Текст книги "Ночные сестры. Сборник"

Автор книги: Валентин Черных

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 22 страниц)

– Ладно, говорит, пусть ноги не двигаются, а член будет двигаться? Сукин сын. Еще жену не похоронил, а уже о своем члене думает.

Я не заметила, как выпила джин с тоником, но почувствовала, что у меня уже появилась плавность в движениях: я утром выпила только кофе, и алкоголь уже начал действовать.

– И что ответил Гузман? – спросила я.

– Что будет двигаться!

– А что ответил отец?

– Что тогда нет проблем.

– Может быть, так оно и есть.

– Может быть, – согласилась Настя. – Давай еще по одному джину!

– Я уже плыву. Пропущу.

– Сынок! Принеси еще один джин, – попросила Настя. – Может, в последний раз гуляю. Будильник меня уволит первой.

– А кто такой Будильник?

– Первый, он же главный заместитель Ивана. Это он выразил тебе сочувствие. Я его ненавижу.

– А мне он понравился.

– А ты заметила, как он на тебя смотрел?

– Как?

– А никак. Как на табуретку. Такие на учительницах не женятся.

– И зря. Многое теряют. А почему он Будильник? Он всех будит?

– Потому что он точен, как будильник. Он не человек. Он механизм. У него все по расписанию. Понедельник – теннис и сауна. Вторник и среда – театр или Консерватория. Четверг – библиотека.

– Он и читает? – вставила я.

– Он пишет диссертацию. Пятница – ночной клуб. Субботу и воскресенье он проводит за городом, но никто не знает где и с кем. Он меня ненавидит.

– За что?

Бармен принес джин с тоником. Я попросила бутерброды. Бармен принес с осетриной. Я считала быстро – на кофе у меня денег уже не оставалось.

– За что? – повторила я.

– Потому что я когда-то спала с Иваном, потому что я с Иваном на «ты», потому что, прежде чем принять решение, Иван советуется со мной.

– И поступает, как советуете вы? – спросила я.

– Да.

– Тогда посоветуйте, чтобы отец уволил Будильника, и никаких проблем.

Настя внимательно посмотрела на меня. Я ей улыбнулась. Я всегда улыбаюсь, когда говорю гадости.

– А ты, наверное, сучонка? – предположила Настя после небольшой паузы.

– Конечно, – согласилась я. – Но немного. А вы?

– Когда-то я была большой сукой…

Меня заносило, я этого совсем не хотела, Настя мне нравилась, и я ей об этом сказала:

– А вы мне понравились.

– Не скажу, что я от тебя в восторге, – ответила Настя, – но дело с тобою, наверное, можно иметь. Ты не такая уж мышка, как показалось вначале.

– Это вы об одежде?

– И об одежде тоже.

– Учительницы, как разведчики, не должны выделяться, иначе ученики будут не слушать тебя, а разглядывать. От меня очень пахнет алкоголем?

Настя открыла сумочку, достала коробочку и вытряхнула из нее небольшую пастилку.

– Пососи. Отбивает запах. Держу для ГАИ.

– А вы за рулем?

– Всегда, – ответила Настя.

– Сейчас, может быть, не стоит садиться за руль? – предположила я.

– Два джина – это меньше моей нормы. Я не сажусь за руль после пяти.

Я достала кошелек и начала отсчитывать половину.

– В следующий раз заплатишь, – сказала Настя.

– Следующего раза может и не быть.

– Будет. И не один.

Мы вышли из прохладного бара в уже нагретые московские улицы. Я дошла с Настей до ее «девятки». Она села, вставила ключ в замок зажигания, тронулась с места, посигналила мне, перестроилась во второй, потом в третий ряд. На все это ей потребовалось не больше семи секунд.

Я вернулась в институт Склифосовского, но попасть к отцу мне не удалось. Так всегда бывает, когда я выпиваю. Вначале я энергична и даже нахальна, потом наступает апатия, хочется спать, и я теряю кураж. Можно было, конечно, подождать, когда заступит вечерняя смена, но ждать придется часов пять, и я решила вернуться домой. Я обещала Нугзару, что приду на переговоры.

