Текст книги "Врача вызывали?"

Автор книги: Вадим Рубинчик

Время летело незаметно. Когда Эллочка закончила писать и посмотрела на часы, было полвторого ночи. Она переписала набело, отложила ручку и стала читать вслух.

 
…И слезы, сквозь дождь пробиваясь упорно…
 
 
…И слезы, сквозь дождь пробиваясь упорно,
Катились неслышно и так незаметно.
Ты прямо смотрела и шла очень гордо.
Похоже, любовь умерла безответно.
 
 
Возможно, жива, но кончается в муках.
О, боже, как больно, жестоко, ужасно…
Какая тяжёлая эта наука
Любовь хоронить – но тебе не подвластно…
 
 
Умом понимаешь – чужой он навеки,
А сердце желает лишь видеть и слышать,
Как он переносит тебя через реки,
Мечтою о встрече единственной дышит…
 
 
Ты всё понимаешь – девчонка не глу́па,
А сердце – ему приказать – так мудрёно́.
Но силы нашла… без единого звука
Ушла без оглядки, на боль осуждённа…
 
 
И слёзы, сквозь дождь пробиваясь упорно,
Катились неслышно и так незаметно.
Ты прямо смотрела и шла очень гордо,
Похоже, любовь умерла безответно…
 

(стихи автора)

Это был первый опыт стихосложения. Боль, выраженная в словах, выглядела прекрасной, благородной и… постепенно теряла свою остроту. Эллочка осталась довольной и даже – счастливой. Она оглянулась по сторонам. Светка безмятежно спала. Учебник пропедевтики валялся возле кровати. Другая соседка, Оля, – в читальной комнате. Либо борется со сном, либо спит, уронив голову на раскрытую книгу. «Да, я была счастлива целый год… А что видели мои подружки, кроме тяжёлых гранитных книг», – подумалось ей.

Послезавтра экзамен. Элла даже не прикасалась к пропедевтике. Но ничего. «Сдадим свои посредственные знания на хорошо и отлично!» – так кажется, говорил этот демагог, – подумала Эллочка. И снова с удивлением обнаружила, что боль уходит. То есть, конечно, она ещё здесь, но уже не трагедия. Мысли о мести, желание доказать, что Валера безвозвратно потерял своё счастье, ушли. А боль… что же… Боль – это просто часть жизни. Убив её, чтобы избежать страдания, мы убиваем и другие чувства. Нет, это не для Эллы. Она пройдёт операцию под названием «жизнь» без наркоза, не желая пропустить ничего из того, что готовит ей судьба…

Правильно сказала Маковская, убегая от страха, опасностей и боли, мы убегаем от себя. Страдание – это один из цветов радуги. Его невозможно отделить. Можно отвернуться только от всей радуги…

Примерно через месяц, когда первый шок постепенно прошёл, Эллочка купила замечательный букет роз, большую коробку зефира в шоколаде и пошла на кафедру физики. Она была бесконечно благодарна Галине Борисовне. Наставница обрадовалась, что девушка ожила и жизнь, как говорится, продолжается. Эллочка хотела просто забежать и отдать презент. Но Маковская сказала, что непременно хочет попробовать зефир сейчас, и уговорила Эллу составить компанию. В глубине души девушка была рада, что Галина Борисовна не отпустила её. Они сидели и пили чай с коньяком. Маковская плеснула немножко, для аромата, как она выразилась.

– Может, простить его? – неожиданно спросила вдруг Элла. – Если он, конечно, попросит прощения. – В её голосе чувствовалась слабая надежда.

– А он попросит? – поинтересовалась мудрая Маковская. Эллочка отрицательно покачала головой. – А знаешь, почему?

Девушка внимательно посмотрела на наставницу. Та, тщательно подбирая слова, сказала:

– Ты такой человек… Как бы это сказать…

– Принципиальный? – подсказала Элла.

– Да нет, дело не в этом… – Галина Борисовна задумалась. – У тебя всё чёрно-белое. Если человек не хорош, значит плох…

– А разве не так? – удивилась Элла.

