Текст книги "Врача вызывали?"

Автор книги: Вадим Рубинчик

– Желаете сказать пару слов для свободной прессы?

Муха, заикаясь, стал материться. Валера удивлённо покачал головой, снова взял носки и со словами: «Человек упорно не учится на своих ошибках» стал запихивать их Мухолову в рот. «Sittibi terralevis» – по привычке щегольнул он латинским выражением (пусть будет тебе легка земля; напутствие умершим, употребляется в надгробных речах и некрологах). И тут Муха замычал, отчаянно завертел головой, глаза его, и так раскрытые до предела, казалось, выскочат из орбит. Стало очевидно, что в последнее мгновенье он всё-таки кое-что усвоил. Валера снова вынул носки, и Мухолов, задыхаясь, сказал:

– Я больше не буду!

– Громче! Я слуховой аппарат дома на рояле забыл! – закричал Валера.

И Мухолов сломался. Он истошно завопил:

– Простите, я никогда больше не буду!!!

– Чего не будешь, урод? – вмешался Гена.

– Ничего… ничего не буду, – устало сказал Муха и потерял сознание…

На следующий день мы с Бродягой пошли в «Потсдам». День выдался морозный, но солнечный. Валера заказал водки, и в ожидании закуски мы, как обычно, выпили полбутылки просто с хлебом и солью.

– Вот она, шоковая терапия. Во всей своей силе и эффективности, простоте и дешевизне, – сказал Валера. – Грамотное сочетание болевого, термического и психологического воздействия.

– И всё-таки ты меня сильно вчера напряг, – говорю. – В какой-то момент я действительно поверил, что ты хочешь его убить.

– Глупости, ситуация была полностью под контролем… – сказал Валера и хотел развить эту мысль. Но я перебил:

– Не хочется портить хороший вечер разговором о дерьме.

Валерка согласился. Тут принесли закуску, мы снова выпили… В общем, нормально пообщались.

В общагу вернулись поздно. В комнате нас ждал сюрприз. На стуле возле входа дремал алкаш. Одежда его представляла собой что-то среднее между костюмом профессионального нищего и беженца времён Гражданской войны. Она издавала стойкий запах пота и мочи, явно высохших прямо на теле. Генка тут же объяснил:

– Да вот часа два назад пришёл. Вас ищет, хочет записку передать. Сказал, вы за неё любые деньги заплатите. Но ему хватит пяти рублей.

Алкаш к этому времени проснулся, зевнул, не прикрывая беззубой чёрной дыры, и тут же вступил в разговор:

– Тут, понимаешь, вот какое дело. Парнишка один с крыши сиганул. Убился на смерть, ясное дело… А я это… как раз рядом проходил… И обследовал его на предмет денежных знаков. Ему-то уже ни к чему… Короче, вот тут записочка… Только попрошу, деньги вперёд…

Я дал пять рублей и взял мятый листок. Там была всего одна строчка: «В смерти моей никого не винить! Кроме Бродяги и Поручика, которые проживают по адресу…» Далее следовал наш точный адрес.

Я бросился к Бродяге и стал его трясти.

– А чем мы от него отличаемся? Ты, добрый гений, скажи мне! – Ни до, ни после этого я в жизни никогда не плакал. А тут истерика. Ору, слёзы – градом, и сделать ничего с собой не могу. Вдруг дверь медленно отворяется и заходит Мухолов со своей проституирующей улыбкой и невинно так говорит:

– Так, так, так… Локти кусаем, крокодиловы слёзы льём, рвём парадные одежды и обильно посыпаемся пеплом… Горе наше не знает границ и пределов…

В тот вечер я понял, что такое настоящий шок. Потому как дальнейшее помню довольно смутно и отрывочно. Валерка рассказывал: «Я подумал, Поручик рехнулся». По его словам, я прыгнул на Муху и бил, что называется, на поражение. Просто превзошёл себя. Это был бой не на жизнь, а на смерть. Остановить меня было невозможно. Да Валерка и не пытался. Проще тормознуть поезд, летящий под откос. Потом он, кстати, сказал, что лучше бы Мухолов с крыши прыгнул. Валера вышел на кухню, набрал ведро холодной воды и вернулся в комнату. На полу без признаков жизни лежал Муха. Я стоял у окна и пытался прикурить. Руки дрожали, и мне это никак не удавалось. Валера раскурил и дал мне сигарету.

