Текст книги "Юрий Звенигородский"

Автор книги: Вадим Полуян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 27 страниц)

Савва благословил Юрия.

– Ведомо мне место сие. Видел, блуждая в поисках пустыни. Показалось Небесным Раем, насажденным благовонными цветами. Для отшельнической кельи слишком приближено к городу, для монастыря хорошо – паломники, не утомляя ног, будут рады.

Допоздна беседовал князь с пустынником. Сбылось предвидение юного инока Саввы: в келье перед иконой Богоматери вместе молились, дабы простерла она свой покров над будущей, имени ее Рождества, обителью. Оба, монах с мирянином, увлеклись общим замыслом. Князь по просьбе княгини решил сооружать монастырь, что казалось для супругов много важнее строительства собственного нового терема. Бывший же игумен, уйдя в безмолвие, не смог уйти от страждущих душами, тянущихся к нему людей, и вновь стал помышлять о монастыре. Желание князя вошло в согласие с устремлением старца.

Юрий Дмитрич с Ивашкой Светёнышем затемно возвращались в город, хотя летняя тьма и весьма относительна. Заря, догоревшая на западе, двигалась через север к востоку. День заявлял о себе незатухающим светом, готовым вот-вот вспыхнуть вновь. Путники, завороженные красотой летней ночи, ехали молча, ибо чудесный мир – создание Божие – побуждал не рассуждать, а внимать, не мыслить, а созерцать.

Путь преградила первая городская рогатка. Заставщики не узнали князя – недавнего гостя в своем уделе. Стали допрашивать: кто, зачем? Вот когда Юрий смутился, что ездит без охраны. Слава Богу, на заставщиков произвело впечатление дорогое княжеское оружие. Что ж до одежды, то, едучи к старцу, Юрий поскромничал: был в суконном кафтане, не в парчовом или бархатном, и выглядел как зажиточный местич.

Один из стражников узнал Светёныша и поверил ему.

– Проезжай, твоя милость, – поднял он перед князем рогатку. – Здравствуй много лет!

Город засыпал, улицы были пусты. А в княжеском древнем тереме что-то произошло: это сделалось ясным уже в сенях. Челядь сновала из двери в дверь. Чаще попадались со свечками в переходах слуги женского пола: стало быть, суета касалась княгини. Юрий встревожился. Ухватил за длинный вислый рукав попавшуюся навстречу Вассу, повелительницу служанок, лицо, самое близкое к госпоже, потому и в одежде почти господской.

– Носишься спустя рукава! – укорил князь. – Что с княгиней?

Васса тонко залопотала:

– Настась Юрьна поутру едет на Москву. Гонец прибыл. Ее ждет взявшийся откуда-ниоткуда отец, бывший смоленский князь Юрий Святославич.

Зять давно покойного одноименца застыл в полном недоумении.

8

Две недели Юрий Дмитрич был сам не свой. Настасьюшка перед отъездом убежденно твердила: хочет свидеться с отцом. Батюшка после долгих лет скитаний явился. Ждет дочь в Москве. Об этом наказал гонцу не кто иной, как Яков Пузир, верный отцов слуга еще со смоленских времен. Бывший при нем и в Рязани, и в Новгороде, и в Торжке до того рокового часа, о котором столько было сказано, что ни сердцу вместить, ни душе перенесть. Как мог возражать муж жене? Ан знал: князь-преступник преставился лет семь назад, на чужой стороне, в Мордовской земле, в пустыни у некоего игумена-христолюбца именем Петр. Несколько дней поболел и умер. И погребли его там же, вдали от родимых мест. Да разве поверит дочь известию из вторых рук, когда получила совсем иное из первых? Тем более что до сей поры Юрий скрывал от нее печальное происшествие. Пришлось отпустить княгиню, хотя кошки на душе скребли: правильно ли он поступает?

