Текст книги "В поисках Шамбалы"

Автор книги: Валентин Сидоров

ГЛАВА ПЯТАЯ
«РАДОСТЬ – СИЛА НЕПОБЕДИМАЯ»

1

Природа – обязательный персонаж произведений Рериха. Типичная для него композиция: путник и пейзаж, то радостный, то напряженно-тревожный, угрюмый, а подчас соединяющий и то и другое. Природа никогда не выполняла в творчестве Рериха вспомогательной роли. Пейзаж – это не фон, на котором разворачиваются события. Пейзаж, как и человек, равноправный и действенный участник событий. Вслед за Тютчевым художник мог бы повторить:

 
Не то, что мните вы, природа:
Не слепок, не бездушный лик —
В ней есть душа, в ней есть свобода,
В ней есть любовь, в ней есть язык.
 

– Надо природу понимать, – призывает Рерих. – Надо войти в нее как бы сотрудником ее, не осудительно, но восхищенно.

Природа для художника ни в коей мере не ассоциируется с бегством от напряженных будней повседневности. Она даже не связана с мыслью об отдыхе или минуте отрешенности и забвения. Нет, слияние с природой для него обозначает нечто другое. Активная натура художника воспринимает природу как могучий генератор, дарующий человеку физическую и духовную энергию.

«Антей прикасался к земле для наполнения силою, для обновления мощи духа. Конечно, не в опьянении он падал на землю, но сознательно он прикасался к земле, и тогда она сообщала ему здоровое обновление. Антей назывался могучим великаном. Не от целебных ли прикосновений к земле он получил навсегда это мощное наименование?»

Красота окружающего мира дарит человеку радость. Но вместить ее, разлитую повсюду, может лишь открытое, свободное от страха и уныния сердце. В стихотворении «Наш путь» поэт рисует пейзаж, не замкнутый в себе и своем безмолвии, а приближенный к человеку («Путники, сейчас мы проходим сельской дорогой. Хутора чередуются полями и рощами»). В стихотворении возникают трогательные образы детей.

 
Мальчик нам подал чернику
в бересте. Девушка протянула
пучок пахучей травы. Малыш
расстался для нас со своей
в полоску нарезанной палочкой.
Он думал, что с нею нам
будет легче идти.
 

Но как же реагируют на бескорыстное движение сердца взрослые путники, столь щедро одаренные малышами? А вот как:

 
Мы проходим.
Никогда больше не встретим
этих детей. Братья, мы отошли
от хуторов еще недалеко,
но вам уже надоели подарки.
Вы рассыпали пахучую траву.
Ты сломал корзинку из бересты.
Ты бросил в канаву палочку,
данную малышом. К чему нам
она? В нашем долгом пути.
Но у детей не было ничего другого.
Они дали нам лучшее из того,
что имели, чтобы украсить наш путь.
 

Аллегория стихотворения несет в себе обобщающую мысль. Конечно, «наш путь» символизирует собой путь человеческого познания. Но познание, взвешивающее лишь на строгих аптекарских весах холодного разума, не в силах проникнуть в красоту окружающего мира. А значит, оно неполно. Познание становится истинным лишь тогда, когда к нему на полную мощь подключается сердце. Библейское изречение, характеризующее путь познания как скорбный и трагический («во многой мудрости много печали»), Рерих решительно отвергает. В истоке познания, в существе его – радость. Познание начинается с радости. Рерих недаром многократно повторит знаменитое восточное изречение: «Радость есть особая мудрость».

2

«…К черте подойдем и заглянем. В тишине и молчанье». «Тишина и молчанье». Рерих делает на этих словах смысловое ударение. Они становятся ключевыми в лексическом рисунке стиха. Сам облик Учителя (еще раз напомню, что для Рериха слово «Учитель» обозначает творческий зов жизни) сливается с безмолвием, и голос его звучит из безмолвия.

 
Не знаю и не могу.
Когда я хочу, думаю, —
кто-то хочет сильнее?
Когда я узнаю, —
не знает ли кто еще тверже?
Когда я могу – не может ли
кто и лучше, и глубже?
И вот я не знаю и не могу.
Ты, в тишине приходящий,
безмолвно скажи, что я в жизни
хотел и что достигнуто мною?
 

