Текст книги "В поисках Шамбалы"

Автор книги: Валентин Сидоров

Валентин Сидоров
В поисках Шамбалы

НА ВЕРШИНАХ

ГЛАВА ПЕРВАЯ
«ДЕРЖАВА РЕРИХА»

1

"Колумб открыл Америку, еще один кусочек все той же знакомой земли, продолжил уже начертанную линию – и его до сих пор славят за это. Что же сказать о человеке, который среди видимого открывает невидимое и дарит людям не продолжение старого, а совсем новый, прекраснейший мир!

Целый новый мир!

Да, он существует, этот прекрасный мир, эта держава Рериха, коей он единственный царь и повелитель. Не занесенный ни на какие карты, он действителен и существует не менее, чем Орловская губерния или Королевство Испанское. И туда можно ездить, как ездят люди за границу, чтобы потом долго рассказывать о его богатстве и особенной красоте, о его людях, о его странах, радостях и страданиях, о небесах, облаках и молитвах. Там есть восходы и закаты другие, чем наши, но не менее прекрасные. Там есть жизнь и смерть, святые и воины, мир и война – там есть даже пожары с их чудовищным отражением в смятенных облаках. Там есть море и ладьи… Нет, не наше море и не наши ладьи: такого мудрого и глубокого моря не знает земная география. И, забываясь, можно по-смертному позавидовать тому рериховскому человеку, что сидит на высоком берегу и видит-видит такой прекрасный мир, мудрый, преображенный, поднятый на высоту сверхчеловеческих очей".

Так писал о творчестве художника в статье, помеченной 1917 годом, Леонид Андреев.

«Величайший интуитивист современности», – говорил о нем Горький.

В 1920 году великий индийский поэт, писатель, философ Рабиндранат Тагор впервые увидел полотна Рериха. На другой день после знакомства он пишет письмо художнику:

«Ваши картины глубоко тронули меня. Они заставили меня осознать нечто очевидное, но нуждающееся в постоянном раскрытии: что истина беспредельна. Когда я пытался найти слова, чтобы выявить мысли, рожденные во мне вашими картинами, мне это не удалось. Это потому, что язык слов может выразить лишь один определенный аспект истины, а язык картин – истину в целом, что словами не выразить. Каждое искусство достигает своего совершенства, когда оно открывает нашему уму те особые врата, ключ от которых находится только в ее исключительном владении. Когда картина убедительна, мы не всегда в состоянии объяснить, что это такое, но все же мы это видим и знаем. То же самое обстоит с музыкой. Когда одно искусство можно полностью выразить другим, тогда это неудача. Картины ваши ясны и все же не выразимы словами, – ваше искусство ограждает свою независимость, потому что оно велико».

В декабре 1947 года в Дели после смерти Николая Константиновича Рериха организовали его мемориальную выставку. Выступая на ее открытии, Джавахарлал Неру поделился своими мыслями о человеке, с которым его связывали узы дружбы и духовная устремленность:

"Когда я думаю о Николае Рерихе, я поражаюсь размаху и богатству его деятельности и творческого гения. Великий художник, великий ученый и писатель, археолог и исследователь, он касался и освещал так много аспектов человеческих устремлений. Уже само количество картин изумительно – тысячи картин, и каждая из них – великое произведение искусства. Когда вы смотрите на эти полотна, из которых многие изображают Гималаи, кажется, что вы улавливаете дух этих великих гор, которые веками возвышались над равнинами Индии и были нашими стражами. Картины его напоминают нам многое из нашей истории, нашего мышления, нашего культурного и духовного наследства, многое не только о прошлом Индии, но и о чем– то постоянном и вечном, и мы чувствуем, что мы в долгу у Николая Рериха, который выявил этот дух в своих великолепных полотнах.

Хорошо, что эта выставка состоялась, несмотря на печальное обстоятельство смерти творца этих полотен, потому что искусство и труд Рериха имеют мало общего с жизнью и смертью личности. Они выше этого, они продолжают жить и в действительности являются более долговечными, нежели человеческая жизнь".

