Текст книги "Ахилл"

Автор книги: Вадим Сухачевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 11 страниц)

НОЧЬ

Проклявший богов. – Последняя схватка. – Осквернение праха. – Ахилл и Приам. – Раскаяние и гибель.

– Патрокл? – спросил гость. – Так, значит, это был Патрокл?

– О да, – ответил Клеон. – Неужели ты сразу не догадался? Я думал, у вас там все об этом слышали.

– Но у нас... У нас в Эпире... – со смущением проговорил было гость.

– При чем тут Эпир? – с удивлением спросил Клеон. Однако тут же спохватился: – Ах, да! Ты же у нас Профоенор, сын Исандра из Эпира!

– Раз уж ты знаешь, что я не Профоенор, – угрюмо сказал гость, – называй меня Поликсен, это мое настоящее имя.

– Что ж, – легко согласился Клеон, – почему бы и нет? Правда, я уже привык называть тебя Профоенором, но теперь, если не забудусь, буду называть тебя Поликсеном. Тоже славное имя! Помню, я знал одного Поликсена, он погиб все в той же Троянской войне. Храбрый был воин! Уж не твой ли предок?..

Впрочем, едва ли. Тот, я помню, был родом с Юга, из элидского города Мирзина, а ты... – Он не стал договаривать, лишь лукаво взглянул на своего гостя.

Тот поспешил сказать:

– Я из Тиринфа.

Взгляд Клеона был по-прежнему лукав.

– Гм... Что ж, из Тиринфа – так и будем считать, что из Тиринфа, – согласился он так же легко, как прежде. – Но на чем же я прервал свой рассказ?..

Ах, да! Ты был удивлен, что погибшим оказался Патрокл. Странно, я думал, в славном Тиринфе все об этом наслышаны...

О, в том и заключалась хитрость Одиссея! Он понял, что Патрокл страдает от того, что из-за своей клятвы, данной Ахиллу, не может помочь данайцам. Но ведь клятва была – не поднимать за них оружие. Выйти без оружия – не означает нарушить клятву. А в шлеме, скрывающем лицо, он был так похож на Ахилла, Патрокл!

"С нами Ахилл!" – одного лишь этого возгласа желал Одиссей, чтобы с этим возгласом опять вселилось мужество в наши сердца. Вовсе не ожидал он гибели Патрокла!

Боги, однако, ты видишь, решили по-своему. Может, сочли, что он все-таки клятвопреступник и за то покарали его, а может, решили, что наш мир слишком плох для столь прекрасного юноши. Не знаю, Профоенор...

Ах, ведь ты же не Профоенор, ты Поликсен из Тиринфа!.. Не знаю, не знаю, как там решили всемогущие боги. Не станем судить богов, мой милый из града Тиринфа Поликсен!..

С почестями несли мы тело Патрокла в наш лагерь.

Но самые страшные минуты были впереди. Они наступили, когда зарыдали мирмидонцы у Ахиллова шатра, увидев, кого мы несем к шатру. А потом, когда Ахилл вышел на их рыдания...

Нет, Поликсен, я не могу это передать!

Если бы Ахилл тоже зарыдал, стал заламывать руки, – что ж, так делают у нас все потерявшие близких.

Но слез не было на его лице. То было даже не лицо ахейца, а лик какого-то варварского идола, сотворенного не для скорби – только для мщения.

Да он уже и был в этот миг не ахейцем, а варваром, наш Ахилл! Он потерял все, что соединяло его с нашим миром, – и возлюбленную, и лучшего друга. Более у него ничего не было.

Не издав ни звука, он вернулся в свой шатер, и вскоре снова вышел оттуда с остриженными, даже до корней сбритыми волосами. Теперь его череп, как у варвара, был совершенно гол.

Затем он зачерпнул из остывшего кострища золу и растер ее по своему лицу, после чего вовсе уж перестал походить на ахейца.

Но то, что он сделал далее, не решился бы содеять даже нубиец, эфиоп или дикий кентавр. Негромко (но слышали все) он проклял богов-олимпийцев, начиная с безвинного козлоногого Пана и кончая...

Не могу тебе даже повторить, кого он проклял, Поликсен!..

Молча мы стояли, ожидая молний с неба...