Но слова «тишина», «молчанье», «безмолвье», которые у нас нередко отождествляются с такими понятиями, как «бездейственность», «созерцательность», «отрешенность», не должны ввести нас в заблуждение. Вот, что пишет Рерих по этому поводу:

"Есть два вида тишины. Беспомощная тишина инертности, которая знаменует распад, и тишина могущества, которая управляет гармонией жизни… Чем она совершеннее, тем глубже мощь и тем больше сила действия.

В этой тишине нисходит истинная мудрость… Поверхностная деятельность ума должна остановиться, и молчанье заменит беспокойство. И затем в тишине – в той беззвучной глубине – приходит озарение. И истинное знание становится безошибочным источником истинного действия".

Нет нужды доказывать, что в данном случае речь идет о тишине второго рода, тишине творческого напряжения и внутреннего озарения духа человеческого.

Юный Тютчев писал:

 
Есть целый мир в душе твоей
Таинственно-волшебных дум;
Их оглушит наружный шум,
Дневные разгонят лучи, —
Внимай их пенью – и молчи.
 

Мир «таинственно-волшебных дум» Рериха концентрируется вокруг величественного образа Учителя. Отличительная черта внутреннего мира художника – устремленность. Здесь все подчинено единой идее. Здесь все устремлено ввысь, к тому, что поэт объединяет словом «Учитель».

 
Звуки жизни случайной меня не тревожат.
Жду. Я знаю, что ты меня не покинешь.
Ко мне подойдешь.
Образ твой в молчании я сохраню.
 

3

Есть у Рериха статья «Небесное зодчество». В ней, он делит людей на два вида. «Одни умеют радоваться небесному зодчеству, а для других оно молчит, или, вернее, сердца их безмолвствуют». Чувство, которое сам художник определяет словами «восторг о небе», присутствует у него всюду. Звучащее небо властвует в его картинах, но оно не отделяется от земли, не противополагается земле. Более того. Как справедливо отмечает Леонид Андреев, художник стремится «небесное объяснить земным».

«Ведь не „сидение на тучах“, и не „играние на арфах“, и не „гимны неподвижности“, но упорный и озаренный труд сужден, – пишет Рерих. – Не маг, не учитель под древом, не складки хитона, но рабочая одежда истинного подвига жизни приведет к вратам прекрасным».

«Не маг, не учитель под древом». Облик Учителя, который может поначалу показаться фантастическим, обретает реальную достоверность. Не призрачна его деятельность, она идет под знаком врачующей помощи людям («У тебя на полках по стенам многие склянки стояли. Разноцветны они. Закрыты все бережливо. Иные обернуты плотно, чтобы свет не проник. Что в них – не знаю. Но их сурово хранишь… Помощь твоя мне нужна. В твои составы я верю»). Высокий пример того, кого Рерих именует Учителем, вновь и вновь обращает его взгляд к земле.

 
Начатую работу Ты мне оставил.
Ты пожелал, чтоб я ее продолжил.
Я чувствую Твое доверие ко мне.
К работе отнесусь внимательно
и строго. Ведь Ты работой этой
занимался сам. Я сяду к твоему
столу. Твое перо возьму.
Расставлю Твои вещи, как
бывало. Пусть мне они помогут.
Но многое не сказано Тобою,
когда Ты уходил. Под окнами
торговцев шум и крики.
Шаг лошадей тяжелый по
камням. И громыхание колес
оббитых. Под крышею свист
ветра. Снастей у пристани
скрипенье. И якорей тяжелые
удары. И птиц приморских
вопли. Тебя не мог спросить я:
мешало ли Тебе все это?
Или во всем живущем Ты
черпал вдохновенье. Насколько знаю,
Ты во всех решеньях от земли не удалялся.
 