Россия и Индия едины в своем восхищении Рерихом. Что ж, это понятно и легко объяснимо. Русский по рождению, Рерих последние двадцать лет прожил в Индии. Его творчество по праву принадлежит обеим странам. Но посмотрим, что писала о художнике в его время пресса всех континентов Земли. Возьмем издания двадцатых и тридцатых годов. Перелистаем пожелтевшие страницы газет и журналов.

Китай. Национальный музей в Пекине направляет приветствие в адрес Рериха. «Мы всегда почитали Ваше западное и восточное знание, и слава Ваша выросла подобно Тянь-Шаню или созвездию Большой Медведицы».

Монголия. «Такие великие всемирные личности, как Рерих, шествуют как светочи столетий. В наш век эгоизма их великие дела приносят безграничное благо тем странам, через которые проходят эти великие души».

Япония. «Достигнув подобных высот, гениальное творчество Рериха неустанно растет. Вдохновленный внутренним стремлением, неустанно ведущим его вверх, он ищет новые высоты и побеждает, казалось бы, непреодолимые препятствия. Рерих – творец, писатель, мыслитель и водитель – предвидит приближение его Нового Мира… Любовь, красота, действие – щиты Рериха, и во имя их он одержал свои великие победы».

Но это Восток. А Запад? Сдержанный, недоверчивый, желчный, ироничный Запад? На мгновение он забывает об иронии, обязательном скепсисе, даже о сдержанности, – настолько захватывает его волна восхищения и энтузиазма. 'В словах, обращенных к Рериху, звучит органный торжественный тембр.

"Если Фидий был творцом божественной формы и Джотто – живописцем души, то можно сказать, что Рерих раскрывает дух «космоса» (Барнет Д. Конлан).

«…История предоставит ему в нашей эпохе такое же место, какое было предоставлено, например, Френсису Бэкону, выделявшемуся как центральная фигура эпохи, когда в поток европейской культуры влился новый творческий импульс, или Микеланджело и Леонардо да Винчи – этим наивысшим светочам эпохи Возрождения, или Периклу – этому синониму великолепия Греции» (Теодор Хеллин).

И вот что знаменательно. Все или почти все, кто чувствует всемирную значимость искусства и личности Рериха, отчетливо чувствуют и другое: искусство Рериха неотделимо от творчества его страны, а сам он (говоря его же словами) лишь гонец и вестник ее.

– Великий художник! – восклицает знаменитый испанский портретист Игнасио Сулоага. – Его искусство свидетельствует, что из России на весь мир исходит некая сила, – я не могу измерить ее, не могу определить ее словами, но она налицо.

Не правда ли, как неожиданно созвучны слова иностранца, созвучны не только сутью, но даже формой выражения («не могу измерить, не могу определить») знаменитым стихам Тютчева: «Умом Россию не понять, аршином общим не измерить!»

2

Зима 1920 года. В Нью-Йорке объявлено об открытии выставки всемирно известного русского художника Николая Рериха. Толпа осаждала кассы, потом до отказа заполняла тесные залы галереи. Газеты подсчитали, что в первый же день выставку посетило 10 000 человек! Нынешний вице-президент музея Рериха в Нью-Йорке Зинаида Григорьевна Фосдик вспоминает; "Я стояла перед «Сокровищем ангелов», «Языческой Русью» и «Экстазом» – тремя огромными полотнами сверхчеловеческой красоты и спокойствия, какие мог задумать и осуществить в красках только выдающийся ум, родственный Леонардо да Винчи.

Для меня толпа уже не существовала, исчезла. Я стояла лицом к лицу с Беспредельностью… Великие пространства космической значимости, горы, водные пути, массивные утесы, земные и небесные вестники, скромные святые и герои населяли мир Рериха, который он, в свою очередь, давал людям с щедростью, присущей истинному гиганту искусства. Я задыхалась, слезы наполняли глаза, мысли и эмоции били ключом в моем сердце. Мой до сих пор обособленный мир уступил дорогу миру неземной красоты и мудрости.