– К вопросу о добре и зле, – как ни в чём не бывало, спокойно сказал он. – Мухолов неисправим. Поверь мне на слово и успокой свою чувствительную, как свежая рана, совесть.

Я ничего не ответил, молча взял ведро и вылил на Муху. Тот открыл глаза и прошептал разбитыми губами:

– Пройдут годы, вы забудете всех ваших лучших друзей, – он улыбнулся, выплюнул обломок зуба и продолжил: – а меня – никогда…

– Прям Герострат какой-то, – удивился Валера.

– Послушай, клоун! – говорю. – У меня в классе был мудак – на стол училке насрал. Я его помню. А ты в душу насрал. Понятно? Ты достиг своей цели – я лично тебя не забуду! Ты счастлив?! А теперь – вон отсюда! Можешь в деканат жаловаться, идти в ментовку, можешь прыгать в окно. Я в эту богадельню тяжело поступал, поэтапно: медучилище, ВДВ, ПО (подготовительное отделение). И если я вылечу отсюда – причиной этому будешь ты! Я понятно объясняю?..

– И это всё было в нашем медицинском институте? – изумлённо спросила Тоня. – Будущие врачи, интеллигенты…

– Ну, как говорится, в семье – не без урода, – сказала Жанет. – Даты не переживай. Кроме Мухолова в нашем институте нормальный народ собрался. В основном. А вообще, многое бывало в этих стенах, да не всё тебе знать надобно… – многозначительно сказала девушка. Потом посмотрела на Ленку и вдруг вспомнила:

– Ленка, лучше стих ей почитай, что тебе Валерка написал!

– Это очень личное… – возразила подруга. Но видно было, что она очень даже хочет его прочесть.

– Да ладно тебе ломаться. Его в своё время полкурса, как минимум, цитировало.

Лена сказала:

– Ну, ладно! Слушай… – И начала читать наизусть.

 

Поцелую любимые очи…

Свет луны… ты сидишь на окошке
И в глазах отражаются звёзды.
Грациозно, как дикая кошка,
Принимаешь забавные позы…
 
 
То прильнёшь ты ко мне осторожно,
Обовьёшь мою шею руками,
То отпрянешь, колдуя тревожно
О любви, размышляя стихами…
 
 
Я к тебе наклонюсь и признаюсь,
Что от страсти сгораю, как порох,
И груди твоей нежно касаясь,
Задыхаюсь от сладкой истомы…
В нетерпенье одежды срывая,
На руках донесу до кровати,
Поцелуями всю осыпая…
Я не дам ускользнуть от объятий…
 
 
А потом после бешеной ночи
Ранним утром счастливый, влюблённый,
Поцелую любимые очи…
Добровольно тобою пленённый…
 

– Это когда у нас ещё всё хорошо было… – объяснила Лена. Потом встала, подошла к тумбочке, быстро нашла среди толстых книг тетрадный листок и протянула Тоне.

– Это последнее, прощальное стихотворение… Читай сама… Тоня осторожно взяла письмо и начала читать.

– Вслух давай! – требовательно сказала Жанет. И Тоня, немного стесняясь, начала:

 
Я проснулся, вспомнив неспешно
Прошлый вечер, бурную ночь.
На подушке со мной безгрешна
Ты спала… как мадонна вточь…
 
 
Хорошо… то, что было – было…
Пусть повторим это не раз.
Только сердце молчит… остыло
И не может петь на заказ.
 
 
Я тобою не захмелею,
Не прощаясь, скоро уйду,
И солгать тебе не сумею,
Ведь любви в душе не найду…
 
 
Я не вру… я искал в потёмках,
В глубине, в уголках, везде,
Но нашёл лишь любви обломки,
Понял сразу, что быть беде…
 
 
Я уйду… пока не привыкла
Ты ко мне и к моим рукам.
Это была моя ошибка…
И исправить я должен сам…
 
 
Я тобою не захмелею,
Не прощаясь, скоро уйду
И солгать тебе не сумею,
Ведь любви в душе не найду…
 

Бесконечной тоской и безнадёжностью повеяло от стиха. Тоне стало так грустно, что захотелось плакать. Она посмотрела на Лену. Та поняла её без слов и задумчиво сказала:

– Всё проходит… А тогда, конечно… Чуть с ума не сошла…

Жанет закурила и с лёгким разочарованием в голосе сказала:

– А мне, блин, никто не пишет… Что задела? Не понимаю… Или у них чернила кончились? – Потом, выпустив струйку дыма в направлении Тоньки, подытожила: – Так что насчёт Валеры можешь не сомневаться – это добрый гений… – И уже обращаясь к Ленке, добавила: – Вот молодёжь пошла – справки наводит, интересуется. А где страсть к приключениям и риску? А? Я вас спрашиваю?.. – Она говорила, словно прошедшая тяжёлый жизненный путь, умудрённая жизнью старуха. А было ей двадцать три года от роду. Правда, училась она на шестом курсе мединститута и имела ярко выраженную авантюристическую жилку…

О том, что она в своё время встречалась с Валеркой (задолго до Ленки), Жанет благоразумно промолчала. Несмотря на природную болтливость, она хорошо знала, что можно говорить, а что категорически не рекомендуется.

Операция «Дефлорация», или Половой ликбез

Бродяга вернулся в общагу после полуночи. Дверь в комнату заперта. Он повернул ключ и, стараясь не шуметь, вошёл комнату. Взору его открылась странная, необъяснимая с обычной точки зрения картина. Посреди комнаты, оседлав стул как лихого коня, сидела Натаха – студентка первого курса педфака. Деваха если не из деревни, то явно из пригорода. Высокая и мощная, словно Венера, сошедшая с картины Рубенса, правда, одетая… На кровати валялся Борька – секс-символ курса, парень с явно выраженным комплексом нарцисса. Вид у него был довольно обескураженный, если не сказать больше – дурацкий. Мягкий свет настенной лампы создавал интимную, насколько позволяет старое общежитие, атмосферу. Однако Валера с удивлением отметил отсутствие того магнетического напряжения, которое естественным способом возникает, как только мужчина и женщина остаются наедине. Более того, Валере показалось, что Боря обрадовался его приходу.

– Как дела? – тактично поинтересовался Бродяга.

Борис сел на кровати, почесал в затылке и говорит:

– Хочешь Натаху?

Валера посмотрел на друга обалдевшими глазами. Потом перевёл взгляд на девушку. Несмотря на довольно бесцеремонное предложение Бори, ни один мускул не дрогнул в её лице. Тут Валера заметил, что Натаха в наушниках и догадался: кроме музыки ей ничего не слышно. Он улыбнулся, и девушка очаровательно улыбнулась в ответ.

– Понимаешь, ей двадцать лет и она девственница, – объяснил Боря. – А соседки по комнате, шестикурсницы – все как одна с богатым половым стажем. Так они смеются над ней, можно сказать, издеваются. И у девки на этой почве сформировался настоящий комплекс неполноценности. Короче, она взяла соцобязательство к Новому году лишиться девственности. Новый год – если ты в курсе – послезавтра… сроки поджимают!

– А ты-то здесь при чём? – удивился Валера.

– Да ты понимаешь, добрые подруги стали на неё давить, дескать, пришла пора. Вот выбери любого, кто тебе нравится, а за нами дело не станет – сосватаем. Короче, не по жизненным, так сказать, а чисто по медицинским показаниям. А я к Субклявии хожу (vena subclavia субклявия – подключичная вена, лат.). Ну, та в шутку и предложила мою кандидатуру.

– Ну и? – спросил Валера.

– Ну и ничего! Полтора часа – коту под хвост. Завтра, чувствую, буду ходить раскорякой…

Валера наконец понял ситуацию и весело засмеялся.

– Короче, не уговорил? – уточнил он на всякий случай. Боря махнул рукой.

– И, самое интересное, не уходит, сидит музыку слушает, – с досадой добавил он. – Может, ты попробуешь?

Валера присел рядом с Борей на кровать и задумался.

– Ты её раздел? – наконец спросил он.

– Только до трусов, – честно признался друг.

– Jus primae noctis… (право первой ночи, лат.) – звучит заманчиво, – сказал Валера, озабоченно вздохнул и подошёл к Натахе. Медленно снял у неё с головы наушники, заглянул в большие, полные невинного любопытства глаза и вежливо спросил:

– Хочешь?

Девушка неопределённо пожала плечами.

– Будем пробовать? – уточнил Бродяга.