Во всем живущем черпать вдохновение – таков неколебимый , завет истинного творчества. Любителям чудес и феноменов Рерих отвечает: мир, окружающий вас, и есть феномен подлинно чудесный. В повседневности таится возможность того, что люди именуют сказкой. Надо лишь уметь видеть необыкновенное в обыкновенном. Красота жизни разлита повсюду. Она мерцает даже в том, что на первый взгляд кажется малоинтересным и будничным. В стихотворении «Замечаю» поэт поведал историю, похожую на притчу, о незнакомом человеке, поселившемся около сада. Он оказался певцом. Но вот что замечательно. Год идет за годом, а он не повторяется в песнях. «Песнь незнакомца всегда нова». Наконец люди обращаются к нему с вопросом: «Откуда берет он новые слова и как столько времени нова его песнь?»

 
…Он
очень удивился как будто и,
расправив белую бороду, сказал:
"Мне кажется, я только вчера
поселился около вас.
Я еще не успел рассказать даже
о том, что вокруг себя замечаю".
 

Труд земли, любой, лишь бы в него был внесен творческий порыв, рождает «восторг о небе». «И самый прозаичный быт полон чудесности. Чудеса отменены, а чудесность бытия стучится во все двери».

4

 
Встань, друг.
Получена весть.
Окончен твой отдых.
 

Властная интонация стихов прорезает тишину, как звук сигнальной трубы. То, что вчера было лишь туманным предчувствием, сегодня становится ясно различимым зовом. Радостное дыхание вести преобразует мир. Взгляду открывается «несказуемая по красоте своей небесная книга».

 
Небо ночное, смотри,
невиданно сегодня чудесно.
Я не запомню такого.
Вчера еще Кассиопея
была и грустна и туманна,
Альдебаран пугливо мерцал.
И не показалась Венера.
Но теперь воспрянули все.
Орион и Арктур засверкали.
За Алтаиром далеко
новые звездные знаки
блестят, и туманность
созвездий ясна и прозрачна.
Разве не видишь ты
путь к тому, что
мы завтра отыщем.
Звездные руны проснулись.
Бери свое достоянье.
Оружье с собою не нужно.
Обувь покрепче надень.
Подпояшься потуже.
Путь будет наш каменист.
Светлеет восток. Нам пора.
 

По настроению, по замыслу, по внутренней наполненности стихи продолжают цикл картин Рериха с названиями, которые характеризуют их больше, чем любое описание: «Звезда Героя», «Звезда Матери Мира», «Звездные руны».

Сверкающее звездное небо в сердце человека вселяет восхищение и оптимизм: «…в самые трудные дни один взгляд на звездную красоту уже меняет настроение; беспредельное делает и мысли возвышенными».

«Стучится вестник, и чем необычнее час, тем трепетнее ожидание». Но получить весть не так просто. Для этого надо быть бдительным к любым явлениям жизни. Для этого должно напряженно вслушиваться в звучащие дали.

 
В жизни так много чудесного.
Каждое утро мимо нашего берега
проплывает неизвестный певец.
Каждое утро медленно из тумана
движется легкая лодка и
всегда звучит новая песнь.
И так же, как всегда, скрывается
певец за соседним утесом.
И нам кажется: мы никогда
не узнаем, кто он, этот
певец, и куда каждое утро
держит он путь. И кому
поет он всегда новую песнь.
Ах, какая надежда наполняет
сердце и кому он поет?
Может быть, нам?
 

Действительно, кто и как может вычислить то радостное мгновение, когда постучится вестник? «Должен ли он найти вас на башне, или должен найти в катакомбах – вы не знаете этого, да и не должно знать, ибо тогда нарушилась бы полная готовность. Будьте готовы».

Весть может прийти отовсюду, да и вестник может быть самым неожиданным. Поэтическому воображению художника он иногда рисуется огненным гонцом, встающим на столбах света. Он может явиться торжественным посланцем с драгоценным подарком от Владыки («Эй, вы, уличные гуляки! Среди моего ожерелья есть от Владыки данный мне жемчуг!»). Но он может оказаться ничем не примечательным человеком, и тогда его нужно отличать от других людей не по одежде, но по огненным глазам, наэлектризованным мыслью.

"Сердце звучит на все необычное и крепко врезает эти многоценные печати в сознание. Когда же мы видим далекого путника на безбрежной, снежной равнине, нам думается, что не случайно и не бесцельно совершает он трудный путь.

