Текст книги "Цивилизации долины Нигера"

Автор книги: Ваккури Юха

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 13 страниц)

Богатство Мали

При мансе Мусе, во времена наивысшего расцвета Мали, государство простиралось с востока на запад от лежащей в пустыне Тадмекки до побережья Атлантики, а на юге-до пояса влажных тропических лесов, то есть включало в себя территорию современных Сенегала, Гамбии, Гвинеи, Мавритании и Мали. Древнее Мали было в свое время самым могущественным государством Западной Африки.

Богатство Мали определялось тремя важнейшими факторами. Прежде всего, в стране находилась часть золотых копей Западного Судана, то есть они были под прямым контролем мансы Мусы. В этом решающее отличие Мали от древней Ганы – цари Ганы не имели прямого контроля за добычей золота. Во-вторых, манса Муса контролировал важнейшие караванные пути Западной Африки и взимал дополнительные пошлины с товаров, поступавших с побережья Средиземного моря. И, наконец, в годы правления мансы Мусы в Западном Судане царил мир. Отчасти это зависело от размеров войска Мали: у царя было 100 тысяч пехоты и 10 тысяч конницы. В то же время на мирную ситуацию влияла терпимость властелина, которую часто прославляют в хрониках. Манса Муса стремился сохранять хорошие отношения с малыми народами своей страны, особенно с теми, которые имели значение для экономики государства, а также с соседями, прежде всего с султанами Феса и Египта, которым он, как известно, посылал княжеские подарки, дабы сохранить мир. Даже присоединение к Мали территории Гао не нарушило спокойствия потому, что правитель Гао дья Ассибой, видимо, понял, что ему не удастся отразить войска мансы Мусы, и решил без кровопролития согласиться на уплату дани в знак своей вассальной зависимости.

Следствием контроля над торговыми путями было возникновение новых торговых центров в Мали. После поражения Ганы торговые центры переместились из Аудагоста и Кумби-Сале в Томбукту, Дженне и Гао. Томбукту был при этом не только торговым центром, но и средоточием мусульманского просвещения, что привлекало туда ученых мужей и исследователей даже из стран Средиземноморья.

О богатстве Мали во времена мансы Мусы имеются в высшей степени интересные сведения. Некоторые историки приводят даже весьма точные цифры, в частности Ниань пишет, ссылаясь на Р. Мони, что манса Муса собрал по своей стране для хаджжа 12 750 кг золота. Другие довольствуются более общими данными. Но, во всяком случае, исторически достоверно, что благодаря богатствам Мусы цена золота в Каире упала и потребовалось двенадцать лет, чтобы цены на золото в этом важнейшем торговом центре начали стабилизироваться.

Кое-что о богатстве Мали можно узнать из тех наиболее надежных сведений о жалованьях и ценах, которые дошли до нашего времени. По данным ал-Омари, при малийском дворе годовое жалованье придворных («достойных людей») составляло 50 тысяч мискалей, что эквивалентно 236 кг золота, если за основу подсчета взять наибольший размер мискаля – 4,729 г, а если брать его наименьший размер – 3,54 г, то это составит 177 кг. Какая бы из этих цифр ни была верной, ясно, что речь идет о весьма значительной сумме; сверх того многие высокопоставленные особы получали от государя лошадей, парадные одежды и земли.

Важно упоминание о лошадях, ибо в Западном Судане они особенно высоко ценились. Точных сведений о стоимости лошадей в те времена нет, но достаточно сравнительных данных, чтобы вычислить соотношение цен. По словам Раймона Мони, за одну покупаемую у португальцев лошадь платили от 7 до 15 рабов (рабов португальцы предпочитали золоту), а один взрослый раб стоил в Судане в XVI в. от 50 до 80 мискалей. Хотя цены относятся к разным векам, но если их рассматривать как ориентировочные, тогда можно подсчитать, что во времена мансы Мусы лошадь стоила от одного до двух с половиной килограммов золота. Если вспомнить, что в войске мансы Мусы было 10 тысяч всадников, легко представить, во что обходилось его содержание. Несомненно, что часть лошадей манса Муса получал в качестве дани от вассалов, но нередко за них приходилось платить дорогую цену – рабами или золотом.

