Текст книги "Ахилл"

Автор книги: Вадим Сухачевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 11 страниц)

ВЕЧЕР

Победы троянцев. – Агамемноновы родственники. – В осаде. – Огненные шары. – Страдания Патрокла. – Поединок.

– ...Да, Ахилл возроптал! – продолжал Клеон. – И страшны были слова, с которыми он обращался к богам, укоряя их в том, что лишили его любимой Брисеиды!

После этих укоров он стал взывать к богам, моля их обрушить самые страшные беды на голову Агамемнона и всех данайцев. Но, быть может, в тот миг еще более страшные беды накликал он на самого себя...

Но те его беды были еще впереди; что же до наших бед – они не замедлили явиться...

Уже на другой день троянцы бесстрашно, будто и не было недавних поражений, вышли из-за городских стен и ровными рядами двинулись на нас. Ахилловы мирмидонцы как сидели перед шатром своего царевича, так и остались сидеть. Они даже не надели доспехи, и копья их были воткнуты в землю.

Мы выбежали за частокол спешно строить боевые порядки, хотя каждый понимал – все равно не успеем как следует построиться: слишком близко к стенам Трои был этот наш новый частокол.

Но не только и не столько из-за этого была обречена наша оборона. Теперь с нами не было Ахилла, зато оставались его страшные проклятья, нависшие над нашими головами, как туча, из которой вот-вот блеснет Зевсова молния. Только чудо могло что-то изменить, но никто из нас не верил, что свершится такое чудо.

Его и не произошло.

С грохотом ударилась движущаяся стена троянцев о наши нестройные ряды – и в несколько мгновений мы были сокрушены, смяты. Своими спинами мы обрушили свой же частокол, при этом наши задние ряды были просто раздавлены, а остальные постыдно бросились бежать, как бегут лишь трусливые рабы под кнутами надсмотрщиков. А следом двигались троянцы, ничуть не нарушив своего строя. Они шли и втаптывали наших раненых ногами в песок, и предсмертные хрипы этих брошенных нами раненых так и останутся нашим несмываемым позором.

Мирмидонцы наконец поднялись с земли и взяли в руки копья. Но не затем, чтобы нам помочь, а лишь для того, чтобы окружить двойным кольцом шатер Ахилла на случай, если троянцы двинутся на него. Командовал мирмидонцами Патрокл, ибо сам Ахилл из шатра так и не вышел.

О, если бы хоть он, Патрокл, оказался с нами – может, и позора этого не случилось бы!.. И с горестью, наверно, смотрел на наше постыдное бегство Патрокл, – но мог ли он ослушаться Ахилла?..

Гибели мы избежали только благодаря второму частоколу, возведенному вблизи берега. Из-за него наши эфебы начали метко стрелять из луков и, не решившись идти на штурм, троянцы развернулись и ушли. Если бы не это – уверен, тогда же они перебили бы нас всех до единого.

А если бы с ними был Гектор, то и частокол нас бы не спас – смели бы нас всех в море вместе с этим самым частоколом. Так что спасибо Ахиллу все-таки: даже вопреки его желанию, его меч, накануне повергший Гектора, нас все еще спасал...

А о чем думал тогда Агамемнон, видя с корабля этот наш, а стало быть, и свой позор? Вспомнил ли он о погубленной им Брисеиде? Испытал ли хоть какое-то раскаяние? Или, может быть, тоже возблагодарил меч Ахилла, спасший его от окончательного разгрома, хоть он менее всех в мире заслуживал этого спасения?..

Не знаю, не знаю... Кто может заглянуть в чужую душу? В особенности если эта душа, как у нашего Агамемнона, подобна мрачному лабиринту...

После того, как троянцы наконец все-таки отошли и скрылись за воротами Трои, от "Геликона", корабля Агамемнона, отплыла лодка и направилась к нам. Уж не сам ли царь к нам плыл, презрев страх перед Ахиллом и его мирмидонцами?