– Всегда хороши – только святые, всегда плохи – только подонки… И то я не уверена, – сказала наставница. – А большинство… мечутся от полюса к полюсу, совершают ошибки, каются или опускают руки… да мало ли… Так вот, я думаю, Валера не просит прощения потому, что хорошо знает тебя. Скорее всего, просто не верит, что ты способна простить…

Элла подняла полные слёз глаза и спросила:

– А вы считаете, что нужно простить?.. Что можно простить?..

– Тут нет правильных решений. Только ты знаешь, что принесёт тебе счастье, что можно и нужно делать. Поэтому единственное, что могу посоветовать, – не слушай ничьих советов…

– А если он подумает, что я всегда буду ему прощать?

– Значит, ты снова ошиблась… Но как об этом узнать, не попробовав? Есть такие люди, что всю жизнь носят боль в сердце… Не сумев простить… А есть такие, что борются за свою любовь…

Эллочка задумалась не на шутку. «Борются за свою любовь…» – словно колоколом стучало у неё в висках. Она ещё раз поблагодарила Галину Борисовну и направилась в общежитие. Девушка взвешивала все «за» и «против», подсчитывала шансы и варианты, но в глубине души уже знала: она за свою любовь поборется!

Элла вошла в общагу и, к своему удивлению, тут же заметила Валерку. Он стоял у окна и курил. Девушка набрала воздуху и сказала себе: «Я сделаю это!» Она подошла и, стараясь изо всех сил быть как можно спокойнее, сказала:

– Привет, Бродяга!

– Привет, коль не шутишь! – ответил он и внимательно посмотрел на неё.

И тут Эллочка растерялась. Она вдруг поняла, что совершенно не знает, что говорить и даже с чего начать. Боже! Нужно было продумать и хорошо подготовиться к этой важной встрече. В голове у неё с хаотичной бешеной скоростью проносились всевозможные варианты. Эллочка хотела сказать и то, что она по-прежнему любит его, и то, что многое поняла, и… Мысли путались у неё в голове, а подходящих слов не было. Но Валера стоял и терпеливо ждал. Он смотрел на неё, и, возможно, Элле показалось, но в глазах у него были искорки радости. Радости и надежды. Это ободрило и успокоило Эллочку. Неожиданно для себя она нашла главные слова:

– Ты не жалеешь? – спросила и, прежде чем Валера открыл рот, почувствовала, что знает ответ.

Он не отвёл глаз и прямо сказал:

– Жалею…

– Так в чём же дело? Почему ты не пришёл, не попросил прощения… Просто не поговорил? – И по растерянному виду поняла, что Маковская была права. На все сто процентов. Валера просто не верил в возможность прощения.

– За своё счастье надо бороться! – тоном, не терпящим возражений, сказала она.

Тут подошла Жанет. Элла посмотрела на соперницу спокойным оценивающим взглядом и сказала:

– Ну, Валера, тебе решать! – Сердце у неё тревожно забилось, но к её огромной радости Валерка не заставил себя ждать и сказал: – Всё решено! – Взял её за руку, и они не спеша пошли к лифту.

Эллочке вдруг подумалось, что она сейчас одновременно остановила коня на скаку и вошла в горящую избу. И, гордая собою, повернулась к Жанке, чтобы показать ей язык, как символ победы, однако в последний момент передумала.

…Стояла полная луна, и в комнате было довольно светло. Валера спал, глубоко и спокойно, как ребенок, который набегался за день. На лице у него блуждала слабая улыбка. Вдруг Эллочка поняла, что они поменялись ролями. Раньше он, как старший товарищ, был безоговорочным авторитетом и примером для подражания буквально во всём. А она внимала ему с открытым ртом, затаив дыхание. А теперь Валерка казался ей маленьким мальчиком. Ведь именно Элла не дала погибнуть их любви. Ведь это она нашла верное решение и воплотила его в жизнь. Девушка с удивлением обнаружила у себя неожиданные материнские чувства. Она почувствовала прилив нежности, вдруг остро захотелось сделать Валерке что-то приятное. Элла склонилась над ним и осторожно поцеловала. Валера вздохнул, перевернулся на другой бок, но не проснулся… «Наверное, я стала мудрее», – подумала Эллочка, прижалась к нему и тотчас уснула, чувствуя себя самой счастливой на этой земле.