Манса Муса был человечен по отношению к рабам. Только в авангарде во время хаджжа их было 500 человек, и, как говорят, он освобождал каждый день по одному рабу в знак своего милосердия. Это свидетельствует о том, что рабов было чрезвычайно много. В самом освобождении рабов, естественно, отражалось отношение царя к этому вопросу. Конечно, речь здесь шла о завоевании популярности, но ведь, с другой стороны, ничто не заставляло мансу Мусу делать это – положение африканских царей в их обществе было достаточно непререкаемым. Раздача наград, будь то золото, дорогие лошади или дарование свободы, была направлена в конечном итоге на поддержание всей государственной системы в целом. Поскольку Мали (как и Гана) не было однонациональной страной, единство государства необходимо было сохранять с помощью сильной государственной власти. В этом манса Муса преуспел больше, чем его преемники.

Невозможно точно определить, какую долю в организацию управления внес Сундиата и какую – Муса. Арабские хронисты склонны относить все заслуги в этом отношении на долю Мусы; историки нашего времени – в первую очередь африканские – склонны подчеркивать роль Сундиаты как создателя правительственной системы. Во всяком случае, манса Муса правил страной с помощью сети доверенных чиновников. Во главе земель стояли фарба, а городов и деревень – мокрифи. Все вместе они составляли систему центрального управления, в котором абсолютной властью пользовался царь. Манса Муса мог бы пользоваться властью по собственному произволу, столь бесспорным было его положение. Но следует помнить, что и африканское общество в те времена могло реагировать весьма действенно, если правитель начинал вести себя как слабоумный: «Халифа был быстро низвергнут, когда начал расстреливать из лука своих подданных», – даже самодержец не мог поступать столь произвольно.

Манса Муса восхищался стилем и блеском стран Средиземноморья, и это отражалось на его одежде, на украшении построек дворца и столицы. Ал-Омари пишет, что при дворе Мали носили на арабский манер тюрбаны и белоснежные одежды, сделанные весьма искусно из местных хлопчатобумажных тканей. Царь выделялся среди придворных своими пестрыми одеяниями, что, по мнению ал-Омари, свидетельствовало о его дурном вкусе: «Царское одеяние отличалось тем, что царь спускал на лоб конец тюрбанного полотнища и что его штаны были сшиты из 20 полос, никто другой не рискнул бы одеваться подобным образом».

Ал-Омари описывает трон Мансы: «Султан той страны сидит в своем дворце на большом помосте, по бокам которого расположены бивни слона… Его золотое оружие рядом… Позади него толпа сыновей царей его страны… Один из них держит шелковый зонт с золотыми навершием и птицей».

Совсем иной и, очевидно, фантастический портрет мансы Мусы нарисовал еврейский картограф с Майорки Абрахам Крескес, который в 1375 г. вычертил так называемую Каталонскую карту. Важно то, что на ней вообще изображен манса Муса, ведь внутренняя Африка не интересовала европейских картографов. Зато на карте Крескеса на месте Западного Судана нанесены местные названия, которые можно идентифицировать: Сигилмесса – Сиджилмаса; Геу-Геу – Гао-Гао, Гинея – Гвинея; Тенбух – Томбукту.

Манса Муса, правда, нарисован так примитивно, что трудно понять, как некоторые историки рискнули по этому рисунку строить предположения о том, как выглядел царь на самом деле. Он сидит на троне европейского типа, и по лицу скорее европеец, чем африканец, хотя пририсованная художником борода мешает разглядеть лицо. На голове царя не тюрбан, а золотая корона европейского типа. В правой руке у него держава, конечно золотая, а на левом плече лежит золотой скипетр. Эти золотые инсигнии власти позволяют понять, почему он вообще появился на карте: слухи о его богатстве достигли, следовательно, Европы или хотя бы Майорки 40 лет спустя после его смерти. Но одна действительно точная деталь на Каталонской карте все же есть: слева от царя Мали нарисован араб на верблюде: это купец, который, совершенно очевидно, едет к мансе Мусе для заключения торговой сделки.

Слабый правитель Маган I

Наследником мансы Мусы стал его сын Маган I, который, по общему мнению, был слабым правителем. Он умер, пробыв у власти всего четыре года. Время его правления – 1337–1341 гг. Устная традиция называет его Маган Сома Бурема Кейн.[57]57
  Имя означает: Маган Чародей Бурема Красивый. – Прим. авт.


