Текст книги "Талисман для героя (СИ)"

Автор книги: Валентин Бабакин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 20 страниц)

– Да вот без писаря мы остались.

– А это тебе чем не писарь? – Кравцов показал на меня. – По клавиатуре он круто долбит.

– Может и писарь, – кивнул Сенцов. – Будешь писарем?

Я отрицательно мотнул головой. Отдохнуть здесь несколько дней, еще куда ни шло, но просиживать в этом полумраке недели и месяцы – желания не было.

– Не хочешь, – усмехнулся Сенцов. – Вижу настоящего воина. Наслышан я о твоих подвигах. Да и сам видел. Хорошо. Будь по-твоему. А кто сможет? Кого знаешь?

– Гена Шихман сможет.

– Почему ты так решил?

– Он еврей с Одессы.

– Железная логика! – комбат коротко хохотнул и тут же схватил трубку телефона.

– Дежурный по роте! Это комбат Сенцов! Курсанта Шихмана ко мне!

* * *

Работу я закончил, как и обещал через три дня. Смотреть результат собрался весь командный состав батальона.

– Вот эту дверь надо заделать, а здесь дверь пробить, – бодро докладывал я, показывая шариковой ручкой на экран ноутбука.

– Зачем? – тупо спросил комбат.

– Мы получаем приемную комнату и два раздельных кабинета, – пояснил я. – В одном кабинете будете сидеть вы, товарищ комбат, а другой для офицеров батальона. Там будет сидеть начальник штаба, заместитель по технике и заместитель по политической части. Да, и еще снабженец прапорщик Хруленков.

– Прапорщик там сидеть не будет, – возразил начальник штаба старший лейтенант Чухров. – Прапорщик должен постоянно рыскать, как волк за добычей, чтобы снабжать батальон. Правильно я говорю?

– Так точно, – ухмыльнулся прапорщик и дыхнул густым перегаром. – Мы постоянно рыщем в поиске.

– А кто в приемной будет сидеть? – спросил заместитель комбата по технике майор Бычищев. Он дорабатывал последний год до пенсии и ничего не делал, кроме, как считал дни до дембеля. За три дня своего пребывания здесь, я не раз слышал, как Сенцов выговаривал ему, что тот мягко сказать бездельничает.

– Писарь будет сидеть, – ответил я.

– Шихман! Ты слышишь! Тебе отдельный кабинет будет! – комбат оглянулся на Гену, который скромно сидел в углу на стуле, поблескивая стеклами очков.

– Рад стараться товарищ капитан!

– Хорошо! А здесь что? – спросил комбат, вернувшись к монитору.

– Здесь мебельная стенка из красного дерева. Вот она как выглядит на развертке, – я нажал кнопку мышки и показал следующую страницу.

– Солидно, – кивнул комбат. – По стенам тоже красное дерево?

– Так точно. Красный цвет мирового пролетариата. Красный цвет боевого знамени, водруженного нашими воинами над рейхстагом.

– У Гитлера тоже было красное знамя, – пробурчал замполит.

– Что ты несешь, – процедил Сенцов. – Я тебя в органы за это сдам, как неблагонадежного.

– Здесь на стене портреты Ленина, Сталина и Жукова, – продолжал рассказывать я и показал следующую страницу.

– Хруленков! – комбат повернулся к прапорщику. – Все видишь?

– Так точно!

– Все материалы и детали этого интер…, интур…

– Интерьера, – подсказал я.

– Да, его самого. Все материалы и детали должны быть в наличии.

– Уже в наличии, – самодовольно хмыкнул Хруленков.

Я показал еще несколько картинок, и мой проект был принят на ура.

– Назаров! Будешь руководить работами, – заявил, как отрезал Сенцов. – Подберешь себе в роте работников. Человека четыре не больше. Сроку тебе на реализацию твоего проекта две недели. Все понял?

– Так точно, товарищ капитан! – бодро ответил я, понимая, что возражать бесполезно.

* * *

В бригаду я взял Кожуру, Романа, Вадика Павлова и Васю Муху. Вася был нужен для проводки электрики.

Прапорщик Хруленков обеспечил нас инструментами на полную. В нашем распоряжении появилась дисковая электропила, электролобзик и электрорубанок. В материалах недостатка не было.