Кто-то меня вырвал из моей погруженности во все это великолепие, настаивая/ что он хочет меня представить художнику. Почти неохотно я последовала за ним, только теперь отдавая себе отчет, как крутится вокруг меня толпа; я думала о том, каким усталым и безразличным должен быть художник, встречая людей, которых он тотчас же забудет. Но он предстал передо мной с искрящимися синими глазами, благородным челом, излучающим какую-то особую доброжелательность… Он был среднего роста, с клинообразной бородкой. Рядом с ним стояла его жена, Е. И. Рерих, такой поразительной красоты, что у меня захватывало дыхание. Меня представили. Я слышала тембр их голосов, с улыбкой говорящих со мной на нашем языке, и, к моему изумлению, как во сне я услышала их приглашение посетить их в тот же вечер в доме художника".

Зинаида Григорьевна была ошеломлена неожиданным приглашением и с лихорадочным нетерпением ожидала вечера.

«Когда я вошла в большую студию и была принята с тем чудес– . ным радушием, естественно свойственным русскому характеру, меня ожидало много других, не менее изумительных сюрпризов. Этот великий человек и его жена приняли меня, как будто они знали меня! Более того, они начали мне рассказывать о своих планах на будущее, о своей миссии в Соединенных Штатах и о будущем, в то же время выявляя глубокий интерес к моей музыке и педагогической деятельности».

Вся жизнь Зинаиды Григорьевны будет идти отныне под знаком этой встречи. На ее долю выпадет радость непосредственного общения с великим-художником. А быть близким к Николаю Рериху – скажет она потом – равнозначно одновременному посещению нескольких университетов. Она назовет его сеятелем, который трудился не для себя, а для человечества.

«…Его взгляд был проницателен, как будто он мог заглянуть глубоко в душу человека и найти ее самую сущность». Очень часто на живописных портретах Рериха сила его взгляда как бы приглушена. Взгляд его устремлен куда-то вглубь, он, как и все существо художника, подчинен какой-то внутренней, не прекращающейся ни на единый миг работе.

Но на фотографиях (не на всех, но на некоторых) глаза Рериха смотрят на вас в упор. Энергия, электрическая насыщенность взгляда поразительны. Поневоле понимаешь человека, который, увидев фотографию Рериха, восхищенный мощью его глаз, воскликнул: «Какие окна духа!»

3

Статью «Держава Рериха» Леонид Андреев завершает шутливым замечанием: «Не мешает послать в царство Рериха целую серьезную бородатую экспедицию для исследования. Пусть ходят и измеряют, пусть думают и считают; потом пусть пишут историю этой новой земли и заносят ее на карты человеческих откровений, где лишь редчайшие художники создали и укрепили свои царства».

С той поры воды утекло немало. Уже не одна «бородатая» и «небородатая» экспедиция путешествовала по маршрутам «Державы Рериха», которая, кстати, с той поры еще шире, еще дерзновенней раздвинула свои границы. «Пусть ходят и измеряют». Но чтобы не заблудиться в неведомых просторах, экспедиция должна иметь компас, должна иметь надежные ориентиры. У каждой экспедиции они будут свои. На мой взгляд, таким компасом, такими ориентирами могут служить стихи самого художника.

Исключительно многогранно и многоцветно творчество Рериха. Рериха-художника мы знаем. Рериха-писателя, Рериха-поэта мы знаем меньше или не знаем вовсе. А между тем – цитирую известного индийского писателя Генголи – «его легкое, не требующее усилий перо, соперничая иногда с его кистью, беспрестанно исторгает жемчужины очерков, статей и духовных воззваний».

В творческом наследии художника стихи занимают особое место. Сам Рерих считал, что они имеют программное значение для всего его творчества.

Прежде всего должно заметить, что стихи Рериха не плоды любительского увлечения, как можно было бы заранее, до знакомства с ними, предположить. Это не хобби (если прибегать к современному термину).

Не являются стихи Рериха и простыми пояснениями к его картинам, как это может показаться с первого взгляда. Конечно, определенную сюжетную и эмоциональную общность картин и стихов заметить легко. Сопоставления напрашиваются сами собой. Сергий Радонежский, которому медведи помогают в трудах его (картина «Сергий-строитель»), славянский Орфей, завораживающий свирелью бурых хозяев северного леса (картина «Человечьи праотцы»), и духовный водитель, образ которого как бы перекочевал из легенды в стихотворение «Не поняв».