Нугзар, пятидесятилетний грузин, уже больше тридцати лет жил в Москве, был женат на русской, но сохранил вкусы мальчика с проспекта Руставели в Тбилиси. Он носил кепки, которые были шире общепринятых, по-прежнему любил яркие галстуки и лаковые ботинки.

Он меня встретил во дворе многоэтажного дома, в котором снимал подвал для хранения овощей, хотя обычно овощи привозили на грузовиках и сразу распределяли по точкам, по маленьким муниципальным рынкам, палаткам у станций метро. Скоропортящийся товар надо было продавать как можно быстрее.

– Нугзар, – сказала я, – у меня отец попал в автомобильную аварию. Сейчас в реанимации. Раньше чем через неделю я не смогу выйти на работу.

– Отец – это святое. – Нугзар вздохнул. – Придется взять шалаву.

Шалавами Нугзар называл женщин, которые жили за счет кавказцев. Они сдавали им квартиры, спали с ними и торговали их товаром, обсчитывая покупателей, сбивая весы.

Покупатели жаловались. Общество потребителей устраивало контрольные закупки, выписывали штрафы. Приходилось еще снабжать овощами милицию, особенно муниципальную, потому что, при всех правильно оформленных документах и оплаченных налогах, они могли придраться к чему угодно. На разбирательство уходило время, овощи гнили, Нугзар давно подсчитал, что выгоднее давать взятки, чем ссориться с представителями власти.

В прошлом году в первый же день моей торговли подъехала машина муниципалов, из нее вышли двое здоровых, уже ожиревших парней с автоматами, в полувоенной-полуспортивной форме. Они ничего не требовали, ни к кому не придирались, просто шли вдоль рядов торговцев. И Ахмет, в обязанности которого входили контакты с властями и разбирательства с обиженными покупателями, быстро обошел нас, набил два огромных целлофановых пакета огурцами, помидорами, горячим лавашом, маринованным луком и погрузил их в багажник милицейской машины. Муниципалы уехали, но за день приезжали еще две патрульные милицейские группы. Все эти поборы увеличивали стоимость продуктов.

Вечером я позвонила в Управление муниципальной милиции отцу одного из своих учеников, рассказала о посетителях и назвала ему номер милицейской машины. Я знала о традиционном антагонизме между обычной милицией и муниципальной. Муниципалы больше получали и меньше работали. Милицию традиционно презирало КГБ, нынешнее ФСБ – Федеральная служба безопасности, сотрудники которой не брали взяток, во всяком случае не мелочились, как в районных отделениях милиции.

– Куда мне обратиться, – спросила я, – в ФСБ или в Управление по организованной преступности?

– Никуда не надо обращаться. Я разберусь.

И муниципалы перестали делать поборы возле универсама. Но Нугзар предупредил меня:

– Спасибо, но не надо больше. Теперь с других берут больше. Они на меня держат обиду, хотят, чтобы я тебя уволил.

– Это совет глупых людей, – сказала я Нугзару.

– Они не глупые, они опасные, – возразил Нугзар.

– Глупые! – не согласилась я. – Умный, прежде чем взять на работу или уволить, все узнает о человеке. Если меня уволить, вреда будет еще больше.

– Почему?

– Пусть они сходят в школу и все про меня узнают.

Я знала, что обо мне скажут в школе: она тихая, но не гнется, лучше с нею не связываться. Я вошла в конфликт с директором школы, он больше занимался коммерцией, чем процессом обучения. Директор не заключил со мною контракта, я подала в суд. Директора уволили, а я осталась.

Через несколько дней Нугзар подошел ко мне с предложением:

– Эти неглупые люди все про тебя узнали и предлагают, чтобы ты заняла место Ахмета. У весов стоять не будешь, а получать будешь в десять раз больше.

– Спасибо, но я временный работник. Я через два месяца уйду, а Ахмет работает круглый год.

– И ты работай. Будешь получать в двадцать раз больше, чем учительница. Сейчас и профессора торгуют.

Я добилась своего: с меня не стали брать поборов, и я могла торговать, не обвешивая и не обсчитывая.

– Я тебя буду ждать, – сказал Нугзар, – а шалаву возьму временно.

Я поблагодарила Нугзара еще раз и поехала в госпиталь Бурденко, где, по моим расчетам, Гузман уже должен был закончить операцию.

