Текст книги "Ахилл"

Автор книги: Вадим Сухачевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 11 страниц)

ВЕЧЕР

Откуда берутся звезды. – Вероломство Агамемнона. – Послы. – Полцарства, брошенные в море. – Упреки богам.

– ...Боги! Какой вечер, какой, однако же, вечер! – прервавшись, воскликнул Клеон. – Встанем же со своих клин, Профоенор, выйдем из грота, насладимся сполна этим вечером, который даровали нам боги!

Они вышли. Слепцы тоже выбрели из грота следом за ними. Клеон крикнул:

– Фамария, позови рабов, пусть они вынесут наши клины, мы будем лежать здесь, любуясь этим восхитительным вечером!

На зов рабыни поспешно прибежали четыре раба-нубийца и вынесли тяжелые клины из грота.

Когда хозяин и гость снова возлегли на них, Клеон проговорил:

– А воздух! Какой воздух, Профоенор!.. – Казалось, он пьет этот воздух, как пьют самое изысканное вино. – Все-таки, я думаю, мой милый Профоенор, – продолжал он, – что мудрые боги не зря изнуряют нас полуденной жарой. Они желают, чтобы мы, уже изнуренные, ощутили каждой порой своего тела, что есть истинная благость для смертного. А истинная благость – такие вот вечера!

Может, и вечер нашей жизни, именуемый старостью, – та единственная благость, к которой подводят нас мудрые боги, прежде испытывая нас беспамятным детством (а о чем ему, детству, и помнить-то?), глупой юностью (ибо юность всегда глупа!), удалой (и столь же глупой, сколь детство) молодостью, затем – так называемой "зрелостью", когда мы глупы, вовсе не подозревая о том, сколь глупы?..

...Смотри, Профоенор: звезды еще лишь обозначились крохотными проблесками на сером небе! Стало быть, Нюкта-Ночь уже готовит свои погребальные костры. И, значит, полыхать в них скоро телам тех, кто покуда еще жив и не подозревает, что очень скоро обратится в тлен...

Давайте, почтенные старцы! Песнь в честь Нюкты-Ночи, великой богини, коя озаряет небо нашими отгоревшими жизнями!..

Гимн Нюкте, богине, почтенные старцы! – обратился он к слепцам. – Воздайте ей песнь, которую она заслуживает!

Ответом был удар по струнам и возлившаяся песнь:

Нюкта, богиня, чьи звезды даруют нам память!

Память о тех, кто уже никогда не вернется!

Вашей юдоли земной

Славу и смерть предпочли вы!

И потому для героев

Нюкта слагает костры!

– Да! Да-да!.. – вздохнул Клеон.

И в тот вечер, когда мирмидонцы возгласили с берега: "Плывет Патрокл! К нам плывет Патрокл!" – Нюкта уже, наверно, складывала костры. Ибо знала она, что самым ярким звездам предстоит вскоре возгореться на небе...

"К нам плывет Патрокл!" – и на эти возгласы все, и Ахилл, и Агамемнон, и я вместе с остальными гоплитами, все мы выбежали из шатра.

Корабль приближался к берегу – и это был тот самый быстроходный корабль, который отправил Агамемнон к данайским берегам за Патроклом.

Наконец корабль врезался в прибрежный песок, и Патрокл спрыгнул с борта в объятия Ахилла. Оба рыдали – слишком долгой была разлука друзей.

И рыдал, как и они, наш царь Агамемнон...

Слезы мигом высохли у него на глазах, когда Ахилл, увлекая за собой Патрокла, снова взобрался на корабль, увлек за собой друга, крикнул выбежавшим на берег мирмидонцам:

– Сталкивайте корабль в воду, мы отплываем!

– Но – куда, куда, Ахилл?! – успел возгласить Агамемнон. – Неужели мы сперва не воздадим жертвы богам по случаю счастливого возвращения нашего друга?

Однако корабль, развернувшись, уже отплывал в ту сторону, где на якоре стоял другой корабль, тот, на котором находилась Брисеида.

Быстро пристал один корабль к другому, снова был перекинут мостик, и вскоре мы увидели, как Ахилл переводит по этому мостику девушку, по-прежнему накрытую покрывалом. А вслед за ним Патрокл почему-то вел пятерых связанных людей – доверенных людей нашего царя.

Агамемнон не стал дожидаться их возвращения – тотчас умчался в свой шатер и повелел незамедлительно окружить его тройной стеной из трехсот лучших гоплитов в каждом круге.

Когда корабль с Ахиллом и Патроклом вновь пристал к берегу и все с него высадились, по виду Ахилла мы поняли сразу – произошло что-то страшное.