Натаха с готовностью кивнула. Боря, который внимательно следил за происходящим, тут же встал и, приложив руку к отсутствующей фуражке, радостно воскликнул: «Безумству храбрых – поём мы песню!», пожелал «семь футов под хером» и быстро вышел, замкнув дверь с другой стороны. Валера подождал, пока стихнут шаги в коридоре, и сказал:

– Значит, так. Я тебя уговаривать не собираюсь. Более того, не совсем уверен, что это действительно необходимое мероприятие.

Натаха с удивлением посмотрела на Бродягу.

– Но у меня есть славная идея, – невозмутимо продолжил он. – Ночуй на Бориной кровати. Утром можешь торжественно объявить, что операция по дефлорации прошла успешно, безболезненно и с удовольствием. Кто не верит, посылай ко мне – я справку выпишу. – Валера по ходу дела разделся и лёг на свою кровать: – Ну, а если всё-таки созреешь – разбуди…

Натаха, поколебавшись, легла на Борину кровать, и было слышно, как она ворочается под одеялом, с трудом снимая с себя одежду. Естественно, заснуть Валера не мог, да и не собирался. «Терпение, – говорил он себе. – Главное, не спугнуть. А то понимаешь – прынцесса! Хочу – не хочу, буду – не буду…» – здраво рассуждал Бродяга. Но организм не понимал этой не совсем естественной для него логики, и воспалённое воображение рисовало Натаху в чём мама родила во всевозможных ракурсах. Валере показалась, что прошла вечность и ещё два часа минимум. Он уже пожалел, что подписался на эту жуткую мазохистскую авантюру, как вдруг услышал скрип половиц, жалобно поющих под тяжёлой поступью девушки. И Валера понял, что муки скоро закончатся и терпение вознаградится. Он не ошибся. Натаха осторожно скользнула под одеяло, и на узкой студенческой кровати стало тесно, как в пригородном автобусе в час пик. Валера тут же занял классическую позицию. Напрочь позабыв о столь рекомендуемой в научно-популярной литературе прелюдии, с большим удовольствием приступил к исполнению возложенной на него миссии, столь приятной и ответственной… Ночь показалась короткой, и заснули они не скоро…

Будильник зазвонил ровно в шесть, и почти одновременно раздался стук в дверь. Валера придавил наглый хронометр и голосом диспетчера провинциального вокзала крикнул: «Предполагаемое время ожидания – три минуты!» По комнате прыгала на одной ноге новоиспечённая секс-бомба, стараясь попасть в узкие джинсы. Наконец, Валера закричал: «Заходи!» И Боря с довольно пошлой ухмылкой появился на пороге.

«Натаха, судя по твоей довольной роже, можно поздравить?» – полушутя, полувсерьёз спросил он. Девушка широко улыбнулась и быстрыми шагами пошла к выходу. Поравнявшись с Борей, показала ему язык. И пока он соображал, что к чему, отвесила весомый подзатыльник, от которого он потерял равновесие и резко утратил желание шутить. Уже в дверях Натаха обернулась и послала воздушный поцелуй Валере.

Борис ходил по комнате из угла в угол без всякой видимой цели и явно мучился. С одной стороны, его обуревало любопытство, с другой, уязвленное эго не позволяло расспрашивать. В конце концов, тяга к знаниям оказалась сильнее, и Боря поинтересовался как бы между прочим:

– Кстати, как тебе удалось растопить этот айсберг?

– А очень просто – предоставил инициативу ей, – усмехнулся Бродяга и стал собираться в душ.

– И всё? – Боря скептично посмотрел на друга. – А я типа всё запрещал?

– Нет, конечно. Но ты делал и решал всё сам… Ая сразу объявил – дефлорация – забота прежде всего дефлорируемых… Дескать, моя хата с краю… и вообще, я лицо индифферентное, абсолютно незаинтересованное… Могу, конечно, как добрый человек посодействовать, но не более того. Как ты говоришь – строго по медицинским показаниям…

Но Боря продолжил упорствовать:

– С меня пиво! Но я хочу знать подробности, – сказал он.

– Пиво я тебе сам проставлю, – ответил Валера. – А ты сегодня переночуй там, где вчера. – И предвосхищая дальнейшие расспросы, добавил: – Продолжим, так сказать, половой ликбез на селе…

Мы посеем здесь разврат!