Справка о болезни… с подробностями

Тонечка не подготовилась к зачёту по физколлоидной химии и подумала: «Не стоит осложнять себе жизнь такими пустяками». И просто не пошла на занятия. А чтобы избежать ненужных объяснений с преподавателем, решила запастись справочкой о том, что она, дескать, болела. Для этого пошла Тоня в здравпункт, на приём к врачу. Настоящего имени доктора не знал никто. Сколько десятков лет отработал старый Айболит в здравпункте мединститута, не помнил даже он сам. Ему было лет семьдесят минимум, и уже несколько поколений студентов звали Глянс Пенис (в переводе с латыни – головка члена). Дело в том, что лысая его голова по форме и даже цвету была сильно похоже на эту важную анатомическую деталь.

Тоня намазала себе под глазами и под носом едким вьетнамским бальзамом и, как агонизирующий лебедь, буквально вползла к доктору в кабинет. Биологическая жидкость в виде слёз и соплей фонтанировала, как гейзер на Камчатке. Глянс Пенис предусмотрительно отодвинулся от неизвестной заразы и уже хотел, не спрашивая, выписать заветную справку о болезни, освобождающую от занятий минимум на три дня. Но потом, подчиняясь полувековой привычке, решил сделать всё как положено, то есть собрать полный анамнез, включающий, как известно, условия проживания.

– Где вы живёте? – вежливо поинтересовался Глянс Пенис.

– В общежитии. На Лермонтова 28, – послушно ответила Тоня.

– Сколько человек в комнате? – Доктор педантично заполнял все пункты медицинской карты.

– Значит так – я, Софья Ковалевская, потом… Пожарская Таня. – Тонька подсчитывала, загибая пальцы.

– Прошу прощения… Вы сказали, Софья Ковалевская? – доктор был стар, страдал склерозом в лёгкой форме, но маразма у него не было. Он точно знал, что Софья Ковалевская давно умерла. И даже если бы воскресла, никогда не стала бы жить в общежитии на улице Лермонтова за номером 28. Не то чтобы остальные общежития намного лучше, но всё-таки… – Я вот вам тут направленьице выписал, – после небольшой паузы сказал Глянс Пенис. – Пусть вас доктор Краснов посмотрит.

– Какой-какой доктор? – переспросила Тоня. Она ведь точно знала, что у неё кроме зачёта по биохимии никаких проблем нет.

Глянс Пенис замялся:

– Ну-у, это наш психиатр… Хотелось бы исключить…

Но Тоня не дала ему закончить.

– Что исключить? – воскликнула студентка. – Говорите! Я все болезни знаю! И тут Тонька вспомнила, что всегда, когда говорила, что живёт с Софьей Ковалевской, все сильно удивлялись, и приходилось долго объяснять, что эта соседка – просто тёзка великой женщины. А родители подружки неудачно пошутили, выбрав дочери такое громкое имя. Тоня с облегчением вздохнула и сказала:

– Да всё нормально… Моя подруга – не та-а знаменитая Софья Ковалевская, не та известная всему миру учёная, а просто однофамилица и одноимённица.

Глянс Пенис задумался, снял очки, подозрительно посмотрел на Тоню и снова надел:

– Так чего же вы, голубушка, хотите?

Дело в том, что эффект вьетнамского бальзама – сильно впечатляющий, но очень быстро преходящий насморк исчез абсолютно. Глаза, промытые слезой, сверкали, как два бриллианта в ясный солнечный день. Да и студентка, забыв о том, что она должна просто излучать страдания, являла собой символ здоровья и была агрессивной до неприличия.

«Я себя очень плохо чувствую», – хотела жалобно сказать она, но не сумела. Встала и, не прощаясь, направилась к двери.

– Давайте, я вас всё-таки на учёт поставлю…

– Поставь себе клизму из битого стекла! – негромко, но зло ответила Тоня и пулей вылетела из кабинета.

– Ну что, справку дал? – раздались заинтересованные голоса.

Студенты, ожидающие своей очереди, все как на подбор выглядели подозрительно здоровыми. «Симулянты хреновы! Из-за таких в трудную минуту справку не выпросишь», – с раздражением подумала Тоня и отрицательно покачала головой.

– А чё долго так? – недовольно спросил рыжий высокий очкарик с упрёком в глазах и скрытой обидой в голосе.