О нет, конечно же, нет! В лодке находились лишь два его племянника, такие же мудрые полководцы, как уже не раз помянутый Акторид. Они везли нам приказ от Агамемнона. Теперь, страшась гнева Ахилла, только так, через их неразумные уста, отваживался наш царь передавать повеления своим воинам в этой войне. А это, скажу тебе, ничуть не лучше, чем засылать убогих сватов, чтобы они своими гунявыми губами принялись лобзать невесту от имени жениха. Едва ли невеста ощутит при этом жар его губ и поверит в его любовь!

Полководец – тот же жених, войско – та же невеста, победа в битве – их обручение. Нет жениха – нет и обручения, нет полководца – не может быть и никакой победы. И никто из нас уже не верил в победу в этой войне, если наш полководец укрылся на своем корабле, готовый при любом наступлении врага упорхнуть от него, как голубка от ястреба.

Агамемноновы племянники привезли вот какой приказ: быстро укреплять наш частокол, ставить второй и третий ряд кольев, насыпать перед частоколами вал, перед валом рыть глубокий ров. Да мы, видя силу троянцев, и сами уже о таком подумывали.

Но уныло мы делали эту работу. После недавних побед, когда казалось, что совсем немного времени оставалось до взятия Трои, – после всего этого мы сами превращались в осажденных на своем берегу.

Ах, если бы, если бы с нами опять был Ахилл! – думали все. Однако теперь не могло с нами быть Ахилла! И никто, я уверен, в эти минуты не желал долгой и счастливой жизни нашему царю. Может, оно-то и сказалось потом, когда его женушка Клитемнестра и ее дружок взяли в руки свои топорики...

Пока мы возводили прибрежные сооружения, мирмидонцы наконец отошли от шатра Ахилла и стали относить тела павших к нашему новому лагерю, чтобы предать их огню. Сейчас лишь они одни находили в себе мужество столь близко подходить к троянским стенам. Вместе с мирмидонцами был Патрокл – от этого Ахилл его не стал удерживать: гнев Ахилла был обрушен только на живых.

Ужасны оказались наши потери! Три тысячи наших воинов пало при этом натиске троянцев. И – мы чувствовали – то, быть может, еще не самые большие потери по сравнению с теми, которые, – в том никто не сомневался, – наверняка ждут нас впереди...

Патрокл родился и вырос в Микенах, поэтому многих павших он с детства хорошо знал. Пока мы складывали для них костры, он некоторых называл по именам, рыдал над их телами.

– Если бы я был рядом, мой друг Асхей!.. – восклицал он. – О, если бы я был рядом, мой милый Эфхиз!.. Если бы я был рядом, мой милый Полипет!..

– Да, Патрокл, если бы ты тогда был с ними рядом!.. – промолвил подошедший к нему Одиссей. – Может, они бы и остались живы, если бы ты прикрыл их своим щитом...

– Не вини меня, Одиссей, – печально отозвался Патрокл. – Не сомневайся, я бы, конечно был с ними рядом. Но ты же знаешь – я дал клятву Ахиллу во всем повиноваться ему.

– Я и не виню, – сказал Одиссей.

Он отошел, но еще долго смотрел на Патрокла. И по его пристальному взгляду я тогда уже понял: что-то вызревает в его быстром уме.

Что?.. Надо было обладать таким же отточенным разумом, как он, чтобы это понять. Но что-то он уже задумал – в том не было у меня сомнений...

Когда отполыхали погребальные костры, Патрокл, оплакав друзей, удалился в шатер Ахилла. Мы же, остальные, бывшие там, смотрели на небо, где густо рассыпала свои костры Ночь—Нюкта, и никто не сомневался, что с каждой ночью там, на небе, будет вспыхивать все больше таких костров...

Уже следующим утром троянцы, окрыленные вчерашней победой, с новыми силами двинулись на приступ наших укреплений. Агамемноновы горлопаны-племянники, еще настоящих боев не нюхавшие, – оба всего несколько дней, как прибыли из Микен, – возрешили прославиться как воины: повелели перекинуть мостки через вырытый нами ров и выходить навстречу врагу.

