Текст книги "Приговоренные к приключениям (СИ)"

Автор книги: Вадим Шарапов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц)

– Кстати, – я решил ликвидировать досадный пробел, – мы с вами так и не познакомились. Я Варфоломей, Вар, или, если угодно, Бартоломью. Хотя последний вариант мне совсем не нравится. Вон тот мрачный тип – Фараон.

– Вар, – мелодично повторила наша гостья. – Вар – хорошо. А я…

Она призадумалась, потом сказала: – Я – Катрина.

– Катрина? – переспросил я. – Очень популярное имя в этот день.

– Верно, – снова раздался мелодичный смех. Девушка взяла стакан, осторожно подула на дымящийся напиток и отхлебнула. – Ух! Вы меня поразили, Вар. Это отличный чампуррадо.

Мы с Фараоном довольно переглянулись. Я повернулся, чтобы отвесить Катрине еще какой-то комплимент, и с ужасом увидел, что девушка, подобрав платье, усаживается на трехногий стул. Какого черта он тут делает? Я же его на кухню убирал!

– Не-ет! – взвыл я не своим голосом. – Не надо!

Фараон проследил за моим взглядом, и его глаза стали круглыми, как у героя аниме.

– Нет! – заорал он вслед за мной.

Поздно.

Проклятая ножка подвернулась, девушка взмахнула руками, стакан, кувыркаясь, подлетел к потолку. «Хана, – удивительно спокойно подумал я. – Там же кипяток». Но Катрина одним изящным движением успела отодвинуться. Так что чампуррадо только забрызгал подол ее роскошного платья, превратив шелк в коричневую тряпку.

Ледяной разряд пробежал у меня вдоль позвоночника. Все вокруг замерло, время растянулось, как паутина, в которой завязли мы с Фараоном. Откуда-то сверху упала тьма, в которой потонул весь зал, и только Катрина осталась посреди единственного светлого пятна. Она поглядела прямо на меня. Теперь я не мог ошибиться. Вместо половины лица у девушки был скалящийся белый череп, на котором сплетались и расплетались живые линии текучих узоров, распускались и осыпались цветы и листья.

– Как вы посмели? – спросила она. – Как вы посмели оскорбить богиню Миктлансиуатль?

Я больше не был пьян. Мне казалось, что алкоголь выветрился из моего организма бессчетные века назад, и я уже целую вечность вишу в этой темноте. Но я все-таки ухитрился пробормотать:

– Это просто случайность, честное слово. Этот стул вообще не должен был тут оказаться…

Мои губы обжигало смертельным холодом, изо рта шел пар, и я видел, как осколки глиняного стакана на полу покрываются кристаллами инея.

Катрина, Миктлансиуатль, грозная богиня смерти и самое прекрасное существо в моей жизни, смотрела на меня ослепительно синими, ледяными глазами. Потом она оказалась совсем рядом. А потом прикоснулась к моей щеке ледяными, но одновременно обжигающе горячими пальчиками.

– Только поэтому вы оба еще живы, – прозвучало у меня в ушах, и этот голос был бархатным и режущим, как бритва, смоченная в меду. – Только поэтому. Я прощу вас. Но чтобы это случилось, вы должны подарить мне то, чего у меня никогда не было.

– Что подарить? – каркнул я пересохшим ртом.

– А я не знаю, – развела руками Катрина. – Придумайте! И поторопитесь. С каждым днем опасность над вами будет сгущаться.

Она помолчала и вдруг рассмеялась.

– А ты мне нравишься, Вар. Отличный чампуррадо, и сам ты ничего. Пожалуй, я должна оставить тебе что-то на память, – девушка задумчиво покусала белоснежными зубами нижнюю губу, потом хихикнула. – Придумала!

Я не успел даже пошевелиться, когда почувствовал, как узкая ладошка скользит мне под куртку и прижимается к обнаженной коже. А потом заскрипел зубами от острой боли и одновременно – от непередаваемого наслаждения. Короткая вспышка невозможных ощущений, радужные круги перед глазами. И голос, отдаляющийся и затихающий:

– Пока, мальчики. Не теряйте времени!

Дверь паба хлопнула, и наступила тишина.

– О-бал-деть, – простучал зубами Фараон. С его лица сыпался иней, тающий на полированной стойке.

– Да, – согласился я. Трудно было не согласиться.