Наверно, он несет важную новость; и ждут его те, кто поймет знамение будущего".

Рерих как бы раскрывает смысл знаменитой восточной поговорки: «Если надо – и муравей гонцом будет». Важен не муравей, важна весть, важно услышать и понять сердцем творческий зов жизни. А «вестник даже в одежде телеграфиста уже нечто особенное».

Образ вестника – один из самых любимых образов Рериха. Он заставляет обратиться к его биографии, ибо слова «гонец» и «вестник» выражают существо его творческой устремленности, его жизни, в которой главным мотивом звучало не "я" и «меня», а «через меня». Именно так и воспринимали Рериха его современники. В биографическом очерке о художнике Всеволод Никанорович Иванов пишет:

"И не себя ли… чувствует гонцом и Рерих, когда он идет по миру, пересаживаясь с корабля на поезд, с поезда на автомобиль, подчас рискуя своей собственной жизнью? Какая неслыханная сила влечет его за собой, толкает, заставляет обращаться к миру со своими потрясающими душу картинами, со своими глубокими проповедями?..

Это – и есть подвиг. Это – требование подвига. Это – сознание необходимости подвига для всего живущего, сознание его неотвратимости, необорности… Из России несет Рерих этот зов, из той удивительной России, в которой всегда главным вопросом человеческого существования было:

– Как жить, чтобы святу быть?

5

 
…Вестник,
мой вестник. Ты стоишь и
улыбаешься. Нет ли у тебя
приказа лечить несчастье улыбкой?
 

Собственно, вопрос заключает в себе утверждение и приказ (если уж таким словом назвать пришедшую весть), это «приказ, выводящий из сумерек, – РАДУЙСЯ». Нет и не может быть такого положения, в котором бодрый человеческий дух не разглядел бы просвета.

"Каждая радость уже есть новый путь, новая возможность. А каждое уныние уже будет потерею даже того малого, чем в данный час мы располагали. Каждое взаимное ожесточение, каждое рощение обиды уже будет прямым самоубийством или явною попыткою к нему.

Окриком не спасешь, приказом не убедишь, но светлое «радуйся» истинно, как светильник во тьме, рассеет все сердечное стеснение и затемнения".

В то время, когда писались эти строки, среди части творческой интеллигенции Запада, так или иначе заблудившейся в сумерках буржуазного мира, растерявшейся на трудных путях земных, распространилось настроение, которое Горький ядовито и метко окрестил «космическим пессимизмом». Отношение Рериха к действительности, к процессам, преобразующим ее, можно назвать прямо противоположными словами: космическим оптимизмом. Радость, убежденная и воистину всеобъемлющая, одухотворяет его творчество.

Вспомним полотна, на которых с такой дерзостью запечатлены безбрежные пространства, залитые волнами победоносного света. Вспомним синеющие горные вершины, устремленные к облакам – и даже не к облакам, а куда-то выше, в солнечные и космические бездны. Вспомним яростную борьбу света и тьмы, которую Рерих изображает с экспрессией неведомого автора «Слова о полку Игореве». Вспомним лейтмотив его полотен – мотив торжества человеческого и созидательного начала над необузданным хаосом…

Наверное, полотна Рериха ярче, грандиозней, монументальней его маленьких поэм, но и эти – драгоценны, и в них с не меньшей силой проявился тот универсальный оптимизм, который вообще характерен Для внутреннего мира художника.

 
За моим окном опять светит солнце.
В радугу оделись все былинки.
По стенам развеваются блестящие знамена света.
От радости трепещет бодрый воздух.
Отчего ты не спокоен, дух мой?
Устрашился тем-чего на знаешь.
Для тебя закрылось солнце тьмою.
И поникли танцы радостных былинок.
Но вчера ты знал, мой дух, так мало.
Так же точно велико твое незнанье.
Но от вьюги было все так бедно,
что себя ты почитал богатым.
Но ведь солнце вышло для тебя сегодня.
Для тебя, знамена света развернулись.
Принесли тебе былинки радость.
Ты богат, мой дух. К тебе приходит знанье.
Знамя света над тобою блещет! Веселися!
 