Молний, однако, не последовало – но стремительнее молнии метнулся вдруг сам Ахилл в свой шатер. Так же стремительно затем вышел; он был уже в доспехах, был подпоясан мечом, в руке держал копье.

– Колесницу! – приказал он.

Тут же откуда-то подогнали запряженную колесницу.

– Мне нужен колесничий, – сказал Ахилл.

– Ты хочешь выступить на Трою? – спросил Одиссей. – Подожди, Ахилл. Сейчас я соберу всех, мы построим ряды. С тобою впереди, мы, я уверен, одержим победу!.. Стройтесь! Видите – с нами Ахилл! – крикнул он.

Но даже этот возглас – "С нами Ахилл!" – теперь не слишком окрылял наших воинов. То был уже другой Ахилл – Ахилл-варвар, Ахилл, проклявший наших богов. Что если не Аид, а Тартар нас ждет, когда на поле боя падем за такого Ахилла?

Однако сам же Ахилл остановил Одиссея.

– Нет, – сказал он, – не надо строить ряды. Мне не нужна Троя, она нужна лишь Агамемнону, – зачем она мне? Я желаю лишь одного: вырвать сердце из груди у Гектора, и я это сделаю, клянусь...

"Клянусь богами", – видимо, хотел сказать он, но боги уже были им прокляты, и он прибавил к своей клятве страшные для всякого ахейца слова:

– Клянусь Тартаром! – сказал он. – Колесничего мне! Быстро! Колесничего!

Лишь несколько мирмидонцев, не убоявшись кары олимпийцев, подошли к колеснице. Но Ахилл сказал:

– Нет, мои мирмидонцы не помогут Агамемнону. Достаточно, что я это сделаю, нисколько не желая того. Нынче мне нужен колесничий-микенец.

– Клеон, – сказал тогда мне тихо Одиссей (а надобно сказать, мой Профо... Мой Поликсен!.. Надобно сказать – я числился тогда одним из лучших данайских колесничих). – Клеон, – сказал он мне, – становись в эту ассирийскую колесницу и делай все, что Ахилл приказывает.

Сколь ни страшился я кары богов, но повиновался все-таки. Ахилл встал позади меня с копьем наперевес и приказал:

– Гони!

И понеслась к стенам Трои наша колесница, проклятая богами!

Был уверен: сейчас настигнут нас троянские стрелы... Но благородный Гектор, видимо, дал приказ: не стрелять! Лишь потому и разговариваю сейчас с тобой, мой Поликсен из Тиринфа.

Подлетела наша колесница к самым стенам, и Ахилл прокричал:

– Гектор! Выходи, Гектор, если ты не трус! Выходи – и решим, кому нынче быть в Тартаре!

Дважды успела объехать наша колесница вокруг городских стен, когда наконец распахнулись ворота и из них вышел Гектор. Он был настоящим ахейским воином, потому рядом с ним никого не было, вышел против Ахилла один.

Но, не дожидаясь никаких переговоров, Ахилл прямо с колесницы метнул в Гектора копье.

Удар был страшен – копье пробило окованный железом щит. Но Гектор не пошатнулся. Он бросил наземь щит и произнес:

– Ахилл, я не желал смерти твоего друга, я хотел сразиться лишь с тобой.

Ахилл в своем варварском обличье спрыгнул с колесницы.

– Хватит слов! – воскликнул он, выхватывая меч. – Слова прибереги для Цербера, когда он станет рвать твое сердце!

– Сперва условимся, – сказал Гектор. – Клянусь тебе, что если ты падешь – я повелю с почестями предать твое тело огню, как того заслуживает всякий ахейский воин.

Но не был, не был уже ахейцем наш Ахилл! Теперь он был диким варваром!

– А я клянусь, – крикнул он, – клянусь, что труп твой будет брошен на съедение мирмидонским псам! – и с этими словами обрушился на троянца.

Я описывал тебе многие поединки, – продолжал Клеон, – но этот не стану описывать. Даже в схватке бывает своя красота, но в этой схватке никакой красоты не было. Ахилл обрушивал на Гектора свой меч, как дровосек рубит дрова. Он не помышлял о защите, жизнь ему была не дорога, им двигала одна лишь месть. Он был уже весь в крови, но не замечал своих ран. В крови был и Гектор, и их кровь орошала землю.