Дима стоял в вестибюле родной общаги и от нечего делать наблюдал за входящими и выходящими студентами. Уроки он предусмотрительно выучил, и тихий субботний вечер совершенно свободен. До дискотеки ещё часа два минимум. Заняться абсолютно нечем, и Димка откровенно скучал. Тут он увидел Бродягу и Борща. Ребята вышли из лифта. Тщательно выбриты и празднично одеты. Наверно, идут к девчатам. У Валеры свёрток, похожий на бутылку, а у Борща – баян. Следовательно, они идут в Сотку, легендарную Сотку (общежитие медсестёр – дом за номером 100)! Эх, как бы он хотел пойти с ребятами. Но у Димки с ними разница в два курса. Они, возможно, даже толком и не знают, кто такой первокурсник Дима Грибовский. Однако набравшись смелости, подскочил и без предисловий выпалил:

– Возьмите меня с собой!

Друзья переглянулись.

– Т-ты кто? – спросил Борщ.

И Дима волнуясь, что его не дослушают, затараторил:

– Я тоже с сангига, живу вместе с вами в этой общаге. Вы в Сотку идёте – правильно? – Поймав на себе удивлённые взгляды, тут же объяснил: – Да все знают, куда вы с баяном ходите.

Друзья засмеялись. Потом Валера серьёзно сказал:

– А вступительный взнос? – и выразительно потряс рукой с цилиндрическим свёртком.

– У меня есть, – обрадованно воскликнул Дима. – Я сейчас… – И, не дожидаясь лифта, поскакал по лестнице.

Ребята шли в довольно приподнятом настроении, предвкушая приятное времяпрепровождение. Дима, на седьмом небе от счастья, почти бежал, и ему постоянно приходилось останавливаться, чтобы подождать ребят. А ещё Димка с гордостью думал, какой он молодец, что не постеснялся и попросил взять его с собой. Валера посмотрел на него и понимающе сказал:

– Hodie amet qui numquam amavit! (сегодня познает любовь не любивший ни разу…) – Но когда подошли к Сотке, заметил отрезвляющим голосом: – Рано радуешься. Надо ещё вахтёршу пройти. Если остановит, то придётся оставить студенческий билет, и тогда после одиннадцати тебя культурно попросят освободить территорию. Понял? – И, не дожидаясь ответа, добавил: – Пойдём по одному – так проще.

– А может, я с вами? – растерянно спросил Дима.

– Нельзя! Во-первых, троих вахтёрша обязательно остановит. А во-вторых, это экзамен. Пройдёшь – становишься членом клуба, не пройдёшь… – Бродяга развёл руками, – останешься в статусе любителя. Короче, встречаемся на четвёртом этаже. Возле лифта.

Первым пошёл Борщ, показал красную книжечку внештатного сотрудника уголовного розыска и благополучно скрылся в лифте. Он её из комсомольского билета специально для таких случаев приготовил. Вахтёрша дружелюбно закивала, как китайский болванчик, и даже не взглянула на служебный пропуск. Дима догадался, что Борщ здесь – постоянный посетитель и, показав документ, просто соблюдает правила игры.

– Есть ещё два способа пройти эту баррикаду, – начал объяснять Валера. – Первый – дождаться, когда зайдут несколько человек, и затереться между них. Но учти, медсёстры – это, как правило, женщины, медбратьев – единицы. И все вахтёрши, естественно, знают парней в лицо. Так что это серьёзная проблема.

– А второй? – с надеждой спросил Дима.

– Второй – ты уверенно идёшь прямо на вахтёршу, здороваешься, останавливаешься проверить почту, спрашиваешь, как женщина себя чувствует, и она либо теряет бдительность, либо видит, что ты нормальный парень и ей не жалко, что ты культурно отдохнёшь. Не знаю точно, какие химические реакции у них в мозгу происходят, – сказал Валера. – Короче, смотри и учись.