Кое-кто пытался их образумить: вчера мы понесли большие потери, а троянцам вчерашняя победа прибавила и храбрости, и сил. Не лучше ли дать им пойти на приступ: пусть-ка они сперва измотаются, положат побольше воинов, а там уж можно и выходить им навстречу.

Но зачем этим племянничкам разум, когда есть глотки? Заорали: "Подлые трусы! Задрожали, как девицы, едва увидели троянские копья! Снова хотите опозорить славные Микены?!.. Не желаете храбро пасть в бою – сейчас ляжете тут как трусы!" – и уже потрясают своими секирами. Как ты понимаешь, этот их ор боевого духа нам никак не прибавил.

Но ты же знаешь, каково ахейскому воину, когда его называют трусом. Положили мостки, вышли. Лучше уж от троянских копий принять смерть, чем от секир этих горлопанов.

Стали шестью рядами. Стоим!..

Страшен был удар троянцев, который пришелся по первому нашему ряду! Этот ряд чуть отступил. А за ними – другие ряды, им-то куда отступать – позади ров!

Ну, мы и посыпались, как горох, в этот ров. Даже могучий Аякс не устоял – покатился вслед за остальными вместе со своей палицей.

А наш первый ряд вмиг был полностью перебит. Битва едва лишь началась, а мы уже лишились шестой части своего воинства.

Лишь ров остановил троянцев, иначе, наверно, конец бы нам всем. На том сражение и закончилось. Троянцы в этот день, видно, и не собирались штурмовать нашу стену. Развернулись и неторопливо, как и подобает победителям, ушли в свою Трою.

Мы же, те, кто остался в живых, кое-как выбрались изо рва, – иных, покалечившихся при падении, пришлось и на себе волочь, – и, очутившись за частоколом, не в силах были посмотреть в глаза друг другу, столь страшен был наш позор.

Я видел, как Патрокл вышел из Ахиллова шатра, и слезы текли по его щекам, ибо этот наш позор он считал и своим позором. И прятали от нас глаза сидевшие у шатра мирмидонцы.

И только Ахилл так и не вышел из своего шатра...

Вот когда и почувствовали себя снова начальниками племянники Агамемнона! Закричали на нас: "Трусы! Ваша трусость стала позором великих Микен!"

И к Аяксу – с тем же: "Трус! Ты не смеешь называться воином, жалкий трус!"

Кому они это кричали! Аяксу!..

То, впрочем, были их последние возгласы. В следующий миг оба они уже лежали, расплющенные, на земле. Хоть на то пригодилась в этот проклятый день страшная палица нашего Аякса.

Ну да Агамемнон едва ли долго по ним, никудышным, горевал. Разумеется, сам не приплыл на берег, – Ахилл был для него пострашнее троянцев, – а прислал командовать нами еще одного своего родственника, на сей раз не племянника, а двоюродного братца, по имени Махаон. Этот, в отличие от остальных родичей нашего царя, хотя умом и не сильно возвышался над остальными, был, по крайней мере, не так горласт. Был он жирен, как боров, приготовленный к закланию; был жизнелюбив, ибо привез на своем корабле сто амфор самых лучших вин; и был – весьма по-своему – любвеобилен, ибо также привез с собой семерых совсем юных эфебов с подкрашенными, как у вавилонских изомахей, бровями, – в общем, ты, конечно, понимаешь, о чем я говорю.

Этот (хоть за то хвала богам!) оказался не так горласт, и в сражения вступать вовсе не торопился. Зачем ему? Царский шатер, изысканные вина, напомаженные эфебы!..

Но только троянцы не пожелали дать ему покой для утех. Спустя четыре дня двинулись на нас снова.

Махаон повелел: из-за стен не выходить, всеми силами держать оборону.

Да только и троянцы это, надо полагать, предвидели – что уже не выйдем мы им навстречу. Теперь они шли к нашему лагерю, вытянувшись всего в одну широкую линию, а позади них волы тащили тяжелый таран на колесах, и рабы, погоняемые эфебами, несли бревна.