В прыжке налетел на Гектора Ахилл – и его меч пробил нагрудник троянца, прошил грудь и вышел из спины. Падая, Гектор был уже мертв.

Но и того Ахиллу было мало. Он занес меч над мертвым троянцем, желая отрубить ему голову, чтобы тень Гектора мучилась потом в Аиде в поисках своей головы.

Однако меч он не опустил. И не потому, что передумал совершать кощунство. Просто кощунство, которое он замыслил, было еще страшнее.

Он взял веревку, за одну ногу привязал тело Гектора к нашей колеснице и, вспрыгнув на запятки, приказал мне:

– В лагерь!

Да, варваром он уже был, проклявшим богов! Варваром – не ахейцем!

Мы понеслись. Тело благородного троянца влачилось за нами, и голова его билась о камни. Страшен был и для смертных, и для богов, наверное, въезд колесницы в наш лагерь. Наши воины отступили подальше, чтобы не запятнать себя участием в поругании праха, противном и смертным, и богам.

– Пусть так и лежит, привязанный к колеснице! – повелел Ахилл. – Я дарую его псам. Ночью они сделают свое дело.

С этими словами он ушел в свой шатер, и вскоре из шатра донеслись его рыдания.

Нет, не рыдания! Вой!

Он выл, как волчица, потерявшая волчат...

А когда стемнело, к воротам нашего ограждения приблизился обоз из четырех повозок. Лошадьми правили согбенные рабы, поэтому, хотя обоз прибыл со стороны Трои, его беспрепятственно пропустили.

– Проведите меня к Ахиллу, – сказал старый раб, одетый в рубище.

В ту ночь я стоял на страже у ворот – я и провел его к шатру.

Однако, едва лишь ввел его в шатер и в свете жаровни увидел его лицо, вдруг понял – вовсе это не раб, а старец Приам, царь Трои.

– Ахилл, – сказал он, – возьми мою жизнь, швырни меня твоим псам, только не позорь тело моего сына.

– Твою жизнь? – спросил Ахилл. – Быть может, она нужна Агамемнону, а мне она не нужна – ведь не ты убил моего Патрокла. Это сделал твой Гектор – и псам должен достаться он, а не ты.

– Ахилл, – печально ответил на это Приам. – То, что ты творишь, только позорит память о твоем Патрокле... Я не стану тебя увещевать именами богов – знаю, ты проклял их и тем обрек себя на посмертные муки. Но твой Патрокл заслуживает лучшего. Не обрекай же и его тень на страшные муки в Аиде, Ахилл!..

Я привез богатый выкуп. Там, в повозках, сорок талантов золота, возьми их, только отдай тело моего мальчика. Я зажгу его погребальный костер – и тогда вернусь, чтобы ты предал меня любому поруганию.

И боги, хоть и проклятые Ахиллом, наверно, в этот миг все же снизошли к нему. Ибо снова стал он вдруг похож не на варвара, а на ахейца, и слезы побежали по его лицу.

– Прости меня, прости, старик! – сквозь рыдания проговорил он. – Не нужно мне твое золото, и жизнь твоя мне не нужна. Забирай тело своего сына. И знай, что лучше твоего сына никого среди вас, троянцев, не было. А моего Патрокла, – ты прав, старик, – моего Патрокла никто мне уже не вернет!..

Забирай его, предай огню, и скорбите по нему всей Троей. Все двенадцать дней, как положено скорбить по истинным героям. Столько дней я буду скорбить по моему Патроклу, и клянусь тебе, на протяжении всех этих дней ни один данаец не приблизится к стенам твоего города.

И вдруг в каким-то порыве, ниспосланном богами, припал к груди старца, воскликнув:

– О Приам!.. Прости меня, Приам!..

Он рыдал, а старец Приам обнимал, как сына, гладил по обритой голове и говорил:

– Не плачь, не плачь, мой мальчик... Бедный, бедный мальчик... – приговаривал он.