Работали мы ни шатко и ни валко и в основном в присутствии офицеров, которые появлялись в штабе ненадолго утром и под вечер. Часов в восемь вечера они покидали штаб, а мы предавались отдыху. Кожура, Роман и Вадик чаще всего сразу после ужина заваливались спать здесь же на полу штаба, расстелив старые бушлаты, и спали до утра. На вечернюю поверку мы не ходили. Командование роты знало, что мы выполняем срочное задание Сенцова и нас не беспокоило.

Гена Шихман откуда-то раздобыл старую гитару и бренчал на ней, напевая разные песни из одесского блатного репертуара. Чаще всего он исполнял песню «Я с детства был больной ребенок».

Всю песню я так и не запомнил, но первый куплет врезался мне в голову, как заноза вместе с неровным фальцетом Гены:

Я с детства был больной ребенок

Я больше матери страдал

Когда мне не было и года

Я с подоконника упал…

Вася Муха, при исполнении этой песенки почему-то всегда истерично хохотал.

Закончив очередной концерт, Гена тоже ложился спать на бушлаты, а утром докладывал комбату, что работал без устали всю ночь, но зависал компьютер.

Пару раз за неделю Гена смог скатать в увольнительную в Ленинград, якобы за новыми программами для увеличения быстродействия ноутбука.

После увеличения производительности компьютера у Гены перестал печатать принтер. Для ремонта принтера Гена вновь получил у комбата увольнительную.

Я не сомневался, что после ремонта принтера у Гены вновь зависнет компьютер.

Через неделю мы закончили два кабинета и перешли в приемную. Сенцов был доволен нашей работой. Хруленков завез в его кабинет мебель, и комбат поселился там – в красных стенах за новым столом из красного дерева под портретами Ленина. Сталина и Жукова.

На следующий после заселения день замполит привел в штаб курсанта Деркачова из второго взвода нашей роты. Своим обликом он напоминал суслика на задних лапах и отличался постоянными жалобами сержантам на свое здоровье с непрерывным желанием залечь в санчасть, а несколько дней назад удрал в самоволку. Его искали по всем окрестностям, а нашли неподалеку на учебном поле в одном из бутафорских домиков.

– Почему вы самовольно покинули часть?! – зарычал на него комбат.

Деркачов молчал.

– Это тот самый, у которого я книжечку записную с похабщиной отобрал, – пояснил замполит и захихикал.

– Понятно. Извращенец значить похотливый, – ухмыльнулся Сенцов. – В то время, когда все бойцы нашего краснознаменного полка достойно переносят все тяготы военной службы, вы Деркачов занимаетесь онанизмом, почитывая похабные стихи из своей записной книжки, а после и вовсе решили сбежать, чтобы удовлетворить свои низменные потребности с проституткой.

– Он женатый человек, – снова пояснил замполит.

– Женатый? Очень хорошо! – Сенцов потер ладони. – Шихман! Печатай письмо за моей подписью его жене, что этот дезертир был все это время у проститутки.

– Я не был у проститутки! – возмущенно возразил дезертир.

– Неееет, вы были только у проститутки. И не возражать! – прорычал Сенцов. – Вы дезертир. И могли быть только у проститутки! А проституция в нашей стране уголовно наказуема. Будучи у проститутки вы стали соучастником уголовного преступления. Я так и сообщу вашей жене. Пусть знает, какой у нее защитник отечества. Кравцов, позаботься о том, чтобы этого мудака перевели из нашего полка подальше на север. Пусть он там северных оленей сношает.

– Будет сделано! – бодро отозвался замполит и захохотал.

– Я не был у проститутки! Не был! – завопил дезертир.

– Пошли! – Кравцов развернул Деркачова и коленом под зад направил его к двери.

– Не был! – послышался эхом отчаянный возглас уже в коридоре.

– Скотина, – процедил Сенцов сквозь зубы. – Хруленков!

– Тут я! – отозвался прапорщик.

– Ты все приготовил к вечеру?

– Так точно! В лучшем виде.

– Хорошо. Начнем в восемь.

* * *

Вечером руководство штаба провожало старшего лейтенанта Чухрова к новому месту службы в Тихвин.