Гоплиты подошли к нашему рву, расступились, тут же рабы из своих бревен соорудили надежные мостки, на них въехал таран, и воины, и рабы налегли на него сзади – и таран с глухим ударом врезался в нашу стену.

Первый удар она, хоть и пошатнулась, но выдержала. Однако троянцы наносили эти удары, не скупясь, и после десятка-другого таких ударов в стене образовался широкий пролом – такой, что в нем легко смогли бы разойтись две ассирийские колесницы. В него-то, в этот самый пролом, троянцы сразу и хлынули.

Один Гермес, бог шального случая, знает, как мы их тогда смогли удержать. Впрочем, не столько надо Гермеса славить, сколько нашего Аякса: один, размахивая своею палицей, долгое время удерживал их, не давал прорваться внутрь, пока мы из луков обстреливали со стен их фланги.

Ладно, кого бы мы ни славили, но отбились в тот раз. Снова отошли троянцы.

И смотрели на все это молчаливые мирмидонцы. И смотрел на это Патрокл, едва удерживая себя, чтобы не ринуться в бой. И только Ахилл по-прежнему не выходил из своего шатра.

После того боя Махаон, Агамемнонов двоюродный, сразу сказался больным, и уже вечером отплыл вместе со своими эфебами, приспособленными вовсе не для боев, к стоявшему вдали царскому кораблю.

И то хвала богам, ибо Агамемнон больше уже не присылал своих родственников командовать нами, это взяли на себя Аякс и Одиссей, а они, в отличие от тех, были опытными военачальниками. Лишь благодаря этому выстояли мы и после второго, и после третьего, и после десятого такого штурма. И потом, когда троянцев снова возглавил Гектор, оправившийся после схватки с Ахиллом, тоже кое-как отбивались, хотя все дороже нам это стоило.

Всего же таких штурмов, когда их таран крушил нашу стену, было за восемь месяце больше сорока! Уже не вспомню по отдельности каждый из них, память отторгает от себя весь этот ужас!

Тут на нас обрушилась еще одна напасть. Имя ей жажда. Пища-то у нас, хоть и скудная, но пока еще была. Всех захваченных на островах коз и коров мы давно уже съели, но хотя бы имелась мука, из которой мы делали лепешки, а вот с водой все было гораздо хуже. Поначалу-то мы горя не знали: на берегу имелся источник. Да что такое один источник для многих тысяч воинов! Но война длилась уже больше года – и иссяк он: вычерпали мы его.

Садиться на корабли и плыть за водой на соседние острова?.. Легко сказать! Это прежде, когда мы обрушились на Ионику тысячами кораблей, мы чувствовали себя хозяевами всего побережья, а теперь...

Всеми кораблями не отплывешь – иначе кто встретит троянцев на берегу? Поэтому несколько раз отправляли небольшие флотилии, по пять-шесть кораблей, – и ни разу ни один из тех кораблей назад не вернулся. То была нам кара за давние наши набеги. Пока мы стояли под стенами Трои, жители побережных городов собрались с силами, спустили на море свои корабли и без сожаления топили наши корабли, отправленные за водой.

Впрочем, команды некоторых кораблей, посланных нами, и не помышляли возвращаться к Трое, а сразу развернули свои паруса к родным данайским берегам, ибо безнадежной казалась им уже эта война.

Жажда!.. Что может быть страшнее?! О, не зря же, Профоенор... как бы тебя там не звали... Не зря же, Профоенор, эту муку считают самой страшной из тех, что постигли Тантала в мрачном Аиде!

Мы рыли колодцы, но они были скудны водой, и мы сразу вычерпывали их. Между нами начались драки из-за одной амфоры воды. Мы высасывали воду из мокрого песка, который зачерпывали с места иссякнувшего источника.

И – можешь себе представить, какими словами поминали мы в это время нашего Агамемнона!

Одни лишь мирмидонцы, казалось, не испытывали жажды, словно состояли не из плоти, а были отлиты из бронзы. Они по-прежнему сидели вокруг шатра своего царевича и безмолвно наблюдали за тем, что творилось в стане Агамемноновых войск.