Теперь от горестных мыслей убегал на гору Сторожу, забывался на строительстве новой обители. Здесь была тьма хлопот. Проверить, подвезли ли хороший лес, который пришлось рубить в десяти верстах от нужного места. Нелишне и уточнить у старшего строителя, сколько потребно досок, что пойдет на домовые и церковные стены, достаточно ли слег для переводин, да и как будут везти десятиаршинный кряж и семисаженный мачтовик для монастырских стен и башен. Иногда встречал князя и сам преподобный Савва, докладывал: дано плотникам столько-то за то-то и за то-то. А столбов и тесу на обителев двор не хватает, потребно еще девятьсот десятин. Деловой, практичный святой человек! Князь не мог нарадоваться на игумена, что Бог послал для угодного Ему дела!

Старшие сыновья редко сопровождали отца. Василий со средним Дмитрием обычно проводил время в обществе Феди Галицкого, младшего брата бывшего дядьки Бориса. Их сдружили неинтересные родителю развлечения: потехи рыбацкие да охотничьи. Дмитрий же младший прозвищем Красный любил мечтательное уединение, сидел за книгами и письмом. Отец страдал от его расспросов: где матунька, зачем отлучилась, когда вернется? Не так просто дать вразумительные ответы, касающиеся дедушки Святославича. Нет, сыновья не избавляли князя от одиночества.

Пришли августовские темные ночи. Без света не покинешь терем: кругом – ни зги. Юрий Дмитрич после вечери сидел в гостевом покое с Борисом Галицким. Всезнайка поведывал свежайшие вести, досочившиеся из Великого Новгорода. Там издревле не утихает набившая оскомину распря между лучшими и меньшими людьми. Какой-то простолюдин Степан схватил на улице среди бела дня стоявшего пешим на Торгу боярина Данилу Ивановича и начал кричать таким же, как сам: «Господа! Помогите управиться со злодеем!» Ближайшие разбираться ни в чем не стали. Кинулись на именитого человека, поволокли на площадь, к толпе, как раз собравшейся на очередное вече, и принялись бить. Тут подбежала чья-то женка, взялась бранить боярина, как неистовая, он, мол, ее обидел. Потом полумертвого Данилу свели на мост и сбросили в Волхов.

– Слава Богу, у нас на Москве такое немыслимо, – перекрестился князь.

– Слушай далее, господин, – не кончил рассказа Галицкий. – Это лишь полдела.

Оказывается, один рыбак, то ли Фома, то ли Кузьма, Дичков сын, захотел сброшенному добра и взял на свой челн. Народ на сердобольного разъярился, разграбил дом его, тот сам едва успел скрыться.

– Вот нелюди! – возмутился князь.

Галицкий усмехнулся и подмигнул.

– А теперь выслушай изнанку события.

Дело, как выяснилось, этим не кончилось. Теперь боярин Данило хотел непременно отмстить простолюдину Степану. С помощью своих людей поймал его и стал мучить. Едва об этом узнали, зазвонил вечевой колокол на Ярославовом дворище. Собралась большая толпа и кричала: «Пойдем на Данилу! Разграбим боярский дом!» Надели доспехи, подняли знамя, пошли на Козмодемьянскую улицу… Досталось сполна не только Данилину терему, но и многим другим Даже на Яневой улице сожгли дома. Вящие люди выпустили Степана, обратились к архиепископу, дабы утихомирил толпу. Тот посылал и духовных лиц, и своих приближенных с крестами, молитвами. Да куда там! Народ, как пьяный, набросился на боярина, Ивана Иевлича, пограбил и его хоромы и другие на Чудинцевой улице. Даже не пожалели Никольской обители на поле. Тут, мол, боярские житницы! Гнев перекинулся на Людогощую улицу. Бросились было на Прусскую, да жители удачно отбились.

– Как же мой брат Константин, – встревожился Юрий, – живет и здравствует в этом городе постоянной смуты?

