Текст книги "В поисках Шамбалы"

Автор книги: Валентин Сидоров

Если мы обратимся уже к XIX столетию, заговорившему на языке Пушкина и Гоголя, столетию, которое принято считать золотым веком русской литературы и искусства, то здесь (имея в виду утверждение и развитие индийской темы в русской литературе) мы должны отдать пальму первенства Василию Жуковскому. Именно он открыл для читателей своего времени Индию, сделав замечательный, живущий и поныне перевод одного из сюжетов «Махаб-хараты» – истории любви Наля и Дамаянти, так точно отвечающий духу и устремлению поэта-романтика, каковым являлся Жуковский. Свой перевод он предварил стихотворным вступлением, которое представляет собой не что иное, как объяснение в любви к Индии и духовной красоте этой страны.

Великий критик Белинский, в котором глубокий аналитический ум сочетался с интуицией настоящего поэта, вскрыл подлинную причину пробуждающегося интереса к Индии (впоследствии он будет нарастать стремительно и неодолимо), охарактеризовав Индию как страну, «где впервые пробудилось в людях стремление к сознанию абсолютной истины». Такого рода стремление критик сравнивал с вершинами Гималаев, олицетворяющих собой духовную мощь Индии.

Однако в русской литературе XIX века (в основном в творчестве некоторых поэтов) индийская тема была лишь намечена и обозначена. Это был пунктир, который будущим поколениям предстояло превратить в сплошную линию. Существовали объективные причины, не благоприятствующие духовному и художественному открытию Индии. Не нужно забывать, что в силу определенных обстоятельств знакомство с Индией в то время ограничивалось книжными источниками. Возможности непосредственного общения с далекой страной отсутствовали, и это, естественно, накладывало отпечаток на содержание произведений наших авторов. Как правило, это были или переложения древних индийских преданий и легенд (например, поэма Афанасия Фета «Саконтала», баллады Семена Надсона о Будде), или откровенные стилизации определенных индийских образцов, как, например, стихи Аполлона Майкова, а также стихи более поздних поэтов – Константина Бальмонта и Валерия Брюсова.

Качественный скачок обрело освоение индийской темы после 1917 года. Центр внимания сразу переместился с истории на современность. Объективные трудности, мешающие общению двух стран, не только Не отпали, но даже усугубились, ибо английские власти делали все возможное, чтобы отгородить свою главную колонию от революционной России. Но давно уже сказано: «Ничто так не помогает истине, как сопротивление ей». Прорываясь сквозь рогатки и кордоны, в Москву, к Ленину, потянулись своеобразные индийские паломники – представители многомиллионных масс Индии. Этот порыв угнетенного народа, как ничто другое, приблизил Индию к сердцу и сознанию наших людей. В 1920 году Николай Тихонов (впоследствии он не раз побывает в Индии) пишет небольшую поэму «Сами». В ней он сделал попытку передать внутренний мир индийского мальчика, до которого дошла весть о русской революции, о Ленине. Не беда, что мальчик называет Ленина на свой лад – «Ленни». Не беда, что он молится ему, как некоему богу. Главное в другом: он понял сердцем существо великой вести – теперь, когда есть Ленин, все в мире будет по-другому, с помощью Ленина «Сами всех сагибов погубит». В истории советской литературы поэма Тихонова занимает почетное место, потому что она принадлежит к числу тех произведений, с которых начиналась интернациональная тема в советской литературе. После нее революционно-интернационалистский дух, дух солидарности и братства с угнетенным народом Индии становится на многие годы главным, определяющим мотивом нашей поэзии.

Обретение Индией своей независимости вывело все наши отношения на другой, более высокий уровень. Мы получили драгоценную возможность прямиком, без помех поглядеть друг другу в глаза, поговорить и даже, как это бывает у близких, иногда и помолчать друг с другом. Индийская тема в советской поэзии (поскольку мы ведем речь пока о стихах) стала многоаспектной и полнокровной, ее, несомненно, обогатили непосредственные впечатления, которых была лишена поэзия XIX века. И действительно, для того чтоб в одном и том же стихотворении поэт мог заявить об Индии: «Вся не такая, вся в иной судьбе, вся непохожа на мою Россию» – и в то же время утверждать как бы прямо противоположное: «Как ты похожа на мою Россию!» – для этого нужно было увидеть Индию воочию, и мало того – почувствовать увиденное сердцем.