[Закрыть] Несмотря на краткость правления, Маган успел ослабить Мали. При нем сонгайские принцы Али Колен и Сулейман Нар, привезенные мансой Мусой (в качестве заложников), бежали в Гао. Манса Муса был мягкосердечен к ним: он назначил Али Колена, который проявил себя хорошим воином, начальником одного из подразделений малийского войска. Пользуясь своим положением, Али Колен запасся оружием для будущего восстания в Сонгай и, когда Маган пришел к власти, осуществил свой план – бежал с оружием в Гао и отказался от вассальной зависимости.

И другой удар в спину получил Маган: правитель (моро-наба) моси Насеге совершил грабительский набег на Томбукту.[58]58
  Грабительский поход моей на Томбукту иногда датируют 1335 г., но тогда приходится считать, что правление мансы Мусы окончилось в 1332 г. Поход же произошел, несомненно, при Мага-не. – Прим. авт.


[Закрыть] Моей всегда противились распространению ислама в Западном Судане, хотя при мансе Мусе они не рисковали открыто подняться против Мали. Но сразу, как только в Мали сменился властитель, они двинулись в военный поход. Моси теснили Мали и позже, при более сильных властителях, чем Маган. В результате этот самый большой народ Верхней Вольты сумел удивительно хорошо сохранить свои культурные традиции в течение веков.

Когда Маган умер, его сын был еще ребенком и власть перешла к дяде Магана по отцу и брату мансы Мусы – Сулейману. Левцион довольно обоснованно предположил, что манса Муса оскорбил своего брата, намеренно или ненамеренно, сделав его во время хаджжа регентом своего сына, и что Сулейман никогда не поддерживал молодого государя, а напротив, только и ждал, чтобы самому взять власть.

Манса Сулейман взошел на престол довольно старым, однако сумел остановить распад государства. Он даже расширил границы Мали на восток, и в частности сделал вассалом вождя туарегов Таккеду.

Однако те сонгайские племена, центром которых было Гао, не удалось вновь подчинить Мали. Как и его брат, манса Сулейман стремился сохранить хорошие отношения с северными соседями. Известно, что он послал новому султану Феса – Абу Салиму – при поздравлении его с восшествием на престол роскошные подарки.

Ибн Баттута посещает Мали

Самую точную и, несомненно, достоверную картину Мали времен мансы Сулеймана дал Ибн Баттута, известный путешественник и космополит своего времени. Достоверность его отчетов подкрепляется тем, что он был опытным путешественником: до Западного Судана он побывал во многих краях, в том числе в Крыму, Индии, Самарканде, Китае и на Суматре. В Мали Ибн Баттута отправился с караваном, вышедшим из Сиджилмасы 18 февраля 1352 г., то есть через добрых десять лет после того, как манса Сулейман пришел к власти. (Обычно время правления мансы Сулеймана датируется 1341–1360 гг.)

Из Сиджилмасы Ибн Баттута сообщал, что там во множестве растут прекрасные финики. Через 25 дней караван прибыл в Тегаззу,[59]59
  Личные имена и географические названия в данной главе те же, что употреблял Ибн Баттута, кроме тех случаев, когда можно с уверенностью пользоваться общепринятыми названиями. – Прим. авт.


[Закрыть] «город, в котором нет ни культурных ценностей, ни природных богатств. Дома в Тегазе сложены из соляного камня, крыши – из верблюжьих шкур». В городе, по данным Ибн Баттуты, совсем не было деревьев, жили в нем только рабы, которые работали на соляных копях. Они питались финиками, доставляемыми из Сиджилмасы, верблюжатиной и просом, привозимым из «негритянских областей».

Арабский хронист подробно пишет о ценах на соль в Западном Судане: в Айвалатене (Валате) верблюжий вьюк соли стоил от 8 до 10 мискалей золота, а в «городе Мали» – 20–30, иногда даже 40 мискалей. Ибн Баттута рассказывает, что негры отламывают от соли маленькие кусочки и используют их как деньги. Хотя Тегаза и маленький городишко, там, согласно арабскому хронисту, бывает много купцов. Свое описание Ибн Баттута заканчивает так: «Провели в Тегаззе десять дней, томясь и скучая».