– Не постоянной, князь Юрий, – успокоил Борис. – От случая до случая – тишина. А уж как разгуляется вольница!.. Думаешь, Прусская сумела отбиться и все утихло? Вечники продолжали смятение. Прибежали на свою Торговую сторону. Закричали, что Софийская сторона вооружается на них. Толпы по набату повалили, как на рать. С Большого моста стали уже падать мертвые. Одни от стрел, другие от лошадей. Бог прогневался на безумных. Наслал такую грозу с громом и молнией, дождем и градом, что ужас напал на обе стороны. Кое-кто взялся прятать имение свое в храмах. На Большой мост явился владыка Симеон из собора Святой Софии во всем облачении, с крестом и образом Богородицы. За ним следовал в ризах священнический клир. Многие новгородцы заплакали, говоря: «Да укротит Господь народ молитвами нашего святителя!» Многие припадали к владычным стопам с мольбой: «Иди! Бог утишит твоим благословением усобную рать!» Не унявшие в себе гнева кричали: «Пусть все зло падет на зачинщиков!»

Князь Юрий не мог понять подобного:

– Все они там разбойники, друг на друга – враги. Бога не боятся!

– Боятся, – возразил Борис. – Когда крестный ход, невзирая на тесноту от вооруженных людей, достиг Большого моста и владыка начал благословлять обе стороны, одни, видя крест, кланялись, другие прослезились. Святитель приказал враждующим разойтись. И его послушались, разбрелись постепенно.

Князь, прижав ладони к груди, признался:

– Сердце надрывается под тяжестью головы!

Галицкий догадался:

– Сокрушаешься о Константине Дмитриче, младшем братце, длительном новгородском наместнике?

– И о нем после твоего рассказа, – подтвердил Юрий Дмитрич. – А до того – о княгине Анастасии.

Борис поспешил успокоить:

– Говорят, князя Константина скоро отзовут на Москву. Государь пошлет на его место Петра Дмитрича. Что ж до княгини, – не бери, господин, близко к сердцу. Знавал я смолянина Якова Пузира, когда был послан тобой к Святославичу, бывшему князю Смоленскому, жившему тогда на Москве. Этот слуга – несусветный путаник! Скажешь ему: государь спрашивает о здоровье твоего князя, он передаст, будто бы государь по нездоровью отказывается смоленского князя принять. Скажешь: «Зять посылает тестю поклон». Он огорошит своего господина: «Зять требует от тебя двести поклонов!» Стало быть, и сейчас Пузирка оболванил гонца ложными словами, а вы с княгиней расхлебывайте. Зря ты ее отпустил одну, вот что я думаю.

Князь, согласно кивнув, заговорил о другом. Кратко оповестил Галицкого о строительстве новой обители. Тот загорелся все видеть собственными глазами. На том и расстались.

Проводив верного споспешника, Юрий Дмитрич почувствовал, что одиночествовать невмоготу. Бывший дядька Борис хоть знает, да не предполагает, до какой степени переживает князь свою глубокую вину за опрометчивое решение отпустить Настасьюшку одну, без мужней твердой руки, на которую можно опереться в крайности. А вдруг эта крайность все-таки ожидает в Москве? Слухи слухами, вести вестями, поиск поиском, да ведь чем черт не шутит? Иной раз вопреки всему происходит невообразимое. Не может самый отъявленный путаник-слуга так напутать! Умер человек, а он – жив! Исчез и вдруг объявился! А ежели и впрямь не исчез, не умер? Бередят голову несуразные мысли!

Князь не мог оставаться в четырех стенах, поднялся в верх терема, вышел на вислое крыльцо. Тьма объяла, как живого в могиле. И холод знобкий, как подземельный. Да какой ветер в могиле? Какая знобь в августе? Болезненное воображение, и только. Он болен своими ошибками. Что за жизнь – оплошность за оплошностью! А тут еще новгородские буйства. Не ему бы выслушивать!

Пошарил за спиной дверь. Уйти отсюда, поскорее уйти! Вот железная ручка…

Вдруг в холодной ветреной тьме впереди Юрий увидел бледные огоньки. Как волчьи глаза, когда добирался пешим по снежной глуши от Эдигеевой ставки к Владимиру. Однако эти огоньки не безмолвны. Он слышит звук колокольцев, все яснее, все громче! Он не видит ни соломенных крыш, ни дощатых кровель, ни улиц, но знает: конский поезд несется по городу прямо к терему. Кони храпят, копыта бьют в деревянную мостовую. Факелы пылают в руках большой стражи…

Юрий сбежал по ворчливой лестнице с верхнего этажа в сени и услышал в переходе крик Вассы:

– Господине! О, господине!.. Куда же наш беспокойный князь подевался?.. Анастасия Юрьевна, княгиня, ее милость, только что прибыла из самой Москвы!