И продемонстрировал на практике теорию преодоления вахтёрской недоверчивости и подозрительности. Дима через стеклянную дверь наблюдал, как Бродяга поулыбался вахтёрше, а она – ему. Что-то сказал, она заулыбалась ещё шире. Валера почти ушёл, однако вдруг вернулся и, наклонившись, стал что-то рассказывать ей на ухо. Через минуту он исчез окончательно. А вахтёрша осталась сидеть, как загипнотизированная, задумчиво накручивая на палец телефонный провод. Её сияющий взгляд красноречиво говорил о том, что была когда-то она молодою и есть ей что вспомнить поздним осенним вечером. Не говоря уже о том, что любви все возрасты покорны. «Пора!» – подумал Дима и решительно открыл дверь. Тревожно забилось сердце, язык прилип к нёбу, а ноги вдруг стали ватными и непослушными. Неожиданно Димка отчётливо понял, что никогда не сумеет повторить этот блестящий и элементарный на первый взгляд маневр. Он медленно вышел на улицу, даже не сделав пробной попытки. На душе скребли и мяукали противные облезлые кошки. Дима закурил и погрузился в размышления на тему «Как жить дальше?» Тут дверь приоткрылась, и он увидел симпатичную девушку в домашнем халате.

– Ты с Бродягой?

Дима радостно затряс головой.

– Пошли! – сказала она и без объяснений скрылась за дверью.

– А как же… – Дима хотел спросить про вахтёршу, но не успел. Девушка быстро удалялась, он поспешил за ней, стараясь не отстать, и краем уха услышал:

– Тёть Зин, это ко мне брат из деревни приехал.

Тётя Зина понимающе улыбнулась и благоволительно кивнула. Дорога к счастью была открыта. В ожидании лифта Дима окончательно пришёл в себя и вдруг озадаченно посмотрел на девушку.

– А почему «из деревни»? – наконец спросил он. Он, безусловно, не коренной столичный житель, но провинциалом себя не считает. Девушка посмотрела на него с усмешкой:

– Потому что если ты минчанин, то зачем тебе оставаться на ночь? – резонно спросила она.

– Ну, может, я приехал из далёкого города.

– В Белоруссии, кроме Минска, городов нет, – с лёгким пренебрежением сказала она. Потом, заметив его недовольное лицо, добавила: – Да ладно, не надувайся, я сама из Жлобина.

Лифт гостеприимно открыл свои побитые нетерпеливыми посетителями двери. Изнутри он был покрыт различными надписями в стиле вокзального общественного туалета. Правда, нецензурные слова были аккуратно закрашены чёрной краской. Внимание привлекла крупная надпись: «Мы посеем здесь разврат!» Она многое обещала, дразня воображение…

Дима вошёл в комнату, поздоровался и огляделся. Кроме Валеры и Борща там было ещё несколько девчат. Два составленных вместе стола радовали глаз едой и выпивкой. Дима передал бутылку Валере, и тот тут же поставил её на стол. Димон развёл руками, желая объясниться и оправдаться за то, что не сумел пройти вахтёршу. «Отставить разбор полётов!» – приказал Борщ, и Дима с радостью подчинился. Пили и наливали довольно быстро. Но в какой-то момент перешли на спирт, и Дима, не имея опыта «общения» с этим коварным напитком, быстро захмелел. Он вдруг почувствовал себя буревестником сексуальной революции и стал выкрикивать прогрессивные лозунги типа: «Мы посеем здесь разврат!» Надпись из лифта прочно засела в памяти, и он чувствовал непреодолимую потребность озвучить ее. В чём конкретно выразится разврат, он и сам не знал. В восьмидесятых годах элементарная половая жизнь (даже без намёка на фантазию) считалась жутко развратной.

Вера, лет на семь старше Димки, по-дружески похлопала его по плечу и с искренним любопытством спросила:

– Что ты имеешь в виду, Дима? – чем поставила его в тупик. И хотя сексуальная революция была не за горами, пока это были разрозненные искры, из которых только впоследствии возгорится пламя, Димка обвёл присутствующих растерянным взглядом и сказал:

– Ну… эта… счас разобьёмся по парам, и эта… – Даже пьяный он постеснялся сказать открытым текстом то, что имел в виду.

– С тобой всё ясно… – сказала Вера усталым, слегка разочарованным голосом, встала и направилась к выходу. Дима безотрывно смотрел ей вслед долгим немигающим взглядом. Примерно так смотрит кобра за индийским факиром, когда тот играет на своей дудке. Честно говоря, там было на что посмотреть. Юбка обтягивала крепкие бёдра, длина её не позволяла определить цвет нижнего белья, но… но не более того. Вера обернулась и сказала: «Ну что ты там, корни пустил, что ли? Пошли уже, развратник». Дима очнулся, засуетился и, цепляясь за стулья, стал пробираться к выходу. Сбывались самые смелые мечты. Он маленько робел. Хотя никому бы не признался – это был первый сексуальный опыт. Вера, напротив, работала в поликлинике кожвендиспансера и была опытной во всех отношениях медсестрой.