А тем временем наши бедствия продолжались, на смену одним приходили другие.

"Что может быть страшнее жажды?!" – возгласил, ты помнишь, я. Но есть, есть кое-что и пострашнее, чем она. Это – огонь! Так и не сумев прорваться в наш лагерь, им теперь, огнем, решили троянцы нас извести. Вот что они придумали.

Они скатывали из овечьей шерсти шары, каждый размером со щит гоплита, пропитывали эти шары какой-то бьющей из земли, из самого, должно быть, Тартара, жидкой горючей смолой, подвозили их к нашему лагерю, заряжали ими метательные орудия, поджигали и запускали в нас.

Страшное, скажу тебе, было зрелище! В особенности – если это происходило глубокой ночью, когда мы вдруг просыпались и видели, как эти огненные шары с шипением и свистом рассекают предрассветную тьму.

Почтенные! – обратился Клеон к слепцам. – Я тут случайно услышал, что один из вас, покуда был зряч, видел, как падают эти проклятые шары. Быть может, про эти страшные шары у вас тоже есть какая-нибудь песня? Если есть – спойте для моего гостя, а то я, боюсь, не найду нужных слов.

Зазвенели струны, слепцы запели:

В кузне Гефеста – и в той

показалось бы хладно!

Берег пылал, словно был сотворен из соломы.

Ужас царил, и метались горящие люди,

Словно сгорали при жизни в костре

погребальном,

Как мотыльки, на костер налетевшие ночью.

Боги – и те ужаснулись бы, если б узрели,

Как это пламя кружит в своей яростной

пляске,

Волосы, лица, глаза у живых пожирая...

– Глаза! Мои глаза!.. – не докончив песню, вдруг вскричал один из слепцов и, упав, с криком: «Глаза! Мои глаза!» – стал кататься по земле.

– Он был там! – обращаясь к Клеону, сказал другой слепец. – Он тогда и лишился глаз, когда сыпались эти троянские огненные шары. Говорил – с тех пор у него случается падучая.

А первый все еще катался по земле, восклицая:

– Глаза!.. Эти огненные шары сожрали мои глаза!..

Клеон крикнул:

– Фамария! Уведи этого старца. И дай ему побольше вина – ему надо забыться. Ты тоже ступай, – сказал он другому. – Отдохните, почтенные, потом я вас еще призову... Тем более, – сказал он юноше, – что они, как и все побывавшие под стенами Трои, хорошо знают развязку и едва ли услышат от меня что-нибудь новое.

После того, как рабыня их увела, он обратился к своему гостю:

– Видишь, сколь страшны были эти шары. С тех пор пятьдесят лет прошло, а в памяти они до сей поры еще полыхают.

Меня, хвала Зевсу, не тронул тогда огонь, но все равно я не в силах забыть. Слышал бы ты, как стенали наши воины, сгоравшие заживо! Видел бы ты тела тех живых, кто не смог от этого пламени убежать! И горели наши шатры. И катались по земле воины, пытаясь сорвать с себя горящие одежды. Уже и царство Аида не так страшно для тех, кто видел это зрелище! Даже неустрашимый Аякс бежал от этих шаров на свой корабль, ибо против них его палица была бессильна.

А после тех шаров начался новый штурм. И одним только богам ведомо, как мы выстояли тогда.

По вечерам стенания раздавались над нашим лагерем. Страшны были муки обожженных воинов!

В один из таких вечеров я увидел, как Патрокл приблизился к стенающему воину. То был его друг по имени Селеп, красивейший микенский юноша, но теперь юное, красивое лицо этого Селепа было чудовищно изуродовано ожогами, и это мучило его, наверно, даже страшнее, чем боль.

– Убей меня, Патрокл! – рыдал он. – Заколи меня мечом: я не в силах перенести это! Лучше смерть, чем это уродство на всю оставшуюся жизнь! Молю: возьми свой меч, заколи меня!

– Я не могу, мой милый Селеп, – печально ответил Патрокл. – Ни один ахеец никогда не сможет заколоть друга.