 
Как трудно распознать все твои
устремленья. Как нелегко идти
за тобою. Вот и вчера, когда ты
говорил с медведями, мне
показалось, что они отошли, тебя
не поняв.
 

Можно привести и другой пример. Образ вестника, столь любимый Рерихом, с одинаковой силой владеет и воображением художника, и воображением поэта.

И все же делать на этом основании вывод, что стихи играют подсобную роль, было бы поспешно и ошибочно. Дело в том, что провести строгую демаркационную линию между стихами и остальным творчеством Рериха нельзя. Для него такого деления не существовало. Картины, стихи, сказки, статьи – все это для Рериха волны единого творческого потока. Естественно поэтому, что стихи и картины перекликаются друг с другом, дополняют и проясняют друг друга. Но стихи, как и картины, имеют свое, самостоятельное значение. Кстати, интерес современников к стихам Рериха был велик. О них спорили, ими восхищались. Известно, что они получили высокую оценку Горького, Леонида Андреева, Рабинд-раната Тагора.

Горький определял стихи Рериха величественным словом «письмена». Это выразительное слово сразу высвечивает характерную особенность поэзии Рериха. «Письмена» – не просто литературное произведение, хотя бы и значительное. «Письмена» – это нечто важное, монументальное по идейному и историческому смыслу. Это некие заповеди, обращенные к человечеству. В слове «письмена» есть и указание на то, что произведение возникло из опыта не только одной личности, но и многих поколений.

Письмена не рядовые начертательные знаки, которые могут без труда уложиться в сознании человека. Нет, над письменами надо сидеть, надо думать, может быть, надо их расшифровать. «Берегли письмена мудрые тайны», – сказано в одном из стихотворений Рериха. А «мудрые тайны» не поддаются поверхностному изучению.

Стихи Рериха – это короткая философская притча, иногда – пейзажная зарисовка, вырастающая в символ. Но чаще всего это обращение к самому себе как бы со стороны, от имени своего внутреннего "я". Принято говорить о своеобразии стихов Рериха. Они действительно необычны. Необычна ритмическая структура белого стиха. Необычна предельная обнаженность мысли. К стихам Рериха вполне приложимы слова Тагора: «Моя песнь сбросила с себя украшения. На ней нет нарядов и убранства. Они омрачили бы наш союз. Они мешали бы нам…» Мысль в стихах Рериха не отягощена ничем. Никаких украшений. Никаких подпорок. Она как провод, освобожденный от изоляции. Любопытно композиционное строение стиха. Последнее слово, несущее наибольшую смысловую нагрузку, обязательно выносится в название стихотворения. Получается круг, кольцо, которым, словно стальным обручем, схвачено все произведение.

«Напряженная мысль имеет все качества магнита», – говорил Рерих. И строки его стихов намагничены высокой энергией устремленной мысли.

Как и все созданное Рерихом, стихи носят печать его неповторимой индивидуальности. Но непохожесть его стихов на чьи-либо другие вовсе не ставит их особняком, где-то в стороне от традиций русской поэзии. Стихи Рериха неразрывны с главной линией нашей философской лирики, представленной именами Ломоносова, Державина, Пушкина, Баратынского, Лермонтова, Тютчева, Фета. В новых условиях они продолжают ее по-новому.

Русская поэзия еще в начале прошлого столетия набросала величественную картину мироздания.

 
Небесный свод, горящий славой звездной,
Таинственно глядит из глубины —
И мы плывем, пылающею бездной
Со всех сторон окружены.
 

Стремление к неизведанному всегда пересиливало сомнения и страхи, и ищущий человеческий ум дерзал заглядывать в глубины головокружительной бездны. В борьбе с сомнением и отчаянием, подчиняя себе хаос противоречивых мыслей и желаний, отливался в торжественные строки манифест независимого человеческого духа.

 
Мужайтесь, боритесь, о храбрые други,
Как бой ни жесток, ни упорна борьба!
Над вами безмолвные звездные круги,
Под вами немые, глухие гроба.
Пускай олимпийцы завистливым оком
Глядят на борьбу непреклонных сердец.
Кто, ратуя, пал, побежденный лишь Роком,
Тот вырвал из рук их победный венец.
 