Он молча подвел девушку к строю гоплитов, окружавших царский шатер, и лишь тут сдернул покрывало с ее головы. И тогда все увидели, что девушка эта ряба лицом, блекловолоса, с бельмом на одном глазу; лишь фигурой она напоминала прекрасную Брисеиду.

– Ты видишь, Ахилл, – выйдя из шатра, но, понятно, прячась за щитами гоплитов, крикнул Агамемнон, – я держу свое слово. Можешь быть доволен – ты, как и уговаривались, получил свою женщину!

Ахилл отвечал негромко, но в наступившей тишине слова его слышали все.

– Царь, – сказал он. – Ты ответишь за свою ложь. Ты ответишь за нее перед богами, но сперва – передо мной. Не думай, что твои воины – такая уж надежная для тебя защита. С Патроклом и с моими мирмидонцами я бы смял их хоть сейчас, если бы пожелал. Но я хочу, чтобы ты одумался. Я даю тебе эту ночь для раздумий. Если к утру ты не вернешь мне Брисеиду – страшна будет твоя участь, и никто не сумеет спасти тебя! – С этими словами, уводя с собой пленных, он ушел в свой шатер.

Всю ночь из его шатра доносились вопли – это Ахилл подвергал страшным пыткам захваченных им людей Агамемнона. Однако утром, когда он вышел из шатра, вид у него был такой, будто пыткам подвергали его. Ибо теперь он узнал все, и, наверно, предпочел бы смерть этому знанию...

Говорил же я тебе, Профоенор, что Брисеида обладала какой-то особой красотой. Если красота Елены была солнечной, прельщающей всех, независимо от лет, то красота Брисеиды была робкой, лунной красотой. И так же, как раннее утро очаровано луной, а не грядущим знойным полднем; так же, как вечер бежит к луне от зноя солнечного дня, – так же и юность, и старость равно тяготеют к такой лунной красоте, коей наделили боги Брисеиду.

И старец Агамемнон за то время, покуда укрывал ее на каком-то своем острове, стал вожделеть к ней...

И он... Слушай же, слушай, Профоенор! Он силой овладел ею!

И не вынесла дева позора – наложила на себя руки!..

Вот что за ночь узнал Ахилл от Агамемноновых слуг, чьи тени, унесенные Танатом, к утру уже стенали в зловонном Тартаре!

Гоплиты, окружавшие царский шатер, опустили копья, когда утром увидели приблизившегося к ним Ахилла. Сам кровожадный бог войны Арес, подойди он сейчас, обуянный гневом, к этому шатру, не вызвал бы у них такой робости.

Раздвинув их, Ахилл молча подошел к шатру и перерубил мечом растягивающие его веревки.

Рухнул шатер, но под ним, – это сразу стало ясно, – никого не было.

– Где Агамемнон? – обернувшись к гоплитам, спросил Ахилл.

Они молча указали копьями в сторону моря.

Там, вдали, стоял на якоре "Геликон" – самый большой корабль Агамемнона, на котором тот и приплыл из Микен к стенам Трои. Знал наш царь, сколь опасно ему оставаться на берегу!

Вдруг все увидели, что от корабля отделилась лодка под парусом, и направилась в нашу сторону. Поскольку лодка была царская и на парусе был изображен священный олень, символ великих Микен, все подумали – уж не сам ли Агамемнон отважился все же на встречу с Ахиллом? О, недолго бы в этом случае оставаться ему в живых после того, как лодка коснулась бы берега!..

Ахилл с мечом в руке стоял на берегу, и лицо его застыло, как у неумолимого финикийского божества...

Но, конечно же, Агамемнона в лодке не было – то приплыли к Ахиллу его послы.

– О Ахилл, о доблестный Ахилл!.. – выйдя из лодки, они пали ниц перед царевичем. – Великий микенский царь шлет тебе богатые дары!..

Тем временем рабы уже выносили из лодки железные мечи, доспехи, тоже окованные драгоценным железам, золотые цепи, ларцы из слоновой кости, наполненные драгоценными каменьями, тюки шелковой ткани. Все мирмидонское царство не стоило и половины того, что они вынесли.

Но и то было еще не все. Один из послов взмахнул рукой, и из лодки на берег вышли шесть рабынь с лицами, накрытыми покрывалами. Когда они подняли свои покрывала, все увидели, сколь они юны и прекрасны. Там была и смуглянка-ассирийка, и белокурая северянка, и меднокожая рабыня из Египта, и черная нубийка с прекрасной фигурой, точно выточенной из нубийского оникса, и розовощекая персиянка, и финикийка с накрашенными алой краской губами, какие бывают у их жриц любви. Одни лишь эти рабыни стоили никак не меньше, чем двадцать талантов золота.