– Чтоб такие дураки, как ты, спрашивали! – бросила Тоня и ушла, не дожидаясь ответа.

Она медленно брела по Ленинградской, абсолютно без удовольствия ела любимый пломбир, даже не ощущая его вкуса. Страшно подумать, чуть психбольной не сделали! В голове зарождалась предательская мысль: лучше бы я биохимию выучила.

Она хотела сходить в кино. Просто так, чтобы развеяться. Но, как назло, все последние фильмы уже видела. Да и мысли о прогулянном зачёте не давали покоя. Тоня решила вернуться в общагу и посоветоваться с подругами.

– Лен, я на зачёт по физколлоидной химии не пошла… И самое страшное – справки нет… Что делать?

Лена на три курса старше её. Однако выяснилось, что она, будучи прилежной студенткой, занятий без уважительной причины не пропускает. Так что необходимого опыта у неё нет.

– А ты знаешь, со мной учится Слуцкий. Пропускает много и часто, выкручивается как-то… Может, с ним посоветуйся. Скажи, что от меня…

«Выбирать не приходится» – вздохнула Тоня и, покорная судьбе, отправилась искать Бродягу. Он жил этажом выше. Постучав, Тоня услышала: «Заходи не бойся, выходи не плачь!» Девушка слегка удивилась, но толкнула незапертую дверь. В углу комнаты на не расстеленной кровати лежал парень в одежде. И ничего не делал. Не читал, не спал, а просто лежал. Тут она удивилась во второй раз.

– Ты Валера? – И после того как он кивнул, на всякий случай спросила: – Я не помешала?

Парень сел и оглядел девушку внимательным взглядом с головы до ног. У Тони был старший брат, который иногда делился с ней жизненным опытом. «Когда мужчина смотрит на другого мужчину, – объяснил братан, – он подсознательно решает, сможет ли его вырубить… А когда на девушку, то оценивает её как потенциальную любовницу и одновременно взвешивает свои шансы». Тоня была не дура и легко прочла в глазах: экзамен успешно пройден.

– Тоня, – представилась она. – Меня к тебе Лена Лефтова направила, – уже более уверенно сказала девушка и рассказала о своей беде.

– Я помогу тебе, – без паузы ответил Валера и достал из тумбочки старую папку для канцелярских бумаг.

– Ну, давай посмотрим, что у нас есть… Так, справка, что ты была в милиции в качестве свидетеля происшествия. Вот что была в приёмном покое… Скажем, острое отравление. Повестка в военкомат – это тебе не подходит…

В этот раз Тоня удивилась по-настоящему и с уважением посмотрела на Валеру.

– Где ты это всё раздобыл?

– Места надо знать, – уклончиво сказал Бродяга. Тоня выбрала справку о нахождении в приёмном покое.

– Спасибо большое… Даже не знаю, как тебя благодарить… – сказала она, искренне гадая, что можно предложить взамен. «Может, бутылку вина», – подумалось ей… Но в это время услышала:

– Есть только один способ, которым женщина может отблагодарить мужчину, – Валера многозначительно посмотрел на девушку.

– Размечтался! – возмутилась Тоня.

– Шучу, шучу. Бери, мне не жалко… – улыбнулся Бродяга.

Оба чувствовали симпатию. Ей не хотелось уходить, а он не хотел, чтобы она уходила. Как назло, никакого мало-мальски уважительного предлога для того, чтобы остаться, в голову не приходило. И Тоня направилась к двери.

– Если что, обращайся, – только и нашёлся что сказать Валера.

– Ты тоже… Я в 242-й живу… может, конспект какой-нибудь понадобится… А что ты делал, когда я пришла? – вдруг вспомнила Тоня.

– Да так, ничего… думал.

Тогда Тоня не придала этому странному факту особого значения. Лично она, например, думала, когда ехала в автобусе, в душе, за едой. То есть между делом… Странный, конечно, парень. Но есть в нём что-то. Что именно, она затруднилась сказать. Но это и неважно. Столь необходимая справка с настоящей печатью у неё в руках. Правда, вместо врача Валера поставил свой автограф. Ну да кто это будет проверять. Короче, Тоня спасена.