Советская литература об Индии в наши дни становится не только многоаспектной, но и многожанровой. Поэзию иногда сравнивают с легкой кавалерией, вслед за которой вступают, так сказать, на поле боя другие виды войск – пехота, артиллерия, то есть проза, публицистика, драматургия. Правда, судя по всему, индийские впечатления наших прозаиков еще не улеглись, не отшлифовались, не трансформировались в значительные художественные произведения. Нельзя сказать, что нет в наличии повестей и романов об Индии, но говорить об особых достижениях в этой области пока еще рано. Собственно говоря, это естественно. Тяжелые виды войск разворачиваются медленнее. Здесь требуются время и длительное накопление опыта и впечатлений.

Непосредственное общение наших писателей с Индией – на первом этапе такого общения это выступает рельефно и четко – дало добротный материал для очерков и путевых записок. Литература такого рода обширна и богата. Разумеется, она неоднородна. В ней немало вещей откровенно туристского толка, типично журналистского характера. Но есть в ней вещи, уровень которых поднимает их над общим потоком. Это, например, очерк Николая Тихонова «В дни васанты», это «Путевые записи» Ильи Эренбурга.

Что касается чисто художественной прозы, то я, пожалуй, рискнул бы назвать роман Ивана Ефремова «Лезвие бритвы». В этом романе, сочетающем в себе элементы детектива и фантастики, сделана серьезная попытка прикоснуться к существу духовной культуры Индии, понять то, что делает Индию Индией. Но все же если взять в целом сферу художественной литературы, то приобщение нашего читателя к Индии, к ее культуре, к ее истории, к таким фигурам, как Акбар, Рамакришна, Вивекананда, Махатма Ганди, Джавахарлал Неру, Рабиндранат Тагор, идет пока что главным образом через поэзию.

Очерк, посвященный индийской теме в русской и советской литературе, был бы неполон, если бы мы не упомянули о двух фигурах нашей отечественной культуры, имевших исключительное воздействие на развитие совместных связей и контактов извечно дружественных стран. Это – великий русский писатель Лев Николаевич Толстой. Это – великий русский художник Николай Константинович Рерих.

Интерес Толстого к Индии, к ее истории, культуре, к ее отшлифованной веками мудрости был продиктован самим характером мучительного нравственного поиска писателя. К концу жизни интерес усилился, чуть ли не захватив его целиком. Об этом, в частности, свидетельствует книга Ивана Бунина «Освобождение Толстого». Оказывается, перед смертью Толстой «несвязно внешне, но совершенно точно внутренне» – так говорит Бунин – "сказал… чисто индусские слова:

—Все Я… все проявления… довольно проявлений…"

Устремление Толстого к Индии было материализовано в творчестве. Назову его рассказ «Карма» или маленький, но – смею вас уверить – стоящий толстенных книг очерк «Будда». Идеи древнеиндийской мудрости оказали определенное влияние на формирование нравственного идеала Толстого. Несомненно, что крайности толстовского учения (в особенности его идея о непротивлении злу насилием) в конкретной революционной ситуации России конца XIX – начала XX века наносили ущерб делу освободительного движения, ибо объективно они ослабляли революционный порыв народа. Как известно, противоречия Толстого были беспощадно и резко, но вместе с тем с полным уважением к гению писателя и его человеческим устремлениям обнажены и проанализированы Лениным. Несомненно также, что после победы социалистической революции, когда решительным образом изменилась политическая и экономическая структура общества, изменилось и наше отношение ко многим нравственным постулатам Толстого. В нынешних, современных условиях они могут быть использованы более интенсивно и, кстати, более результативно, чем раньше, в целях формирования гармонически развитой личности нового общества.

Но не только Толстой открывал для себя Индию, Индия тоже – еще при жизни писателя – открывала для себя Толстого. Свидетельство этому – переписка Махатмы Ганди с Толстым, свидетельство этому – влияние ТолстогЬ на взгляды Махатмы Ганди, Рабиндраната Тагора и других выдающихся представителей индийской общественной мысли и культуры. Можно сказать, что Толстой как бы возвел первый долговременный мост между двумя великими духовными державами мира – Россией и Индией.