Сыновья прибежали в белых ночных рубашках быстрей отца. Княгиня, осунувшаяся, усталая, долго обнимала детей. Старшие были сдержанны, младший не отлипал, как прирос. Наконец, пришла очередь мужа. Анастасия приблизилась, взглядывая исподлобья, будто вопрошая о чем-то. Он поцеловал ее в лоб. Крепко взял за руку, повел в свою спальню. Тут за закрытой дверью мигом освободил от верхнего платья, дал волю чувствам…

Вся исцелованная, она плакала на его груди.

– Что ты? Настасьюшка! О чем? Кто обидел?

В ответ слезная жалоба:

– Судьба… подло… обидела!

Сурьма стекала с ресниц, румяна мазались по щекам. Благовонье заморской водицы мешалось с хвойным духом лесов, диким запахом трав.

– Ты знал! Ты все знал! – лепетала бывшая смоленская княжна. – Мне – ни полслова: берег меня. Мой отец – убийца! Пузир открыл все. Он солгал гонцу: боялся, что не поеду. Не знал, что не знаю. Дурень Яков!

– Он – путаник! – успокаивал жену Юрий. – Про Святославича, должно быть, навыдумывал так, что не перелезешь!

– Нет, – плакала Анастасия, – не навыдумывал. Добилась свидания у великого князя. Василий слово в слово повторил то же самое. Результаты поиска: отец заколол Романа, зарубил Юлианию…

– Спьяну, – подсказал Юрий.

– Еще грешнее! – надрывалась Анастасия. – Еще хуже!

Вдруг княгиня отпрянула, взглянула на князя полными ужаса глазами и прошептала:

– Ты должен ненавидеть меня. Я – дочь преступника!

Долгий час потребовался, дабы успокоить, внушить, что его любовь стала еще сильнее, ибо любимое существо в беде, а беду надобно удалить. Чем, как не ласками и вниманием?

Наконец, Анастасия уняла сомнения, прижалась к спасительному супругу, произнесла:

– Слава Богу, ты есть у меня! А то ведь совсем одна. Брат Федя из-за козней Витовта добровольно покинул Новгород. Там его так ценили и уважали! Сейчас скитается где-то в немецких землях.

Оторвались друг от друга на время. Княгиню после длительного пути ждала освежающая баня с целебными натираниями, затем приведение себя в домашний вид.

Позднее застолье с супругой разделил князь на женской половине. Речь шла в основном о строительстве новой обители. Затем – самое приятное – совместное удаление на ночь.

Померцал и погас в медном подсвечнике огарок. Оборвал свою песню запечный сверчок. В тишине Юрий слышал лишь себя и Анастасию, чувствовал лишь ее одну. Бесприютность одиночества, длиннота ожидания, боль волнения канули в небыль. Как писано в «Травнике»: «Под магнитовом камнем сила магнитова». Давно стало истиной: не могут обе быть порознь. А значит, и времени друг без друга не может быть. Не было такого в жизни, и всё тут! Был лишь тяжелый сон.

Князь лежал, переполненный счастьем, сжимая в ладони нежные персты княгини. Она быстрее его вернулась к обыденному, завела посторонний разговор:

– Василий отдал дочь Василису за Александра Суздальского.

Юрий плохо знал Александра, нового приближенного государя московского, не жаловал вниманием и своих племянниц, великих княжон. Потому новость воспринял молча.

Анастасия перешла к другим известиям:

– Новый митрополит на Москве.

Да, Киприан несколько лет тому умер.

– Кто же новый?

– Морейский грек именем Фотий, – сообщила княгиня. – Знает наш язык, хотя имя свое пишет по-гречески. Говорят, более печется о мирском, нежели о духовном. Корыстолюбец! Тягается с боярами и князьями за села, земли, воды и пошлины.

Князь возразил:

– Может, и справедливо тягается. При Эдигеевом опустошении многое церковное достояние было расхищено. Теперь же расхитителям рачительный владыка нелюб.