Бродяга точно знал, что конспект ему не понадобится никогда. Но номер комнаты запомнил. И вечером пришёл и пригласил Тоню в кино, на последний ряд. Так начался их студенческий роман. Был он бурным, счастливым и скоротечным. Прошли годы, и горечь расставания стёрлась из памяти. Осталось лишь воспоминание – лёгкое, светлое и даже не столько о любви, сколько о юности… Но всё это будет потом, а пока…

Тоня вернулась к Ленке. Поблагодарить, а заодно спросить про Валеру. Что он за парень по жизни и вообще. Лена, услышав, о чём речь, встала, прошлась по комнате, стала у окна и молча смотрела, как гнётся и качается на ветру молодой клён. Видно было, что она сомневается – стоит ли делиться своей личной историей или нет. Лежащая на кровати Жанка (или как она звала себя – Жанет) встрепенулась, села и воскликнула:

– Да чего ты мнешься – рассказывай. Это ж песня!

– Кому песня, а кому головная боль и муки сердешные… Ну, ладно… Когда-то давно… Мы с Валеркой встречались месяца три… Такая любовь… как в кино…

– А потом? – спросила Тоня.

– Что потом… ничего… слишком разные мы… – задумчиво сказала Лена. – Да расскажи, как человек. С подробностями, с конкретными и наглядными примерами! Да без дурацких комментариев, как ты любишь, – снова вмешалась Жанет. – А Тонька уже сама решит, подходит он ей или нет… Давай, про свадьбу расскажи…

Лена вздохнула, открыла форточку и закурила тонкую сигарету.

– Пригласили нас как-то на свадьбу. Вышли мы из общаги. Темнота. Холод страшный. Ветер, снег. Естественно, на такси денег нет. Тут Бродяга огляделся и говорит:

– Вон менты. Может, они подбросят.

Я посмотрела на него, как на сумасшедшего.

– Идём! – говорит. – Делай расстроенное лицо!

– Помогите, люди добрые! – метров за десять начал кричать он. Менты насторожились. – Брат, выручай, на свадьбу опаздываем, – взмолился Валера.

– Тоня, – продолжала Ленка, – я тебе сразу скажу: я лично никогда закон не нарушала. Но милиции всегда если не боялась, а как бы это поточнее выразиться, – опасалась. А этот придурок сам на рожон лезет. Один из них недовольным голосом сказал: «Так такси бери!» А второй, как бы извиняясь, добавил: «Мы ж на посту…» Короче, прореагировали, на удивление, довольно спокойно.

– Откуда у студента деньги на такси? – искренне удивился Валера. – Еле на подарок наскребли. А тут, как назло, моя дура два часа собирается. Самое интересное пропустим… – Дура – это я! – чтоб ты понимала, – обратилась Ленка к Тоне: – Учусь на одни пятёрки… Ну, неважно. Мент-водитель ему говорит:

– Скажи, ты пьяный или дурной? С каких пор милиция извозом занимается?

– Ну, нельзя, так нельзя… – покорно вздохнул Валера. – А я бы тебя подвёз, честное слово… – И сделал такое лицо, как будто лучший друг его, раненого, на поле боя под огнём бросил.

– Пошли на автобус! – сказал он мне сердито и потянул за руку.

Отошли мы метров двадцать, не больше. Слышу, рядом тормозит машина, один из ментов кричит: «Залезай, студент. Куда тебе?» Мы сели, и Валера, сразу позабыв все обиды, быстро сообщил, что жениху восемнадцать лет и женится он по залёту. Но девка хорошая – так что ничего страшного. Минут через десять менты были нашими лучшими друзьями. Меня немного смущало, что всё это – неправда. Никто не залетел, по восемнадцать лет им было лет пять назад. Но Валера потом объяснил, что мой правдивый рассказ, кроме скуки и зубной боли, никаких чувств не вызовет: «Поверь мне, после этой весёлой, слегка приукрашенной истории остаток смены они будут ностальгировать и вспоминать свои любовные приключения, свадьбы и разводы. Не знаю, что там у них…» И тут он, конечно, прав.