Как мы уже неоднократно убеждались, поэзию Рериха трудно отделить от его публицистики, и не только потому, что в ней разрабатываются те же мотивы, но и потому, что она – поэтична. Стихи Рериха и его философско-поэтическая публицистика все время подкрепляют друг друга. Мысль о всепобеждающей волне радости, воплощенная в афористичные строчки стихов, находит столь же чеканное выражение в многочисленных статьях художника.

"Не для слез и отчаяния, но для радости духа созданы красоты Вселенские. Но радость должна быть осознана, а без языка сердца где же раскинет радость светоносный шатер свой? Где же, как не в сердце, твердыня радости?

Осознавший область сердца неминуемо пристает к берегам творчества".

Радость – это особого рода мудрость. Мудрость творческая, преобразующая. Выявленная созидательным духом человека, она – оружие света; она, как гласит афоризм древней мудрости, – «сила непобедимая». «Ведь если бы весь мир возрадовался хотя бы на одну минуту, то все Иерихонские силы тьмы пали бы немедленно».

ГЛАВА ШЕСТАЯ
«ПОДУМАТЬ О ВЕЧНОМ»

1

Уже при самом беглом ознакомлении со стихами Рериха замечаешь одно обстоятельство, которое поначалу кажется парадоксальным. Поэт, отличающийся такой неповторимой индивидуальностью, как бы озабочен стремлением растворить свою индивидуальность в какой-то философско-художественной стихии. Перед нами лирика, ибо мы видим в стихах Рериха то субъективное начало, которое составляет основу данного рода поэзии. Но какая странная лирика. Автор показывается на миг – и сейчас же уступает свое место некоему синтетическому образу человека, образу Учителя, который хочет запечатлеть на новых скрижалях мудрость, созревавшую в сознании и в практической деятельности многих поколений.

Подчеркнуто безличны и стихи, объединенные названием «Мальчику». Именно в них особенно резко проступает и сходство с индийской традицией (форма обращения к Учителю), и различие (здесь не ученик обращаеться к Учителю, а Учитель – к ученику, который в его глазах не более как мальчик). Стихи носят характер внутренних бесед. Я думаю, что почти каждому из нас знакомо то состояние духа, когда во время усиленной внутренней работы или подготовки к чему-то важному, как бы утешая и поддерживая себя, обращаешься к себе во втором лице. В стихотворной сюите Рериха это становится организующим принципом.

«Мальчик, ты говоришь, что к вечеру в путь соберешься. Мальчик мой милый, не медли… Если ты медлишь идти, значит, еще ты не знаешь, что есть начало и радость, первоначало и вечность». «Мальчик, с сердечной печалью ты сказал мне, что стал день короче, что становится снова темнее. Это затем, чтобы новая радость возникла, ликованье рождению света».

Мысль достигает высочайшего накала, ибо человек поставлен лицом к лицу с беспредельностью, ошеломляющей его своей необъятностью, грозящей растворить его в себе. «Приятель, опять мы не знаем? Опять нам все неизвестно. Опять должны мы начать. Кончить ничто мы не можем».

Философия Рериха, сгущенная в стихотворные строчки, лишена и намека на пассивность. Это философия активного действия. На первый план выступает требование углубленной работы человеческой мысли. («Мальчик, опять ты ошибся. Ты сказал, что лишь чувствам своим ты поверишь. Для начала похвально, но как быть нам с чувствами теми, что тебе незнакомы сегодня, но которые ведомы мне».)

Круговорот событий стремителен и непостижим. Картины мира, не успев уложиться в сознании, меняются с пугающей быстротой. («Смотри, пока мы говорили, кругом уже все изменилось. Ново все. То, что нам угрожало, нас теперь призывает. Звавшее нас ушло без возврата».)

Как устоять, как разобраться в этом вечно подвижном разнообразии форм? Есть ли ариаднина нить, ведущая из нескончаемого лабиринта? Есть.

 
Брат, покинем
все, что меняется быстро.
Иначе мы не успеем
подумать о том, что для
всех неизменно. Подумать о вечном.
 