Гузман пил чай в своем кабинете. Он налил мне чаю в чашку из тонкого фарфора, хорошего английского чая с бергамотом.

– Как мать? – спросил он.

– Здорова.

– Агрессивна по-прежнему?

– По-прежнему.

– Русские женщины хороши в обороне – не сдаются и не предают. Но они так привыкли защищаться, что, когда наступит мирное время, не могут перестроиться.

– Илья Моисеевич, но ведь у вас жена тоже русская.

– Но моя жена из великих русских женщин!

– А вы знаете, как бы она повела себя, узнав о вашей измене?

– Знаю, – сказал Гузман. – Лет десять назад у меня был роман, небольшой, на полгода, так она мне только недавно сказала, что знала о нем.

– Знала десять лет и не проговорилась?

– Да.

– Тогда она действительно великая женщина.

– Конечно. Я ее так и зову: Евдокия Великая.

– А что с отцом? – перевела я разговор, заметив, что Гузман посмотрел на часы.

– Травма позвоночника, не опасная. Я не исключаю, что мосле несложной операции он встанет на ноги. Но сегодня ему сделали томографию мозга и обнаружили опухоль. Я вначале думал, что врачи ошибаются, он проходил у меня через томограф полгода назад. Поехал, посмотрел сам. Опухоль есть. Перед этой катастрофой он три месяца провел в Бразилии, процесс, вероятно, только начался, солнце могло активизировать его: он же никогда не прикрывает голову. Если это злокачественная, то последствия могут быть самые разные.

– Какие?

– Иногда одной операцией не обходимся. Бывают и две, и три, и пять. А сердце у него… Ты же знаешь, у него был инфаркт.

Об инфаркте я ничего не знала.

– Так что, если ты собираешься ехать отдыхать, лучше тебе все отложить. Может, придется выхаживать.

– Операцию будете делать вы?

– Обычно хирурги стараются не оперировать родственников и друзей. Посмотрим. Я знаю только одно: Иван надолго вываливается из тележки.

– Он знает об этом?

– Да. Я ему сказал.

– А что он?

– Ничего. Попросил сигарету.

– Я бы тоже закурила.

Это была уже пятая сигарета за день. Мы с Гузманом выкурили по сигарете.

– Не затягивайся, когда куришь, – порекомендовал Гузман. – Это называется быстрое курение, которое наносит удар по сосудам сердца и мозга. Курить, как и жевать, надо медленно, получая удовольствие и не нанося вреда.

Ни Анюты, ни матери дома не оказалось. Я приняла душ и проспала до ужина. Мать явно хотела что-то сообщить, ожидая вопроса, как у нее прошел день. Она любила рассказывать с подробностями. Я не спрашивала. Наконец она не выдержала и сказала:

– Я взяла билеты, выезжаем через три дня.

Сама виновата. Могла сказать ей, что не еду с ними, раньше. Теперь, пока не будет сдан мой билет, я двое суток буду выслушивать упреки. И все-таки надо начинать этот неизбежный разговор.

– Извини, я задержусь на неделю.

– Я бы тоже задержалась, – тут же включилась Анюта. – И вообще, мне ваша деревня вот так настоебенила.

Мать отложила вилку.

– Что за выражение? Это же подзаборный мат!..

– Подзаборного не бывает. Пишут только на заборах, – возразила Анюта.

– Ты что, не понимаешь, что сказала плохое слово? – спросила мать.

– Слова – это только слова. Они не могут быть ни хорошими, ни плохими.

От кого она эту формулировку могла услышать? Мать молчала, не находя нужного слова. Значит, сейчас эту дискуссию о хороших и плохих словах перекинет на меня. Так и случилось.

– Может быть, ты объяснишь ей, какие слова можно говорить девушке, а какие нельзя? – предложила мне мать.

– Только вначале уточни, – улыбаясь, попросила Анюта, – я еще девочка или уже девушка? Или я нимфетка?

– Ты прочла «Лолиту» Набокова? – спросила я.

– Еще в прошлом году, – ответила Анюта. – Но меня ждут подруги во дворе. Можно мы с тобой хорошие и нехорошие слова обсудим перед сном? И по «Лолите» у меня к тебе будут вопросы. Я надеюсь, ты на них мне ответишь.