Когда мы подъезжали к ресторану, Бродяга ненавязчиво так спрашивает: «А можно мигалку включить? Вся свадьба будет просто в шоке!» Водила посмотрел на напарника, тот покачал головой, дескать, во студент даёт, но разрешил. И мы с сиреной и мигалкой подлетаем к ресторану. Толстый старлей чинно выходит, открывает нам двери, берёт под козырёк. А Валерка ему так важно кивает, жмёт руку. Студенческая свадьба, понимаешь… Половина приглашённых – наши, если не друзья, то хорошие знакомые. Короче, эффект был ещё тот.

– Ну и что… Что тут такого? – удивилась Тоня.

– Не для меня это… Сейчас я относительно спокойно и с удовольствием про всё это рассказываю. А тогда, когда он к ментам подошёл, я чуть не умерла со страху. Когда услышала, что он им говорит, думала, сгорю от стыда. А когда подъехали к ресторану и все нас разглядывали, как кишечную палочку под микроскопом, то была готова провалиться сквозь землю. Нет, не для меня этот экстрим… Я, конечно, сильно изменилась за последнее время. И намного проще смотрю на жизнь, но не настолько. Кстати, его привычка пошалить, не всегда заканчивалась так удачно и благополучно.

Жанет, молчавшая до сих пор, сказала:

– А как по мне, Валерины шутки очень остроумны и безобидны. Вот у меня на втором курсе был парниша! Ленка, ты Мухолова помнишь? Вот это настоящий monstro rumartifex (мастер кошмаров, лат.).

По ужасу, отразившемуся в глазах подруги, Тоня поняла, что эксбойфренд был по меньшей мере вампиром средней руки. «Расскажи, расскажи! Что было – то было!» – нетерпеливо воскликнула Жанет.

На лице у Лены появилось стойкое выражение отвращения и брезгливости. Говорить на эту тему она категорически отказывалась. Тогда Жанет заварила кофе и сказала:

– Ладно, так и быть, я поведаю тебе эту жуткую историю. У тебя в роду сердечники есть? Нет? Ну и отлично! Тогда поехали… Только сильно не пугайся…

На втором курсе в нашу группу поступил новенький. Перевёлся откуда-то… Я уж и не помню. Обыкновенный такой улыбчивый парнишка. Даже немного стеснительный. Пригласил меня в кино, в кафе. И всё бы хорошо, пока он шутить не начал. Помнится, принёс на занятия конфеты. Ну, такие, с повидлом внутри. Начал есть. Генка говорит, угостил бы одногруппников. А тот отвечает: всем не хватит. Только для девчат. И раздал нам по конфетке. Через пару минут у всех полный рот чернил. Оказывается, этот урод откачал шприцом начинку, заправил чернилами и заклеил. Хлопцев, естественно, угостить побоялся. А ещё аммиак в автобусе в час пик разлил и тут же выскочил. Потом ещё что-то… В том же поганом, садистском духе. Я сразу поняла, что он сумасшедший, и послала его на хутор бабочек ловить.

В общагу Мухолова подсели в комнату, где жили Валерка, Поручик и Генка Астроном. Нет, Астроном не фамилия. Гена – такой интеллигентный, не от мира сего мальчик. Ходячая энциклопедия. Всё на свете знает, кроме того где он в данный момент находится. У него такое выражение лица, словно постоянно размышляет о чём-то неземном. О звёздах, например. Поэтому Генка – Астроном. Но вернёмся к Мухолову. Дальше – со слов Поручика, от первого лица – так мне проще рассказывать будет.