«Подумать о вечном» – вот ведущий мотив философской лирики Рериха.

Но напряженный поиск истины не замыкается на чужих источниках. Изучение чужого опыта может послужить толчком для внутреннего развития, но не подменить его самого. Рерих разделяет мысль ряда индийских философов, что истина не в книгах, а в медитации, то есть в самостоятельной работе человеческого духа.

Истина внутри нас. «Ищи луну на небе, а не в пруду» – гласит популярная восточная поговорка. Может быть, эту поговорку поэт развертывает в яркую символическую картину.

 
Над водоемом склонившись,
мальчик с восторгом сказал: "Какое красивое небо!
Как отразилось оно!
Оно самоцветно, бездонно!" —
"Мальчик мой милый,
ты очарован одним отраженьем.
Тебе довольно того, что внизу.
Мальчик, вниз не смотри!
Обрати глаза твои вверх.
Сумей увидать великое небо.
Своими руками глаза себе не закрой".
 

2

Коренные вопросы человеческого бытия Рерих ставит в упор, обнаженно. Предельная четкость и конкретность мысли не допускают никаких ответвлений, уводящих в сторону Никакой словесной вязи. Она неуместна, когда речь идет о смысле жизни.

 
Мальчик жука умертвил,
узнать его он хотел.
Мальчик птичку убил,
чтобы ее рассмотреть.
Мальчик зверя убил,
только для знанья.
Мальчик спросил: может ли
он для добра и для знанья
убить человека?
Если ты умертвил
жука, птицу и зверя,
почему тебе и людей не убить?
 

Постановка вопроса предваряет ответ. Здесь не может быть «если». И не холодным рассудком можно решить альтернативу, а сердцем. «И зверье, как братьев наших меньших, никогда не бил по голове». Неспроста эти щемящие строчки русского поэта так созвучны самому складу народного характера Индии, где с детских лет приучают чтить любое проявление жизни. Трепетное единство со всем живым наполняет человеческое сердце, особенно детское, доверчивое и легко ранимое. В одном из очерков Рерих воспроизводит трагический случай, о котором он узнал из газетного сообщения:

"Знакомые подарили мальчику щенка. Мальчик кормил собачку из своих рук, играл с ней целыми днями и даже брал ее с собой, в свою кровать. Между ребенком и собакой установилась самая нежная дружба.

Отец по утрам открывал клетку с канарейкой и выпускал ее летать по комнатам. Щенок подкараулил канарейку, ударил ее лапой и придушил. Отец схватил щенка за задние лапы и на глазах своего , сына ударил щенка головой об стенку и убил его. Ребенок был страшно потрясен этой картиной жестокой расправы отца со своим любимцем. Спустя несколько времени мальчик стал жаловаться на сильную головную боль, указывая, что, очевидно, так же болела голова у его щенка, когда отец убивал его, ударив об стену.

На следующий день у ребенка поднялась температура. Вызвали врача, который высказал подозрение на нервную горячку и потребовал, чтобы родители перевезли мальчика в больницу. На третий день болезни врачи, по характерным признакам западания головы назад, определили у мальчика заболевание менингитом. Причиной заболевания, возможно, послужило то потрясение, которое ребенок пережил, наблюдая картину убийства отцом его любимой собачки. На пятый день мальчик умер".

Рерих добавляет: «Вы представляете себе сверлящую мысль умирающего мальчика о том, что его собачке было так же больно, когда ее убивал отец. В этом „так же точно“ выражено очень многое. Наверное, когда мальчик говорил это, то никто толком и не обращал внимания на тяжкий смысл сказанного, а вот теперь, когда он умер, тогда и его слова запечатлеваются и, конечно, над ними думают».

Утверждение доброго начала в людях – вот главный нравственный принцип художника. Безусловная вера в доброе начало – краеугольный камень его миропонимания. Однозначно-арифметический подсчет общей суммы добра и зла может подчас лишь завести в тупик. Мысль человека должна погружаться в глубины, а не скользить по поверхности. «Уговори себя думать, что злоба людей неглубока. Думай добрее о них, но врагов и друзей не считай!»