– Постараюсь. Ладно, иди гуляй.

– Ты запускаешь дочь, – предупредила меня мать, когда Анюта вышла.

Я промолчала, потому что знала, что все равно я получу следующий и главный для матери на сегодня вопрос:

– Так почему же ты не можешь выехать с нами вместе?

– Я устроилась на временную работу. Через месяц я приеду.

– Какая же это работа? Опять торговать овощами?

– Да, опять. Другим способом я деньги заработать не могу.

– Твою прошлогоднюю торговлю полгода вся поликлиника обсуждала.

– Мне плевать, что обсуждает поликлиника.

– А мне не плевать.

– Ты знаешь, какие траты нам предстоят осенью? И может быть, ты знаешь, как эти деньги заработать другим способом?

– Да не будешь ты торговать, ты будешь ему носить бульон.

– Вряд ли. Он, наверное, умрет.

– Ничего с ним не будет. Как ты могла пойти к нему? Ты забыла, что он нас бросил?

– Насколько я помню, это ты его выгнала!

– Да, выгнала! – гордо подтвердила мать. – Он стал спать с собственной секретаршей. Какая пошлость!

– Мать, а ты никогда не задумывалась, почему мужчина уходит от одной женщины к другой?

У меня была фора: Милёхин от меня не уходил, я сама подала на развод.

– И почему же? – спросила мать.

– Потому что он из двух зануд выбирает меньшую. Я пошла спать. Мне завтра рано вставать.

По тишине на кухне я поняла, что мать плачет. Можно было обойтись и без последней плюхи. Но надоело.

Утром я выехала с теми, кто рабочий день начинает с восьми утра, чтобы попасть в палату отца хотя бы за час до прихода врачей. К тому же я подготовилась: у матери сохранился зеленый халат операционной сестры и такие же брюки. Вчера я заметила, что в институте больше зеленых, чем белых халатов.

Я переоделась и оставила свои вещи под лестницей, надеясь, что вряд ли кто сюда заглянет, пока я буду в палате у отца.

Конечно, мой операционный наряд был мешковат, но никто не обращал на меня внимания. Я зашла в палату отца и увидела Настю и очень высокого молодого мужчину, оба были в белых халатах.

Отец и Настя переглянулись. Отец попытался улыбнуться, но у него не очень получилось. Подклеенный угол рта мешал. Судя по наклейкам, его лицо было зашито еще в пяти местах.

– Спасибо, что приехала. Настя мне рассказала. У тебя сейчас каникулы?

– Да.

– Ты не хотела бы поработать? Ты, кажется, на прошлых каникулах работала?

– Да. Я уже договорилась и на этот раз.

– У меня к тебе есть другое предложение.

Высокий мужчина сделал плавное движение рукой сверху вниз, почти дирижерский жест.

– Это Малый Иван, – представила его Настя.

Я протянула ему руку и встала. Мужчина оказался очень высоким. Я могла пройти у него подмышкой.

– Не очень уж и малый, – сказала я.

– Он тоже Иван Кириллович, поэтому, чтобы не путать, твой отец проходит как Большой Иван, а он – как Малый.

– Ребята, – прервал ее отец, – времени мало, перейдем к делу. Вер, мне нужна твоя помощь.

– Я готова помогать.

– Дай слово, что выполнишь мою просьбу! – потребовал отец.

– Даю. Честное пионерское не подходит по возрасту, слово коммуниста тоже – в рядах не состояла. Честное учительское подойдет?

– Подойдет, – ответил отец. – Некоторое время я не смогу бывать в компании. Не исключено, что мне придется выехать за границу.

– Сейчас решается вопрос, оперироваться ему здесь или и Швейцарии, – уточнила Настя.

– Мне некого оставить вместо себя. Полины нет. Ты – единственная и самая моя близкая родственница.

– Я не родственница, я дочь, – поправила я его.

– Тем более. Пока меня не будет, ты поработаешь в компании.

– В качестве кого?

– Как кого? – не понял отец. – Президента компании. Я ведь президент, а не хер собачий.

– Как скажешь.