– Мне надо вып-п-пить.

– Хватит уже, – сказал я. – Попили.

Грудь горела, я медленно расстегнул куртку и взглянул на кожу. Потрясно. Расскажи кому, не поверят.

Мне подмигивала Катрина Калавера – яркая свеженькая татуировка в олдскульной манере. Такие картинки выкалывали на себе моряки парусников, изрядно принявшие на грудь где-нибудь в Гонолулу. Красавица с розой в волосах, все как полагается. Вот только вместо одной половины лица – узорный череп.

– Слушай, это же надо было так… так на-ко-ся-чить, – обреченно сказал Фараон.

Я вздохнул.

– А чего сразу я?

Глава 7. Было дело на Юконе

Доусон никогда не спит.

Это закон.

Клондайк и Юкон могут потечь вспять, снег может растаять глубокой зимой – но Доусон не спит. Здесь все время кипит жизнь. Зачем тратить лишнюю минуту на сон, если можно провести это время куда веселее? Например, вломиться в салун «У Гарри», где разбитные девочки вертят попками на дощатой сцене, а виски, пусть и паленый – ух, как пробирает, похлеще, чем дома, где-нибудь во Фриско или в Нью-Йорке. Да есть ли он, тот Нью-Йорк? Любой, кто пробыл здесь, на Севере больше года, только ухмыльнется презрительно, слушая, как зеленый новичок-чечако вовсю расписывает свои приключения на Миссисипи. Потому что нет никакой Миссисипи. И Фриско нет. Вранье это все, выдумка досужих болтунов, которым делать нечего, кроме как трепать языком. Есть только бесконечная полярная ночь, вой пурги над старательскими хижинами, обмороженные руки и скрип санных полозьев по снегу, жесткому, как наждак, от мороза. Сплюнешь – и затрещит замерзающий плевок. Промедлишь – и останешься в этих снегах навечно, и волки не побрезгуют прибрать твои кости.

Но золото манит к себе, встает волшебным миражом. Поэтому Доусон не спит. Иллюминация здесь почище, чем в ином столичном городе – куда ни глянь, всюду светятся окошки салунов, мюзик-холлов (громкое название для бревенчатого дома) игорных домов и прочих заведений, предназначение у которых только одно. Выманить побольше деньжат у любого, кому улыбнулась удача на прииске. И сделать это как можно быстрее. А с деньгами, как и со способами с ними распрощаться, тут проблем нет. Только шагни на улицу, и вот уже налево – заведение «Орхидея», где у Рыжей Нэтти вместо передних зубов – бриллианты чистой воды, а уж что она вытворяет с помощью своих пухлых губок, за которыми эти бриллианты прячутся – просто не описать. Направо – цирюльник «Жан из Парижа», который еще недавно был Джоном из Массачусетса, а за его «кабинетом» прячется бойцовский ринг, где можно размять кости и поставить на кон все те же самородки.

Вот, например, вчера – Гризли Билл, дюжий детина, весь заросший дикой рыжей бородищей, из-под которой видно было только горящие от лютого нетерпения глаза, ворвался в Доусон на своей упряжке, от которой валил пар, и прямиком кинулся в контору, где взвешивают и оценивают намытое золото. Даже не стал распрягать упряжку или привязывать собак – так и бросил посреди улицы. А в конторе – крякнул от натуги и взвалил на стол мешок, в котором золота было не меньше шестидесяти фунтов. И здоровенным самородком, размером с кулак боксера, припечатал сверху. Обвел конторских торжествующим взглядом: мол, видали, а? знай наших! Но, как бы ни торопился Гризли, а был он далеко не дурак. Сначала сдал взвешенное золото на хранение, под присмотр парней с кольтами, и только потом свистнул мальчишку, сунул ему мелкий самородок и наказал присмотреть за собаками. А сам кинулся в ближайшее питейное заведение.

– Душа горит! – заорал с порога. – Эй, малый, плесни лучшего пойла, которое есть! Да не на два пальца, лей полный стакан! – и сыпанул на весы невозмутимому кабатчику щедрую порцию золотого песка.

– Лей, тебе говорят!

Налили. И выпил Гризли Билл полный стакан этого «Старого очищенного», способного дыру прожечь в дубовой доске. Даже не поморщился.

– Еще!