…Представь себе тихий субботний вечер. Всё чин чинарём. Бродяга варит борщ, Астроном пошёл за живой водой в гастроном. А я убираю комнату. Мухолов как бы мне помогает. Когда всё было готово, налито и выпито по первому разу, ребята хлебнули борщика и почти тут же выплюнули. В тарелках, и, как выяснилось чуть позже, в кастрюле было полно мух. Я знаю, что для Валеры закуска – это святое. Он на такие шутки неспособен. Астроном при всём желании муху не поймает, а поймает – не обидит. Себя я, естественно, не подозреваю. Валера, однако, опередил меня и говорит этому придурку: «Если хочешь большие неприятности – всегда так делай». Спокойно так говорит. Что значит: сильно его достал этот уродец. Тут что понять надо? Если кто-то слегка заденет Валерку, тот его отматерит, может даже наорать. Но как говорится, только для порядка. Я знаю, что там внутри он спокоен. И ругается просто в воспитательных целях. А в этот раз голос ледяной такой – добра не жди! Но на шутника эта дипломатичная речь не произвела никакого впечатления. Сидит и улыбается, как глухонемой, – типа, ничего не понимаю. Если б он хоть словом, хоть взглядом как-то дал понять, что сожалеет о содеянном, мы со скрипом, но проехали б этот вираж. Хотя пойми, субботняя пьянка – это святая традиция, ритуал. Мы всю неделю утешаем себя мыслью об этой отдушине. А этот Мухолов сидит и искренне наслаждается при виде нашего горя. Валера говорит: «Пора переходить a verbis ad verbera!»(oT слов к побоям). Это наш латинский пароль такой. Он вдарил ему пару раз, и я, естественно, приложился. Так чтобы слегка компенсировать моральный ущерб, ну, и для снятия незаслуженно полученного стресса. Астроном – миротворец, естественно, воздержался. Но, правда, и не возражал. После этого кошмарного случая весь курс стал звать мухолова Мухоловом.

Дальше – больше… Гена дружил тогда с Милой. Такая же слегка отмороженная, как и он. Мамина дочка. Матом не ругается. Понятно, что не пьёт и не курит. Даже по таким большим праздникам, как Новый год и день рождения. Но безвредная. Списать – всегда пожалуйста. И не шестёрка. И вот повадилась она к нам в комнату ходить. Мы с Валеркой, как настоящие друзья-джентльмены, при виде леди молча встаём и освобождаем территорию для маневра. А Мухолов говорит: «Да ради бога! Вы не стесняйтесь. Трахайтесь потихоньку. Мне не мешает». Я, естественно, вытолкал его на коридор и предупредил по-хорошему: «Парниша, веди себя прилично, если не хочешь новую красивую вставную челюсть». Так что этот гад удумал! В следующий раз вышел вместе с нами, как порядочный. Мы с Валеркой пошли к Борщу телик смотреть. А он вернулся, тихо открыл своим ключом дверь, снял штаны и вставил себе в задницу тюльпан. Честно говоря, до сих пор не знаю, чем там занималась наша парочка. Я не удивлюсь, если они, как дети малые, сидели, взявшись за руки, и просто смотрели друг другу в глаза, словно в индийском фильме. А тут вдруг такой сюрреалистический натюрморт в стиле Сальвадора Дали – красный тюльпан в белой заднице. Астроном – в шоке. Милка – в шоке. А этот идиот с голым задом прыгает и хохочет, как безумный. Милка тут же убежала, Генка – за ней. А мы с Валеркой как раз покурить вышли. Видим, Геннадий весь белый в красных пятнах в состоянии крайнего психомоторного возбуждения (Острая реакция на стресс у психически здоровых лиц при экстремальных ситуациях. Возникает сразу же после психической травмы или последствий угрожающих жизни ситуаций – автокатастрофы, землетрясения и т. п. Выражается в двигательном беспокойстве разной степени – от однообразного монотонного возбуждения с нечленораздельными звуками до картины бессмысленного возбуждения с паническим бегством, нанесением самоповреждений, суицидом. Нередко возбуждение сменяется ступором.)

Я его тормознул, похлопал по щекам и кое-как привёл в чувство. Запинаясь на каждом слове, Астроном поведал нам эту жуткую, останавливающую дыхание историю. Честно сказать, тут были варианты. Если бы Мухолов выкинул такой трюк любой другой парочке – посмеялись бы и разошлись. Но гад знал, где и у кого больное место. Если бы он до этого не достал всех вообще и каждого, в частности, тоже ничего не случилось бы. Но он своими шуточками забодал до упора. Знаешь, курочка по зернышку клюет, да весь двор в дерьме.

– Casus belli! (формальный повод для объявления войны, лат.), – радостно закричал Валера.

– Отличный casus belli! Выходим на тропу войны, – согласился я.

Мы с Валерой ринулись в комнату. Мухолов лежал на кровати и делал вид, что читает газету.

– А ну-ка, месье, изобразите, пожалуйста, нокаут! – вежливо попросил меня Валера. И тут же уточнил: – Глубокий желательно.

Ну, меня уговаривать не надо. Я этого случая давно ждал. Поднял Мухолова за шиворот и с большим удовольствием вдарил ему по печени. Он даже не дёрнулся и, как тряпка, повис у меня на кулаке.