– Друга не можешь?.. А врага?! – воскликнул тот. – Врага-то ты можешь заколоть?!.. Враги были рядом, они убили тысячи наших! Сотни наших они сегодня заживо сожгли! Смотри, что они сделали со мной! И где все это время был твой меч? Зачем он тебе, если ты не можешь им воспользоваться?!

– Но ты знаешь, Селеп, – отозвался печально Патрокл, – ты же знаешь – я не мог, никак не мог!

Одиссей подошел и слушал этот разговор.

– И все-таки – сколь многим помог бы избежать гибели твой меч, – проговорил он.

– Но я не могу вступать в битву, ты ведь тоже знаешь! – воскликнул Патрокл.

– Знаю: твоя клятва Ахиллу, – сказал Одиссей. – Но ведь еще прежде была другая клятва – данная тобой Менелаю: клятва биться с его обидчиками до последней капли крови.

– Да... – вздохнул Патрокл. – Но исполнив одну из этих клятв, я тем самым нарушаю другую. В любом случае проклятия богов мне не миновать. О, знал бы ты, как меня это мучает!.. – Он с мольбой взглянул на Одиссея: – Ты слывешь хитроумнейшим среди нас! Так дай же мне совет, как мне быть!

Я догадывался, что у Одиссея уже есть какое-то решение, иначе не стал бы сейчас и подходить к Патроклу; но, как все хитрецы, он не торопился сразу все ему выкладывать.

– Ты прав... (При этом он вздохнул еще тяжелее, чем Патрокл.) Для ахейца нет ничего страшнее, чем преступить клятву, скрепленную именем богов... Если же он дал две клятвы, причем такие, что соблюдение одной немыслимо без нарушения другой... Да, тяжела тогда будет его участь в мрачном Аиде!..

Патрокл молчал, поникший.

Вдруг Одиссей, словно лишь только что озаренный мыслью, спохватился:

– Но – какую клятву ты дал Менелаю?

– Клятву, что не пожалею жизни в битве за его жену, – был ответ. – Эту клятву я скрепил именем Зевса. То была клятва, которая для всякого ахейца...

– О, никак не преступаема! – подхватил Одиссей. – А какую клятву ты дал Ахиллу?

– Клятву, что никогда более не выступлю с оружием на стороне данайцев до тех пор, пока сам Ахилл не выступит с оружием на их стороне.

Глубоко задумчивый некоторое время стоял Одиссей. И внезапно, словно вдруг прояснившись разумом, возопил:

– С оружием?!.. Ты сказал – "с оружием"?!.. Но кто же сказал, что доблестный Ахилл, всегда, как и все герои, верный своей клятве, – кто сказал, что он должен с оружием в руках выходить против троянцев?! Одного лишь вида его было бы довольно! "С нами Ахилл!" – возглашали наши ряды, – и победа оставалась за нами! Было у него при этом оружие или нет – никто того и не видел. Сам Ахилл... само его имя было нашим самым смертоносным оружием!..

О, если бы великий Ахилл (соблюдая, конечно свою страшную клятву, скрепленную именами всех богов), – если бы он... Хотя бы без оружия... Видит же он, как страждут ахейцы, оставшись не столько даже без оружия его, сколько без его имени!.. Без оружия, мой Патрокл, хотя бы без оружия!.. Только бы само имя его!.. И если бы Ахилл, если бы славный Ахилл... Если бы он – пускай даже без всякого оружия!.. И если бы в это самое время – рядом ты, мой достойнейший Патрокл!.. И если бы позади, – о, пускай тоже без оружия!.. – если бы позади ступали ваши славные мирмидонцы!..

О, если бы хоть в этой малости ты, Патрокл, мог нам помочь!

Уверен, боги забыли бы о твоих клятвопреступлениях, Патрокл, если бы ты помог нам лишь в одной малости... Если бы все наше воинство однажды вдруг снова возгласило: "С нами Ахилл!"