...В ту же ночь заполыхали два огромных костра – один у нас, другой за стенами Трои. С дымом уносились в небо тени двух героев, Патрокла и Гектора, а там, в небе, горели в ту ночь два самых ярких костра, зажженных богиней Нюктой в их честь. И еще один, самый большой костер уже слагала она, богиня: тот костер, которого, даже прокляв богов, все же заслуживал Ахилл. Ибо уже сочтены были его дни...

Посмотри на небо, Поликсен из Тиринфа, посмотри, какая звездная ночь стоит! Посмотри и скажи: всех ли звезд знаешь ты имена? Может быть, какая-то из них – это все еще не потухший костер, который Нюкта разожгла тогда по Ахиллу...

– Когда же погиб Ахилл? – спросил гость.

– Ах, мой Поликсен, – ответил Клеон, – после тех двенадцати дней скорби по Патроклу лишь считанные часы оставалось ему жить.

– Что же, сразу после этого была взята Троя?

– О нет, конечно! Только через полгода нам удалось ее взять... Не понимаю, почему ты спрашиваешь?

– Но я слышал... Я слышал – именно при взятии Трои погиб Ахилл.

– Да, – вздохнул Клеон, – теперь, когда столько лет прошло, чего только не наслушаешься! Что он и Трою брал, и Елену пленил! Пройдет еще немного времени – и, глядишь, станут говорить, что он и поход аргонавтов возглавлял, и лернейскую гидру обезглавил...

В этот миг к ним снова приблизились слепцы.

– А, вот и вы, почтенные! – сказал Клеон. – Ну-ка, что там у вас поется про то, как славный Ахилл участвовал в захвате Трои!

Ответом ему был перелив струн лютни и воинственное, громогласное пение:

Троя пылала! Ахилл был подобен Аресу!

Скольких троянцев твой меч,

о Ахилл, обезглавил!

В страхе бежали одни, укрывались другие, —

Всех их твой меч поразил,

словно молния Зевса!

– Довольно, довольно! – крикнул Клеон. – Умерьте ваш пыл, почтенные!.. Звучит неплохо, не правда ли? – спросил он, обращаясь к своему гостю. – Только, видишь ли, видишь ли, Поликсен из Тиринфа, – не было ничего такого!

Да и подумай – ну как такое могло быть? Можешь ли ты поверить, что после всего случившегося Ахилл вдруг снова стал на сторону Агамемнона и вместе с ним, как ни в чем не бывало, участвовал в покорении Трои?

Нет, конечно!

И воинская слава ему была теперь не нужна. Да что какая-то слава, если и самой жизнью он уже тяготился!

Каждый день без оружия подходил он теперь к стенам Трои и подолгу смотрел на этот величественный город, отобравший у него все, что было ему дорого. Длилось это до тех пор, пока не поразила его стрела, пущенная со стены.

Потом уже говорили, что стрелу эту пустил в него ни кто иной, как Парис. Не знаю, не знаю. Мало ли было в Трое лучников!

Стрела была отравленная, поэтому умирал он в муках – наши боги умеют жестоко наказывать.

Когда мы его внесли в свой лагерь, он закусывал губы, чтобы не стонать. Лишь два слова сорвалось с его уст прежде, чем он навсегда затих. Эти два слова были:

– Патрокл... Брисеида...

Ах, встретится ли он с ними в Аиде. Он, из-за них проклявший богов!

Вот как оно все было, Поликсен из Тиринфа! Так что совет мой тебе: порою не слишком-то доверяй тому, что у нас поют.

НОЧЬ

Одиссеев конь. – Гибель Трои. – О том, что войной не вернешь любовь. – Разоблачение гостя. – О памяти людской. – Звезда Ахилла.

Клеон долго молча смотрел на звезды, коих были мириады в эту безлунную ночь. Наконец гость нарушил его молчание.

– А Троя в самом деле была взята благодаря тому коню, о котором говорят? – спросил он.

– Да, – отозвался Клеон. – Однако до той поры прошло еще время.

Сразу после того, как отполыхал погребальный костер Ахилла, царь наш Агамемнон вернулся на берег со своего корабля и тотчас ощутил себя сполна царем. Теперь чуть ли не каждый день он гнал нас на штурм Трои, – благо, троянцы, лишившись Гектора, изрядно поутратили свое мужество и больше не выходили навстречу нам из-за стен.