– И твой братец-государь его не любит, – присовокупила жена. – И Витовт Литовский его не хочет. Послал к патриарху за новым митрополитом для южной Руси.

Юрий вздохнул:

– Повторяется судьба Киприана.

Княгиня уточнила:

– Этот хуже предыдущего. Я была в соборе Успения на его проповеди. Вельми строг! Велит наказывать мужа с женой, совокупившихся без церковного брака. А венчались чтобы не в полдень, не ночью, а лишь после обедни. Третий брак дозволяется молодым и бездетным, да и то после этого пять лет в храм не ходить. Девицам до двенадцати лет замуж нельзя. Кто пьет вино до обеда, лишен причастия. Ну, есть, конечно, и справедливые требования: осуждается непристойная брань именем матери. Иноки и черницы чтобы не жили в одной обители, а вдовые священники не служили в женских монастырях. Под запретом ворожба…

Княгиня стихла, думая, что муж спит. Князь сказал:

– Я не сплю. Наслаждаюсь близостью твоей, драгоценным голосом. Неважно, что говоришь. Главное – ты рядом!

Анастасия, довольная его словами, продолжила излагать московские новости:

– К государю на службу приехал правнук Гедимина Литовского некий князь Юрий Патрикеевич Наримантов. Василий обласкал его, посадил на первое место среди бояр. У них большие из-за этого недовольства.

Муж откликнулся:

– Очередной временщик!

Жена вспомнила:

– А еще недорассказала про Фотия. Был у него ближний человек Савва Авраамиев. Оклеветал своего хлебосольца по Витовтовой просьбе, будто бы наш митрополит из киевских храмов вывез все церковное узорочье на Москву. Этот клеветник жил близ Фотия в Кремле. Когда весной загорелся митрополичий двор, который тотчас же погасили, огонь, как облако, отторгся от погребуши, достиг Авраамиева жилья и испепелил лжеца живьем.

– Во страсти! – прошептал Юрий, сызнова приникая к Анастасии.

Приник, как к живительному источнику, который ему, исстрадавшемуся, даровал веселье и сладость, душевное вкупе с телесным. Сколь приятен был родной шепот!

– О, милый мой! Сижу одна в московской палате, князья и бояре со службы едут, а моего света милого нету. Здоров ли мой миленький без меня живет? Ни к нему не пойдешь, ни к себе не позовешь!

Успокоившись, долга лежали молча, боясь порушить обоюдное – через край! – довольство. Вдруг княгиня сказала:

– Помнишь, Доброгостий Смотульский?

– Кто? – переспросил князь. – Ах да! Молодой полководец Витовт и… и Софья.

Анастасия подтвердила то, что прежде слышал от Галицкого:

– Московские вящие жены толкуют: было любление между ними, когда великая княгиня впоследни ездила в Вильну. Василий тоже подозревает, сына-одноименца не жалует. О тебе – тайные речи среди боярства.

Юрий ощутил резкий толчок в груди.

– Ты б хотела? – И напомнил: – Пророчества! Прорицатель-колдун! Ясновидец-юродивый! Золотая баба!

Анастасия откликнулась после затянувшейся тишины:

– Боюсь. Ох, не думать бы! Обмираю вся! А думы лезут и лезут, меняются, словно стражники у плененного мозга. Не хочу! Нет, хочу. На зло злыдне Софье все-таки бы хотела!

Князь молчал. Постепенно расслабил ладонь, сжимавшую Анастасиину руку, задумался о своем. Княгиня стала дышать ровнее, вот уже совсем легко, ровно. Заснула!

Юрий же слышал легкий звон. Нет, не княгинина карета. Это колоколец гонца, прискакавшего ямским гоном от Москвы до Звенигорода. Брат вызывает брата. В великокняжеской Золотой палате составляется договорная грамота. По ней после Васильевой смерти прародительский стол переходит к Юрию, как старшему в роде. Правнук Калиты калитиным же сменяется правнуком. Хартия подписывается Андреем, Петром и, конечно, довольным справедливостью Константином. Ведь, отстаивая ее, он поплатился ссылкой на Пскова в Новгород, из огня в полымя. Теперь самый младший брат будет самым ближним человеком государя московского. Анастасия свет Юрьевна – великой княгиней. А Софья с непризнанным отпрыском уберется к себе в Литву: пусть там с ней крутит любовь Доброгостий Смотульский.