Из Тегаззы путь Ибн Баттуты лежал в вышеупомянутую Валату, что заняло два месяца. Валата, по мнению Ибн Баттуты, была форпостом негрского государства. Путешествуя через пустыню, арабский хронист хорошо изучил систему караванов. В начале пути он с несколькими караванщиками шел во главе каравана, но, когда один из них неожиданно исчез, Ибн Баттута перешел в конец, присоединившись к большинству. Поскольку путь через пустыню долог, караваны имеют обыкновение посылать вперед такшифов (вестников), чтобы заранее сообщить о приходе каравана на следующий этап. Тогда местные купцы выходят с водой навстречу каравану.

Ибн Баттута рассказывает, что такшифы часто пропадают в пустыне, так как там много демонов, которые сначала издеваются над гонцом, а потом убивают его. Труд проводника в пустыне осложняется и тем, что ветры без конца перемещают барханы с места на место. Ибн Баттута удивлялся, что их одноглазый проводник знал дорогу лучше, чем «простые смертные».

Из животных пустыни Ибн Баттута упоминает диких быков. Их нетрудно поймать, но караванщики не едят их мяса, так как оно вызывает жажду. Если же иногда ловят быка, то затем, чтобы найти в его желудке воду; некоторые караванщики пили ее с удовольствием. Кроме быков, автор пишет еще о змеях.

Прибыв в Валату, Ибн Баттута начал сожалеть, что вообще отправился в это путешествие. Негры показались ему необразованными и, казалось, не уважали должным образом «белого человека».[60]60
  Говоря о «белых», Ибн Баттута имеет в виду арабов. – Прим. авт.


[Закрыть] Его раздражал также начальник города фарба Хокайн (Хусейн), который говорил с путешественником через переводчика, что арабский космополит-вероятно, напрасно – считал знаком презрения. Тем не менее Ибн Баттута пробыл в Валате семь недель, и о нем там неплохо заботились. По случаю прибытия в город его, подобно другим гостям, пригласили на прием к наместнику Менша Джоу.[61]61
  «Менша Джоу», точнее, манса-дьон, т. е. «раб правителя», в Валате сидел наместником доверенный раб мансы, что обеспечивало Мали эффективный контроль в одном из важнейших центров транссахарской торговли. – Прим. ред.


[Закрыть] Об угощении на этом ужине араб, много путешествовавший и перепробовавший в своей жизни немало лакомств, не выразил восторга. «И ради этого нас пригласили сюда», – разочарованно комментировал он парадный ужин, который состоял из проса, меда и кислого молока. «Именно это негры считают великолепной трапезой на парадном приеме», – ответили ему.

Хотя Ибн Баттуте и не понравилось в Валате, он признал, что в городе есть и свои хорошие стороны. Несмотря на растущие пальмы, в городе было жарко, но одежды жителей, привозимые обычно из Египта, были красивы. И более всего его признание завоевали женщины, по большей части принадлежавшие к берберскому племени Месуфа. Они были, помимо того что очень красивы, также более одаренными и достойными уважения, чем мужчины. Много повидавшего араба удивляло также то, что супруги здесь, казалось, не ревновали друг друга. Его удивила и система наследования: наследство переходило к сыну сестры покойного, а не к его собственным детям.[62]62
  Речь идет об одном из важнейших и широко распространенных следов некогда существовавшей материнско-родовой организации: особо близких отношениях между индивидом и братом его матери, фактически выступающим в роли попечителя и воспитателя вместо родного отца. – Прим. ред.


[Закрыть] Подобного обычая Ибн Баттута нигде более не встречал, кроме «малабарских индийцев».

Ибн Баттута подробно пишет о «друзьях» мужчин и женщин, состоящих в браке, то есть о внебрачных связях, и размышляет, как это можно соотнести с тем, что жители Валаты являются религиозными, регулярно читающими молитвы мусульманами.