Без проблем, виски имелся с избытком. Налили еще. Только с третьего стакана Билла немного развезло. Он уселся на колченогий табурет за неструганым столом, подтянул к себе бутылку, услужливо поданную кабатчиком, и принялся рассказывать всем и каждому, кто был готов его слушать, как золотишко само, прямо дуром перло к нему с каждой промывкой.

– Сполоснул лоток – а на дне будто масло намазали в палец толщиной! Я смекаю – Билл, вот тут тебе козырная карта привалила! И давай шуровать. За день намыл не меньше чем на тысячу долларов, вот ей-богу!

– Это где ж такое? – охнул Сандерсон, тощий швед с куцей пегой бородой, замученный кашлем, рвущим ему легкие – застудил в самом начале зимы на Фортимайле. Но пьяный Гризли Билл, даром что уже глаза в кучу, вдруг глянул на него остро и пронзительно.

– А что, Сандерсон? Любопытствуешь к чему?

– Да я просто… – растерялся тощий. – Все же интересно.

– Интересно, говоришь? Ну так я тебе скажу: там, где я застолбил, вот где! – и довольный Билл захохотал во всю глотку. А потом схватил в охапку одну из девиц, которые, конечно, тут как тут при виде удачливого старателя – и потащил, визжащую для вида, наверх по скрипучей лестнице, в «номера». Девица в тот вечер своего не упустила, обслужила Гризли как надо на железной кровати с никелированными шарами, и оставила с пустыми карманами, так что с утра тому пришлось идти в контору и отсыпать еще золотишка. А потом Билл и пара охранников отправились из Доусона на юг.

– Хочу пожить, как человек! – сказал Гризли, опрокинув напоследок стакан «Старого очищенного» и нахлобучив шапку. – Чтобы, значит, вокруг меня слуги, все эти «подай-принеси», а я в костюме, в котелке и в начищенных ботинках! И никаких рож ваших, от которых уже блевать тянет.

Никто не обиделся, потому что все понимали: повезло человеку, и он в своем праве. А потом Гризли Билл вернется – и это тоже знали все. Вернется, чтобы снова попытаться ухватить фортуну за ее верткий хвост, который вечно маячит перед каждым юконским старателем, хоть раз державшим в руках унцию золотого песка.

Так что в Доусоне было совсем не скучно. Здесь пили, стреляли, резались насмерть, плясали так, что каблуки отлетали, и все это время швыряли направо и налево пачки денег и горсти самородков. Да уж, всяких чудачеств хватало сполна. Все помнили случай с коровой, которую Том Христиансен, хозяин салуна, заказал пароходом. Все судачили об этом на каждом углу и сходились во мнении, что Том «маленько повернулся головой». Но Христиансен знал, что делал. Корова приплыла по Юкону, ее, мычащую, выгрузили на пристани, и, чавкая уличной грязью, доставили прямехонько в шикарный танцзал, где на полу лежал полированный паркет. А там Христиансен лично уселся на стул и умело подоил корову. За стаканом парного молока выстроилась длинная очередь – вот тут-то и оказалось, что один такой стаканчик обойдется желающему аж в двадцать долларов! Это тебе не чертов однодолларовый вискарь, которого кругом было хоть залейся. Молоко расхватали мгновенно, а вторую партию целиком купила мадам Бонне, звезда самого роскошного в Доусоне музыкального шоу. Та самая, которой Большой Алек, легенда Юкона, подарил золотой сервиз и кувшин для умывания.

Золотая лихорадка пришла на Клондайк.

И уходить сейчас, в 1898 году от Рождества Христова, отсюда пока что не собиралась.

– Слышь, братан! – нетвердым языком обратился изрядно набравшийся Джордж Скромби к своему компаньону Сэму Миллзу. Сэм в это самое время старательно поливал угол какой-то хижины, избавляя организм от излишков выпитого.

– Чего? – отозвался Сэм, громогласно икая. – Что – ик! – стряслось, Джордж?

– Чё это за салун такой, а? Ты его помнишь?

– Какой еще салун?

Сэм подтянул меховые штаны, ежась от ледяного ветра и, прищурившись, глянул туда, куда тыкал корявым пальцем Скромби. К своему удивлению, он увидел основательный дом из квадратного бруса, с крепкой, обшитой железом дверью и вывеской над ней «Салун Отдохни малость. Лучший виски в Канаде и Штатах».