Юрий видит море голов на Великокняжеской площади. Стражники в высоких шапках, белоснежных кафтанах застыли с бердышами в руках. На покрытой ковром широкой соборной паперти ордынский царевич Улан (в православный храм мусульманину заходить негоже) надевает на Юрия золотую корону. Однако это уже не мечты, это сон.

9

Князь Юрий ощущал себя полководцем во главе большой конной рати. С ним та самая охрана, с коей прибыл в Звенигород по его душу боярин Иван Дмитриевич Всеволож. Этот вызов к брату-государю в Москву ожидался давно, но не думалось, что случится он с такой пышностью. Триста всадников охраняют княжеский поезд. Году не минуло с той поры, когда княгиня, возвратясь в свой удел, поведала мужу московские новости. И вот второй по старшинству брат призван подписать грамоту о наследовании. Семейство с ближней челядью поместилось в пяти каретах, сыновья, братья-княжичи, Василий и два Дмитрия, скачут позади отца. Иван Всеволож, отпустивший бороду, ставший похожим на покойного своего родителя, держится рядом. Мрачно настроенный Борис Галицкий вместе с радостным Данилой Чешком тоже где-то здесь. Князь спросил перед отъездом старого дядьку, отчего тот невесел. Потомок галицких княжат пощипал поседевший, уж не залихватский ус и промолвил: «Боюсь подвоха. Не зря Василий Московский отправил по твою милость хитрого Ивана Всеволожского. Будь настороже!» Ох, трудно становится с Галицким! Чем старше, тем мнительнее: везде мерещатся козни да происки. Вот и теперь спугнул радость. Не зазнавайся, а сомневайся: наследником ли вызван в Москву? Посол без объяснения объявил: государь зовет!

О наследственной грамоте сообщил, да не посвятил в суть, отговорился неведением. Теперь мчись и гадай: что ждет?

– А позднее лето, как в прошлый год, теплое и ласковое. Ветерок, солнышко, подлесочки, березнячок с ельничком, – всё радует. Всеволож, по дороге в гору, когда кони перешли на шаг, затеял беседу и тоже расщедрился на ласковые слова:

– Я, князь Юрий, все думаю о твоих сыновьях: как выросли добры молодцы! А ума набрались? В науках поднаторели?

– Писать, читать могут. Счет знают, – доложил князь.

Боярин отвечал приятным смешком:

– Письмо и счет – княжичу не в зачёт! Чтобы многого желать, многого достичь, многим обогатиться, надобно много знать. В старину князю достаточно было хорошо владеть мечом, щитом и конем. А ныне – рублем! Фу-фу! – он вытянул руку и подул над ней. – Гляди, княже: вот он, не из чего! – На ладони, откуда ни возьмись, – серебряный рубль!

– Хитродействие! – удивился князь.

Всеволож молвил деловито:

– Совершим хитродействие. Присовокупим к моей дочке и государеву сыну, тоже Василию, трех твоих сыновей. Я их выучу языкам: литовскому, польскому и немецкому. Открою тайну: отчего княжеская калита бывает полна. Расскажу о далеких землях, о древних властителях и народах.

– Это было бы для моих сыновей полезно, – искренне обрадовался князь.

– А неполезно станет, – стальной линеечкой по рукам! Вот так! – изобразил Всеволож.

Оба распотешились разговором. Вдруг князь смутился:

– Мои недоросли постарше твоей дочери и… и племянника, – не назвал он государева сына по имени.

Боярин кивнул согласно:

– Постарше, но не беда. Старшинство будет им причиной особенно прилежать к наукам. – И произнес в дополнение: – Я открыл Василию Дмитричу перед отъездом сию свою мысль. Он одобрил.