Пришли в блок, где жила Вера. Она замкнула дверь на ключ.

– Раздевайся! – голосом прапорщика-сверхсрочника сказала девушка. Дима, туго соображая, довольно быстро разделся. На секунду задумался, снимать трусы или нет. Пока он принимал судьбоносное решение, Веркины цепкие руки схватили его и, прежде чем парень успел опомниться, затолкали в душ. Через мгновение ледяной поток обрушился на Диму, заставив задохнуться от неожиданности. Он попытался выскочить, но Верка прикрикнула: «Охладись маленько. Для твоей же пользы…»

Из душа Дима вышел практически трезвый. Чувствовал он себя довольно неловко. От его гусарского удальства не осталось и следа. Если бы не одежда, которая находилась в комнате, он бы испарился прямо из душевой. Превозмогая стеснение, Дима тихо постучал и как-то боком, неуклюже зашёл в комнату. Одевался он молча, сильно сутулясь, не подымая глаз, и старался не смотреть на Веру.

– Иди, чаю попей, – по-матерински заботливо сказала девушка. – Хоть согреешься…

Дима колебался. Он уже давно ни на что не рассчитывал. А с другой стороны – куда спешить. Возвращаться выпивать не хотелось, в общагу – тем более. Он сел за низкий столик, взял конфету и, обжигаясь горячим чаем, проглотил её.

– Расскажи про себя, – добрым мягким голосом попросила Вера. И села рядом.

Честно говоря, рассказывать было нечего. Школа, первый курс института. Обычно он рассказывал всякие истории, которые слышал от старших друзей. Но сегодня что-то мешало ему сыграть привычную роль Хлестакова. У Димки создалось странное, довольно гнетущее чувство, что Вера видит его насквозь и сразу догадается, что он врёт. Дима спросил:

– А зачем ты меня под душ поставила?

– Как зачем? Чтоб протрезвел! И вообще – ненавижу алкашей, – объяснила Вера.

– А ты же пила сегодня, я видел… – удивился Дима.

– Мне напиться – тебе хватит помыться, – ответила Верка и потрепала Димку по шее. Потом легко притянула к себе. Он удивлённо посмотрел на неё. Но Вера замолчала, закрыла глаза и откинула голову назад, открыв белую нежную шею. Резкий запах духов местного разлива мог отбить желание даже у сексуального маньяка. Но на Диму он подействовал, как настоящий афрозодиак. Ему хватило секунды, чтобы оценить ситуацию. Дима – парень неопытный, но не дурной. Негнущимися холодными пальцами он судорожно принялся расстегивать пуговички на блузке. Дело продвигалось, однако, довольно медленно. В конце концов, Верке наскучили затянувшиеся игры в раздевание, она решила ускорить процесс и с лёгким вздохом перешла на самообслуживание. Одним движением сняла блузу, а заодно – и всю остальную одежду. От чудесного вида, который открылся юному искателю любовных приключений, а главное, от доступности, у Димки голова пошла кругом. Дальше всё было, как в волшебном сне…

Проснулся он утром от бесцеремонного стука в дверь. «Димон! Мы уходим, – крикнул Борщ. – На работу скоро. Так что не ищи нас…» Но Вера вдруг закричала: «Стойте! Мне тоже на смену. Подождите его…» Через минут пять Дима шагал с новыми друзьями, счастливый, как ребенок, которого первый раз в жизни взяли в цирк да ещё купили мороженое. Благодарности его не было конца.

– Чего там… на здоровье… – сказал Валера. – Ты только в голову не бери… В твоём возрасте нашего брата можно брать голыми руками. Любая может на себе женить…

Дима озадаченно посмотрел на Валеру.

– Т-точно, т-точно! – подтвердил Борщ. – Я-а-а сам чуть два р-раза не женился… п-просто в порыве чувств… Так что к Верке больше не ходи. Она т-тебя окольцует на раз.

– Как не ходи? – изумился Дима. – Мы уже с ней договорились.

Друзья переглянулись и вдруг расхохотались.

– Да ладно – не переживай! Шутка! Но предупредить мы тебя должны… Потому что для кого-то вчерашняя ночь – приятное времяпровождение. А для кого-то – может статься, любовь с первого взгляда, – и Бродяга выразительно посмотрел на Димку. И тот понял, что действительно испытывает к Вере нечто… ему было трудно выразить это словами – радость, благодарность, восхищение… а может, это любовь?