Что касается Рериха, то несомненна его преемственность с Толстым. Недаром Толстой благословил его и его первую картину «Гонец» замечательными напутственными словами: «Пусть ваш гонец очень высоко руль держит, тогда доплывет». С юных лет Индия властно владела воображением художника. Его главная мысль была проста, величественна и конкретна. Веря в общность истоков народов России и Индии, Рерих считал, что это предопределяет общность их исторических судеб в ближайшем и дальнейшем будущем. «Индия не чужбина, а родная сестра Руси» – вот его убеждение и лозунг. Идее единства двух стран он подчиняет не только творчество, но и всю свою жизнь. Последние годы – примерно два десятилетия, вплоть до своей смерти – он живет в Индии. В Гималаях, в долине Кулу, он создает своеобразный ашрам, куда стекаются многочисленные гости со всего мира, и прежде всего из Индии. Сохранилась фотография 1942 года, ставшая исторической. На ней запечатлены Джавахарлал Неру, Индира Ганди и Рерихи: Николай Константинович и Святослав Николаевич.

Рерих является автором нескольких тысяч полотен, и половина их (если не больше половины) посвящена Индии. В этой галерее индийских сюжетов выделяется гималайская серия. Никто до Рериха и после Рериха не изображал Гималаи с такой мощью и такой одухотворенностью. Могу сообщить, что многие люди в нашей стране – к их числу принадлежу и я – открыли (и открывают) для себя Индию через живопись Рериха. Сегодня не только через живопись, но и через его литературные труды тоже (как известно, Рерих был человеком энциклопедического склада и соединял в себе дарования художника, поэта, писателя, ученого).

В этой связи особо следует остановиться на книге стихов Рериха, изданной в 1921 году, – «Цветы Мории». Эта книга – впоследствии она не раз у нас переиздавалась – стала новаторским явлением, потому что она открыла новый, неизвестный дотоле для русской поэзии жанр – жанр стихотворных медитаций. Рерих в своих стихах в полной мере использует индийскую традицию, придавая им характер внутренних бесед. В полном согласии с индийской традицией главными персонажами стихов являются две фигуры: Учитель и ученик. Недаром, разбирая содержание стихов, индийский литературовед профессор Генголи отмечает, что они "иногда вторят мыслям «Упанишад». Но, разумеется, стихи Рериха – не стилизация, не подражание, ибо все здесь творчески освоено и переплавлено. Новизна его стихов заключается в том, что в них встречаются и как бы братаются две поэтические традиции: индийская и русская.

Надо сказать, что смелый новаторский эксперимент Рериха оказал определенное влияние на наших поэтов, и в частности на меня. Вслед за Рерихом я обратился к медитативному жанру и написал книгу стихов-медитаций «Ключ». Судя по отзывам на стихи Рериха и на мои стихи, этот новый жанр обрел своего читателя и стал достаточно популярным.

Думаю, из всего сказанного (хотя по необходимости картина дана в несколько обобщенном виде) непреложно вытекает вывод о том, что перспективы развития индийской темы в советской многонациональной литературе и искусстве имеют под собой надежную и солидную основу. Думаю, что углублению этого процесса помогут намечающиеся совместные советско-индийские издания. Я имею в виду хрестоматию советско-индийской дружбы, которая должна увидеть свет на трех языках: русском, английском, хинди. В нее войдут лучшие произведения наших авторов об Индии и лучшие произведения индийских авторов о нашей стране. Я имею в виду также проект издания на паритетных началах многотомной библиотеки советской литературы в Индии и многотомной библиотеки индийской литературы в Советском Союзе.

…Свое сообщение хочу завершить словами Николая Рериха, ибо в этих словах выражено, пожалуй, то, что чувствуем все мы в нашей стране:

«Гималаи, разрешите еще раз послать вам сердечное восхищение. Также, вся прекрасная Индия, позволь еще раз послать тебе привет за все то влекущее и вдохновляющее, которым наполнены твои и луга, и рощи, и старинные города, и священные реки, и великие люди».

Индию принято считать страной феноменов. Основание для этого, как вы знаете, есть. Собственно говоря, уже любой наш турист так или иначе сталкивается с тайнами, которыми баснословно богата индийская земля. В Дели, например, он может подойти и прикоснуться к знаменитой колонне из химически чистого железа, что стоит посреди развалин древнего храма напротив монументального сооружения Могольской эпохи – Кутаб-Минара. Она испещрена узорчатой, похожей на своеобразный шифр, вязью старинного письма. («Берегли письмена мудрые тайны», как сказано в одном из стихотворений Рериха.) Более двух тысячелетий существует железная колонна, а ни ветры, ни дожди, ни холод, ни жара не причиняют ей ни малейшего ущерба: ведь химически чистое железо, подобно червонному золоту, не ржавеет. Такое чудо не по плечу даже нашей столь развитой в техническом отношении современности. Как же древность, с ее примитивными механическими средствами, могла справиться с этой задачей? Вот и рождаются разного рода гипотезы, в их числе – романтичные и фантастические: о неземном, космическом происхождении железной стелы.

В скобках замечу, что у индийцев с этой «космической» колонной связано любопытное поверье. Говорят: если стать спиной к таинственному столбу и обхватить его руками так, чтоб сошлись пальцы рук, исполнится заветное желание. Легенда широко известна, и посетители под дружный хохот толпы пытаются добиться успеха. Пытался и я, но ничего у меня не вышло. Правда, судя по тому, что рассказали мне об одном моем московском коллеге, который за несколько лет до меня побывал у этой колонны с той же самой целью, огорчаться неудачей не следует. Мой знакомый был счастливым обладателем достаточно длинных рук и потому без особого труда выполнил ритуал, предписанный легендой. Но по странному совпадению на другой день он ухитрился сломать ногу. При всем уважении к древнему поверью вряд ли можно посчитать эту травму его заветным желанием.

В Джайпуре – а в столицу бывшего государства раджпутов, как правило, тоже ведет туристский маршрут – во дворце махараджей; вам обязательно покажут громадные металлические кувшины, в ко– —торых хранилась вода из Ганга. Местные источники никоим образом не устраивали махараджу и его семью. Одна из их незыблемых привилегий состояла в том, что они пользовались лишь водой из священной реки, и ее везли сюда издалека, чтобы наполнить высокие металлические резервуары. Так вот: хранилась эта вода не дни и недели, а длительные месяцы и не портилась даже при сорокаградусной жаре.

Чем объяснить феномен? Может быть, тем, что вода из Ганга чрезвычайно насыщена серебром. Некоторые ученые придерживаются этой точки зрения. Другие – ее оспаривают. Так что гипотез немало, а разгадка тайны еще впереди.

В наше время получила широкое распространение литература об индийских системах йоги; есть даже фильм «Индийские йоги. Кто они?». Разумеется – и на это не надо закрывать глаза, – в Индии немало шарлатанов и лжеучителей. Есть фокусники, притворяющиеся магами. Тот, кто бывал в Индии, наверняка видел забавный аттракцион, который повсеместно демонстрируют бродячие акробаты. Под брезентовый полог, прикрепленный колышками к земле, забирается человек, просовывая голову в продолговатую прорезь покрывала. Его напарник начинает громко и ритмично бить в барабан. Под стук барабана человек вместе с пологом отрывается от земли и без всякой опоры – так, во всяком случае, кажется зрителю – некоторое время висит в воздухе. Затем плавно опускается вниз. Вы можете поговорить с «чародеем», и за известную мзду он пообещает вам открыть секрет фокуса. Однако не торопитесь расставаться с деньгами. Знающие люди предупреждают, что это объяснение представляет собой тоже своеобразный фокус. Вам будет казаться, что вам открыли секрет, а на самом деле – и вы в этом вскоре убедитесь – ничего вам не открыли. Так что лучше будет, если каждый останется при своем: он при своей тайне, вы при своих деньгах.

Но, отметая в сторону фокусничество, шарлатанство, невольный самогипноз, вынося все это за рамки нашего разговора, все же должно признать тот очевидный факт, что в Индии существуют совершенно реальные люди, добившиеся ощутимых, реальных, порою прямо-таки фантастических результатов, и не только в процессе целенаправленной и систематической тренировки тела (об этом у нас хорошо осведомлены), но и в процессе тренировки своих чувств и мыслей (об этом у нас осведомлены меньше). С древних времен в Индии победа над собой считается предпочтительней любых иных побед. Такой человек сразу становится светящимся центром суетного мира.

 
Я царь, но царствую лишь над одним собою,
И потому простерлись предо мною
У ног моих владыки и цари.
 

Нужно, пожалуй, отдать себе отчет в том, что, соприкасаясь с такими людьми (их гораздо меньше, чем принято думать, и с ними связано немалое число неправдоподобных домыслов и легенд), мы как бы вступаем в сферу неопознанных явлений человеческой психики, тех явлений, которые наука на данном этапе своего развития подчас еще затрудняется объяснить. Это – бастионы, которые ей предстоит штурмовать.

Кстати, из неоднократного общения с индийцами я вынес твердое убеждение, что здесь, в стране феноменов, бытует трезвое, вдумчивое, я бы даже сказал, чрезвычайно взвешенное отношение к явлениям, секрет которых сегодня не разгадан, но, по всей вероятности, будет разгадан завтра. Здесь – я имею, в частности, в виду Святослава Николаевича Рериха и его ближайшее окружение – считают своим долгом бороться против двух одинаково неприемлемых крайностей: и против той, которая капитулирует перед феноменами, пытаясь приписать их неким потусторонним силам; и против той, когда стремятся отгородиться от феноменов, не видеть их в упор, как это делают некоторые горизонтально мыслящие ученые, почти дословно повторяющие знаменитую чеховскую юмористическую фразу: «Этого не может быть, потому что не может быть никогда». Здесь учат также не придавать самодовлеющего значения так называемым «чудесам». Если феномены становятся самоцелью или детской забавой '| наподобие кубика Рубика, то это не только не способствует нашему j духовному развитию, а наоборот – противоречит ему. В этой связи ' мне даже рассказывали такую поучительную притчу.

Однажды к Учителю пришел человек, добивавшийся права стать его челой (учеником). С горячей мольбой обратился он к Учителю:

«Покажи мне чудо, дабы я окончательно уверовал в тебя и твое учение». Печально улыбнулся Учитель и показал какое-то чудо. С той же горячностью, с какою просил, человек упал на колени и воскликнул: «Отныне я готов под твоим руководством идти туда, куда тебе будет угодно». Но Учитель указал ему на дверь: «А теперь ты мне больше не нужен».

Что касается меня, то могу признаться: для меня главным феноменом Индии, к которому я прикоснулся еще задолго до того, как побывал в стране, является та внутренняя культура индийцев, утонченно-возвышенный характер которой позволяет назвать ее «культурой сердца». Собственно, что представляет собой внутреннее раЕновесие, внутренняя гармония, к достижению которой так настойчиво зовет индийская традиция? Это не холод души, говорят здесь, не отчужденно-холодное дыхание духа. Это прежде всего —радость сердца, которая обогревает встреченного тобой человека. В конечном итоге справедливость – это не то, что поучает или обличает, а то, что дарует радость. Может ли внутренне неуравновешенное, дисгармоничное существо даровать радость? Разумеется, нет. Поэтому если человек хочет нести другим людям мир, спокойствие, радость, то он должен – во имя этой цели – обрести внутреннюю устойчивость и гармонию.

Индийский духовный опыт (естественно, имеется в виду вершинный опыт Индии, естественно также, что он, проходя через наше сознание, трансформируется с учетом современных обстоятельств и применения к ним) привлек и привлекает меня тем, что в наш век, когда человека то и дело пытаются подменить механическими приспособлениями его же собственных рук, он, этот опыт, светло и непререкаемо утверждает достоинство человека. Людей, одержимых патологической жаждой потребительства и вещизма, он как бы предостерегает:

 
Несобственник владеет мирозданьем,
А собственник собою не владеет.
 

Многовековой индийский опыт, несомненно, пересекается с современностью, выявляя космический характер нашего земного существования. Как известно, он учит «быть беспредельным, находясь в пределах». Бесконечность звездных просторов Вселенной не должна устрашать человека. Наоборот, она должна возвышать и радовать его дух. Потому что:

 
Когда песчинка мыслит о Вселенной,
Она в себя Вселенную вмещает,
И больше Космоса становится песчинка.
Таков Закон.
 

Но, поднимая человека над землей, тот же многовековой опыт не отрывает его от земли. Он утверждает, что ногами надо касаться земли, а головой уходить в небо.

Лишь во взаимодействии и единстве двух необходимостей, которым подчинено его бытие, – житейской и духовной – человек может рассчитывать на успех своего внутреннего поиска. Если же он объявляет «майей», то есть иллюзией, его окружающий мир, то тем самым он нарушает незыблемое двуединство и становится добычей «майи» худшего рода: «майи» духовного, враждебного истинной радости жизни, честолюбия. Об этом на языке поэтических символов Рабиндранат Тагор говорит так:

 
В поздний час пожелавший отрешиться от мира сказал:
"Ныне к Богу уйду я, мне дом мой обузою стал,
Кто меня колдовством у порога держал моего?"
Бог сказал ему: "Я". Человек не услышал его.
Перед ним на постели, во сне безмятежно дыша,
Молодая жена прижимала к груди малыша.
«Кто они – порождения майи?» – спросил человек.
Бог сказал ему: "Я". Ничего не слыхал человек.
Пожелавший от мира уйти встал и крикнул:
«Где ты, божество?»
Бог сказал ему: «Здесь».
Человек не услышал его.
Завозился ребенок, заплакал во сне, завздыхал.
Бог сказал: «Возвратись».
Но никто его не услыхал.
Бог вздохнул и воскликнул: "Увы!
Будь по-твоему, пусть.
Только где ты найдешь меня, если я здесь остаюсь".
 

В Дели в музее Махатмы Ганди можно видеть вещь, с которой Махатма не расставался в течение всей своей жизни. Это маленькая скульптурная группа, изображающая трех обезьян. Одна обезьяна закрыла руками рот, чтобы не произносить дурных слов. Другая обезьяна заткнула уши, чтобы не слышать дурных речей. Третья обезьяна закрыла руками глаза, чтобы не видеть ничего дурного.

Разумеется, это не призыв к самоизоляции, к отрешенности от мира с его заботами и тревогами, что, как известно, в конечном счете приводит к невольному пособничеству злу. Нет, смысл символа в ином. Он напоминает-о том, что принято называть дисциплиной духа.

В своих рассуждениях о нравственности (порою восторженных, но абстрактных) мы забываем о ее четком практическом предназначении: усмирять внутренний хаос, подчинять строгому порядку мысли и чувства. В известном смысле нравственность – это организованность.

Индийская традиция с древних лет как бы раздваивает внутреннего человека, выделяя в нем так называемое низшее "я", находящееся в сфере притяжения земных предметов и желаний, и так называемое высшее "я", устремленное в сферы беспредельного. Победа над собою, как это ни парадоксально, не означает насилия над собою, потому что насилием (как это установили еще авторы «Упанишад» и «Махабхараты») не достигается подлинный успех. Поэтому не запретами и упреками следует обуздывать низшее "я", не пышными славословиями следует утверждать высшее "я".

Прежде всего надо помнить, что и низшее "я", и высшее зависят от пищи, которую им доставляют зрение, слух, чувство, ум. Разумное, трезвое, даже рациональное регулирование этого процесса и устанавливает должное равновесие низшего и высшего "я".

Сократить пищу для низшего "я" – это не произвол и насилие, а забота о нем, потому что в противном случае ему грозят пресыщение, болезни, разочарование. Может возникнуть необходимость сократить пищу и для высшего "я", потому что информация и знания, когда лавиной обрушиваются на человека, сбивают его с ног, грозят погрести под собою и.даже ввергнуть в безумие.

Как видите, романтический подход к делу здесь теснейшим образом переплетается с сугубо практическим, выявляя, то главное, что, несет с собой дисциплина духа.

 
Трудней всего держать себя в узде,
Простая дисциплина – это долг,
Но дисциплина духа – это радость.
 

«О Люцилий! – обращался к своему другу римский философ Сенека. – Чему ты дивишься, что путешествия тебе не помогли. Ведь ты повсюду за собой возил себя самого».

Уйти от себя, от внутреннего смысла жизни своей при помощи смены впечатлений, пусть самых ярких и разнообразных, затея, конечно, пустая. И не только пустая, но и опасная, потому что, как бы протестуя против таких попыток, все может повернуться против человека. Рерих-поэт писал:

 
Не беги от волны, милый мальчик.
Побежишь – разобьет, опрокинет.
Но к волне обернись, наклонися
И прими ее твердой душою.
 

Лицом к лицу – таков, по мнению Рериха, должен быть принцип жизни человека. Отсюда – вот этот совет.

Если боишься – иди навстречу страху, если сомневаешься – иди навстречу сомнению. Иди навстречу, и ты увидишь истоки сомнения и страха, и ты увидишь, какая ничтожная струйка воды образует порою шумящие реки, моря, океаны, создавая иллюзию их мощи. Очевидность по большей части устрашает; сущность вещей, если к ней прикоснешься сердцем, как правило, радует и возвышает.