От Валаты до «города Мали» было 24 дня пути, если ехать быстро. Ибн Баттута нанял проводника, хотя, по его собственным словам, мог отправиться в путь и в одиночку, так как дорога была ясна и здесь не нужно было бояться грабителей. Вдоль дороги росли огромные деревья, такие, что одно могло «дать тень целому каравану». Легкость путешествия очаровала его: не нужно было везти с собой ни еды, ни денег, достаточно было взять соль. Когда путешественник приходил в город, местные женщины сразу выставляли перед ним просо, кислое молоко, цыплят, рис, густую похлебку и бобовую муку. Ибн Баттута, однако, беспокоился, не вреден ли рис для здоровья белого человека.

Через 10 дней Ибн Баттута прибыл в деревню Дьягари, где были и белые и черные купцы. Затем Ибн Баттута с проводником пришли к большой реке, которая, по его мнению, могла быть Нилом. Конечно, это был Нигер, на что указывают географические комментарии хрониста, хотя не все перечисленные им названия возможно идентифицировать. Он прибыл к реке неподалеку от города Карсаху. Оттуда река спускалась к Кабаре, затем к Дьяге – оба этих пункта были подвластны султанам, вассалам царя Мали. Ибн Баттута добавляет, что жители Дьяги давно Уже приняли ислам, они благочестивы и стремятся к знаниям.

Из Дьяги река (здесь Ибн Баттута снова ошибочно именует ее Нилом) шла к Тонбукту (Томбукту) и в Гао-Гао (Гао) и в конце концов в Мули, которое было окраинной областью Мали. Далее река устремлялась в Юфи, одно из самых выдающихся, согласно Ибн Баттуте, государств Судана, властитель которого – один из могущественных султанов той страны. Ибн Баттута слышал, что еще ни один белый не возвращался из страны Юфи – черные убивали всех пришельцев.

В Карсаху арабский хронист видел крокодила. Прежде чем отправиться в Мали, Ибн Баттута написал о своем приезде одному тамошнему арабу и, прибыв на место, остановился у него «в белом квартале города». Сразу по приезде он ощутил гостеприимство горожан: ему дали съестных припасов более чем требовалось. Однако местная пища сыграла с ним злую шутку: через 10 дней по приезде Ибн Баттута вместе со своими сотрапезниками отведал каши кафи, после чего все заболели. Ибн Баттута потерял сознание во время утреннего намаза, а один из шести участников трапезы умер. Арабский хронист получил от одного египтянина рвотное средство, но все же проболел целых два месяца.

О царе Мали мансе Сулеймане Ибн Баттута пишет, что это был «скупой государь, от которого бессмысленно ждать достойного подарка». Манса Сулейман устроил тризну по случаю кончины фесского султана Абу-Хасана, в которой принял участие и Ибн Баттута. Однако он не сумел привлечь к себе внимание царя и получил от него лишь обычный приветственный подарок, а именно: три круглых хлебца, кусок жареной говядины и кислое молоко. Привыкший к гостеприимству сильных мира сего, знаменитый путешественник не скрывает своего разочарования: «Я рассмеялся и не мог не подивиться духовной бедности этих людей, скудости их ума, а также сомнительной чести, которую означал их жалкий подарок».

После этого подарка Ибн Баттута не получал от Сулеймана в течение двух месяцев «ровно ничего, хотя посещал приемы и приветствовал царя». В конце концов он попросил на приеме слова и заявил, что, живя в городе уже четыре месяца, он не получил еще ничего от царя. Он сказал, что побывал во всех концах светах, и спрашивает без обиняков, что ему сказать другим властителям о таком отношении. Когда манса Сулейман ответил, что он никогда прежде не видел Ибн Баттуту, друзья последнего напомнили, что он приветствовал царя и получил от него угощение. Инцидент принес желаемые результаты: Ибн Баттуте отвели дом и царь принял на себя заботу о его повседневных расходах. И когда позже Ибн Баттута покидал Мали, чтобы продолжить путешествие, царь даровал ему 100 дукатов.

Об аудиенц-зале царя – это было, очевидно, сооружение, построенное эс-Сахелем, – а также о церемониале приема Ибн Баттута сообщает подробные сведения. В какой-то мере убранство зала и формы приема были такими же, как и в Гане.

Высокий купольный зал имеет вход из дворца. К нему примыкает аудиенц-зал с тремя арочными окнами, деревянные конструкции которых обшиты листовым серебром. Под ними три других окна, с золотыми и медными пластинами. На окнах шерстяные занавеси, которые раздвигают, когда царь сидит в своем зале… Из дверей дворца выходят 300 рабов, одни с луками, другие с дротиками и щитами; одни садятся, другие остаются стоять. Едва царь займет свое место, три раба спешат позвать его приближенных. Прибывают старшие начальники, а также проповедники и знатоки закона; они садятся справа и слева перед вооруженной стражей.

Дуга же, переводчик, стоит в дверях в великолепной одежде из превосходного тончайшего шелка, на голове его тюрбан с каймою – черные очень искусны в свивании тюрбанов. На шее дуги висит меч в золотых ножнах, на ногах – сапоги со шпорами. В руках у него два дротика, один золотой, другой серебряный, а острия их из золота. Военачальники же, правители, паши или евнухи, люди из месуфа (торговцы – берберы и сараколе) сидят вне помещения совета на широкой площади, окруженной деревьями. Перед каждым начальником его воины с копьями и луками, рожками (рожки сделаны из бивней слона) и другими музыкальными инструментами, сделанными из тростника и тыкв. У каждого военачальника есть колчан, который он вешает между лопаток, а в руке держит лук и сидит верхом на лошади.

Переводчик был важным лицом при дворе мансы Сулеймана: все, кто хотел говорить с царем, должны были обращать свои слова к нему через переводчика. Иногда царь проводил аудиенцию и вне здания. Ибн Баттута описывает и эту церемонию.

Тогда под деревом сооружают возвышение, к которому ведут три ступени. Оно называется ал-банби. Его покрывают шелком, кладут на него подушки, над ним поднимают балдахин, который напоминает шелковый шатер, на его вершине золотая птица размером с ястреба. Царь выходит из дворца через боковую дверь, в руке у него лук и на плече колчан. На голове государя золотая шапочка, которая закреплена золотой тесьмой, над ней поднимаются концы длиной в шибр,[63]63
  Шибр – около 18 см. – Прим ред.


[Закрыть] по форме напоминающие ножи. Чаще всего он облачен в тунику из красной ворсистой европейской ткани, именуемой ал-мутанфас. Сзади него выходят 300 вооруженных рабов. Перед государем выходят певцы, в руках у них золотые и серебряные свистки конборо (букв. «жаворонки»). Государь шествует медленно, с достоинством, порой даже останавливаясь. Когда он доходит до ал-банби, то останавливается и смотрит на своих помощников. Потом он медленно восходит на возвышение, как проповедник на кафедру. Когда он усядется, бьют барабаны, играют рога и трубы. После этого 300 рабов бегут на свои места.

Приводят двух коней под седлом и двух баранов и ставят на положенном месте. Их задача – защищать царя от сглаза. Затем переводчик занимает свое место. Подданные царя сидят на площади в тени деревьев.

По Ибн Баттуте, африканцы, более чем любой другой народ, выражают почтение и преданность своему государю. Они, например, в знак почтения снимают свою одежду и одеваются в лохмотья. Они подползают к царю на коленях и в молитвенной позе бьют локтями оземь. В ритуал входит также посыпание головы и спины песком, «совсем как при мытье водой». Ибн Баттута поражался, как пыль и песок не попадали подданным в глаза и не ослепляли их.

Арабский хронист принял также участие в торжестве жертвоприношения по случаю окончания поста. Малийцы, все в белом, собрались близ дворца мансы Сулеймана. Государь прибыл туда верхом. Перед ним шли судья, проповедник и знатоки закона, многократно возглашая: «Нет бога, кроме Аллаха, и бог всемогущ». Близ места молитвы стояла палатка, куда удалился султан, чтобы приготовиться к церемонии. Когда он вернулся на свое место и проповедник начал проповедь, переводчик стал переводить и объяснять ее малийцам на их языке. Проповедь состояла, по словам Ибн Баттуты, из предостережений, замечаний, восхвалений государя и призывов оказывать ему приличествующее его званию уважение.

В празднике принимали участие военачальники, чье снаряжение произвело впечатление на Ибн Баттуту. Несомненно, личное оружие командиров говорило о значительном богатстве: их луки и колчаны были украшены золотом и серебром, так же как и сабли, ножны и копья. Среди всей этой роскоши Ибн Баттута сделал весьма прозаическое наблюдение: около султана сидели четыре эмира, задачей которых было отгонять мух! Но наибольшее внимание Ибн Баттуты привлекал все же переводчик, об особом положении которого говорило то, что его сопровождала свита из четырех законных жен и около сотни наложниц и рабынь. Все они, по его словам, были одеты в золото и серебро.

Когда переводчик сел на свое место, которое было выше других, ему дали музыкальный инструмент из тростника и бубенцов (балафон), и он начал петь о военных успехах и славных деяниях государя. Жены пели вместе с ним, и им аккомпанировал оркестр рабов, игравших на тамбуринах. Оркестранты были одеты в красные туники и белые шапочки. После них выступала молодежь и дети – они танцевали и фехтовали на саблях. Затем наступил черед переводчика показать свое искусство, и он проделал такие упражнения с мечом, что манса Сулейман широким жестом подарил ему кошель с 20 мискалями золотого песка. Во время этой церемонии военачальники бряцали своими луками, выражая хвалу своему господину.

После переводчика на помост поднялись певцы (дьяли) в костюмах из перьев, в красных масках с большими клювами. «В этом смешном одеянии» они в песне призывали мансу Сулеймана к хорошим, смелым деяниям и щедрости: «И ранее на помосте этом восседал царь, выказывавший щедрость, и другой, который был смел. Смотри же, чтобы и ты сделал много хорошего, чтобы тебя помянули после твоей смерти!» По мнению Ибн Баттуты, пожелания были обоснованны, особенно в том, что касалось щедрости. Он не раз подчеркивал, что манса Сулейман был скуповат и подданные не любили его именно за это.

Согласно Ибн Баттуте, предшественники мансы Сулеймана – манса Маган (Маган I) и манса Муса – были «щедрыми и благожелательными». В подтверждение он приводит факт, что манса Муса в течение одного дня дал строителю Абу Исхак ас-Сахили (эс-Сахели) 4 тысячи дукатов. Он рассказывает также об Ибн Шейхе Али, который одолжил мансе Мусе в детстве 7? дукатов. Шейх напомнил о долге, когда Муса был уже царем. Манса Муса обратился к советникам, и те посоветовали ему выплатить Шейху 70 дукатов, и царь тут же выплатил кредитору не 70, а 700 дукатов. Эту историю подтвердил Ибн Баттуте сын Шейха, который был учителем Корана в Мали.

Хотя манса Муса был по сравнению с мансой Сулейманом восхитительно щедр, он не был, по словам Ибн Баттуты, чересчур доверчив, и его нелегко было провести. Фарба Мага, который сопровождал мансу во время хаджжа, рассказал хронисту историю с мусульманским судьей по имени Абу-л-Аббас.

Судья получил от мансы Мусы на хранение 4 тысячи дукатов. Когда они прибыли в Мему, судья заявил царю, что деньги у него украли. Манса Муса вызвал к себе правителя Мемы и повелел ему под страхом смерти разобраться в этом происшествии. Дело расследовали, но вора не нашли. В конце концов слуга судьи пришел к мансе Мусе и рассказал, что никто не крал денег – судья сам припрятал их. Манса Муса приказал слуге принести деньги, и когда удостоверился в том, что судья пытался обмануть его, то прогнал его прочь из Мали, в «землю язычников-людоедов». Через четыре года царь дозволил судье вернуться на родину. То, что судья остался жив, Ибн Баттута объясняет тем, что, по имеющимся сведениям, мясо белых людей не бывает достаточно вкусным (букв. «спелым»). «Черные любят мясо черных, только оно достаточно вкусное и сочное».

Ибн Баттута рассказывает также связанный с людоедами случай. К мансе Сулейману прибыла группа «негров-людоедов», манса будто бы подарил им по этому случаю женщину-служанку. Людоеды убили ее и съели, а затем, измазавшись ее кровью, явились перед мансой. Подобное гостеприимство мансы Сулеймана по отношению к людоедам объясняется тем, что их земли были богаты золотом. У людоедов были, видимо, хорошие отношения и с чужеземными купцами; Ибн Баттута рассказывает, что они были разодеты в шелка.

В своих рассказах Ибн Баттута попытался дать оценку малийцам и их обычаям. Положительными чертами негров, по его мнению, были следующие:

Малое число несправедливостей. Негры ненавидят несправедливость более, чем какой-либо другой народ.