– Собери мозги в кучку и слушай, что тебе старшие говорят, – сказал Валера. – Сейчас я открою тебе страшную тайну: мужчина думает, что использует женщину. А на самом деле всё наоборот. Ну, посуди сам. Кто вчера кого выбрал? Ты? Не смеши меня! Больше того, сегодня у Верки смены нет. Кожвендиспансер по воскресеньям не работает. Просто у неё, видно, другие параллельные планы.

– Вот сука! – воскликнул поражённый до глубины души женским коварством Дима.

Друзья дружно засмеялись.

– О-он х-хочет, чтоб она была ему верна до гроба! – Борщ сделал вид, что объясняет ситуацию Валерке. – А после его смерти – сожгла б себя на костре, – добавил Бродяга, поддержав шутку. И они снова засмеялись. Но Дима был хмур и даже не улыбнулся.

– Да чего ты расстроился? Тебе, кстати, когда в Сотку шёл, вообще всё равно было, с кем спать. А? Или я не прав? А тут обидели – имели всех – его не видели! Хотел секса без обязательств и получил! Верка имеет такое же право «налево», как и ты!

Некоторое время шли молча. Потом Дима вдруг встал как вкопанный.

– Ребята, а если я и вправду влюбился?

– П-пошли, не люби мозги! – сурово сказал Борщ.

– Погоди, Шура, погоди, – вмешался Валера. – Нет проблем, Димочка, – женись! Во-первых, мамка твоя страсть как обрадуется. Любимый сынок в семнадцать лет женится на первом курсе. А во-вторых, подумай о будущем. У тебя с ней разница – семь лет. Это сейчас Верка секс-бомба. А лет через десять-пятнадцать? Уютное секс-убежище. Женщина старится быстрее мужчины – понял?

Дима был, как сказано выше, парень неопытный, но не дурной. И моментально осознал, насколько наивен в своих нестройных логических построениях. Видно было невооружённым взглядом, что он полностью признаёт свою ошибку и готов упорно над ней работать.

– Ну что, товарищ Борщёв, нашу гвардейскую?

– Б-без проблем! – сказал друг и растянул баян. Когда Борщёв пел, он совершенно не заикался.

В два хорошо спетых голоса в замечательном музыкальном сопровождении затянули песню ваганта:

 
Я лирик и философ, рассказчик-чародей,
Порою я теософ – вина пока налей.
Я пропою балладу о людях и любви,
Об их судьбе нескладной, ты лишь меня пои.
 
 
Пои вином и телом, и глазом поведи,
Между рассказа делом, любовью награди,
Поэт бродяга вечный, раб музы на года.
Надев мешок заплечный, уйду я навсегда.
 
 
Но ты порою вспомнишь, и песни и меня
И, может, не забудешь, любви моей огня.
Быть может, пожалеешь, что не остался друг,
Но что же ты подеешь, мне тесен быта круг.
 
 
Удел – мои скитанья, без лиры я ничто.
Не променять страданья поэта ни на что.
И хоть люблю и больно – я снова ухожу,
Хоть сердце не покойно, хоть в ад я угожу,
 
 
Но всё ж не позабуду я глаз и рук тепло
И в сердце хранить буду, хоть время утекло.
Не плачь, не плачь, родная, скитанья мой удел,
Как ты не понимаешь, я в жизни не удел.
 
 
И не терплю работу, свобода моя мать.
Поэт не знает поту, он может лишь мечтать.
Со мной не будет счастья, не плачь и не горюй
И на твоё несчастье нашёл я поцелуй.
 
 
Любовь всегда не вечна, она всегда на миг,
Мгновенье скоротечно, как в ночи птицы крик.
И ты, его услышав, запомни и храни,
В души глубокой нише таи его огни.
 
 
Я ухожу, родная, далёкий жизни путь
Ты была в дверях рая, об этом не забудь…
Я ухожу, родная, далёкий жизни путь
Ты была в дверях рая, об этом не забудь…
 

(стихи автора)

Дима шёл сзади и поражался сюрреалистичности картины, которую он наблюдал. В конце двадцатого века два молодых парня идут по столице, как по деревне, и поют под гармошку песни вагантов.