Отец замолчал. Молчали и Настя, и Малый Иван.

– А вы говорили: не согласится, не согласится! Вы не знаете нас, Бурцевых! – Отец закрыл глаза.

У него, наверное, появились какие-то мозговые отклонения. И Малый Иван, и Настя соглашаются с ним, потому что он травмирован, его не надо раздражать, его надо успокаивать.

В палату вошла медсестра.

– Вы кто? – спросила она.

– Мы – консилиум, – ответила Настя. – Я – профессор Петрова.

– Ты такая же профессор, как я – английская королева.

Медсестра и Настя были примерно одного возраста.

– Уходите, – продолжала медсестра. – Заведующая отделением начинает обход. А ты, если их еще раз проведешь, получишь по полной, – обратилась ко мне медсестра.

– Всё, уходим, – тут же согласилась я.

– Мне надо еще пятнадцать минут, – сказал отец.

– Нам надо больше, – ответила медсестра.

– На профессора вы не потянули, – сказала я Насте, когда мы вышли в коридор.

– А ты только на медсестру, – ответила Настя. – Пошли. Надо все обсудить.

– Где будем обсуждать? – поинтересовался Малый Иван.

– В баре, за углом в переулке.

– Предложение принято.

Мы зашли в уже знакомый бар, по-прежнему пустой. Бармен улыбнулся нам, как старым знакомым.

– Два джина с тоником, креветки, бутерброды с рыбкой, три виски в один стакан, – заказывала Настя. Я, по-видимому, не могла скрыть своего удивления, и она пояснила: – Если Иван выпивает меньше ста пятидесяти, он засыпает.

– А мне еще сосиски, – добавил Малый Иван, – три, нет, лучше пять штук, с кетчупом.

– Продолжим, – сказала Настя, когда бармен принес все заказанное. – По твоему выражению лица я поняла, что ты подумала: отец заговаривается, так?

– Да, – подтвердила я.

– Так он в полном и здравом уме. А теперь дай мне слово, что обо всем, что ты сейчас услышишь, ты нигде и никому не скажешь.

– Что-то я сегодня непрерывно даю честное слово, – не удержалась я.

– Не ёрничай, – предупредила Настя. – И слушай. Твой отец вел переговоры с одним из наших партнеров. Закончив, он вместе с Полиной сел в «мерседес». Водителя он отпустил раньше. Отец ездит быстро, на скорости в сто двадцать километров он почувствовал хлопок, и его занесло влево. Он выскочил на встречную полосу и врезался в мачту освещения. ГАИ определило, что у «мерседеса» на ходу отвалилось колесо. У «мерседеса» просто так колеса не отваливаются. Сейчас ФСБ разбирается. Этот хлопок мог быть небольшим радиоуправляемым взрывом. А может быть, в то время пока отец вел переговоры и шофера не было, вывели из строя рулевое управление: авария произошла через три минуты после его отъезда. Может быть, это было предупреждение, но, может быть, его просто хотели уничтожить.

– А кому это надо?

– Не знаем. У нас есть несколько конкурентов. Уже год, как из компании происходит утечка информации, о каждом нашем решении становится известно нашим конкурентам. Кто-то стучит, но кто – наша служба безопасности определить не может. Они добились своего. И хотя отец жив, он временно отходит от дел.

– А что, в компании нет ни одного человека, который смог бы заменить отца на время его болезни?

– Есть, но нет гарантии, что именно этот человек не работает против компании.

– Но все, наверное, не могут быть против?

– Но и не все могут руководить компанией…

– А я, значит, могу? Но я в этих тендерах, фрахтах – ни уха ни рыла. Я эти слова слышала с детства, но я их не понимаю.

– А тебе и понимать не надо. Компании нужна передышка. Пусть они успокоятся, потеряют бдительность, тебя им бояться нечего. Чего бояться учительницу? И они раскроются.

– Это, кажется, называется подсадной уткой?

– Да. Подсадная утка. Иван, объясни ей технологию, я уже не могу: мне надо выпить.

– Компания учреждена вашим отцом и еще двумя стариками. Все они учредители и акционеры. Сегодня утром он провел собрание акционеров.

– Как он мог провести собрание в палате?