Кстати, пафос стихотворения нашел практическое приложение в жизни художника. Рерих вспоминает:

"Приходилось писать «друзей и врагов не считай» – это наблюдение с годами становилось все прочнее. Сколько так называемых врагов оказались в лучшем сотрудничестве и сколько так называемых друзей не только отвалились, но и впали во вредительство, в лживое бесстыдное злословие. А ведь люди любят выслушивать именно таких «друзей». По людскому мирскому мнению, такие «друзья» должны знать нечто особенное. Именно о таких «друзьях» в свое время Куинджи говорил, когда ему передали о гнусной о нем клевете: «Странно, а ведь этому человеку я никогда добра не сделал». Какая эпика скорби сказывалась в этом суждении.

Но о радостях будем вспоминать, жизнь есть радость".

Не языком холодного и отвлеченного разума говорит мудрость. Она – и сердце, и разум, объединенные высоким устремлением духа. Ей всегда сопутствует человечность, ибо не в себе замкнута мудрость, а для людей и во имя людей она. Поэтому улыбка мудрости ободряюща. Она понимает боязнь первых шагов еще не окрепшего творческого духа. («Замолчал? Не бойся сказать. Думаешь, что рассказ твои я знаю, что мне его ты уже не раз повторял? Правда, я слышал его от тебя самого не однажды. Но ласковы были глаза, глаза твои мягко мерцали. Повесть твою еще повтори».) Она понимает самые глубинные и сокровенные движения сердца человеческого.

 
Плакать хотел ты и це знал,
можно ли? Ты плакать боялся,
ибо много людей на тебя
смотрело. Можно ли плакать
на людях? Но источник слез
твоих был прекрасен. Тебе
хотелось плакать над безвинно
погибшими. Тебе хотелось лить
слезы над молодыми борцами
за благо. Над всеми, кто отдал
все свои радости за чужую
победу, за чужое горе. Тебе
хочется плакать о них.
Как быть, чтобы люди
не увидали слезы твои?
Подойди ко мне близко.
Я укрою тебя моей одеждой.
И ты можешь плакать,
а я буду улыбаться, и все
поймут, что ты шутил и
смеялся. Может быть, ты
шептал мне слова веселья.
Смеяться ведь можно при всех.
 

Не свысока смотрит мудрость на мир, не осудительно. Есть что-то трогательное в ее отношении к человеческому бытию. Если порою она проходит мимо, не вмешиваясь во внешнюю суету людей, то только потому, что знает: прямое вмешательство не поможет, наоборот, еще более ожесточит упрямый дух. Надо запастись терпением. Надо подождать, когда дети вырастут во взрослых.

 
На мощной колонне храма сидит
малая птичка. На улице дети
из грязи строят неприступные
замки. Сколько хлопот около
этой забавы! Дождь за ночь
размыл их твердыни, и конь
прошел через их стены. Но
пусть пока дети строят
замок из грязи и на колонне
пусть сидит малая птичка.
Направляясь к храму, я не подойду
к колонне и обойду стороною
детские замки.
 

Но духовная работа мудрости, не всегда заметная для окружающих, не прекращается ни на миг. Она повсеместна. Как детям, которых предостерегают: «Во время игры не деритесь», она говорит взрослым: «Попробуйте прожить один день, не вредя друг другу. Кажется, что в такой день, который бы человечество прожило без вреда, совершилось бы какое-то величайшее чудо, какие-то прекраснейшие, целительные возможности снизошли бы так же просто, как иногда снисходит добрая улыбка сердца или плодоносный ливень на иссохшук» землю".

3

«Все полно подвигов. Везде герои прошли». Эта тема, однажды появившись, не исчезает; она, как нарастающая мелодия в операх Вагнера, возникает вновь и вновь, подключая к себе всю мощь невидимого оркестра.

Возвращаясь мыслью к сагам и сказкам, Рерих отмечает, что в них действуют чудесные строители, творцы добра и славы, светлые воины. Мифы, которые в конечном счете являются отображением действительности, повествуют об истинных героях, живших среди людей и совершавших свои подвиги на земле. Весь опыт прошлого, действенно приложенный к проблемам современности, свидетельствует, что основой совершенствования личности и нации было почитание героизма, а цинизм был, есть и будет формой разложения.