А за оружие... За оружие (коли была дана клятва богам)... За оружие при этом и не надо браться, мой Патрокл! Лишь бы возглас этот – "С нами Ахилл!" – разносился над нашими рядами!

– Но Ахилл!.. Он – никогда, никогда!.. – начал было Патрокл.

Однако Одиссей прервал его:

– Пройдемся по нашему лагерю, Патрокл, – сказал он. – Мне надо посмотреть, сколь мы нынче готовы к обороне.

Я понял: он увидел меня, слушавшего их разговор, и не желал, чтобы кто-либо знал, чем этот разговор закончится. Потому я сам поспешно двинулся по берегу в сторону от них.

Я шел, Профоенор...

Ах, не смущайся так! Для меня ты – по-прежнему, Профоенор!..

Я шел вдоль берега, Профоенор, и думал: неужели Одиссею удастся подвигнуть Патрокла на то, чтобы тот, в свой черед, подвигнул Ахилла?..

На что?!..

На то, о боги, на то, чтобы Ахилл, позабыв о том, что сотворил Агамемнон с его Брисеидой... чтобы он, обо всем позабыв, снова вышел против Гектора и троянцев... Уж неважно, с оружием или без оружия...

Нет, не мог я такого себе представить, мой Профоенор!.. (Клеон опять с легкой усмешкой взглянул на своего гостя.)

И все же, – продолжал он, – все же не зря (я так думал) Одиссей, хитроумнейший среди нас, затеял весь этот разговор! Что-то же он замыслил. Но вот – что, что?..

О, не верил я, что позабудет о своей страшной обиде Ахилл!..

...На другое утро опять загремели трубы над стенами Трои, распахнулись городские ворота, и, быстро выстроившись в правильные ряды, на наш частокол двинулись троянцы. Позади волы везли метательное орудие, а другие волы везли подводы со страшными шарами. А впереди троянских рядов ступал Гектор в своем шлеме с высоким гребнем, страшным для всех, кто когда-либо лицом к лицу встречался в бою с этим великим воином.

Хотя Одиссей и Аякс были с нами, но робость все еще сковывала нас.

И вдруг из нашего лагеря вышел высокий воин в черных доспехах, в шлеме с золотым гребнем и стал впереди наших военачальников, Аякса и Одиссея.

Был он, этот воин, без меча и без щита, в легких кожаных доспехах, но при этом бесстрашно шел на врага.

О, мы узнали эти доспехи, этот шлем. И опять, как бывало прежде, в пору забытых уже побед, разнеслось над нашими рядами:

– С нами Ахилл! С нами снова Ахилл!

И двинулись мы на врага, на ходу сплачивая свои ряды, уже ничего не страшась. Ведь с нами опять был Ахилл, а это значило для всех нас, что на нашей стороне опять бессмертные боги!..

Клеон примолк, чтобы выпить немного вина.

– Так что же, – нетерпеливо спросил его гость, – Ахилл нарушил свою клятву больше не выступать на стороне Агамемнона?

– Ты, как все молодые люди, нетерпелив, – ответил Клеон. – Что ж, слушай, слушай...

– ...Слушай же, слушай! – продолжал Клеон, допив вино. – Слушай, Профоенор... как бы там тебя в действительности ни звали!

Когда нас отделяло от троянцев расстояние не больше, чем в десять копей, Гектор, видя перед собой золотой гребень на шлеме Ахилла, движением руки остановил свои грозные ряды.

Мы тоже остановились.

– Ахилл! – крикнул Гектор. – Наш поединок еще не закончился! Доведем же его до конца!

Наш герой продолжал стоять. Все мы знали – конечно же, не трусость это. Клятва, данная богам, что не станет он подымать оружие за Агамемнона, не давала ему вступить в бой.

– Но ты без меча, Ахилл! – произнес Гектор. – Неужели у данайцев даже меча для тебя не нашлось? Так возьми наш меч, у нас их много... Или нынче ты боишься драться, Ахилл?

Был среди нас микенский воин по имени Подарекс, благородный юноша с пылким нравом, истинный герой. Он, как и все, знал о страшной клятве, данной Ахиллом, и, чтобы не допустить его посрамления, с обнаженным мечом выбежал из наших рядов.