– Как-как? А вот так, – вклинилась Настя. – По телефону. Позвонил, сказал, что это собрание и что обязанности президента будет исполнять его дочь, Бурцева Вера Ивановна. Протокол собрания привезут завтра в компанию.

– А что, эти акционеры – полные идиоты? Как они могли проголосовать за меня? – спросила я совершенно искренне.

– А куда им было деваться? – Настя ухмыльнулась. – Контрольный пакет акций у Большого Ивана. Даже если бы они проголосовали против, у отца ведь практически частная компания, он и без них мог назначить тебя исполняющей обязанности президента компании.

– Поняла. Вам нужен зиц-президент, а все будет решать заместитель отца.

– Значит, не поняла, – ответила Настя. – Решать будем мы трое.

– Учительница, секретарша, а вы, простите, кто? – спросила я у Малого Ивана.

– Аналитик.

– А что это такое?

– Анализ, прогноз…

– Понятно. Это как прогноз погоды: то ли дождик, то ли снег, то ли будет, то ли нет. Предположим, вы что-то понимаете…

– Мы понимаем все, – вставила Настя.

– Но я не понимаю.

– Поймешь. Ничего сложного нет. Женщина с высшим, а к тому же математическим образованием, со здравым смыслом и некоторым жизненным опытом может руководить любой организацией. Ты же справляешься с классом, а в нем не меньше, наверное, тридцати человек?

– Да, до тридцати.

– В компании работают двадцать семь человек, есть еще филиал, но там решения не принимают.

– Я уже договорилась о работе на время каникул.

– Сколько ты будешь получать?

Я сказала им, сколько могу заработать, завысив, конечно, сумму. Настя назвала, сколько я буду получать в компании. Я быстро подсчитала. Мой месячный оклад в компании равняется сумме всех моих окладов в школе за два года.

Я еще не согласилась, но уже знала, что соглашусь. Даже месяц работы в компании решал все накопившиеся проблемы. И еще – я каждый день буду видеть заместителя. Наверняка он женат. Но, как говорит моя подруга Римма, мужчина – эстафетная палочка, которую женщины передают друг другу, не всегда добровольно, но это уже технология, а не принцип.

– Хорошо. Я согласна. Когда выходить на работу?

– Завтра. – Настя облегченно вздохнула.

Утром я встала в семь часов. Приняла душ и открыла шкаф. Кофточек, юбок, платьев у меня накопилось достаточно, я не полнела и не худела уже давно. Но костюмов у меня было всего два. Один парадный, для заседаний педагогического совета и праздников, выпускных вечеров и поездок в руководящие органы, темно-синий, строгий английский, из тонкой шерсти. И попроще – ярко-красный, шестьдесят процентов шерсти, сорок – лавсана. Но он был несвежим, я его не успела сдать в химчистку.

Я надела темно-синий костюм, синие лаковые лодочки, в черную лаковую сумочку положила зеркало, помаду и пудру, которыми практически не пользовалась, достала из шкатулки золотые материнские часы «краб». Отец подарил их матери, когда я родилась. Мы договорились с Настей, что я приеду раньше и она меня подробно проинструктирует.

Я вышла из дому и, дойдя до остановки троллейбуса, поняла, что оделась не по сезону. Женщины шли в летних платьях, легких брюках и шортах.

В троллейбусе было уже достаточно жарко. Я вывалилась из него распаленной, немного охладилась в метро, но потом, проехав пять остановок в переполненном автобусе, вышла, чувствуя мокрую от пота кофту. Я достала зеркало, посмотрела на себя и поняла, что в таком виде появляться среди своих якобы подчиненных явно неразумно.

Перед офисом компании был небольшой сквер. Я выбрала самую отдаленную скамейку, рядом с контейнерами для мусора, сняла пиджак и туфли, поставила ноги на холодный асфальт и надела темные очки.

Подъехала черная «Волга». Из нее вышел высокий старик в пестрой рубахе навыпуск, мятых брюках и сандалиях на босу ногу. Если бы Настя не предупредила меня, я бы не узнала в нем Семена Петровича Воронца. Он, как и отец, руководил когда-то главком в министерстве.

Входить в офис вместе с ним мне показалось легче, и я бросилась к нему.