Каково, однако, взять приступом такие стены! При каждом штурме наши потери исчислялись сотнями, и постепенно мы начали терять надежду на успех. Вот тогда-то Одиссей и придумал этого своего коня, который прославил его на весь ахейский мир.

...Трудно себе вообразить, что, наверно, делалось в Трое, когда однажды утром они увидели со своих стен, как отплывает от берега наш флот. Их возгласов мы не слышали с кораблей, но видели, как они пускают в небо горящие стрелы, празднуя победу после столь долгой и кровавой войны.

Потом уже они увидели стоявшего перед стенами деревянного коня, а возле него двух наших престарелых жрецов бога Посейдона.

Жрецам было велено сказать, что этого священного коня, когда-то дарованного нам самим Посейдоном, теперь мы передаем в дар Трое, ибо, как видно, на стороне троянцев оказались боги в этой войне.

И ликование было на лице Агамемнона, когда он увидел с корабля, как троянцы втаскивают коня в свой город.

Дальше наши корабли, заплыв за горизонт, свернули в сторону, после недолгого плавания снова направились к берегу, и здесь мы высадились. Стен Трои отсюда было не видно, ибо теперь мы находились в полутора сотнях стадий от нее.

Лишь к ночи наши передовые отряды неслышно приблизились опять к городу и замерли в ожидании.

И вот заскрипели, открываясь, городские ворота. С этого мига Троя была обречена!

Ну а почему открылись ворота – конечно, ты уже догадался.

– Да, их открыли воины, сидевшие внутри коня, – кивнул гость. – Мудро это придумал Одиссей!.. Я слышал, там, внутри, сидело пятьдесят воинов!

– Уж у нас напридумывают! – усмехнулся Клеон. – От некоторых я слыхал, что и две сотни там сидело! А сам этот конь был будто бы размером с большой корабль!..

Когда б мы его построили?! Как бы троянцы его, такого огромного, так легко втащили в город?! Да и пятьдесят, а тем более двести воинов были не нужны для того, что замыслил Одиссей, – только лишнего бы шума понаделали.

Конь был разве что немного побольше и пошире настоящего коня, такой, чтобы внутрь могло кое-как втиснуться три человека. В него влез сам Одиссей и с ним еще двое из его итакийцев, таких же ловких, как он сам. После нашего отплытия в городе устроили пир по случаю победы, а затем троянцы впервые за долгое время уснули спокойным сном, – тогда-то эти трое и вылезли из коня. Их троих вполне хватило, чтобы переколоть мечами задремавших стражников и распахнуть городские ворота, – а дальше уж было наше дело.

О, не дайте боги кому-нибудь еще раз увидеть такую страшную резню, какую мы устроили в спящем городе! Наши воины, загрубевшие душой за время этой жестокой войны, врывались в богатые троянские дома и рубили всех, даже малых детей, моливших о пощаде. Успевшие выбежать из домов метались по улицам в ночных одеждах, прятались в храмах, но ничто им уже не могло помочь, в любых закоулках, в любых погребах, даже в храмах, у алтарей богов – всюду их находили наши мечи. И город их, один из красивейших, богатейших городов мира, уже полыхал.

– Они поплатились за свои огненные шары! – воскликнул один из слепцов.

– А мы, – ответил на это Клеон, – мы, которые были в ту ночь хуже диких кентавров, – мы поплатились за свою бессмысленную жестокость. Ибо – что может быть бессмысленнее разрушений, творимых лишь ради самих разрушений?

Мы, опьяненные этим безумством, крушили и предавали огню все! Огонь уносил в небо богатства, те, что могли бы стать нашими. Все, что потом нашли на пепелище, – это бесформенные куски золота и серебра, которое недавно было великолепными украшениями, какие умеют делать только ионийские мастера. Да и того нашли не так уж много, остальное золото и серебро наверняка так и осталось под золой. А все прочее – драгоценные шелка, прекрасные ионийские одежды, жемчуг, драгоценные каменья, несметные запасы пшеницы и лучших вин – все в ту ночь пожрал беспощадный огонь!

Ты видишь нынешнее богатство Микен. Недаром нам завидуют все соседи. Даже того золота и серебра, что мы потом нашли, хватило, чтобы стал так богат наш город. А каков бы он был, если бы мы в ту ночь не уподобились неразумным варварам!..