Письма Елены Ивановны Рерих полны предостережений против уныния, которое она считала самым бездарным состоянием ума, ибо «уныние обессиливает сознание недостойными малыми сомнениями». «Меньше думайте о своих правах, – советует она, – и больше о своих обязанностях». И тогда, как шелуха, отпадут уныние, скорбь, горькие сетования на то, что, дескать, тебе недодали, а кого-то не по заслугам вознесли и т. п. И тогда как бы переместится центр внутренней тяжести, необратимо меняя сознание. Ведь меньше думать о правах и больше об обязанностях – значит больше думать о других, нежели о себе.

Анналы восточной мудрости содержат такое суровое предупреждение:

«Негоден и даже преступен наставник, говорящий не по сознанию слушателя».

Собственно, это относится к любому человеку, даже если он и не наставник и не пытается стать таковым. Все затруднения наши в общении друг с другом, может быть, и идут оттого, что мы забываем или не считаем нужным принимать в расчет внутреннее расстояние, реально существующее между тобой и собеседником. Если это не преступление, то тогда – ошибка, грозящая порой тяжелыми последствиями. Ведь расстояние между людьми, которое игнорируют, рискует со временем превратиться в пропасть.

Вот почему столь много вековых накоплений таит в себе краткое, но чрезвычайно емкое слово «такт» (разумеется, если под этим словом понимать не только заботу о правилах внешнего поведения, но главным образом заботу об установлении правильного внутреннего отношения к людям и к миру).

Что значит быть тактичным по сути своей? Это значит переключить свое внимание с личных амбиций и личных интересов целиком на другого человека. Такое переключение внимания совершенно необходимо, если ты хочешь не только войти в ситуацию и положение другого человека, понять внешние обстоятельства его жизни, но и почувствовать даже атмосферу и вибрации, окружающие его.

В известном смысле такт – это умение вовремя промолчать и вовремя сказать. Слова должны звучать не тогда, когда тебе этого хочется, а лишь в тот момент, когда они – и ты это чувствуешь сердцем – могут оказать воздействие на человека, а не повиснут в пустоте. И конечно, молчишь ли ты или, наоборот, со всем пылом красноречия пытаешься убедить кого-то – ты обязан исходить не из некой абстрактной идеи, а из того, что может быть полезным для человека именно в данное мгновение и именно в данном его душевном состоянии. Лишь тогда можно считать себя более или менее застрахованным от ошибок.

В «Живой этике» Рерихов такт определяется как чуткость, а чуткость – в свою очередь – как степень культуры. Таким образом, естественно и органично такт вырастает в понятие высокой духовной значимости. В сущности, любая встреча – это отражение характера внутренней работы, мерило ее интенсивности.

 
Наш уровень обозначает встреча.
От состоянья духа лишь зависит,
Кто встретится сегодня в час урочный:
Слуга с слугой, гонец с гонцом, а может,
И царь с царем, и даже с Богом Бог.
 

Боюсь показаться пристрастным, но мне представляется, что слово «такт» имеет своеобразную магнитную структуру. Во всяком случае, любопытно и даже знаменательно, что в нашем языке оно образует корневую основу таких ответственных понятий, как, например, «контакт» или «тактика». Ведь само собой разумеется, что без чувства такта, развитого в той или иной мере, невозможно подлинное общение между людьми, то есть невозможен контакт. А тактика требует от нас, чтобы мы постоянно учитывали меняющиеся условия – они особенно быстро меняются в современной обстановке – и поступали в соответствии с этим, меняя стиль поведения, а если понадобится, и стиль жизни своей. Все это покрывается словом «такт».

Насколько я знаю, на Востоке давно уже стало аксиомой, что лишь развитие такта и приводит к внутреннему равновесию, а значит, и к гармонизации отношений с окружающим миром. Потому здесь и называют такт отцом гармонии.

«Хотите, я расскажу вам о том, что такое такт и гармония в действии и какие чудеса творятся ими, и только ими?» – спросил у меня однажды индийский переводчик моих стихов, редактор журнала «Гималаи» Вимал. Естественно, я ответил согласием.

"Это было в детстве, – начал Вимал. – В лесу жил отшельник, которого окрестные жители считали святым. Я часто бывал у него, он любил меня. Дело прошлое, – улыбнулся Вимал, – но иногда я воровал у него деньги, чтобы попасть в кино.