– Ну, что дальше? – спрашиваю. Честно говоря, бить уже некого, а чувство справедливого возмездия не удовлетворено совершенно. Валерка не ответил, быстро вытащил у Мухолова брючный ремень и связал ему руки. Потом снял носки, чем удивил меня ещё больше. К этому времени Муха стал приходить в себя и начал потихоньку материться. Валерка тут же вставил ему носки в рот и сказал:

– Это тебе за борщ.

Мухолов попытался вытолкнуть носки языком. Но Валера уже обернул бинт вокруг головы так, чтобы тот проходил через открытый рот и не позволял освободиться от вонючего кляпа. Потом вытащил из-под кровати мой спальный мешок.

– Помоги запихнуть труп негодяя, – закричал он. – Будем приводить в исполнение Poenacullei (Poenacullei – римская казнь, заключалась в зашивании казнимого в кожаный мешок с последующим утоплением мешка в водоёме).

– Какой труп? – не понял я.

– А вот этот.

Я маленько напрягся, но помог затолкать Муху в мешок. Валера уселся на него и говорит:

– Значит, так. Выносим его на балкон – на полчасика-час. Он подморозится, окоченеет. Потом на такси и в анатомичку. Там ванны с формалином – на пятнадцать человек каждая. «Отряд не заметит потери бойца». Одним студентом больше, одним меньше. Через неделю почернеет, будет как настоящий!

Клянусь, я почувствовал, как по комнате разлился odor mortis (запах смерти), и кричу в отчаянии:

– Валер, да ты не далеко от него ушёл!

А он как обидится, как заорёт:

– Ты чо! Он злой гений, а я добрый. Я же добро защищаю!

Мне стало, мягко говоря, дурно. А Муха тем временем всё слышит и с ума сходит. Такую бурную деятельность развил, что того и гляди спальный мешок разорвёт.

– Давай вынесем Мухолова на балкон, а потом обсудим все дела в спокойной обстановке, – говорит Валера.

Я уже не в себе – перешёл на визг:

– Категорически возражаю – это убийство!

– Ты же доктор! – возмутился Валера. – Должен спокойно относиться к смерти. И вообще, когда-то же надо начинать. Ещё Пирогов говорил: у каждого хорошего хирурга за спиной должно быть большое кладбище. – Тут, видно, Валерка понял, что у меня сейчас крыша поедет, подмигнул мне и показал глазами на мешок. Тот, словно ртуть на ладони, был в постоянном хаотическом движении. Я понял, что весь этот монолог Валера говорит не для меня, а для Мухи. Тут же успокоился и подыграл ему:

– Ну ладно, уговорил, Бродяга. Собаке – собачья смерть.

Мы вынесли мешок на балкон. Стоим – курим. Минут через десять пришёл сердитый Генка и голосом театрального убийцы воскликнул:

– Где этот мерзавец! Где этот низкий и подлый ублюдок! Я убью его!

– Закаляется, – говорю. И объяснил ситуацию.

Гена, святая душа, побежал на кухню и стал набирать воду в ведро для мытья полов. И прежде чем мы поняли, что происходит, с криком: «Переходим к водным процедурам!» не замедлил внести свою скромную лепту в общее дело: вылил воду, аккуратно распределив её по всей длине спального мешка. Мухолов выгнулся, словно триумфальная арка, и замер, не подавая признаков жизни. Валера посмотрел на меня и говорит:

– Чистый садизм… Не ожидал, по правде говоря… – И обратился к Генке: – Я понимаю, Ромео…У вас моральная травма, это многое объясняет, но всё-таки… – И забрал ведро. Гена вдруг осознал, что натворил. По глазам его было видно: парень сам не верит, что это его рук дело.

– Ну что, выпустим джинна из мешка? – спросил Бродяга.

– Честно говоря, – сказал Гена, – я с ним в одной комнате теперь спать боюсь.

– Это пусть он боится, – ответил Валера.

Когда мы вытащили Муху на свет божий, его колотило крупной дрожью, словно шахтёрский отбойный молоток. А взгляду позавидовал бы любой буйно помешанный. Бродяга освободил ему рот и спросил: