Текст книги "Капитан Брамы (СИ)"

Автор книги: Вадим Булычев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц)

Человек из Брамы

По обочинам дороги показалась целая цепочка плакатов. И каких! Я такие лет пятнадцать, если не больше, не видел. Плакаты эпохи перестройки. Причем, плакаты были не то что бы свежеокрашенные, но и не ржавые, ободранные и облупленные. Что бы с ними неминуемо произошло за пятнадцать с лишним лет. А значит, за плакатами изредка, но следят. Но, зачем, с какой целью?!

…Всему виной аномальная зона. У них что-то случилось со временем. Ни с самим временем, а, скажем, с осознанием времени. То есть, объективно люди знают, что на дворе начало 21 века – приходиться же им выезжать, или телевизор смотреть, радио слушать. Но, внутренне, ощущением времени, – они там, в перестроечной, а скорее даже советской эпохе…

Я принялся жадно рассматривать плакаты, будто ища в них самих разгадку. Первый плакат гордо гласил:

«Мы от своей линии на мир не отступим!» Прямо под лозунгом красовалось – М.С. Горбачев. Ниже, во весь плакат были изображены красные серп и молот. С ручки серпа свисал кроваво-красный ленинский декрет о мире, а на фоне тяжелого молота порхал белый голубь, голубь мира.

Следующий плакат был настолько классически-перестроечным, что вызвал в моей душе целую ностальгическую гамму чувств по безвозвратно ушедшей юности. На плакате были нарисованы советские люди разных профессий. И такая до боли знакомая надпись была над ними: «перестройка, демократия, гласность».

Дальше шли – «постановления XXVII Съезда Партии в жизнь». Потом – «ускорение», и «пьянству бой».

– Как все это понимать? – ошарашено спросил я отца Ивана.

– Не знаю, Дима, какой-то Советский Союз, просто, – батюшка выглядел ошарашенным не меньше меня. – Да, забросил епископ… Меня такая ностальгия хватила. Еще возле этой Брамы. А сейчас добавило… Ладно, расслабляться нельзя, вперед и с именем Христовым.

Сразу за плакатами шел указатель с надписью «с. Красный Кут».

– Прибыли, брат, наконец-то, – устало сказал отец Иван. – Теперь нам к сельсовету. В самый центр.

Едва только миновали указатель, как тополя по обочинам дороги расступились, и взору открылось село. Я ожидал увидеть небольшой хуторок. Но невооруженным глазом было видно, что село будет, пожалуй, раза в полтора (если не больше) крупнее Черноморки.

Вот тебе и «страшная дыра», «глушь», «отдаленнейшее село»!

Трассу, по которой мы шли, пересекала одна улица, вдали змеилась еще одна параллельная ей улица. За ней, по контурам лесопосадки, смутно угадывалась еще одна.

Уже на первой от нас улице, отчетливо блестела на солнце крыша двухэтажного здания. Гораздо крупнее, чем сельсовет в Черноморке. Что-то похожее на школу.

При входе в село нам навстречу попалась легковая машина. Опять это был «москвич». На этот раз вызывающе-красного цвета. И за рулем, о, ужас, сидел кореец. Только другой. Помоложе, поплотнее и не такой загорелый. На крыше машины были закреплены мешки с чем-то похожим на картошку.

Подъехав к нам, машина сбавила ход. Водитель-кореец неотрывно смотрел на нас. Его взгляд показался мне очень странным; в нем ощущалось нечто мутное и холодное, даже мертвецкое, словно на нас смотрел зомби, а не человек.

В то же время взгляд водителя «москвича» был наполнен довольно живым и очень недобрым вниманием к нам, как, наверное, к опасным конкурентам. В общем, ничего хорошего нам этот взгляд не обещал.

Вдоволь на нас наглядевшись, кореец дал полный газ, и вскоре машина скрылась среди тополей.

– Итак, Дима, – грустно сказал отец Иван. – Первая проблема у нас есть. Корейцы иеговисты. Впрочем, думаю, это наименьшая из проблем.

– Ладно, друг мой, входим в село. Хоть и устали, но постараемся выглядеть бодрее и жизнерадостнее. Мы теперь представители церкви. И от того, как мы войдем, многое зависит. Поверь моему опыту.

– Верю, – охотно согласился я.

Мы вошли в село и двинулись к центру. С виду все было как в Черноморке. Только местность плоская. А так, те же сельские хаты, где побогаче, где победнее.