– Прими в дар и этих юных дев, царевич! – продолжал посол. – Это лучшие из рабынь, каких только можно найти в странах Востока, Юга и Севера! И уверяю тебя, они все невинны, как нераскрывшийся бутон!.. Но и это еще не все! Царь Агамемнон жалует тебе также новый корабль, построенный из финикийского кедра. Он уже плывет сюда! А на нем – две дюжины лучших ассирийских коней и дюжина ассирийских колесниц, обитых серебром, и дюжина обученных рабов-конюхов, и еще полдюжины рабов-кузнецов из Вавилона. Агамемнон просит тебя принять все это, благородный царевич!..

Молча подошел Ахилл к богатствам, лежавшим на берегу. Он поднял ларец с драгоценными каменьями и зашвырнул его далеко в море. Затем туда же полетели и другие ларцы, и оружие, и золотые цепи.

Только вздох издали видевшие это воины: в морскую пучину были брошены богатства, равные которым имели не многие из земных царей.

Нарушив молчание, Ахилл повернулся к рабыням:

– Ступайте, вы свободны, – сказал он им, – вы мне не нужны. – И продолжил, обращаясь теперь к распростертым ниц послам Агамемнона: – Видите – мне ничего не нужно от вашего царя. Лучшим подарком было бы, если б вы привезли его змеиное сердце. Но поскольку вы мне его не привезли...

По-прежнему держа меч в руках, он приблизился к испуганным послам. Наверно, они уже готовились к неминуемой смерти.

Однако убивать их он не стал. Он сказал, как и прежде, негромко, но страшны были эти его слова, прозвучавшие при всеобщем молчании.

– Поскольку вы не привезли мне его сердце, – сказал он, – что ж, пускай его сожрет Цербер в Аиде, – а так оно и будет, пускай он знает это! Плывите к нему и передайте мои слова.

И передайте ему, что даже в Аиде, после того, как Цербер сожрет его зловонное сердце, ему все равно не будет покоя, ибо я и там найду его.

И еще передайте ему: пусть он, пока еще не очутился в Аиде, не смеет молиться тем же богам, что и я, ибо отныне боги у нас с ним разные...

С ужасом слушали мы все эти страшные для любого ахейца слова.

Ахилл продолжал:

– И еще передайте вашему царю... Это, конечно, малость от того, что уготовано ему за его вероломство, но пускай он знает и это... Отныне одни лишь неудачи будут сопутствовать ему в этой войне, ибо подлый трус и клятвопреступник не заслуживает побед.

Не знаю, сколь скоро это произойдет, но троянцы сокрушат его, ибо, пускай знает он, отворотились от него боги, чтобы не осквернять себя при виде его.

Да, только поражения его ждут... Я же буду оставаться здесь, чтобы стать свидетелем его позора, но пусть он знает – даже если троянцы начнут жечь наши корабли, ни я, ни Патрокл, ни мои храбрые мирмидонцы, никто из нас не вступит в бой.

Вы слышали меня? Хорошо ли вы запомнили все мои слова?

Послы, приподняв головы, робко закивали, все еще со страхом поглядывая на его обнаженный меч и все еще не до конца веря, что останутся живы.

– А если слышали и запомнили, – сказал Ахилл, – то плывите сейчас к вашему царю и передайте ему слово в слово все, что я сказал. Вы поняли меня?

Ответом послов было блеяние, ибо языки пока еще не повиновались им.

– Тогда ступайте в свою лодку, – приказал им Ахилл, – и благодарите Зевса за то, что он нынче сохранил ваши никому не нужные жизни.

Когда дрожащие послы Агамемнона забирались в лодку, вид у них был такой, словно они миг назад уже плыли по Стиксу в Аид, но по какому-то недосмотру перевозчика Харона сумели вернуться назад.

Ах, как спустя миг заработали веслами их гребцы, стремясь поскорей унестись от этого страшного для них берега.

Ахилл же, пока они плыли к кораблю Агамемнона, стоявшему вдали, совершил еще вот что. Он велел привести к нему троянца, накануне взятого в плен. Судя по дорогим доспехам, троянец был знатного рода, возможно, даже царского рода, мирмидонцы, я знаю, собирались потребовать у Трои выкуп за него в десять талантов, не менее. Но когда того привели, Ахилл мечом разрубил его путы и сказал:

– Я дарую тебе свободу. Возвращайся в свою Трою и скажи там Гектору и царю Приаму, что ни Ахилл, ни его мирмидонцы больше не будут воевать на стороне презренного Агамемнона. Отныне это не моя война. Даже если троянцы откинут данайцев к морю и станут жечь их корабли, я не выйду, чтобы их остановить. Больше я не возьму в руки меч, так им и скажи. В знак того возьми этот меч и передай его храброму Гектору, ибо подлый слизняк, подобный царю Агамемнону, недостоин того, чтобы ему служил этот никогда ничем себя не запятнавший меч. Ступай же!

Мы смотрели вслед удалявшемуся троянцу, и после страшных слов Ахилла никто в наших рядах уже не верил в успех этой войны. Дорого же обещала обойтись нам всем похоть Агамемнона! Сколько еще костров замыслила сложить на небе Ночь-Нюкта в эти самые часы?!..

Ахилл дождался, пока троянец не скрылся за городскими воротами, затем он ушел в свой шатер, и лишь тогда мы услышали его громкие рыдания.

Он рыдал, упрекая всемогущих богов в том, что они допустили все это. И этими своими упреками, обращенными к богам, он, конечно же, навлекал на себя новые беды...

Ибо...

Ибо никогда ни в чем не упрекай богов, Профоенор! Не прощают этого боги!

ВЕЧЕР

О том, что не следует роптать. – О Золотом веке. – О том, что Профоенор – вовсе не Профоенор. – О том, что закон гостеприимства важнее всего прочего.

– ...Ибо – ни в чем не упрекай всемогущих богов, Профоенор, – повторил Клеон. – Карая нас, они в то же время даруют нам испытания. Да, да, именно даруют! – и затем взирают со своего Олимпа, как мы распорядимся этим их даром. Отвергли его – и, значит, не видать нам более их благорасположения!

Увы, наши боги, как и люди, равно не терпят как упреков, так и неблагодарности! Подумай, Профоенор: если б в самой сердцевине сегодняшней жары мы вдруг возроптали и упрекнули наших богов за посланные нам испытания, – быть может, они, видя, что мы недостойны их испытаний и затаив на нас обиду, отняли бы у нас и этот благодатный, чудесный вечер, когда наш дух, наполненный прохладою, окрылен и сладостно невесом!

Нет, никогда не ропщи, осязая на себе даже самые тяжкие из посланных ими испытаний, Профоенор!

Помнишь, я упоминал о евреях, крохотном народце, пришедшем, говорят, из великого Египта, о народце, знающем лишь одного бога? При всем скудоумии этого народца, не столь уж глупо их верование. Оскорбить своим ропотом единственного бога – это уж непрощаемо! Ни один из них никогда не отважится на такое! То ли дело у нас: один бог разгневается, другой, глядишь, простит. Мы – как дети при семи няньках, они же – как дитя при едином суровом родителе: он и разгневается, он же и простит.

Видится мне, Профоенор... Нет, мы этого не застанем. И дети наши не застанут, и дети наших детей, и далекие правнуки наших правнуков, – но будет такое, будет! Когда-то и мы уверуем в единого бога, чтобы лишь он один и миловал нас, и карал. И явится самый безропотный сын его, и претерпит какие-нибудь самые страшные муки, и не возропщет!.. И тогда, умилившись, обратит его бог-отец благодать свою на всех других своих детей, видя, что не так уж безнадежен род человеческий.

И тогда даже тени обретут наконец покой в мрачном Аиде, – верю я и в такое, Профоенор!

И возлюбим мы даже врагов, ибо все мы – дети того, Единого!..

Будет что-то, подобное Золотому веку, о котором говорится в наших преданиях. Эй, старцы, как там у нас поется про Золотой век?

Слепцы запели:

Распрей не знали они,

века Златого герои.

Благостный мир на земле

сорок столетий царил.

Алчности, зависти, злобы не ведали люди...

Сколь неразумны мы, смертные, были,

утратив

Сладостный век Золотой,

свой сладостый век Золотой!..

– Да, да, именно так! – остановил их Клеон. – Таков, говорят, он был, этот Золотой век, будто бы царивший на земле еще до рождения Зевса и даже до рождения его отца, Крона. И если мы вновь облагоразумимся, то, глядишь, он...

Я чуть было не сказал, Профоенор: "Он опять настанет". Нет, не верю, увы! А как хотелось бы верить!.. Но мы не столь разумны, о нет! И уже едва ли когда-нибудь станем для этого достаточно разумны...

Но что мы можем позволить себе при нашей жизни – это крохотный лоскуток Золотого века. До этого пока что додумались лишь мы, ахейцы, хотя бы на такое нам достало разума!