– Ну а Парис, Елена, Приам? – спросил гость. – Что стало с ними?

– Тело старца Приама, – ответил Клеон, – я увидел потом перед храмом Аполлона. Лицо было обезображено, опознал я его лишь по драгоценным перстням на руках, – прежде я видел эти перстни, когда старец в шатре у Ахилла молил не осквернять прах Гектора. И вот теперь какой-то наш воин, оскверняя прах самого старца, отрубал у него пальцы, чтобы забрать перстни себе.

А Елена и Парис...

Одни потом говорили, что им удалось бежать, другие говорили, что бежал один Парис, а Елена вернулась к Менелаю, и после они жили долго и счастливо. Кто-то даже и верит этому...

Но только не было ничего такого!

Их я увидел, когда вбежал в полыхавшие богатые чертоги, видимо, принадлежавшие Парису. Обнявшись, они лежали на ложе, пронзенные одним копьем. Так, наверно, обнявшись, и предстали потом перед Аидом, которому им предстояло поведать о своей любви, столь дорого обошедшейся и им самим, и славной Трое, и многим тысячам ахейцев с обоих берегов.

Нет, не досталась Елена Менелаю! Ибо никакие войны не могут вернуть любовь! Нет таких войн, чтобы они способны были вернуть любовь, вот что я тебе скажу, мой милый Профоенор, Поликсен, или... Ну да одни боги ведают, как ты там в самом деле зовешься...

Лишь Агамемнон, хоть он и добыл в этой войне меньше богатств, чем надеялся, но все-таки мог быть доволен: его алчность хотя бы отчасти была утолена.

Только этому – утолению алчности царей – служат все войны на свете!

– ...Впрочем, – выпив вина, продолжал Клеон, – впрочем, и богатства не больно-то помогли нашему Агамемнону. Когда рубили его секирами женушка и ее дружок – не спасли его награбленные в Трое сокровища! Ибо тут снова же вмешалась любовь, теперь уже вспыхнувшая между Клитемнестрой и ее Эгисфом, и бессилен даже полководец, выигравший все войны, если против него восстанет чужая любовь!

Поэтому и славим мы все, ахейцы, богиню любви Афродиту, и мало кто славит у нас ее мужа Ареса, кровожадного бога войны!

Слава же Афродите! – провозгласил Клеон и поднял свою чашу.

– Слава Афродите! – подняв свою чашу, провозгласил также и его гость.

– ...Ах, – продолжал затем Клеон, – не принесут и Микенам счастья захваченные в Трое богатства! Ибо распаляют они зависть соседей!

Вот уже, я знаю, точатся мечи для набегов на нас!.. И когда хлынут на нас твои соплеменники... – Клеон особенно пристально взглянул на своего гостя. – ...Да, да, твои соплеменники... Те самые дорийцы с Севера! – прибавил он.

При этих словах его гость поперхнулся вином. Когда пришел в себя, взгляд его был жёсток.

– Мои соплеменники?.. – спросил он. – Но с чего ты взял, что дорийцы – мои соплеменники?

– Ах, не надо, не надо, милый Профоенор, Поликсен... или как там тебя в действительности следует называть, – отозвался Клеон. – Я старый человек, многое в жизни повидал, и провести меня не так-то легко.

Почему знаю, что ты прибыл от северян? Вовсе не потому, что ты белокур – среди нас тоже такие встречаются. И не потому, что ты не по-ахейски поднимаешь чашу с вином – у нас тоже, увы, не все правильно этому обучены. Все это могло вызвать лишь подозрения.

Но ты был непростительно неосторожен и дал мне прямую улику. Вот, смотри... – Он протянул юноше небольшой лист пергамента с нанесенным на него рисунком. – Ведь это твое?

– Ты обыскивал меня?! – воскликнул тот.

– О нет, нет, мой милый... кто бы ты там ни был... Обыскивать гостя – было бы нарушением закона гостеприимства, а ты знаешь, сколь свято я его чту. Просто во время послеполуденного сна это выпало из твоей одежды, а я поднял, да простит меня Зевс!..