– Врут, поди! – усомнился такому заявлению Сэм. – Откуда в Доусоне лучший виски? Здешнюю мочу только такие как мы с тобой и могут пить. Какой-нибудь хиляк-жентельмен с юга от одного стаканчика враз с копыт свалится.

– А давай-ка зайдем, брат! Заодно и убедимся, так ли хорошо там угощают. А? Что думаешь?

– Отчего не зайти? – покладисто согласился Скромби. Золотой песок в мешочке будто прожигал дыру в кармане и настойчиво просился на волю, чтобы быть потраченным на разные развеселые дела. Зря, что ли, они пахали как проклятые целый месяц, замерзая в едва натопленной хижине, а ночами слушая волчий вой? Зато добыча того стоила – полновесное золото, сверкающее и желтое, как летнее солнце.

– Ну, вперед! – проорал Сэм, заглушая свист ветра. Он шагнул на крыльцо, где имелась даже – вот неслыханное дело для этих мест! – железная решетка для очистки обуви, и решительно рванул дверь на себя.

Фараон

В Доусоне мы застряли на несколько дней.

Неслыханное дело. Раньше такое, насколько я помню, случилось лишь однажды.

С каждым новым днем моя тревога росла все сильнее. Как-то совсем не хотелось провести остаток жизни в этой чертовой дыре – пусть даже сейчас здесь обитала уйма народа, и каждый день прибывали новые искатели удачи. Да, конечно, в юности я зачитывался рассказами Джека Лондона и повестями Брет Гарта… романтика Севера, суровые первопроходцы, золотые россыпи и закон револьвера. Но одно дело читать об этом, сидя в кресле с чашкой чая, и совсем другое – когда эта романтика вдруг оказывается со всех сторон. К тому же, в пабе исчезло электричество, и вместо нормальных ламп повсюду появились коптящие керосинки. Я и не думал раньше, сколько хлопот может быть даже с одной-единственной керосиновой лампой.

Из хороших новостей: виски у нас было хоть залейся, причем такого, которого в это время в реальной истории еще не придумали. Почему-то это были два сорта – кукурузный «Вирджиния Лайтинг» и ржаной «Олд Оверхолт». Оба отменного качества, но совершенно непонятно, почему не бурбон. Ладно, от добра добра не ищут. Тем более, что я попробовал здешнюю мерзость, которую безбожно разбавляли во всех местных салунах, и понял, что ни глотка больше не сделаю. По вкусу это было похоже на паяльную кислоту, разбавленную не менее мерзким кофе – для цвета. Поговаривали, что в этот «виски» галлонами вливают соус табаско и сыплют красный перец. «Чтобы по мозгам шибало», – как выразился один старатель, с которым я успел познакомиться.

Я чуть голову не сломал, пытаясь понять, что случилось, и в результате все время возвращался к одному и тому же: все связано с той самой мексиканской вечеринкой, на которой мы с Варом так неудачно подсунули не тот стул сеньорите Катрине. Похоже, у нас наступили веселые времена.

– Эй, Вар, – спросил я, – Катрина… она, похоже, сказала, что ей от нас нужен подарок?

– Все верно, – невесело отозвался парень. Бедняга все еще переживал за свой поступок.

– Брось расстраиваться, – я хлопнул повара по плечу. – Что должно случиться, то все равно случится, хотим мы этого, или нет. Лучше давай подумаем, что интересного мы можем отсюда притащить для твоей… хм… красотки?

Вар вздохнул. Потом подумал и неуверенно предположил:

– Золото? Шкуру белого медведя? Лоток старателя?

– Золото отпадает сразу, – поморщился я. – Ты не забыл, кто у нас Катрина? А? То-то! У нее наверняка за долгую жизнь этого металла было полным-полно. Шкура медведя – белого ты ближе Гренландии не найдешь. А лоток старателя… ты имеешь в виду эту жестяную посудину для промывки породы?

– Ага, – кивнул мой приятель.

– Боюсь, что если ты рискнешь преподнести нашей смертоносной знакомой такой подарочек, то схлопочешь им же по голове. Честное слово, Вар, эти лотки годятся только чтобы из них кормить какую-нибудь кошку. Насмотрелся я в музеях, когда путешествовал туристом по Калифорнии.

– А что тогда? – уныло пожал плечами повар.

– Будем думать! – веско сказал я. – Пока что у нас есть виски, «золотая лихорадка» и полный Доусон людей, которым не терпится получить от жизни все. Так что жарь стейки, а я пойду, почищу дробовик.

– Интересно, есть ли у нас мясо? – задумчиво спросил Вар в пространство. – Свежее. Сочное. Много…

Я не успел ответить, потому что истрепанная побуревшая портьера, теперь скрывающая вход на второй этаж, вдруг зашевелилась. На портьере, кстати, был криво и косо напечатан полинявший от времени портрет какого-то военного – не то генерала Гранта, не то генерала Ли. «Не перепутать бы, если кто решит полюбопытствовать, – подумал я, – а то можно накликать неприятности». Из-за портьеры высунулась знакомая щетинистая лапка.

– Есь! – хрипло пропищал наш невольный спутник, и раздирающе закашлялся.

– Есь… – шепотом повторил он. – Тамь. Кусь. Мясь!

Щетинистая лапка ткнула в сторону кухни.

– Мануанус, пользу приносящий, – я покачал головой. – Что дальше? На Клондайке вырастут пальмы?

– А наш сизый дружок, похоже, простыл, – подметил Вар. Мануанус негодующе засопел, высунул из-за портьеры свой неопрятный хобот и чихнул.

– Мёрзь! – объявил он. – Весь! Снегь кусь…

– Библейский монстр, – ехидно ухмыльнулся повар. – Гроза гробниц, ужас Иисуса Навина. Ел снег в Доусоне.

– Грусть, – согласился я.

– Грусь! – пропищал мануанус.

– Брысь, – меланхолично завершил дискуссию мой компаньон и пошел на кухню. Через минуту оттуда раздался его довольный и ощутимо озадаченный голос.

– Слушай, Бриан, мясо у нас тоже есть. И вот что интересно: это австралийская мраморная говядина. Высшего класса, хоть сейчас в мишленовский ресторан! Этот твой паб довольно избирателен, тебе не кажется?

– Еще бы! – гордо ответил я. – Понимаешь, мы, валлийцы, готовы ходить в лохмотьях, зато еда у нас самая лучшая.

Лысый детина что-то хрюкнул в ответ (я так и не понял, согласен он со мной или нет) и принялся греметь посудой.

А я пошел за дробовиком.

Знаю я эти времена – почитывал всякое. Это только в кино белозубый Смок Беллью и его благородный друг Малыш ловко преодолевают все трудности на Клондайке, успевая шутить, посмеиваться и принимать картинные позы. Реальность, как обычно, куда суровее и грязнее, чем на экране.

В этот момент дверь в паб распахнулась, и внутрь, вместе с клубами морозного пара, ввалились два ярких представителя этой самой реальности.

Варфоломей

Я пластал мясо на кухне, размышляя о превратностях судьбы и особенностях кулинарии здешних мест. Интересно, что никакого удивления я не чувствовал, словно бы организм уже сам, автоматически перестраивался на мировосприятие эпохи, в которой оказывался наш «Дубовый лист». Даже то, что на мне грубые штаны, отдаленно напоминающие что-то очень знакомое, и холщовая рубаха с высоким воротником на костяных пуговицах, я заметил не сразу. Более тщательный осмотр штанов меня все-таки удивил. Заклепки на карманах, грубый синий деним… потертый кожаный лейбл на заднице – ба, да это же «ливайсы»! Почти современные джинсы, хотя джинсами здесь и сейчас их еще никто не называет, все предпочитают загадочное «комбинезон без верха». Зато заклепки имеются даже на ширинке – вот это я понимаю, основательный подход. Говорят, эти самые клепки от конской сбруи убрали с ширинки только после того, как стали поступать многочисленные жалобы от суровых парней – лесорубов, золотоискателей и прочих ковбоев. Не один из них, сидя у костра с широко расставленными ногами и без нижнего белья, обжег себе хозяйство накалившейся заклепкой. Приятного мало.

Но у меня здесь никакого костра не было, так что заклепки мне не мешали. Оправив фартук, я продолжал рубить стейки и одновременно прислушивался к тому, что творится в зале.

– Эй, приятель! – заблажил один из двоих, круглолицый мужичок с висячими усами. – Мне бы горло промочить!

– Запросто, – отозвался Фараон, выставляя на стол две толстых стопки зеленого стекла. – А товарищу твоему?

– А товарищ – ик! – за себя сам скажет, – проворчал второй, крепко сбитый дядя с большой щербиной в зубах и нехорошим шрамом на лбу. – Мне того же, что ему.

Они подошли к стойке и принялись развязывать холщовые мешочки, как по волшебству, появившиеся в узловатых пальцах.

– Ну это… Где у тебя тут…

– Чего изволите? – непонимающе спросил валлиец.

– Весы, чего же еще! Золотишко взвесить!

– А. вон что. Это запросто.

Рука Фараона нырнула под стойку, и он тут же взгромоздил на стол весы. Две латунные чашки на цепочках, набор гирек – все чин по чину.

– Во, это дело другое! – распространяя вокруг себя густейший запах перегара, осклабился круглолицый. – Бумажек мы с собой не носим, уж извини.

Он влез щепотью в мешочек и щедро сыпанул на чашку весов сверкающий желтый песок.

Фараон невозмутимо, как будто всю жизнь только этим и занимался, произвел расчет и выставил на стойку бутылку виски.

– Такого не пил, – прохрипел щербатый. – Что за дрянь?

– Это не дрянь, джентльмены! – с достоинством провозгласил хозяин паба. – Это лучший ржаной виски, который вы пробовали до сих пор!

– Все так говорят, – отмахнулся мужик со шрамом. – Верно, Сэм?

– Слова – пыль, – веско подытожил Фараон, – а вот личная дегустация…

– Чего? – разинул рот круглолицый Сэм.

– Я говорю – надо пробовать. Ваше здоровье, джентльмены, и пусть удача наступает вам на пятки!

Мой приятель молниеносно наполнил третью стопку и опрокинул ее себе в рот. Двое местных последовали его примеру.

– Ух! – крякнул Сэм. – Джордж, да это же чистый нектар! Прям как в лучших заведениях!

– Будто бывал ты в лучших заведениях, ага, – покривился щербатый. – Но что верно, то верно, пойло хоть куда. Я такого и не пробовал, а ведь спроси кого хочешь, все скажут, что Сэм Миллз пивал везде и всюду!

– Еще по одной? – спросил Фараон.

– Не спрашивай, – хрипнул Джордж, утирая костяшкой пальца невольную слезу умиления. – Наливай! Да не эту фитюльку, лей в стакан!

И корявые лапищи снова потянулись к заветным мешочкам.

Я покачал головой. Да, вот так и происходит самый обычный процесс расставания с денежными средствами в обмен на горячительные напитки. Наверное, еще при Хаммурапи было то же самое. Хотя…

Додумать свое «хотя» я не успел.

Дверь снова распахнулась, и вместе с паром в паб вломилась заиндевелая фигура.

– Доктора! – выкрикнула она. – Доктора, ради всего святого, черт вас побери!

Фараон и Вар

Двое пьянчужек, которые уже изрядно опростали свои золотые запасы, повернулись к двери, забыв про выпивку. Краем глаза Фараон заметил, что оба стакана, оставленные на стойке, мистическим образом опустели. Из-за линялой портьеры раздалось довольное урчание.

– Твою мать! – яростно прошептал он в сторону портьеры и погрозил кулаком. – прилично себя веди!

– Мёрзь… Шерсь неть! – жалобно пропищали в ответ. К счастью, этого никто не услышал.

Заиндевелая фигура шагнула вперед, снежные хлопья посыпались на пол.

– Доктора! – с отчаянием в голосе снова выкрикнул высокий бородатый здоровяк в меховой куртке и треухе.

– Что случилось, сэр? – спросил его Фараон с металлическими нотками в голосе. – Успокойтесь, говорите яснее, что у вас за беда?

Варфоломей тоже вышел из кухни и вопросительно уставился на гостя.

– Бен Фергюссон там, на санях, ногу придавило деревом… кость наружу… чертов коновал Смитсон спит, как полено, пьяная скотина… Я шел наугад…– тяжело дыша, бородач пытался объяснить нам все это. Видимо, красноречием он не отличался. Потом он ахнул красным кулачищем по дверному косяку и взревел: – Единственный хирург, этот трус Полсон удрал три дня назад с чужой женой! Во всем Доусоне полно блядей и пьяниц, но никто не может даже зуб выдрать! А Бен…

– Тихо!

Фараон вытер руки полотенцем и позвал:

– Вар, дружище!

Повар появился в дверном проеме и вопросительно поглядел на компаньона.

– Вар, нужно вскипятить воды, да побольше. Не мелочись, ставь на плиту ведро.

– Разбираешься в военно-полевой хирургии? – невозмутимо уточнил Варфоломей, деловито закатывая рукава рубахи и выставляя напоказ цветные японские татуировки.

– Всякое бывало… – неопределенно крутнул в воздухе рукой Фараон и тут же грозно посмотрел на Сэма и Джорджа.

– Джентльмены, помогите затащить сюда раненого!

Джордж Скромби шумно сглотнул и машинально схватил со стойки стакан. Опрокинул в рот, почмокал, потом недоуменно потряс сосуд в воздухе.

– Пустой… Это когда я успел?

– Потом будешь трепаться, приятель! – оборвал его вновь прибывший. Иней на его куртке уже растаял, и слипшаяся от воды, блестящая в свете лампы шерсть торчала острыми иглами. Здоровяк с безумной надеждой в глазах подскочил к валлийцу и схватил его за плечо.

– Вы доктор?

– Я кое-что умею, – пожал плечами хозяин «Дубового листа», скривившись от железной хватки незнакомца. – А вот вы сейчас теряете драгоценное время.

– Верно! – мужчина одним прыжком оказался у двери и вывалился наружу. За ним, похватав шапки, выбежали двое старателей.

– У тебя хоть скальпель-то есть? – спросил Варфоломей, который поставил ведро на плиту и прибавил огонь до максимума.

– Обойдемся этим, – валлиец неуловимо шевельнул рукой, щелкнул кнопкой, и шесть дюймов бритвенно-острой стали вылетели из черной рукоятки складного ножа.

– Однако! – присвистнул повар. – Cold Steel с собой таскаем? Хороший ножичек. Но если там с ногой все плохо, то…

Дверь с грохотом распахнулась, и трое втащили что-то, похожее на крепко спеленатую заскорузлыми шкурами мумию, покрытую снегом. На одном конце кокона было отверстие, над которым курился парок.

– На стол! – распорядился Фараон. Он смахнул с длинной столешницы солонку и перечницу, потом схватил бутылку виски и щедро полил им стол.

– Ох! – горестно крякнул Джордж Скромби.

– Кладите! Режьте ремни!

– Это я его так… – пробормотал здоровяк. – Решил, что лучше уж завернуть, чтобы было потеплее. Эй, Бен, ты как там, старик?

Из глубин кокона раздался долгий тяжелый стон.

– Эк его разбирает, – прохрипел Сэм Миллз. – Постой-ка… Бен Фергюссон? Так ведь я ж его знаю! Стрелок с Лосиного ручья, вот кто это! Удачливый сукин сын, который вместе с компаньоном напал на знатную жилу. А ты, значит, Натан Фелпс?

Бородач коротко кивнул, не переставая проворно орудовать охотничьим ножом, перерезая сыромятные ремни. Когда последнюю шкуру развернули, Фараон мрачно присвистнул.

Варфоломей, любопытствуя, придвинулся поближе и глянул через головы позеленевшего Миллза и бледного Скромби. От увиденного ему тоже стало не по себе. Иссиня-бледный молодой парень с ранней сединой в волосах лежал без сознания. Левая нога у него была замотана в пропитанные кровью тряпки, в которых угадывалась разорванная на полосы рубаха. Там, где тряпки сбились, было видно сплошное месиво с обломками кости и лоскутами почерневшего мяса.

– Господи! – Миллз отшатнулся от стола и добавил крепкое ругательство. – Всякое видел, но это… Точно в мясорубке перемололо!

– Вар, помоги-ка, – в руке валлийца блеснули ножницы. Он споро взрезал самодельную повязку.

– Посторонитесь, джентльмены, – попросил Варфоломей. Ни страха, ни особого волнения он уже не испытывал, словно на столе перед ним лежал не человек, а какой-то полуфабрикат. Не говоря ни слова, вся троица посторонилась, только Натан Фелпс чуть замялся, словно бы хотел быть поближе к своему приятелю. Но Варфоломей остро глянул на него, и бородач послушно отошел.

Фараон хмыкал, разглядывая страшно изломанную ногу Фергюссона. Потом вздохнул и покачал головой.

– Я не врач, ребята, но даже мне понятно, что этот паренек на двух ногах отбегался с концами.

– Что? – растерянно переспросил Фелпс. – Как это?

– Очень просто, – равнодушно отозвался валлиец, – ногу придется отрезать.

– Но…

– Нат, – проникновенно сказал ошарашенному известием здоровяку Фараон, – скажи мне – сколько ты его сюда тащил?

– Сутки, – пробормотал тот, – или даже больше. Собаки легли в снег, я не смог их поднять, как ни хлестал, только рукоятку бича сломал.

– Ему повезло, что ты силач и сумел дотянуть сани. Но тут одной силы мало, Нат. Погляди – нога уже начала чернеть. Если не сделать сейчас то, что нужно – твой друг умрет от гангрены. И точка.

Фелпс заскрипел крепкими зубами, выругался грязно и махнул рукой.

– Так тому и быть! Если Бен помрет, что я скажу его отцу с матерью? Мы ведь вместе приплыли сюда на пароходе… Нет, лучше уж без ноги, но живой. Действуйте, сэр! Вы точно знаете, что надо делать?

– Не учи отца… – туманно высказался Фараон. Потом посмотрел на Варфоломея.

– Что там с кипятком, Вар?

– Уже вовсю бурлит. Только… Зачем тебе ведро кипятка, не объяснишь? У нас же виски столько, что можно целиком слона искупать.

– Погорячился, – коротко объяснил валлиец. Потом досадливо поморщился и добавил: – Да все равно не помешает. Сунь в ведро мой нож, будь так добр. Проведем дезинфекцию.

Варфоломей послушно исполнил просьбу компаньона, потом подумал и добавил к варящемуся в ведре ножу свой Зангецу.

– Хорошо бы его к столу привязать, – озабоченно заметил протрезвевший от всего увиденного Сэм Миллз. Он попробовал на крепость сыромятные ремни, уцелевшие после ножа Фелпса. – А ну, джентльмены, попридержите-ка нашего беднягу!

Миллз сноровисто затянул ремни вокруг груди и ног Фергюссона. Потом уже Фараон крепко, с помощью деревянной мешалки, закрепил импровизированный кожаный жгут выше раны. Когда он натуго закручивал узел, Бен очнулся. И завопил.

– Нат! Что… Где я? Ох… моя нога!

– Потерпи, старик, – здоровяк наклонился к нему и ободряюще потрепал по щеке. – Сейчас тебе станет легче.

– О-ох! Больно!

– Знаю, друг. Неужто больнее, чем в тот раз, когда шаман микмаков попробовал проделать в тебе дыру своим копьем, а?

Фергюссон заскрипел зубами. И тут он увидел Фараона, который подошел к столу, сосредоточенно дуя на дымящийся нож.

– Это что за хрень?! – взвыл Бен, дергая натянувшиеся струной ремни. – Вы что задумали… а-а-а!

Джордж Скромби сунул в рот раненому горлышко бутылки, полной виски.

– Глотай давай! За мой счет, понял?

Острый кадык заходил туда-сюда по худой шее. Фергюссон одним махом выдул почти всю бутылку и обмяк. Темная щетина, словно по волшебству, еще резче проступила на белом, как мел лице.

– Держите, – просто сказал Фараон, и три пары рук притиснули крепкое тело к столу. Валлиец щедро плеснул на ногу из бутылки, и Бен взвыл, захрипел, вырываясь, как дикий зверь, попавший в капкан.

– Черт, похоже виски не действует! – выругался Натан Фелпс, с трудом, несмотря на всю огромную силу, удерживающий бьющегося на столе мужчину. Джордж Скромби от полноты чувств грязно помянул всех святых, потом вдруг выхватил из-за пазухи мешочек с золотым песком и, хорошенько размахнувшись, ахнул им Фергюссона прямо по макушке – раз и второй. Глаза раненого закатились. И он замолчал.

– Рауш-наркоз, – уважительно прокомментировал стоящий неподалеку Варфоломей. И сам рявкнул: – Бриан, быстрее!

– Заткнись! – огрызнулся валлиец и сделал первый взмах ножом.

Кость перерубил Варфоломей: Зангецу сделал это с такой легкостью, что повару показалось, будто никакой кости и не было – так, ерунда, просто кусок мяса. Щедро промыв срез кипятком с разведенным в нем виски (у Варфоломея глаза на лоб полезли от такого варварского метода, но он промолчал) Фараон умело натянул завернутую кожу на культю и… остановился.