Нас привлекли к накрытию стола в кабинете комбата. Собственно никакого накрытия и не было. Под присмотром Хруленкова Вадик Павлов, Роман и Кожура принесли из полковой столовой чашку с кусками вареного мяса, нарезку соленой трески, кастрюлю отварного картофеля и пару буханок черного хлеба.

– Обязательно принесите зеленый лук, – напутствовал их перед этим замполит. – Зеленый лук благотворно влияет на половые органы.

Зеленого лука в столовой не оказалось. Принесли пару луковиц репчатого.

Выставили все на стол.

Хруленков достал из сейфа несколько бутылок водки. Комбат протянул мне одну.

– Идите. Там в приемной расслабьтесь. Позовем, если будете нужны.

Что такое одна бутылка водки на шестерых? Только понюхать. Мы уничтожили ее за один заход и сидели молча.

Из соседней комнаты все громче и громче доносились пьяные возгласы.

– Коллектив! – послышался вопль Хруленкова. – На новом месте ищи коллектив! С ним не пропадешь. Без коллектива ты никто, а с коллективом ты все! Ищи коллектив!

Послышался голос замполита, затем хохот.

– Туда, сюда обратно! Ахаа, хааа!

Замполит снова читал похабные стишки из блокнота.

Примерно через час Сенцов и Кравцов нетвердой походкой покидают штаб. До двери их провожает Хруленков.

– Товарищ, капитан. Товарищ комбат. Да я за вас на пулемет лягу. Клянусь, – бормочет он тупо.

– Не надо на пулемет. На жену ложись, – бросает ему напоследок Сенцов.

– Бойцы! – вопит Хруленков в нашу сторону. – Пошли, выпьем!

Все мы заходим за ним в кабинет комбата. Здесь густо накурено. На столе пустые чашки, кастрюли и бутылки. Остался только хлеб. Водка тоже кончилась, но Хруленков достает из сейфа бутылку, заткнутую пробкой из газеты. В бутылке какая-то красная жидкость.

– Я это говно не пью, – отмахивается Чухров.

– Я тоже, – мотает головой Бычищев.

Все мы тоже отказываемся. Мало ли там что в этой бутыли.

– Ну и дураки, – обиженно бормочет прапорщик. – Это же самогонная наливка собственного производства. А я выпью!

Он наливает себе полный стакан и стоя медленно высасывает тягучую жидкость. Видно, что это ему удается с большим трудом. Его покачивает. Пару раз он замирает, как бы прислушиваясь к себе, его передергивает при этом, но он упорно продолжает процесс. Едва только стакан опустошается, как мощная судорога проходит по его телу. С булькающим утробным звуком изо рта прапорщика истекает мутная красная жижа и вновь наполняет стакан до краев. В жиже плавают куски хлеба и еще какая-то дрянь из желудка. Хруленков тупо смотрит на стакан секунду-другую, а затем вновь вливает его содержимое себе в рот.

– Какой героизм! – нарочито восторженно произносит Вадик Павлов. – С такими воинами мы непобедимы.

Хруленков роняет пустой стакан, садится на стул, некоторое время смотрит перед собой остекленевшими глазами, а затем с громким утробным воплем обильно выблевывает содержимое своего брюха прямо на штаны капитана Чухрова.

Тот резко вскакивает с трехэтажными матами, срывает с головы Хруленкова фуражку и пытается ей стряхнуть со штанов блевотину.

– Хорошо проводили! – комментирует Павлов. – Будет что вспомнить.

На том проводы заканчиваются. Чухров с Бычищевым подхватывают прапорщика под руки и волокут его на выход.

– Обновили кабинет, – ухмыляется Вася Муха. – Я блевотину убирать не буду. Пусть Шихман подтирает. Он тут писарь официальный, а мы временщики.

– Еще чего! Я что с подоконника упал!? – возражает Шихман.

– Жребий тянем, – предлагаю я, достаю из коробка, оставленного кем-то из офицеров на столе, шесть спичек и обламываю одну из них.

– Тяните.

Короткая достается Кожуре. Тот недовольно мотает головой, а я только развожу руками. Жребий есть жребий. Все справедливо.

Через полчаса в штабе все чисто. Но ночевать в нем не остается никто. Все идут в роту.

* * *

Реконструкция штаба закончилась в установленный срок.

– Всем увольнительные дам, – обещает нам довольный Сенцов. – После полевого выхода все пойдете. А потом еще каждому неделю отпуска дам. Назаров, тебе далеко до дома?

– Далеко, товарищ капитан. Очень далеко.

– Ты из Сибири, вроде, как я слышал?

– Да, вроде, как оттуда.

– Я тебе аж две недели отпуска дам. Молодец, сибиряк! Благодарю за службу!

– Рад стараться. Служу Советскому Союзу!

Глава 16 ГРАНАТЫ, ПАРТИЗАНЫ И ПРОЧЕЕ

Дурак, несущий добро, страшнее ядерной бомбы

Полевой выход назначен через неделю.

Что такое полевой выход?

Это тот же марш-бросок, только трехдневный, да еще с разными там подвохами в виде атак условного противника и атак на условного противника.

После полевого выхода курсант становится истинным бойцом. Так говорит Сенцов.

Перед полевым выходом неделя была насыщенной на события. Во вторник состоялись очередные броски боевых наступательных гранат в окоп. Разлет осколков такой гранаты до двадцати пяти метров.

Бросок выполнялся от заградительной, сложенной из бревен стенки, высотою за два метра. Окоп был примерно в тридцати метрах от нее.

Курсант должен бросить гранату и постараться попасть в окоп, после чего укрыться за стенку. Взрыв звучит секунд через пять.

Процесс контролировал сам ротный Улямаев, будучи рядом с каждым курсантом во время броска.

Курсанты бросают гранаты по очереди. Кто хорошо, а кто похуже. Отлично, если угодил прямиком в окоп. Хорошо, если попал на бруствер. Тройка, если граната упала в пределах трех метров от окопа.

От взрыва моей гранаты фанерные фигуры условного противника взлетели в окопе метров на пять вверх.

Гена Шихман умудрился бросить гранату на десять метров от себя. Может быть, он был чересчур смелым?

Бросил и застыл столбом, глядя на гранату.

Секунда, другая…

Улямаев резко толкает Шихмана за стенку. Тот летит мешком, спотыкается и зарывается носом в землю. А Улямаев…

Я еще не видел, чтобы люди прыгали так высоко и далеко с места. Прыжок Улямаева был подобен полету балеруна над сценой с раскинутыми в шпагате ногами. Это было круто.

Взрыв грохнул одновременно с благополучным приземлением Улямаева за стенкой.

– Мать, перемать!

Я еще никогда не слышал, чтобы так мощно и многоэтажно люди выражали свои эмоции. Литературных слов не было. Лишь в конце длинной матерной тирады из уст ротного прозвучало одно единственное цензурное слово. Это была оценка Гены Шихмана за бросок гранаты:

– Кол!

Смелее, чем Шихман гранату никто не бросил.

Улямаев был очень злой и заставил всю роту возвращаться в часть бегом.

* * *

В среду мы играли в партизан. Но не в тех, которые в лесу прячутся и в засадах сидят, а в других. Для тех, кто не знает про таких партизан, поясню, что так называют отслуживших в армии резервистов, которых призывают с гражданки на военные сборы.

Наша игра в партизан заключалась в том, что мы должны были обеспечить их прием и боевое развертывание.

В боевом развертывании участвовал весь полк. Даже писарь штаба Гена Шихман не избежал этой участи.

Для приема партизан в глубине леса имелся так называемый пункт сбора. Это было сооружение из бетонных стен, типа большого свинарника, наполовину врытого в землю. Его крыша по бревенчатым стропилам давно уже провалилась так, что внутренности этого военного объекта были открыты небесам нараспашку.

Наш взвод должен был принять этих самых партизан в этом бараке. Приемка заключалась в выдаче им военной амуниции. Мне досталась роль выдающего вещевые мешки.

Выдача должна была производиться из-за длинного дощатого прилавка. Напротив прилавка на земляном полу стояли десятки низких деревянных скамеек.

К вечеру у нас все было готово к боевому развертыванию. Рядом с бараком дымила походная кухня. Суета улеглась. Стало тихо, и я прилег за прилавком на кучу обмундирования.

Над остатками стропил крыши в темнеющем небе зажигаются звезды. В лесу тихо шелестит листва, изредка щебечут птицы.

Мне нравилась здешняя природа. Какое-то спокойствие в ней и умиротворяющая простота. А еще севернее под Выборгом – вообще сказка.

Там блюдца озер прячутся среди леса. Огромные валуны, поросшие мхом, хранят в себе тайны древних скандинавских сказаний с гномами, эльфами, орками и другими волшебными существами.

В России я бывал там на трехдневных военных учениях. Теперь я здесь. В другой стране и другом мире.

Лежу навзничь, раскинув в стороны руки. Звезды надо мною такие яркие, что кажется, будто до них можно дотронуться рукой.

Звезды. Сколько их там? А рядом с ними планеты. Наверняка там есть жизнь. Быть может на какой-то из планет, кто-то также как и я смотрит в мою сторону? Только вот странно получается. Для меня он на небе. А я для него где? Тоже на небе? Получается что так. Выходит так, что все мы на небе, и нет в этом мире ничего кроме неба.

С этими мыслями я не заметил, как крепко уснул. Проснулся в полной темноте, выглянул из-за прилавка. Прямо в бараке горит костер. Вокруг него собрались бойцы. Бренчит гитара.

– Я с подоконника упаааал, – слышится фальцет Гены Шихмана и хохот Васи Мухи.

Поднимаюсь и подхожу к костру.

– Дай сюда, – протягиваю руку.

Гена тупо смотрит на меня.

– Хватит падать с подоконника. Давай сюда инструмент, – настойчиво говорю, забираю гитару и сажусь на край прилавка.

Не знаю, что на меня нашло, но мне сегодня захотелось показать хоть малую часть того мира из которого я пришел. Пусть это будет в песне.

Тронул пальцами струны, и гитара отозвалась. Проиграл короткое вступление и…

На войне, как на войне:

Патроны, водка, махорка в цене…

Почувствовал, как все затихли и замерли. Когда спел второй куплет, то краем глаза заметил, как к костру подтягиваются бойцы. Ударил крепче по струнам и продолжил тяжелым ритмом:

Комбат-батяня, батяня-комбат…

Не знаю, почему я решил выдать здесь именно эту песню группы «Любе». Что-то шло изнутри меня. Может быть тоска, таившаяся внутри меня, и сожаление о том мире, который я утратил, прорвались наружу этой песней.

Не знаю. Бывает так, что человек совершает действия, которые ему самому непонятны до конца.

Мне стали подпевать. Подпевали все громче и громче. При этом я отчетливо слышал во всем множестве голосов фальцет Гены Шихмана.

Я закончил. Последний аккорд растаял в тишине вечернего воздуха.

– Мда. Круто, – нарушил эту тишину голос Сенцова. Мы все и не заметили, как он подошел.

– Встать! Смирно! – завопил Васильев.

– Сидите! – Сенцов как бы придавил нас ладонью. – Отдыхайте бойцы. Курсант Назаров! Это чья песня? Откуда она?

Я не стал что-либо придумывать и сказал, как есть:

– Это песня из моего мира, товарищ гвардии капитан.

– Из вашего мира? – комбат усмехнулся. – Мне известно, что вы имитировали помешательство в дурдоме. Продолжаете вновь прикидываться?

– Никак нет, товарищ комбат. Скажу точнее. Это песня неизвестных здесь авторов.

– А где эти авторы известны?

Я молчал.

Впрочем, мне безразлично, откуда она, – махнул рукой комбат. – Песня хорошая. Патриотическая. Но какая-то не совсем советская. Наверное, потому не желаете признаваться в собственном авторстве?

– Это не моя песня, товарищ комбат.

– Похвально. Скромность украшает, – комбат махнул рукой. – Продолжайте отдых.

– Давай, выдай еще что-нибудь. Давай, – наперебой загалдели бойцы, когда комбат удалился в темноту.

– Жрать охота, – произнес я, передал гитару Шихману и направился к походной кухне, но…

– Эй, Назаров! – окликнул меня Васильев. – Приказываю тебе спеть!

– Голодная душа приказам не подчиняется, – нагло ответил, я, не оглядываясь.

Возражений не последовало.

* * *

Партизаны прибыли под утро. С гвалтом, матерщиной и хохотом они вывалили пьяной толпой из пяти автобусов. Многие из них едва держались на ногах.

Прежде всего, им надо было переодеться в военную форму, а гражданскую одежду спрятать в вещевые походные мешки.

Мешки выдавал им я. По соседству со мной Вадик Павлов выдавал старые гимнастерки со штанами.

Пьяные партизаны переодевались с трудом. Прямо напротив меня мучился с формой маленький худющий резервист. Он напился до скотского состояния и, похоже, что даже не соображал, где находится. Усевшись мимо скамеек прямо на землю, он стянул с себя все до трусов, тупо посмотрел по сторонам и снял трусы, после чего взял штаны и попытался натянуть их себе на голову. Запихал правую руку в штанину, затем сунул голову туда, где должна быть задница, и на том застопорился. В таком виде он сидел примерно минуту, после чего стянул штаны с головы, взял их обеими руками, долго рассматривал, перевернул и вновь потянул на голову. С завидным упорством он делал это раз за разом, и в этом действии присутствовало непоколебимое упорство на фоне абсолютного до крайней тупости спокойствия.

Ему помогли обрести вид бойца двое его соратников, после чего поволокли на выход. Зрелище было не из легких. Всем этим воинам предстояло участие в атаке вместе со всем нашим полком на безымянную высоту.

– Всем за мной! Ура, товарищи! – послышался призывный клич замполита нашего батальона. Ему выпала трудная доля командовать этим стадом.

С гиканьем стадо рванулось через лес, чтобы в условленной точке соединиться с основными силами нашего полка.

Наш взвод в атаке не участвовал. Мы остались на месте.

Примерно минут через десять до нас донеслись взрывы ширасов и редкие выстрелы холостых патронов. Затем наступила тишина.

Над лесом взошло солнце. Мы возвращаемся в полк. Навстречу нам редкими группами и поодиночке попадаются партизаны. Они проветрились от водки на свежем воздухе и теперь устало, молчком бредут к автобусам, успев переодеться в гражданскую одежду. Чуть далее на поляне свалена в кучу военная форма. Несколько бойцов из первой роты охапками закидывают её в кузов грузовика.

Так закончились боевые сборы резервистов. Противник был повержен и разбит наголову.

* * *

В пятницу взвода нашей роты соревновались меж собой в эстафете. Соревновались на беговой дорожке спортивного городка.

Эстафета состояла из четырех этапов.

В первом этапе участвовали по два бойца от каждого взвода. Один из бойцов подхватывает ноги другого бойца, тот принимает упор лежа и передвигается на руках как можно быстрее по беговой дорожке. На середине дистанции бойцы сменяют друг друга.

На этом этапе бойцы нашего взвода стали вторыми.

На следующем этапе, где бойцам надо было как можно быстрее напялить на себя общевойсковой защитный комплект с противогазом и пробежаться в этом облачении, наш боец скатился на третью позицию.

– Херово, – пробурчал Васильев и с надеждой взглянул на меня и Стымковского. Со Стымковским я должен перетащить условно раненого. Таковым являлся самый маленький курсант нашего взвода Картбаев.

Нас учили переносить раненых на замке рук, сцепленных парой бойцов. Бойцы при этом перемещались боком. Ноги у них заплетались и запинались одна об другую. Передвигались бойцы медленно.

Я предложил Стымковскому иной способ. Первую половину дистанции Картбаева тащит он. Я бегу налегке рядом, а затем принимаю ношу на себя. На том и порешили.

Стымковский взвалил мешком Картбаева себе на загривок и рванул так, что уже через сотню метров вышел на второе место.

Середина дистанции. За секунду Картбаев перескакивает на меня. Я бегу, обгоняю лидеров, которые тупо в паре перебирают ногами по дорожке, и опережаю их метров на пятьдесят.

Эстафету у меня подхватывает Саша Сахнов. Он тащит на спине ящик из-под минометных снарядов. В ящике песок и его вес за сорок килограммов. К середине дистанции к Сахнову опасно приближается боец третьего взвода уроженец солнечного Дагестана по фамилии Алиев. Сахнов нажимает и ему удается пересечь финишную черту первым.

Ура! Мы победили!

– Кто придумал такое извращение с переноской раненого? – спрашивает Васильев с довольной ухмылкой глядя на меня и Стымковского. – Впрочем, можно не отвечать. Я уверен, что это Назаров.

– Вы правы, товарищ старший сержант! Это Назаров извращенец, – хихикает Стымковский.

– Неправильно! Неправильно! – пытаются опротестовать результат соревнований бойцы из других взводов. – Они раненого переносили неправильно!

– Это не запрещено, – спокойно отвечаю я. – А что не запрещено, то разрешено.

– Интересная фраза! – удивленно хмыкает Васильев. – Откуда такая?

– Сам не знаю. В голову взбрело откуда-то, – пожимаю я плечами.

Странный вы человек, Назаров, – задумчиво произносит Васильев. – Будто не от мира сего.

Он был прав, как никогда.

* * *

В субботу прошел первый урок вождения техники. Мы учились управлять боевой машиной пехоты «Харза – С17». Занятия проводил сам заместитель командира полка по технической части подполковник Стрельцов.

Прежде всего, он прочитал нам перед строем вводную лекцию, где отразил все тактико-технические характеристики этой машины.

– Товарищи бойцы! – торжественно рыкнул он. – Сегодня вам предстоит освоить на практике лучшую боевую пехотную машину мира, стоящую на вооружении в армии СССР! Эта машина – средоточие новейших технологий и научных разработок советских ученых и конструкторов. Она – само совершенство. Посмотрите на эти формы! Они устремлены вперед, как формы красавицы спортсменки на беговой дистанции! Машина готова порвать, как финишную ленточку на своем пути любого противника. Она оснащена…

Я знал, чем оснащена эта машина. Мы не раз изучали её тактико-технические характеристики в учебных классах.

Я запомнил их.

Боевая масса – 17.8 т.

Экипаж – 3 чел.

Десант – 10 чел.

Тип брони – композитная, многослойная.

Толщина лобовой брони – 35 мм

Активная защита – плазменная

Типы огневых установок:

– многофункциональная гладкоствольная пушка «Харибда»

– ракетная установка «Малышок»

Двигатель турбореактивный мощностью 800 л.с.

Скорость по шоссе – 110 км/час.

Скорость по бездорожью – до 80 км/час

Запас хода по шоссе – 700 км

Предельный подъем – 40 град.

Преодоление водных преград – плавающая (скорость на воде – 15 км/час.)

Машина способна эффективно поражать бронетехнику, воздушные цели и живую силу неприятеля.

Стрельцов заканчивает лекцию.

– Кто первый желает прокатиться? – спрашивает. – Кто смелый?

– Курсант Назаров! – немедленно отзываюсь я.

– Курсант Назаров! Выйти из строя! К машине!

Сажусь на место штурмана. Справа от меня сержант-инструктор из автобатальона.

Двигатель уже работает.

Передо мной панель управления с приборами и штурвал, похожий на чьи-то рога. Может самого черта? Такой штурвал я в руках еще не держал.

Я управлял боевыми машинами, но в них на месте штурвала были рычаги.

Здесь другая система.

Передний и боковые обзоры в машине открываются через толстые бронированные стекла. Вид не как в автомобиле, но обзор хороший. Задний вид передается от телекамеры на экран дисплея. Дополнительные три дисплея поменьше, обеспечивают ночное видение. А вот и локаторный круглый экран. Он имеет функцию обзора местности в инфракрасном режиме.

Эта тачка очень даже навороченная. Посмотрим, как она себя на ходу поведет.

Справа от меня рычаг переключения передач. Здесь автоматическая коробка. Под ногой две педали.

– Управлял раньше какой-нибудь техникой? – спрашивает сержант.

– Да, – отвечаю. – Имел опыт.

– Посмотрим, что за опыт, – говорит сержант. – Слева педаль тормоза. Придави, я установлю передачу.

– Позвольте я сам, товарищ сержант.

– Ну, рискни, – разрешает тот.

Давлю на тормоз и аккуратно устанавливаю рычаг на скорость. Мягко отпускаю педаль, и машина плавно трогается.

Прямо, как легковушка!

Придавливаю акселератор. Скорость увеличивается.

Впереди грунтовая дорога среди леса.

Добавляю скорости.

Машина не едет – плывет. Взлетает на взгорок, как на волну и круто пикирует.

Притормаживаю.

Сержант одобрительно кивает.

Снова взгорок, поворот направо. Вырываемся из леса на широкое поле. Это танковый полигон. Он весь испахан гусеницами.

Машина чутко слушается меня. Я сливаюсь с ней и чувствую эту великую мощь.

С ходу, не снижая скорости, преодолеваю окопную траншею.

– Да ты мастер, – сержант показывает большой палец. – Давай на эстакаду. Только аккуратно!

Направляю машину на бетонные плиты, которые трамплином бегут вверх.

– Скорость! Сбрось скорость! – вопит сержант.

Но меня уже охватил восторг, и я прибавляю.

Машина врывается на эстакаду и отрывается в воздух.

– Ааа, бляя! – вопль сержанта смешался с нарастающим свистом двигателя.

На какой-то миг чувствую себя прыгуном с трамплина.

Секунды полета растягиваются в вечность. Время как бы останавливается, а затем срывается вдаль бешеным конем.

И вновь контакт с землей.

Вдавливаюсь в сиденье.

Скорости не снижаю. Не могу. Не хочу. Не желаю терять непередаваемые ощущения, где я чувствую себя терминатором.

Неожиданно двигатель зачихал, заглох и машина остановилась.

Машинально продолжаю давить на педаль.

– Это я остановил, – хрипло выдохнул сержант. – Аварийное отключение систем.

– Зачем? – спрашиваю. – Так было круто.

– Курсант Назаров, здесь тебе не гоночные трассы. Вижу, что водишь ты мастерски, но рисково. Это дорогая техника. Ты её угробишь, а мне отвечать. Вон из кабины!

Я выбрался из машины. Сержант сел за штурвал.

– Пешком дойдешь! – крикнул он мне и сорвал машину с места.

Добравшись до исходной точки, я узнал, что мне проставлен кол за вождение.

Так я впервые получил низкую оценку.

Вскоре она была исправлена на отлично. Дело в том, что учебная машина оснащается видеорегистратором. Съемки его просмотрел подполковник Стрельцов. Он был в восторге от моих гонок.

– Скорости не сбрасывай на виражах! Только так научишься побеждать! – заговорил он стихами перед нашим строем, потрясая кулаком. И откуда он узнал слова советской песни из моего мира?

«В жизни тоже будет много поворотов. Надо их учиться преодолевать», – мысленно продолжил я текст.

* * *

Наступило воскресенье двадцать пятого августа – последний день перед полевым выходом.

По воскресеньям у нас подъем на час позже. Вместо утренней пробежки мы вытряхиваем матрацы. Вытаскиваем их на улицу на газон напротив казармы, но обычно не трясем, а заваливаемся на них, чтобы подремать еще хоть немного.

Некоторые засыпают крепко. Их потом пинками будят сержанты.

По воскресным дням в полку нет занятий по боевой подготовке. Но курсантам отдыха не дают, привлекая к трудовой деятельности. Братухин не раз говорил, что безделье порождает надсадные мысли, а замполит нашей роты лейтенант Ломодуров часто повторял, что лучшее средство для духовного совершенствования и просветления это копка ямы для сортира.

Солдат не должен думать. Солдат должен исполнять. Самая большая бородавка это голова. Так говорил Сенцов.

Копали мы здесь много и часто. Копали канавы, ямы для заборных столбов, окопы на учебном поле. Сегодня после завтрака нашу роту погнали на это поле. Здесь нам была поставлена задача – освободить часть поля от десятков камней-валунов, мешающих проходу гусеничной техники. Избавлялись мы от камней способом, как бы сказал Васильев, извращенным.

Камни мы попросту похоронили лопатами.

Выкопали рядом с валунами ямы, спихнули в эти ямы камни, а затем засыпали их землей с выравниванием. Примерно через пару часов участок поля был чист от камней.

После обеда до самого вечера наш взвод перебирал картошку на овощном складе. Гнилой картофель мы складывали в мешки на корм свиньям. Свиньи жили на скотном дворе на северной окраине территории полка.