О, я сразу узнал! Превосходно изображено! Ведь это северная линия микенской обороны, не так ли? Да, да, вот здесь, я вижу, ворота Зевса, здесь – ворота Атрея, здесь – ворота Гелиоса, ошибиться никак нельзя... А этими крестиками ты обозначил наши самые уязвимые места – вот тут, неподалеку от ворот Посейдона: здесь, действительно, стена совсем ветхая, не обновлявшаяся уже больше ста лет. И здесь, ближе к морю, где можно сделать подкоп через винные погреба.

Ты все верно сообразил. У тебя несомненный дар будущего стратега!

После воцарившегося надолго молчания юноша спросил:

– И что же теперь?

– А что теперь? – пожал плечами Клеон. – Я не понимаю твоего вопроса.

– Теперь-то ты позовешь стражу?

– Ах, опять ты об этой страже! – воскликнул Клеон. – Далась тебе эта стража!.. И не хватайся ты за свой нож, спрятанный под хитоном! В моем доме тебе ничто не угрожает.

– Но разве ты, узнав, что я лазутчик, не хочешь выдать меня?

– Ах, вот ты о чем!.. Да нет же, и не подумаю! Помимо того, что это было бы нарушением закона гостеприимства, это было бы просто-напросто глупо.

Ну посуди сам: схватят нынче тебя – завтра придет кто-нибудь другой с вашей стороны. Вы отважны и смышлены, я это уже вижу. И этот, другой, легко обнаружит то же самое – слабость наших укреплений у ворот Посейдона и у приморских винных погребов, ибо лишь недоумок не способен это понять.

Да, уверен, именно в этих местах вы когда-то и прорвете нашу оборону!

Наше спасение вовсе не в борьбе с лазутчиками и не в укреплении обветшалых стен, оно в другом, совсем, совсем в другом...

Теперь юноша смотрел на него вопросительно.

– Ты, верно, думаешь, я имею в виду какие-то хитрые военные секреты? – усмехнулся Клеон. – Нет, никаких секретов!

Ибо наше спасение – в людской памяти о нас!

Когда вы прорвете нашу оборону, – уж не знаю, случится это завтра, через месяц или через сто лет, – когда это случится и великие Микены станут вашими, то и древняя память Микен станет вашей памятью, как стала нашей памятью память погибшей Трои.

Вы будете входить в наши храмы и восславлять там наших богов. Вы будете видеть статуи наших героев – и считать их своими героями.

И однажды какой-нибудь ваш слепец, – быть может, спустя столетия, – воспоет наши подвиги под теми же стенами давно разрушенной Трои.

Конечно, в его песнях многое будет совсем по-другому, нежели оно было на самом деле, но и наши слепцы, хоть они, пока оставались зрячи, были очевидцами всего этого, – даже они, как я уже говорил тебе, столько напутали, столько всего присочинили!..

Ну да певцы по-другому не умеют, на то они и певцы!..

А ваши цари будут всеми силами оберегать нашу прекрасную старину, потому что будут считать себя ее наследниками. Возможно, кто-нибудь из них даже провозгласит себя прямым потомком нашего Агамемнона (что, как ты уже понял, наверное, честь не столь уж большая), – в том ли суть?

Да, нас к тому времени уже не будет. Но в любом случае когда-нибудь нас не будет!

И все-таки мы будем, ибо продолжим жить в вашей памяти!

Чрезмерно страшиться вашего нашествия – значит, уподобиться глупцу, который страшится наступлению ночи, видя в ней конец всего мира.

Надеюсь, вы окажетесь разумнее нас и не станете уничтожать прекрасные Микены, как мы когда-то уничтожили еще более прекрасную Трою. Зачем – если город все равно будет ваш? Для того и мой нынешний рассказ, чтобы, если он до вас дойдет, вы попытались быть разумнее, чем мы...

Однако в любом случае будет утро, и будет следующий день, принявший память о дне минувшем.

Мы – вечер, вы – утро. Мы не можем удержать солнце, чтобы оно не так быстро падало в море, вы не в силах его поторопить, чтобы оно побыстрее вспорхнуло в зенит. Ваш зенит впереди, наш – позади.

Но когда-нибудь и вы перекатитесь через свой зенит и начнете клониться к своему вечеру. Однако не будем же гневить богов своим ропотом на то, что все в этом мире имеет свое начало и все в нем имеет свой неминуемый конец!