Эта устремленность мысли к тайнам мироздания, это смелое соревнование поэзии с философией в решении глубочайших вопросов бытия находили прямой отзвук в душе Рериха. Он ощущал дыхание космоса в каждой былинке, в каждой капле воды. А напряжение духовной битвы не покидало его ни на миг. В стихотворении «Не убьют» Рерих говорит, обращаясь к себе, и не только к себе:

 
Сделал так, как хотел,
хорошо или худо, не знаю.
Не беги от волны, милый мальчик.
Побежишь – разобьет, опрокинет.
Но к волне обернись, наклонися
я прими ее твердой душою.
Знаю, мальчик, что биться
час мой теперь наступает.
Мое оружие крепко.
Встань, мой мальчик, за мною.
О враге ползущем скажи..
Что впереди, то не страшно.
Как бы они ни пытались,
будь тверд, тебя они не убьют.
 

Не собираюсь искать внешне похожие строчки или повторяющиеся мотивы. Стихи Тютчева и Рериха роднит другое: внутреннее единство, единство устремления и духовного настроя. А повторяется в них то, чему суждено повториться еще многократно: призыв к героическому напряжению всех духовных сил человека.

4

Философия стихов Рериха – не уход от действительности, не бегство в потусторонние миры. Конечно, влияние идеалистической философии в них обнаружить нетрудно. Но с самого начала следует подчеркнуть, что ближе всего Рериху была философия пантеизма (это, кстати, тоже роднило Тютчева и Рериха), философия, которая видит дыхание чудесного во всем, что окружает человека. Эта философия, по-своему воспринятая Рерихом, творчески им осмысленная, лишена и намека на обособленность или пассивность. В ней нет и нотки «мировой скорби», которую декларировали все без исключения представители символизма. Это философия радостного слияния с природой, с людьми, со всем светлым, что есть в нашей жизни.

Поэзия Рериха символична, но символ для Рериха – это не «тайнопись неизреченного», как провозглашал апостол символизма Вячеслав Иванов. Нет. Символ в поэтической системе Рериха обеспечен конкретным содержанием, он несет в себе определенный и ясный призыв. Философия стихов Рериха в высшей степени действенна, потому что она связана с живой реальностью. Более того! Сквозь своеобразную философскую символику легко угадывается биографическая основа стихов.

Леонид Андреев называл Рериха поэтом Севера, а его стихи – «северным сиянием». Это очень точная характеристика. Сдержанные краски северного озерного края все время воскресают в философских стихах Рериха. Углубленно-внутренняя работа мысли и духа происходит на фоне прозрачных карельских пейзажей.

 
Зелены были поля.
А дали были так сини.
Потом шли лесами и мшистым болотом.
Цвел вереск. Ржавые мшаги мы обходили.
Безлонные окнища мы миновали.
…Поредели леса. Пошли мы кряжем
скалистым. Белою костью всюду
торчал можжевельник, светлыми жилами
массы камней сдавились
в давней работе творенья.
 

До деталей воспроизведена обстановка, в которой в те годы, живя на одном из островов Ладожского озера, работал Рерих. «На острове – мы. Наш старый дом… Наша пещера. Наши и скалы, и сосны, и чайки. Наши – мхи».

"Настроения, рожденные жизнью, дали притчи «Священные знаки», «Друзьям», «Мальчику», – сообщает Рерих. «Настроения, рожденные жизнью». А в жизни назревают события всемирной значимости. Творчество Рериха насыщено предчувствием грядущего переворота.

В стихотворении «В танце», датированном последним предреволюционным годом, Рерих резкими штрихами рисует обобщенный образ буржуазного мира с его бездуховностью, с его страхом перед катастрофой, с его стремлением любым способом уйти от этого страха, забыть, забыться.

 
Бойтесь, когда спокойное придет
в движенье. Когда посеянные ветры
обратятся в бурю. Когда речь людей
наполнится бессмысленными словами.
Страшитесь, когда в земле кладами
захоронят люди свои богатства.
Бойтесь, когда люди сочтут
сохранными сокровища только
на теле своем. Бойтесь, когда возле
соберутся толпы. Когда забудут
о знании. И с радостью разрушат
узнанное раньше. И легко исполнят
угрозы. Когда не на чем будет
записать знание ваше. Когда листы
писаний станут непрочными,
а слова злыми. Ах, соседи мои!
Вы устроились плохо. Вы все
отменили. Никакой тайны дальше
настоящего! И с сумою несчастья
вы пошли скитаться и завоевывать
мир. Ваше безумие назвало самую
безобразную женщину – желанная!
Маленькие танцующие хитрецы!
Вы готовы утопить себя в танце.
Удивительно современные стихи!..
 

