убив его, испытывал большее удовлетворение, чем если бы он на самом деле убил тигра, о котором он мечтал в начале пьесы.

В городе заметно приближение новогоднего праздника, время елки. В магазинах появились елочные игрушки и украшения, игрушек много, но самые красивые и интересные, несмотря на дорогую цену, раскупались немедленно. Поэтому я почти каждый вечер после работы брала Наташу и мы ходили по магазинам, высматривая, что появилось новое и интересное. В этом году мы с ней купили большую выдутую из стекла и посеребренную звезду на вершину елки и целую семью ярких разноцветных птичек; ангелов теперь не делали, но зато можно купить фей в блестящих одеяниях и с крылышками. Однажды мы пришли в местный "Гастроном" и увидели, что продают традиционное елочное украшение и угощение – апельсины. Апельсины теперь редкость, они не растут у нас, а ввозить их из-за границы – значит тратить на это драгоценную валюту, так что мы обходимся уже много лет без них.

– Откуда такие замечательные апельсины?

– Из Испании. Помогаем испанским товарищам, и им сладко и нам, – сострил продавец.

"С паршивой овцы хоть шерсти клок", подумала я и купила целый ящик апельсин, пятьдесят штук!

С елкой одно неудобство. Я и Сережа хотели, чтобы елка была на Рождество, седьмого января, как мы праздновали в детстве, но теперь это было неудобно, новогодняя елка – официальный, правительственный праздник. В этот день зажигались великолепно убранные елки на городских площадях, в школах и устраивались детские праздники в учреждениях. Дети видя, что время елки наступило, не хотели ждать еще неделю домашней елки, и мы пошли на компромисс: украшали елку и зажигали ее в первый раз на Новый год, а седьмого января приглашали детей и устраивали "разбор елки", выставляли ее на середину комнаты, танцевали и пели вокруг нее традиционные танцы и песни, а потом снимали все украшения. Все съедобное: пряники, конфеты, фрукты – раздавались детям, а игрушки прятались до следующего года. Зажигая елку до Рождества, я чувствовала, как будто я обкрадываю настоящий праздник.

В небольшой квартире держать елку семь дней было неудобно. Она занимала много места и вскоре начинала осыпаться, но с этим приходилось мириться тем, кто хотел елку на Рождество, после Нового года елки уже не продавались. В этом году городской совет решил вмешаться и как-то остановить празднование Рождества с елкой. В газете были помещены объявления, предупреждающие жителей не держать елки в квартире после Нового года, так как будто бы сухая елка опасна в пожарном отношении. Многие беспокоились, что под предлогом пожарной опасности запретят держать дерево в квартире больше, чем один, два дня. Хотя бояться пожара было мало основания, почти у всех на елке были не свечи, а электрические лампочки.

*

Диму и его начальников судила «тройка», то есть три человека, назначенные ГПУ. Они разбирали «дела» и выносили приговоры без нормальной судебной цензуры, и их решения не подлежали обжалованию.

До разбирательства "дела" "тройкой" Диму долго допрашивали в ГПУ, пытаясь добиться признания в заговоре с вредителями. Такого признания от Димы не добились, и это спасло ему жизнь. Тех, кто под влиянием пытки "признались" в заговоре, – расстреляли. Во время заседаний "тройки", а такие разбирательства даже не назывались "судом", он объяснял, что прежде чем отдать приказ по району о распашке пастбищ, он писал объяснения в с-х управление об опасности и даже ездил туда по этому поводу сам, пытаясь добиться уменьшения задания поднятия новых земель. На это один из членов "тройки" ответил, что, как советский гражданин, зная, что это было "вредительство", он должен был послать жалобу в крайком партии или в ГПУ или даже в ЦК в Москву, чуть ли не самому Сталину!

Почему беспартийный специалист должен был жаловаться на своего тоже беспартийного начальника в ЦК партии? Тем более, если он знал, что приказ об увеличении посевных площадей был отдан по той же партийной линии.

"Тройка" приговорила всех участников "заговора" к расстрелу, потом некоторым, в том числе и Диме, расстрел заменили десятилетним заключением в концлагере.

Отец рассказывал, что когда к нему на свидание вывели Диму, он его не сразу узнал. Вместо молодого, полного здоровья тридцатипятилетнего мужчины, к нему на свидание привели сгорбленного, совершенно седого старика.

Когда Диму арестовали, его жена все свое время и силы посвятила бесполезным хлопотам, пытаясь облегчить его участь. Передавала ему посылки провизии и одежды и даже побывала на приеме у следователя ГПУ, разбиравшего его дело. Она хотела передать следователю некоторые письма и материалы, собранные ею с большим трудом и, по ее мнению, доказывающие невиновность ее мужа, как, например, копию его письма в управление, предупреждающего об опасности распашки пастбищ, но следователь сказал, что все необходимые документы по этому делу у него уже имеются, и не принял материала от нее.

Как потом стало ясно, цель всего расследования была найти козла отпущения за ошибочную партийную директиву. Обвиняемых все время пытались заставить или принять вину на себя или оговорить товарищей.

Арест Сережиного брата отразился и на мне. Однажды секретарша, во время работы, пришла и сказала, что меня требует начальник спецотдела. Он был единственным сотрудником спецчасти, но назывался начальником, я думаю, потому, что у него были сексоты на фабрике. Я еще никогда не бывала у начальника спецчасти и очень испугалась, что или у него есть донос на меня, или он будет спрашивать меня о ком-либо из сотрудников. Ни для кого не было секретом, что спецчасть – это отделение ГПУ. Спецчасть есть на каждом заводе и в каждом учреждении. Она проверяет благонадежность сотрудников, большею частью через сексотов среди сотрудников предприятия, к нему же поступают сведения о политической благонадежности с места прежней работы и даже от домкома, если у того было что донести. Заставлять ждать себя начальника спецчасти не стоит, поэтому я, выпив стакан холодной воды для успокоения, немедленно пошла к нему.

Его комната находилась в самом конце коридора нашего управления, с дверью специально изолированной, чтобы не пропускала звуков. Войдя в комнату, я с большим любопытством осмотрелась. Большую часть комнаты занимал громадный сейф – вероятно, с делами сотрудников. В углу стоял широкий письменный стол, за которым, спиной к стене, сидел сам уполномоченный. Достать рукой, если бы кому вздумалось его ударить, было невозможно. Над его головой на стене висел портрет Сталина. На столе перед ним лежала открытая папка с бумагами, и среди них я увидела анкету, которую я заполняла, когда поступала на работу на комбинат.

Указав мне рукой на стул перед столом, он сказал:

– Садитесь, товарищ инженер.

– Вы зачем меня звали?

– До нас дошли сведения, что один из ваших родственников осужден по 58-й статье, а вы не указали об этом в анкете, когда поступали сюда.

– Мне самой пока ничего не известно об аресте моего родственника. Вы о ком говорите?

– Брат вашего мужа осужден на десять лет за вредительство.

– А, вы вон о ком! Ну, я не считаю родных своего мужа своими родственниками.

– Как не считаете? – удивился он.

– Очень просто. Некоторые женщины выходят замуж по четыре, пять раз. Сегодня один муж, а через месяц другой… Этак очень много родни наберется, за которых нужно отвечать.

Он весело расхохотался.

– Ну и ну! Если вы так смотрите на брак, то, конечно, мужнин брат вам не родня!

– Я думаю, так многие смотрят.