– Никто не смеет говорить, что Ахилл струсил! – возгласил он. – Я – и то не боюсь сразиться с тобой, Гектор, – так может ли этого убояться такой воин, как Ахилл?!.. Защищайся, троянец! – и с этими словами бросился на Гектора.

Тот отразил первые удары, даже не сдвинувшись с места. Силы были явно не равны. Однако храбрый Подарекс напал на него снова.

Но недолог был этот бой. Гектор сделал обманное движение, и когда Подарекс на миг открылся, нанес ему сокрушительный удар в грудь, пробив мечом бронзовый нагрудник. У Подарекса горлом хлынула кровь.

– Ну, Ахилл! – крикнул Гектор. – Так и будешь смотреть, как за тебя умирают другие? Что ж, смотри! – И он занес меч над поверженным Подарексом.

– Стой, Гектор! – был ответом ему возглас.

А далее... Никто и не успел заметить, что произошло. Это было, как полет стрелы: только что она касалась тетивы – и вот она уже вонзилась в цель, а как пролетела – кто может уследить? Так же и наш герой, как стрела, пролетев расстояние, отделявшее его от троянца, успел в полете отбить меч Гектора, направленный на хрипящего Подарекса, а когда мы вновь увидели его после этого полета, в руках у него уже был меч Подарекса, подхваченный им с земли.

– Ты умрешь, Гектор! – крикнул он и несколькими ударами по щиту троянца заставил того отступить.

Но не таков был Гектор, чтобы, отступив, сразу не перейти в наступление.

Яростно налетели друг на друга, посыпались искры от ударов их мечей.

Ах, как взвивался ввысь шершенек наш! И жало его при каждом взлете разило Гектора. Если бы не прочные железные доспехи, Гектор уже несколько раз должен был бы пасть замертво.

Теперь троянец отбивался, привстав на одно колено и сверху прикрывшись щитом, чтобы его не достало жало нашего шершенька.

И вдруг шершенек наш в одном из своих полетов не заметил, как троянец выставил вперед свой длинный железный меч. Кожаные доспехи легко поддались железному острию.

Когда наш герой, перелетев через троянца, встал на ноги, из наших рядов послышалось:

– Он ранен!.. Гектор его поразил!..

На груди Ахилла была видна рана, и изо рта тонкой струйкой текла кровь.

Однако он еще продолжал биться, но теперь, увы, удача могла быть только на стороне Гектора. Наш герой с каждым ударом терял силы.

Еще несколько раз они сшибались в яростной схватке, но вот Гектор нанес страшный удар, железный клинок его меча, как финикийская бритва, прошелся по кожаному нагруднику и оставил страшную рану на груди.

И стон раздался. Нет, не стон упавшего наземь нашего героя, а стон, который издали все наши воины. Стон и возгласы:

– Ахилл!.. Троянец убил его!..

Но он еще не был мертв, и мы услышали, как он слабеющим голосом произнес:

– Это не ты меня поразил, Гектор, это боги... Я нарушил клятву не подымать меч – и они покарали меня. А ты, Гектор... ты бы сам не сумел...

То были его последние слова. Изо рта у него потоком хлынула кровь, и он застыл, бездыханный.

Гектор склонился над ним и снял с его головы шлем с широкими нащечинами, закрывавшими лицо.

Вдруг он отпрянул и воскликнул:

– Я этого не хотел!.. Видят боги – его смерти я не хотел! – Он обернулся к своим рядам и приказал: – Возвращаемся в Трою! Сегодня не будет сражения. Сегодня мы будем приносить жертвы богам. – И, повторив, обращаясь уже к небу: – Я этого не хотел, вы же видели, я не хотел этого!.. – удалился к своим троянцам.

Их ряды развернулись и молча двинулись в сторону Трои.

Тогда лишь наши воины устремились к павшему. И вдруг те, кто очутились возле него первыми, издали возглас:

– Патрокл!.. Это Патрокл!..