«Наблюдать устремленное шествие героев всех веков – это значит оказаться перед беспредельными далями, наполняющими нас священным трепетом. По существу нашему мы не имеем права отступать».

«Мы не имеем права отступать. Героизм, – говорит Рерих, – это основное качество человека».

Все в человеке. Все приходит как результат его героических усилий. Собственных усилий – подчеркивает Рерих. В стихотворении «Взойду» он ставит человека перед лицом сурового и ответственного испытания. Через него так или иначе проходит каждый из нас, когда остается один на один с пугающей беспредельностью мира. Один. Без поддержки. Без помощи, видимой и ощутимой физически.

Не важно, как долго продлится такое состояние. Мгновение пронзительного одиночества может показаться вечностью. Но и наедине с бесконечностью мироздания человек должен дерзко воскликнуть, как восклицает Рерих: «И один я взойду!»

Индивидуален и неповторим путь каждого человека. Его сокровенный мир нельзя постичь поверхностным взглядом. Да и что может увидеть сторонний наблюдатель, если к тому же он во власти предубеждения или предрассудка. О бисере, который не стоит метать понапрасну, сказано давно. Между своим внутренним миром и настороженным, подозрительным, чуждым и враждебным взглядом Рерих ставит преграду: «Не открою!»

 
Усмешку оставь, мой приятель.
Ты ведь не знаешь, что у меня
здесь сокрыто. Ведь без тебя
я заполнил этот ларец.
Без тебя и тканью закрыл.
И ключ в замке повернул.
На стороне расспросить
тебе никого не удастся.
Если же хочешь болтать —
тебе придется солгать.
Выдумай сам и солги,
но ларец я теперь не открою.
 

В стихотворении отчетливо проступает биографический момент. Необычайные творческие достижения Рериха нередко порождали и недоумение, и недоверие, и противодействие. Казалось, что кого-то пугают фантастические внутренние возможности, заложенные в человеке-творце. Доходило до того, что успехи художника при писывались вмешательству неких сверхъестественных сил. («Если же хочешь болтать – тебе придется солгать».)

Человека, в котором пробудились творческие возможности, Рерих сравнивает с дозорным. Бдительность и постоянная внутренняя готовность – вот что отличает его от других людей. «Священный дозор». Творческий зов жизни не может, не должен застать нас врасплох.

 
Зорко мы будем смотреть.
Остро слушать мы будем.
Будем мы мочь и желать
и выйдем тогда, когда —время.
 

4

 
Кто притаился за камнем?
К бою! Врага вижу я!
 

«Войны бывают всякие, – проясняет свою мысль художник, – и внешние, и внутренние. И зримые, и незримые. Которая война страшнее – это еще вопрос».

Тема духовной битвы так или иначе возникает в любом произведении Рериха. Ее напряжение определяет весь ритм его деятельности. Недаром на склоне лет художник вспоминал:

"Странно, всегда мечтали о мире, о мире всего мира, а жизнь вела битвами, какими разнообразными битвами! Иной раз казалось, неужели нельзя было обойтись без того или иного сражения? Но нет, ведь не мы искали битвы, а она надвигалась неизбежно. И, как говорил один наш друг: «Нужно защищаться».

Одна оборона бессильна, значит, приходилось наступать и действовать. Наверно, благословенно это действие, когда, подобно Дмитрию Донскому, можно ответить преподобному Сергию: «Все средства к миру исчерпаны». И ответ был: «Тогда победишь».

Духовная битва не локальна. Она всеохватна. Она космична. Понятия достоинства, чести и подвига не должны быть отвлеченными. Они должны проявляться во всех обстоятельствах будничной жизни, ибо каждый день – это лишь своего рода поход. Выступая по делийскому радио, художник призывает к подвигу, творимому в жизни непрестанно.

«В любом обиходе, в каждом труде может коваться доспех подвига. Мудро произнесено „герои труда“. Битва за лучшее будущее не только на полях сражений. Неутомимость, терпение, достижение лучшего качества испытывается в жизни каждого дня».