Редкие прохожие вполне нормально здоровались с нами. Правда, бывало, останавливались и смотрели вслед. С несколько странным выражением лица. Или это мне только казалось.

В месте пересечения второй по счету улицы с трассой располагался центр села. И здесь было сразу несколько двухэтажных зданий. Одно чуть поменьше того, что мы видели еще при входе в село. (То здание, действительно, оказалось школой). Второе, поменьше, бывшим детским садиком. Именно в детском садике, на втором этаже и должна быть церковь.

В центральной пуповине села, в месте пересечения улиц, было даже что-то вроде мини-площади, в центре которой, как и положено, стоял памятник вождю мировой революции. Ленин точно такой же, как и в Черноморке, только, может быть немного более ухоженный.

Возле памятника Ильичу рос большой раскидистый тополь и пара «плакучих» ив. Под деревьями было несколько скамеек для отдыха; обшарпанных, с частично переломанными «ребрами», но вполне годными для сидения.

Центр Красного Кута производил даже некоторое культурное впечатление.

Возле мини-площади располагались еще два небольших двухэтажных здания. Одно из них было сельсоветом, а другое, как объяснял ранее Ивану отец Михаил, сезонным общежитием, в котором, по всей видимости, нам и предстояло жить.

Мы направили свои стопы к сельсовету. Здание сельсовета и по форме и по размерам было таким же, как и в Черноморке.

Похоже, их тут по одному шаблону строят.

Возле единственного входа в казенную двухэтажку красовалась черная «Волга». Машина подобной марки могла принадлежать только председателю сельсовета. В этом ни у меня, ни у отца Ивана сомнений не было. А значит, начальство здесь… Мы невольно прибавили шаг.

Председателя краснокутовского сельсовета (или голову, по-украински), обнаружили на втором этаже. Можно сказать, совершенно случайно. Поначалу мы нерешительно топтались на первом этаже, удивляясь полному отсутствию людей в здании. Простучав во все двери (их было всего четыре и все без табличек), и, услышав в ответ сухую канцелярскую тишину, решили подняться наверх. Где и столкнулись с невысоким кучерявым и жизнерадостным человеком, лет пятидесяти, который и оказался председателем. Он как раз выходил из собственного кабинета.

– Вы до мэнэ? – Весело спросил нас голова. Отец Иван кивнул. Затем вежливо и лаконично объяснил, кто мы такие и что нам нужно.

– Проходьте, – сказал председатель, отворяя нам дверь своего кабинета.

Кабинет у головы был не большой, но довольно чистый и уютный. На стене, что напротив входной двери, висело увеличенное фото ныне действующего президента Украины. Фото было вставлено в рамку.

Из книжного шкафа робко выглядывал портрет вождя мировой революции. Рядом с книжным шкафом, на подставке, красовался дорогой телевизор с плоским плазменным экраном.

На большом рабочем столе лежал объемный старомодный портфель из желтой крокодиловой кожи и с двумя замками. Такие портфели мне приходилось видеть разве что в старых советских фильмах, в руках мелкой партноменклатуры.

Едва я подумал о «совдеповской» партноменклатуре, как портфель мелодично затренькал. Председатель открыл портфель, порылся в нем руками и извлек на свет Божий самый обычный мобильный телефон.

– Прошу прощенья, – сказал нам голова и бросил несколько слов в телефон о том, что он будет, где-то, через час, как договаривались. Положив телефон обратно в портфель, голова, как ни в чем не бывало, сказал нам:

– Слухаю вас.

Пришлось отцу Ивану объяснять все с начала.

Голова произвел на меня впечатление человека постоянно думающего о каких-то своих делах (так и хочется сказать – делишках). Все остальное, что к делишкам отношение не имеет, он воспринимает «вполуха», вскользь.

Вот и сейчас, говорит нам, что не против возобновления в селе церковной деятельности. А сам думает о чем-то своем.

Думает о своем даже когда нас спрашивает, мол, не будем ли мы пропадать, как предыдущий поп пропал.

На осторожный вопрос отца Ивана, что же все-таки с иеромонахом Василием произошло, председатель простодушно пожимает плечами и отвечает:

– Пропал. Пропал и все тут. Никто ничего не знает.

Что ж, нам оставалось перейти к более конкретным делам. Переезжать решили через два дня. Председатель пообещал прислать машину. Жить будем, как и предполагалось, в совершенно пустом общежитии. Ну а дальше разберемся.