– Семен Петрович, здравствуйте! Я Вера Ивановна Бурцева.

– Тоже мне Ивановна. Я тебя на горшок сажал. Сними очки, а то сразу кличку «Пиночет» пришпандорят. Пошли!

Два молодых парня, с дубинками у пояса и пистолетными кобурами, подчеркнуто щелкнули каблуками и приложили ладони к вискам.

– К босой голове руку не прикладывают, – проворчал Воронец.

– А вы к кому? – спросил меня один из охранников. Я для него только посетительница, потому что старше его лет на десять.

– Она со мною, – сказал Воронец.

Мы вошли в приемную отца. Пахло свежим кофе и горячими булочками.

– Здорово, Настя! – сказал Воронец. – Худеть тебе пора.

– Тебе, Сеня, давно пора. Я тебя помню еще стройным.

Воронцу было под семьдесят.

– Я тебя тоже. Извиняюсь, пройду в туалет.

– Кофе будешь? – спросила меня Настя и потребовала: – Сними пиджак!

– Несолидно как-то. – Я сопротивлялась вяло, понимая, что выгляжу глупо.

– Очень хорошо. Значит, всерьез не примут.

– А я настроилась всерьез.

– Не получится. Сегодня тебя махнут несколько раз обязательно. Ты, главное, не вякай. Сиди и слушай с умным видом.

– А какая повестка дня? – Я все-таки решила хоть немного подготовиться.

– Повестки нет. Это оперативка. Где какие суда, какие грузы, отклонения от графика. Пойдем, я покажу твое рабочее место.

Мы пришли в большой кабинет. Нормальный кабинет большого начальника с массивным столом, к которому примыкал стол для совещаний. Я насчитала по шесть кресел с каждой стороны.

На одной стене висела огромная карта мира с коричневой сушей, голубыми океанами и морями, с красными корабликами на голубом. Я потрогала один из корабликов, он легко отделился от карты, а когда я вернула его на прежнее место, он так же легко приклеился. Карта, а может быть, только моря и океаны на ней были намагничены.

В углу кабинета стояли флаги неизвестных мне государств и большой российский флаг.

В кабинете был огромный телевизор и большая аудиосистема «Сони», но особенно поразил меня стол – большой, сияющий темным лаком, с компьютером «Макинтош» с лазерным принтером. Устройство, напоминающее пульт управления какой-нибудь очень сложной машины, оказалось телефоном с факсом и модемом.

И еще было вращающееся вокруг своей оси устройство, в котором размещались ручки, карандаши, нож для разрезания бумаг, цветные скрепки, скотч, – целая канцелярия! Я видела такую же, только меньших размеров, в писчебумажном магазине. Меня поразила цена: на такое устройство не хватало месячной зарплаты учителя средней школы.

Возле стола – вращающееся кресло. Я села в него.

– Мне надо подушку подложить. А то они меня не увидят.

– Твой отец высокий, и кресло было оборудовано под него.

Настя что-то сделала, и кресло поднялось так, что я зависла над столом. Настя сдвинула кресло чуть ниже. Я посмотрела на часы. У меня оставалось совсем мало времени до совещания, а я еще не решила ни одного вопроса.

– Кто в совете директоров? – спросила я.

– Список фамилий с адресами, рабочими и домашними номерами телефонов справа от тебя. Слева – кабинетное переговорное устройство. На этой клавише я – номер один, номер два – заместитель, три – юрист, четыре – главный бухгалтер.

– Я сейчас запишу.

– Ничего не записывай. Запомни номер один, красная клавиша – это я. Будешь вызывать через меня, а я решу, кого тебе надо вызвать, а кого не надо.

– Понятно. Я буду играть роль не только подсадной утки, но и попугая.

– Этого мало! – усмехнулась Настя. – Тебе еще придется быть и зайчихой, и лисицей, и кабанихой, и волчицей, и даже кошкой. Пойдем, я покажу тебе комнату отдыха.

Настя толкнула одну из деревянных панелей, которыми были обшиты стены, и я вошла в небольшую комнату с диваном, застеленным пледом, холодильником, телевизором, буфетом с набором посуды.

– Туалет и душ. – Настя распахнула еще одну дверь. На подзеркальной полке стояли кремы для бритья и после бритья, бритвы «Жилетт», нераспечатанные зубные щетки, крем для рук и еще флаконы с неизвестными мне жидкостями. – Все, – сказала Настя, – я пошла на свое рабочее место. Главное, молчи с умным видом.

Я осталась в комнате отдыха, села в удобное кресло. Самое странное, что я была абсолютно спокойна. За десять лет работы в школе я оказывалась в таких ситуациях, в какие нормальная женщина не попадает за всю жизнь. Меня не слушали, меня пытались выгонять, мне не подчинялись и даже издевались. И я поняла: главное – не суетиться. Можно даже пропустить первые удары, но не терять чувства юмора. Высмеять всегда эффектнее, чем ударить. Я научилась балансировать и точно определять – когда надо реагировать сразу, а когда выслушать все и ответить в конце, потому что завершающий всегда в преимуществе: у оппонента не остается времени на ответ.

На журнальном столике лежала открытая пачка английских сигарет «Данхилл». Эти сигареты курила покойная Полина. Я не удержалась и закурила. Курила, как курят школьники, торопливо затягиваясь, ведь в эту комнату, пока нет отца, мог войти кто угодно.

На переговорном устройстве, которое, наверное, дублировало то, что было в кабинете, зажглась красная лампочка, и раздался голос Насти:

– В кабинете первый заместитель и Семен. Выходи, не дай им сговориться.

И я вышла. Заместитель и Семен Петрович говорили у двери, в противоположном конце кабинета. Кабинет, конечно, большой, но не настолько, чтобы меня не заметить. Заместитель смотрел на меня и не видел. Это я в школе уже проходила, как все молоденькие учительницы. Обычно старшеклассники, якобы не замечая учительницы, разбирают ее достоинства и недостатки. Выглядит это примерно так: «А у Маши, что ведет физику, хорошая задница». – «Нет, зависает». – «А грудь у нее есть?» – «Чего-то вроде пузырится спереди».

Маша якобы не слышит, старается как можно быстрее пройти мимо. Я, однажды услышав такое обсуждение, подошла и высказала свои соображения о мужских достоинствах десятиклассников. Больше меня не обсуждали.

Я прислушалась. Обсуждали не меня. Обычный деловой разговор, и я вдруг поняла, что школьные правила здесь не подходят и вряд ли пригодятся. В тех правилах было записано, что я – учитель, и они обязаны мне подчиняться, они могут взбунтоваться и объявить мне бойкот, но не сразу. Но здесь, вероятнее всего, бойкот будет объявлен уже через несколько минут.

В кабинет входили члены совета директоров, молодые мужчины до или слегка за тридцать. И никто не замечал меня. И даже те, кому я была представлена Гузманом в институте Склифосовского, меня тоже не видели. Только женщина, юрист компании, как и в прошлый раз, глянула на мои ноги, но на этот раз на мне были приличные лаковые лодочки, а не стоптанные босоножки. Но с туфлями юристки – летними, открытыми, на удобном широком каблучке, очень модными в этом сезоне – мои лодочки тягаться не могли.

Директора, рассевшись по своим местам, открывали папки из мягкой кожи. Персональные папки с вытисненными золотом фамилиями. Ничего, я себе тоже закажу такую!

Наверное, мне надо уже садиться в кресло и, как мы договорились, Семен Петрович представит меня совету директоров. Но я вдруг испугалась. Для этого надо было оторваться от стены, сделать несколько шагов и сразу оказаться, что называется, в центре внимания.

И тут старик наконец отошел от заместителя, сел в мое кресло, чертыхнулся: кресло оказалось слишком высоко поднятым для него, и начал:

– Здравствуйте, товарищи… извиняюсь, господа! Ситуацию с Большим Иваном вы знаете…

И сразу наступила тишина.

– В общем, Иван выпал из тележки и, возможно, надолго… ну, предположительно месяца на три. Вчера состоялось экстренное собрание акционеров. Были и особые мнения, но большинством голосов исполняющим… исполняющей, – поправился он, – обязанности президента компании и председателя совета директоров назначена Бурцева Вера Ивановна – дочь Ивана Кирилловича. Вера, занимай место.