Нет, мой милый (не стану допытываться до твоего подлинного имени), нет, мой милый гость! Выдать тебя микенской страже означало бы то же самое, что препятствовать наступлению завтрашнего дня.

Да, мы – вечер, вы – утро. Между нами всего лишь ночь. И покуда мы рядом – будем пить вино и будем восхищаться тому, сколь она прекрасна! И будем смотреть на звезды...

Смотри, вон та, в созвездии Кентавра, – уж не Ахилла ли все еще поминает богиня Нюкта, каждую ночь зажигая этот костер? А вон тот костер, в созвездии Девы, – уж не по Брисеиде ли он? А вон тот, между ними, – может быть, он – по Патроклу? Смотри, смотри!..

А потом Фамария приготовит тебе ложе, – ведь ты, надеюсь, еще останешься?

– Нет, мне надо идти... – пряча глаза, промолвил гость.

– Что ж, – все еще глядя на звездное небо, сказал Клеон, – надо – иди.

– Значит, ты призовешь стражу лишь после того, как я уйду? – с надеждой спросил юноша.

– Я уже устал отвечать на этот вопрос, – сказал Клеон. – Неужто еще не ясно тебе – не стану я призывать никакую стражу!

– Ну так я пойду...

– Если не хочешь остаться – иди, – отозвался Клеон, а сам все смотрел, смотрел на ту горевшую в небе звезду, которую он связывал с именем Ахилла...

* * *

Юноша немного отошел от грота и затем пустился бежать. Лишь когда он очутился довольно далеко от микенских стен, он снова перешел на шаг.

Звали юношу вовсе не Профоенором, и даже не Поликсеном, а носил он славное дорийское имя Леонид, и сейчас считал большим для себя благом, что не назвал микенцу своего подлинного имени. Ведь тот разгадал, кто он, и, когда отряды северян ворвутся в его город, мог бы взывать к богам, чтобы те покарали его гостя – вражеского лазутчика. Но поскольку имени он не сможет назвать богам – то и некого им будет карать!

Да, удачными были эти последние два дня! В первый день он, Леонид, так ловко, перед самым носом у стражников, сумел пройтись мимо всех укреплений их северной линии и все их изобразить на пергаменте. А потом, когда стражники попытались выяснить, кто он такой, он воспользовался советом, полученным у своих: назвался Профоенором из Эпира и сказал, что идет к славному Клеону из Микен. Хорошие лазутчики были у них, у дорийцев: знали и про какого-то эпирского Профоенора, и про микенского Клеона!

А стражники микенские – глупы: более ни о чем не спрашивая, сразу к этому Клеону его и повели!

И день с Клеоном тоже был проведен не напрасно – много нового узнал, будет о чем рассказывать у своих!

Правда, этот Клеон оказался куда умнее городских стражников – все же понял, кто он такой...

Но ведь не выдал, не выдал!..

А почему подряд столько удач? Да потому, что боги покровительствуют им, северянам, а не микенцам, разжиревшим от своей роскоши! Только благодаря помощи богов такое и могло случиться!

И так же помогут боги, когда они, дорийцы, уже нынешней осенью, не позднее праздника Диониса, прорвут северную линию микенской обороны. Да, этот мудрый Клеон верно все понял: именно там, у ворот Посейдона и у винных погребов они ее и прорвут! И уже на празднике Диониса будут пить изысканные микенские вина, которые станут их винами!

Леонид обернулся на величественные Микены. Великолепные храмы возвышались из-за городских стен.

"И эти храмы – они тоже будут нашими! – подумал он. – И эти прекрасные дома, и эти уютные гроты с водопадами – все это будет наше!.. Ах, – подумал он, – только бы не поступили наши воины так же неразумно, как их Агамемнон, когда уничтожил Трою, – не разрушили бы все это великолепие! Ведь оно будет нашим!"

Уже отойдя от Микен, юный Леонид посмотрел на небо, усеянное звездами. Он попытался найти – и наконец нашел ту яркую звезду в созвездии Кентавра, которую Клеон связал с именем Ахилла.

"И она тоже будет нашей звездой!" – подумал Леонид.