Я имею в виду наш мудрый закон гостеприимства, заведенный, говорят, великим Гераклом и покровительствуемый самим Зевсом. Ведь почему мы, ахейцы, числим себя единым народом, хотя живем порой в разных царствах, а наши цари беспрестанно воюют друг с другом, как неразумные кентавры?

Да потому, что каждый из нас знает: приди он в любое, даже враждебное ахейское царство, зайди он там в любой дом – и будет, в согласии с этим великим законом, удостоен там всех почестей. Будут петься песни, будут литься лучшие вина. И не будет места ни распрям, ни кичливости победами своих царей, ни ропоту на несправедливость богов.

Ну чем не лоскуток того самого воспетого в песнях Золотого века?!..

Предаемся неге, вспоминаем о славном прошлом и стараемся не слишком часто думать о смутном будущем, когда нагрянут сюда с Севера воинственные дорийцы... Прекрасно, не правда ли, Профоенор?..

Тут в глазах Клеона промелькнула лукавая усмешка и, проницательно взглянув на своего гостя, он внезапно добавил:

– Хотя зовут тебя, вероятно, вовсе не Профоенор (верно ведь, мой мальчик?), но я все-таки продолжу тебя называть этим именем...

На какое-то время повисла тишина, пока гость, явно ошеломленный услышанным, не находил слов для ответа.

– Но – почему ты так решил?! – воскликнул он наконец.

– Ах, не надо, не надо, милый Профоенор... или как там тебя в действительности следует называть, – все с тою же улыбкой отозвался Клеон. – Я старый человек, многое в жизни повидал, и провести меня не так-то легко.

Тебе, мой мальчик, просто немного не повезло. Ты представился мне как Профоенор, сын Исандра из Эпира; но дело в том, что этого самого Исандра из Эпира, прекрасного, кстати, знатока лошадей и колесниц, увы, давно сошедшего в Аид, я некогда хорошо знал и даже однажды купил у него отличную колесницу. Знал я и сына его, которого действительно звали Профоенор, но только, вот беда, умер он еще раньше, чем его отец – однажды пытался обуздать дикого коня и сломал себе шею, когда тот его сбросил; других же сыновей, это я точно знаю, у Исандра из Эпира не было, что его и печалило более всего.

Впрочем, какая разница! Гость пришел в дом – и радуются этому боги на Олимпе! Что им, богам, за дело, как этого гостя в действительности звать! А если ты назвался Профоенором, сыном славного Исандра из Эпира, – стало быть, имел на то достаточные причины.

– И каковы, по-твоему, эти причины? – после долгого, тягостного молчания спросил гость.

– О, всему на свете есть причины! – отозвался Клеон. – Не лучше ли оставить этот разговор?

– И что ты собираешься делать? – спросил юноша так же настороженно.

– Что собираюсь делать? – удивился Клеон. – Что следует делать, когда гость в доме? Радоваться этому и пить лучшие вина – так повелевают нам боги!

Эй, Фамария, подай-ка нам теперь сладкого, аркадийского вина – мой гость его еще не отведал!

А вы, почтенные старцы – ну-ка, исполните песню, которую положено петь, когда мы принимаем гостя под своим кровом!

Славим богов, если наши богаты чертоги! —

грянули страцы. —

Славим богов, если стол наш богат и обилен!

Славим богов, если нас наградили здоровьем!

Славим богов, коль в любви посетит нас удача!..

Но если гостя в чертогах своих принимаем —

Вот когда высшую славу, боги,

мы вам воздаем!

– Слава богам! – провозгласил Клеон, поднимая свою чашу. – Слава им за эту радость, которую они изредка посылают нам!

– Но разве ты не собираешься вызвать стражу? – все еще глядя на него настороженно, спросил юноша.

– Стражу?.. – снова удивился Клеон. – Но зачем нам стража? О нет, я не собираюсь делиться таким дорогим вином с городскими стражниками!

Пей же, Профоенор (о, оставайся, оставайся же для меня Профоенором, сыном Исандра из славного Эпира)! Пей вино, радуйся, не думай ни о чем плохом!

И я буду радоваться вместе с тобою! Пускай даже ты назвался чужим именем, пускай даже цель, с которой ты сюда, в Микены, явился... – Клеон умолк, не договорив.

– Тебе и об этой цели известно? – спросил гость, пристально на него глядя.

– Ах, мало ли, мало ли что мне может быть известно! – махнул рукой хозяин. – Как бы тебя ни звали и с какою бы целью ты сюда ни прибыл – ты мой гость, и этим все сказано! Гость в моем доме – так стану ли я из-за чего-то роптать на богов?!

...Кстати, я прервался на том, что Ахилл как раз на них, на богов и возроптал.

Если желаешь знать, что было дальше, – так послушай же!