В 1918 году Рерих перед прыжком в неизвестное. Чтобы выполнить миссию, к которой он считал себя призванным, ему придется окунуться в атмосферу чуждого западного мира. Он внутренне готовит себя. Он ищет слова утешения, дабы укрепить свой дух. Так появляется стихотворение «В толпу».

 
Готово мое одеянье. Сейчас
я маску надену. Не удивляйся,
Мой друг, если маска будет
страшна. Ведь это только
личина. Придется нам
выйти из дома. Кого мы
встретим? Не знаем. К чему
покажемся мы? Против свирепых
щитом защищайся.
Маска тебе неприятна?
Она на меня непохожа?
Под бровями не видны
глаза? Изборожден очень лоб?
Но скоро личину мы
снимем. И улыбнемся друг
другу. Теперь войдем мы в толпу.
 

Настроения этого времени отразились и в другом стихотворении – «Оставил». Но отразились по-другому. Период жизни завершен. Подводя его итоги, Рерих прощается с прошлым. «Все должно быть оставлено раньше, чем путник двинется в дорогу», – напоминает он сам себе восточное изречение.

 
Я приготовился выйти в дорогу.
Все, что было моим, я оставил.
Вы это возьмете, друзья.
Сейчас в последний раз обойду дом мой.
Еще один раз вещи я осмотрю.
На изображенья друзей я взгляну еще один раз.
В последний раз.
Я уже знаю, что здесь ничто мое не осталось.
Вещи и все, что стесняло меня, я отдаю добровольно.
Без них мне будет свободней.
К тому, кто меня призывает освобожденным, я обращусь.
Теперь еще раз я по дому пройду.
Осмотрю еще раз все то, от чего освобожден я.
Свободен и волен и помышлением тверд.
Изображенья друзей и вид моих бывших вещей меня не смущают.
Иду. Я спешу.
Но один раз, еще один раз последний я обойду все, что оставил.
 

Приметы внешнего мира и внешней жизни в стихах Рериха очерчены достаточно четко. Но, разумеется, ими не исчерпывается содержание стихов. Оно глубже, тоньше, сокровеннее. В них запечатлен духовный и творческий поиск художника.

5

Поэтическое наследие Рериха невелико. Если исключить ранние подражательные вещи, то почти все стихи собраны в книге «Цветы Мории», изданной при жизни художника[1]1
  Последние изыскания обнаружили в архиве Рериха полтора-два десятка стихотворений, написанных в то же время, что и книга «Цветы Мории», но не вошедших в нее. (Здесь и далее примеч. автора.)


[Закрыть]. Основу книги составили произведения «карельского» периода (1916-1918), созданные на переломном рубеже жизни. Но есть в книге стихи, датированные и более ранними, и более поздними годами. Последняя и самая значительная вещь Рериха – поэма «Наставление ловцу, входящему в лес» написана в 1921 году. После этого художник лишь два-три раза вновь обращается к поэтическому жанру. В 1932 году он пишет, например, стихи «Орифламма». Но они преследовали локальную цель. Рерих мыслил их как подпись к картине с тем же названием.

Книга «Цветы Мории» была издана в Берлине в 1921 году. Она вышла в трудное для Советской Республики время, и средства, полученные от ее продажи, предназначались голодающим в России.

Книгу предваряет эпиграф. Он очень важен. Не только потому, что в нем сконцентрировано содержание книги, но и потому, что здесь сформулирован незыблемый символ веры Николая Константиновича Рериха. Вот эти строки, ставшие девизом всей многотрудной жизни художника:

Поверх всяких Россий есть одна незабываемая Россия. Поверх всякой любви есть одна общечеловеческая любовь. Поверх всяких красот есть одна красота, ведущая к познанию Космоса.