Кинув очередной беглый взгляд на часы, голова доверительно сообщил нам, что он, лично, не против церкви и вообще православный коммунист, если можно так выразиться. А пока он очень просит его простить. Ему надо срочно отбыть в Алексеевку.

Сразу после этих слов, председатель быстро вскочил и буквально выкатился вместе с нами из кабинета. В коридоре он еще раз махнул нам своим старомодным портфелем, пожелал всех благ и стремительно скатился с лестницы.

– А ведь в Алексеевку-то можно только через Черноморку попасть, другой дороги нет, – сказал отец Иван и горько вздохнул. – А он и подвезти не предложил… Коммерсант.

Мы вышли из сельсовета и тронулись в обратный путь. Тут только я почувствовал, насколько устал. Ноги буквально налились свинцом и едва волочились. Но только оказались за пределами села, как свинцовая тяжесть покинула ноги. И словно второе дыхание открылось.

Мы миновали плакаты. Стали приближаться к Браме. Разговоры затихли сами собой. Наконец, показалась Брама, и я ощутил, как колотится мое сердце.

…Хочется, что бы мое видение оказалось сном. Не больше. Ибо больше – это опасно, мир духов, прелесть бесовская… И все же, положа руку на сердце, разве не возникает в глубине души желания еще раз увидеть прекрасный холм с прекрасными деревьями. Может теперь пойму, что они хотели мне сказать…

Поравнявшись с Брамой, мы невольно замедлили шаг. Я опять вгляделся в проем, теперь немного освещенный заходящим солнцем и вдруг, к немалому своему удивлению, увидел как оттуда вышел человек.

Человек не был видением, он был абсолютно реален, как и мы, из плоти и крови. Я это понял как-то сразу, наверное, «шестым чувством» и тут же дернул за рукав отца Ивана:

– Смотри! Там человек!

– Точно, человек! – отец Иван был удивлен не меньше меня.

Человек из Брамы неторопливо оглядел местность возле проема. И тут заметил нас. Махнув нам рукой, вполне дружелюбно (это одно уже согрело душу), он поднял с земли велосипед и двинулся к нам.

Через минуту «человек из Брамы» уже стоял со своим велосипедом у самой обочины дороги, возле непроходимого колючего кустарника. Приветливо улыбался.

Дружелюбие, приветливость, казалось, сквозили в каждой его клеточке. И это было так необычно после угрюмых, настороженных, озабоченных, усталых лиц, виденных нами до этого.

Первое светлое лицо! Даже странно!

Но странным было и само появление этого человека. И даже внешний облик у него был несколько необычный.

Не похож на местного жителя, не похож и на современного горожанина. Больше всего почему-то напоминает старого советского интеллигента – средних лет, среднего роста, худощавый; густые русые волосы по-старомодному зачесаны назад, широкий открытый лоб, прямой немного мясистый нос и очень худое загорелое лицо с большими карими глазами.

Очень интересный взгляд: открытый, пронзительный и одновременно мечтательный. И… что-то еще трудноуловимое во взгляде, то, что в наше время почти не бывает.

На мгновение промелькнула фантастическая мысль, что человек с велосипедом не из нашего времени, а в наше… ну, конечно же, через Браму угодил!

Впрочем, уже через секунду все стало на свои места. Человек с велосипедом улыбнулся своей обескураживающей улыбкой и спросил отца Ивана:

– Простите, Вы наш новый батюшка?

– Точно так, – ответил отец Иван, – а Вы?

– Николай, – тут же назвался человек и, подняв над головой свой велосипед, быстро прошел через непроходимый колючий кустарник. Буквально секунд через десять он уже стоял перед нами, точнее, перед отцом Иваном, сложив руки лодочкой:

– Благословите.

Отец Иван, на мгновение, видимо, даже растерялся. Но после короткой заминки, благословил Николая от души, даже обнял.

– Простите, – еле слышно пробормотал покрасневший Николай – и когда Вы к нам, на жительство?

– Рассчитываем на послепослезавтра.

– Значит, послепослезавтра, – мечтательно повторил Николай, поднимая своего «коня».

– Еще раз, извините за беспокойство, – он снова улыбнулся своей доброжелательной улыбкой и вскочил в седло.

– Если не секрет, а что Вы там делали? – не удержался я.

Николай проследил за моими глазами.

– Возле Брамы, – переспросил он и как-то весь напрягся, ушел в себя, словно улитка в раковину.

– Угу, – подтвердил я, – возле Брамы.

– Да, так, – нехотя выдавил Николай, – ключик искал… Значит, послепослезавтра.

И он помчался от нас в сторону села.

Мы молча смотрели ему вслед. Пока он не скрылся среди тополей и плакатов перестроечной эпохи.

– Слушай, а как это он через кусты прошел? – спросил я батюшку.

– Не знаю, давай посмотрим, – рассеянно ответил отец Иван и добавил – странный, очень странный человек. Но, добрый. И на нашей стороне! И это, Дима, меня начинает радовать…

Мы спустились с дороги и сколько ни ходили вдоль непроходимых кустов, даже намека на тропинку не нашли. Продраться через кусты напролом, да еще и с велосипедом казалось невозможным.

Пастух

Кривоногой бабке Никитичне снился антихрист. Был он в поповском подряснике, но без креста. От самых глаз у него шла черная густая шерсть, переходящая в окладистую вороную бороду клином, как у древних вавилонян (во сне бабка Никитична точно знала, борода у антихриста вавилонская).

Антихрист был не один, возле него крутилась небольшая обезьянка в круглых очечках и с козлиной бородкой. Обезьянка очень сильно напоминала какую-то известную историческую личность, но вот кого, бабка так и не вспомнила.

Обезьянка с бородкой всем рассказывала, что антихриста бояться совсем не надо, а надо ему немедленно отдать ключи от церкви Христовой.

Антихрист входил в село со стороны Брамы. При входе его встречали иеговисты, голова сельсовета и несколько гулящих сельских бабенок. Все были с цветами, а бабенки были в красных платочках.

Обезьянка с бородкой вновь всем говорила, что б ключи от церкви Христовой немедленно антихристу отдали, а про отца Василия все, как есть, рассказали.

После этих слов бабка Никитична очутилась в диком поле, возле могильного холмика. Холмик зашевелился и оттуда вылез сам отец Василий.

– Я, – говорит, – мать, умер, убили меня слуги антихристовы, сектанты. И вот что тебе с того света говорю: не общайся, мать, с новым попом, он духа антихристова. Не общайся! Ты же не хочешь в геенну огненную попасть, не хочешь смерти близких тебе людей? Вот и не общайся. И передай мой наказ всем нашим, – сказал отец Василий и исчез.

Никитична смотрит, а и могильного холмика уже нет. Чистое поле. И по полю стремительно от нее удаляется кто-то в длинном брезентовом плаще и широкополой шляпе.

Она бросилась было за ним (бодро так побежала, как молодая). И опять в селе оказалась. А в селе все мертвые. Люди лежат вдоль дороги с перекошенными белыми лицами, выпученными глазами и открытыми в немом крике ртами. И тишина могильная, а в этой тишине противный, выворачивающий мозги на изнанку писк.

На том Никитична и проснулась. Сон помнился ей во всех мельчайших подробностях. И от этих подробностей на душе делалось все тревожнее, все страшнее.

Вскоре выяснилось, что похожий сон приснился еще нескольким бабкам и учительнице (весь убогий краснокутовский приход).

Верующие женщины не на шутку перепугались, решили никому ничего не говорить. Но уже через неделю почти все село знало, что «церковным» в одну ночь приснился новый поп в образе антихриста. А еще через неделю этот самый поп входил в село, со своим помощником. Недобрым, холодным взглядом встречали их в селе…

Удар почти достиг цели. Пастуху бы в самый раз ликовать даже нужные сны он умеет навеять, не растерял навыков! Все прекрасно, но вот беда – этот Колька! Этот загадочный хлюпик, окруженный непроницаемым для его магии коконом! Зачем же он вышел из Брамы в такой неподходящий момент?!.

Пастух осторожно постучался в келью отца Василия.

Иеромонах с утра пребывал в благодушном настроении. Удалось на короткое время запустить генератор. При этом убило еще одну нелюдь. Увы, гномы дохли как мухи, при соприкосновении с человеческой техникой.

Из-за повышенной смертности пришлось отказаться от показательной казни над теми двумя, что стучали тогда в свои бесовские барабаны. Дал послушание в нижних пещерах и только позже сообразил, что это не столько епитимия, сколько награда. Их хлебом не корми, дай в земле ковыряться.

И вот теперь Пастух объявился. Отец Василий уже по стуку знал, что это он. Только ему (и нелюди) разрешалось просто стучать в дверь. Не произнося при этом: «молитвами святых отец наших».

Но нелюдь редко дерзала приближаться к его келье, а если и дерзала, то, начинала за десятки метров кашлять.

Иеромонах вдруг поймал себя на мысли, что никогда не называет Пастуха по имени, а ведь он намного старше его. И имя у него есть, самое обычное – Юрий. Странно – подумал Василий и сказал – Входите.

Пастух был в своей неизменной ковбойской шляпе, брезентовом плаще и резиновых сапогах. Сняв шляпу он какое-то время искал куда ее пристроить, не найдя, оставил в руках и без всяких церемоний сказал:

– Новый поп со своим дружком прибыли в Кут.

– Вот как, – слегка усмехнулся отец Василий и спросил – когда?

– Вчера, днем.

– Ты их видел?

– Конечно, отче, – обиженным тоном сказал Пастух, – и видел и пощупал их, так сказать, духовно… Пришли на своих двоих, и ушли так же. Еще, на обратном пути, под хорошую бурю с дождем попали. Небось, уже не рады Красному Куту.

Пастух плотоядно улыбнулся.

– Ну и как они, духовно, либералы? – спросил отец Василий.

– Шо?

– Я говорю, как они духовно, воины Христовы, или так… никакие.

– Ну, как Вам сказать, – Пастух на секунду закатил глаза к низкому пещерному потолку кельи, – с виду, вроде, как никакие. Слабаки, неудачники. Поп, правда, покрепче будет. В смысле на земле этой основательнее стоит. Но сильно изъедает себя обидами на епископа, мыслями о семье…

– Это хорошо, – перебил отец Василий, – в смысле обиды на епископа; чует душа антихристов дух в нынешних князьях церкви. Бессознательно чует. И то, что неудачники – хорошо. Это милость Божья в наше время. Как еще, разве что неудачами, человека из антихристовой прелести вывести.

Пастух согласно кивнул и почесал небритый подбородок.

– С кем в Куте виделись? – быстро спросил отец Василий.

– С головой сельсовета и с Колькой из Брамы.

– С этим чудиком, с этим бесноватым?! – отец Василий скривился, словно у него заломило зубы.

– Простите, отче, – веско возразил Пастух, – этот чудик очень непрост. К тому же встретились они возле Брамы. Даже хуже, этот чудик выполз из Брамы прямо у них на глазах! Они разговаривали, хорошо разговаривали. Очень дурной знак! Как бы, отче, этот хлюпик сюда их не привел.

– Пусть ведет! – отец Василий сам не заметил, как вскочил со своего лежака. – Мы не секта, прятаться не собираемся. Господь с нами! А с ними дух противления. Пусть идут и услышат правду о царе и скором суде Божьем.

– Все так, – мягко сказал Пастух, – но, отче, может не стоит торопить события… Конечно, на все Воля Божья.

– Ты прав, – внезапно согласился иеромонах и сел обратно на свой топчан. – Пока мы не совсем в форме. Не все еще готово, и где царь мы пока не знаем… Да, все так. И ангел в последнее время не посещает нас. Но ничего, смиряемся, скорбим, осознаем свое недостоинство.

Отец Василий замолчал, что-то обдумывая. Вдруг встал и даже положил руку на плечо Пастуха.

– Да, надо замедлить сколь возможно их появление здесь. Пока от ангела я не получу четкие указания. Ну… понимаешь.

– Будет сделано, отче, – с готовностью ответил Пастух и через едва заметный проем в стене выскользнул прочь.

Пройдя по коридору с кельями для людей, Пастух спустился на «нулевой уровень» и по другому коридору направился к выходу из катакомб. Возле большой пещеры под названием «царская палата» (место, где отец Василий произносил свои проповеди и где проводилось оглашение нелюди), он услышал короткие, отрывистые фразы:

– …Бандит, фанатик, инквизитор… масон, экуменист, нео-обновленец, друг всех педерастов… за собой смотри, узколобый фарисей, фаш-фа-гы-гы тарелочки… – дальше шла полная тарабарщина, и другой голос торжествующе произносил:

– Вот видишь, бра-а-т, к чему приводит ересь модернизма и эку-у-уменизма; покайся, пока не поздно, пока Господь не освятил мне руку для удара…

Пастух осторожно прошел через проход в стене и заглянул в царскую палату. В конце пещеры было возвышение, которое служило сценой. И на этой сцене застыли в картинных позах друг перед другом два гнома.

Еще несколько гномов, видимо, свободных от послушания в пещерах и трапезной, сидели на каменных скамейках, и молча слушали короткие реплики. Гномы на сцене произносили их с такими страшными лицами и с таким тщанием (почти не выворачивая слова), что казалось еще одна реплика, и они бросятся друг на друга.

Впрочем, Пастух знал, что не бросятся. Земляной народ своих не трогает. Да и умнее они, чем отец Василий думает.

Со сцены между тем летело:

– Покайся, гад, покайся антихристово отродье! Иначе не только ты и твои дети, но и жилища их, и скот их, как сказано в Писании – все до последнего бантика и помадки – все будет попалено!

– Каяться перед мра-а-акобесами! – кричал в ответ другой гном, – и не подумаю! Не вам судить! Бог есть любовь! Он посылает дождь на добрых и злых!

– Да, сатанинское отродье, Господь есть любовь опаляющая. Мне жаль тебя, – с этими словами «гном-мракобес» схватил за грудки «гнома-интеллигента» и заорал, – нет пощады греху! Забивать камнями, сказано! Но будет ли милостью Божией забить такого камнями?

Последний вопрос гном адресовал к сидящим в зале. Получив утвердительный ответ, мол, да милость конечно, гном еще сильнее сдавил своего оппонента.

– Милости хочу, а не жертвы, – прохрипел тот, – и отмену нелепых церковных правил и постов.

– Вот оно что, – зловеще проговорил гном-фанатик, – отмена постов, сокрушение сосуда Истины, обольщение малых сих. Нет, будет великой милостью забить тебя камнями, дабы спасти невинных детей. Меч слова отделяет зерна от плевел, овец от козлищ. Последний раз тебя прошу, во имя грядущего царя, покайся! Покайся, и государь тебя, может быть, помилует!

– Что, государь, опять государь, опять земной правитель, – прохрипел гном-интеллигент и повис в руках второго гнома. Тот разжал руки. Интеллигент картинно упал на пол сцены. Полежал несколько секунд без движений. Потом встал, весь красный, тяжело дыша, словно тащил по дну шахты огромный камень.

Оба гнома низко, в пояс, поклонились под дружные аплодисменты немногочисленных зрителей, и покинули сцену.

Пастух усмехнулся и пошел дальше.

Виктор (правая рука иеромонаха), такие сценки в шутку называет пятиминутками ревности – вспомнил он.

Пастух не любил Виктора (равно, как и все остальное человечество), считал его коварным азиатом, который еще покажет свое восточное вероломство.

Он уважал только отца Василия (именно, уважал, а не любил). Даже немного трепетал перед ним, после того, как стал свидетелем явления иеромонаху ангела. И верил ему на слово. Верил больше чем себе. Верил, что будет на Руси Святой царь. И что антихрист сюда так и не сунется. А все его слуги будут наконец-то казнены.

Но будут казнены и колдуны!

Этого Пастух боялся и приколдовывал, только выполняя то, или иное послушание Василия. Иеромонах знал, что Пастух приколдовывает, но не запрещал ему, хотя и не одобрял. И Пастух искренне верил, что в свой час отец Василий замолвит за него словечко перед царем. Мол, хоть и колдун он проклятый, а все ж благому делу послужил.

Пожалуй, единственно, в чем он не мог понять отца Василия – это его жестокость по отношению к гномам.

Нет, даже не жестокость, он просто не считает их за полноценных существ. Даже имен нормальных им не дает – Фильки, Гришки, Тимошки, как будто они его холопы, а не послушники. Мол, еще не заслужили нормальное христианское имя, пускай делом покажут, что теперь не бесы.

Странно, – размышлял Пастух, – отец Василий добрый малый и так беспощаден с земляным народцем. Впрочем, они сами к нему пришли и преданы ему, несмотря ни на что…

Как духи земли оказались в полном рабстве у иеромонаха, было для Пастуха загадкой. Какая-нибудь магия, которую православный иеромонах тщательно от него скрывает. Но как бы то ни было, сам Пастух с большой симпатией относился к гномам.

Это не люди, не подведут.

Пастух бодро шагал по весенней степи, давя огромными сапогами выползающую из земли жизнь.

…Удивительно, он, потомственный колдун, а полностью доверился православному попу, иеромонаху. Как же странно плетутся линии жизней – думал Пастух.