Полная безопасность. Путнику не нужно бояться ни воров, ни грабителей.

Если белый (равно и араб) умирает здесь, то его имущество отдают на хранение доверенному лицу, пока за ним не прибудут ближние.

Регулярность молитв. Черные прилежно выполняют предписания ислама и следят, чтобы дети также следовали им.

Хорошие одеяния по пятницам. Если у черного всего одна одежда, он чистит ее перед началом молитв.

Прилежное заучивание Корана наизусть. (Ибн Баттута увидел в Мали молодого человека в оковах и спросил, не убийца ли это. Но ему ответили, что юноша закован лишь для того, чтобы усерднее учил Коран.)

Ибн Баттута отмечает следующие, достойные сожаления обычаи:

Служанки, наложницы и маленькие девочки появляются перед мужчинами нагими.

Во дворце царя женщины ходят нагими и с открытыми лицами.

В знак почтения черные посыпают себя пеплом и землей.

Гриоты, когда выступают со стихами, не проявляют к султану почтения.

Многие едят падаль – трупы собак и ослов.

Ибн Баттута пробыл в Мали при мансе Сулеймане восемь месяцев. Возвращался он в несколько этапов. Сначала он добрался на верблюде до Мемы, путешествуя в обществе купца по имени Абу Бакр. Потом на пироге отправился по реке через страну сонгаев. Верблюдом он воспользовался из экономии (которую в других людях, особенно в царях, Ибн Баттута не одобрял), так как лошадь обошлась бы ему в 100 дукатов. Проведя с месяц в Гао, Ибн Баттута присоединился к каравану, шедшему в Такедду, с которым отправляли, между прочим, 600 рабынь в Сиджильмасу и Фес.

В Сонгай Ибн Баттуте был подарен молодой раб, а в Такедде он купил себе рабыню, хотя они и стоили там дорого, так как жители этого торгового центра были, по его словам, богаты. Хорошо воспитанная рабыня, такая, какую купил себе Ибн Баттута, стоила 25 дукатов.

Говорят, что в отчетах Ибн Баттуты отражается типичное для арабов презрительное отношение к черным, но надо сказать, что он готов отдать должное африканцам, когда они того, по его мнению, заслуживают. И совершенно ясно, что много странствовавший араб не стал бы сравнивать малийский двор с другими, которые он повидал, если бы обстановка и этикет в Мали не были бы сопоставимы с другими дворами того времени, и вряд ли он так жаждал бы получить в Мали такое же уважительное обхождение, что и в других местах.

С исторической точки зрения стоит помнить, что при мансе Сулеймане Мали уже пережило эпоху своего расцвета. Начинали давать о себе знать и внутренние интриги, на что указывает случай, описанный Ибн Баттутой:

Во время моего пребывания произошло так, что султан разгневался на любимую жену, которая была дочерью его дяди по отцу. Ее звали Каса, что значит царица.

По суданским обычаям, она была соправительницей царя и ее имя упоминалось вместе с его именем. Государь заточил ее в тюрьму вместе с одним военачальником и взял на ее место другую жену, Бандью, которая не была царской крови.

В народе много говорили об этом и не одобряли поступок царя… В защиту Касы выступали и военачальники, и потому царь вызвал их в помещение совета, и переводчик сказал им от имени мансы: «Вы много говорите в защиту Касы, но она виновна в тяжком преступлении». Затем привели одну из невольниц Касы, с колодками на ногах и руках. Ей сказали: «Рассказывай все, что знаешь». Рабыня рассказала, что Каса послала ее к Джаталю, двоюродному брату царя, который бежал от мансы в Канбурнй. Каса призывала его свергнуть с престола царя и сообщала ему, что она и вся армия готовы признать царем его. Когда военачальники услышали это, они сказали: «Действительно, это серьезное преступление, и она заслуживает смерти».

Таким образом, манса Сулейман вовремя узнал о существовании заговора и решительными действиями спас свое положение. Цари, которые становились у кормила власти в Мали после него, не всегда были столь удачливы: заговоры и распри из-за престолонаследия следовали одни за другими, и царская власть стала ослабевать. Вершина расцвета второго западносуданского золотого королевства безвозвратно миновала.