Эти слова крепко занозили разум Юрия Дмитрича. Он вспоминал и повторял их постоянно. Когда пришло время ночевать в отведенном ему и княгине доме, поделился с женой. Оба пришли к согласию: неспроста присоединяет государь-братец к собственному сыну племянников. Стало быть, готовится Юрию большая судьба!

Так оно и оказалось по приезде в Москву. Настроение было праздничное, солнечное, улыбчивое. Улыбались, узнав князя, сторожа на рогатках, улыбались с поклонами знакомые встречные, улыбалась московская дворня во главе с Матюшей Заряном, держащим княжеские хоромы в полноте и сохранности.

Тем же вечером из златоверхого терема пришел стольник: государь хочет видеть брата. И не одного, а с семейством. Юрий Дмитрич поехал с женой в карете, сыновья – в седлах. Встреча в Набережных сенях произошла столь искренняя и теплая, будто расстались дружественнее некуда и не чаяли, как бы скорее свидеться. Брат крепко обнял брата и облобызал трижды. Великая княгиня Софья тех же учтивостей удостоила княгиню Анастасию. Лишь девятилетний Василий дичился старших двоюродных братьев, смущенно поручкался, уклоняясь от лобызаний. Юрий, сколь ни старался, не обнаружил в свояченнице-литвинке ни капли мрачности, внутреннего непокоя, душевной расстроенности. Неприглядная кубышка так же строга и сдержанна, в меру надменна, не щедра на слова. А обнаружил князь-дядя в не-виденном прежде племяннике самое неожиданное: младший Василий был как бы слепок со старшего – узколиц, большеглаз, длинен не по годам и худ. Рядом с подросшими Юрьевичами Васильич казался ровней.

В честь приехавших родичей государь задал пир в Столовой палате. Стол был по случаю Успенского поста рыбный: капуста кислая с сельдью, икра лососевая, белужья спинка вяленая, стерляди на пару, студень рыбный с пряностями, уха из плотиц, а к ней пироги подовые квашеные с горошком да подали еще пирог большой с маковым молочком. Короче, яств, питий, сладостей оказалось в достатке.

Василий Дмитрич похвалился своей недавней поездкой в Орду. Опасной показалась ему дружба нового хана Зелени-Салтана с Витовтом, благосклонность к бывшим нижегородским князьям, тайные переговоры с Иваном Михайловичем Тверским. И, если сказать прямее: недоброжелательство к великому князю Московскому. Следовало поправить дело. Вот и пришлось отправиться с дорогостоящими дарами. Прибыл в столицу Кыпчакии, а там на великоханском столе уже другой Тохтамышев сын, Кадыр-Берди, только что свергнувший недруга Москвы. Этот – свой, пригретый по смерти отца великим князем, а потому вполне дружественный. Он тут же заверил, что смутьяны нижегородские не найдут в нем покровителя, а Витовт – друга. Иван Тверской, тоже ордынский гость, встретил Василия Московского в великоханском дворце с распростертыми объятиями, заверил в искренности и в том, что у него против большого соседа – никаких вредных замыслов.

Софья подняла здравицу за успехи супруга.

Семейная трапеза еще более оживилась, когда Юрий спросил о судьбе их давнего недруга Эдигея. Оказывается, великий темник, изгнанный из Больших Сараев, еще долго скитался по кыпчакским степям. Тохтамышев сын, известный Юрию Кадыр-Берди, отыскал его на берегах Черного моря, в Тавриде, и в схватке заколол.

Василий Дмитрич отлучился на малое время, вернулся с потертой хартийкой, объявил:

– Вот любопытное письмо. Его прислал моему тестю Витовту незадолго до своей смерти общий наш враг Эдигей. Внемлите и оцените красноречие воинственного старика: «Князь знаменитый! В трудах и подвигах честолюбия застигла нас обоих унылая старость. Посвятим миру остаток жизни. Кровь, пролитая нами в битвах взаимной ненависти, уже поглощена землею. Слова бранные, коими мы друг друга огорчали, развеяны ветром. Пламя войны очистило сердца наши от злобы. Вода угасила пламя». Он предложил вечный мир, – дополнил великий князь. – Прислал в Вильно двадцать семь арабских коней и трех верблюдов, покрытых красным сукном. – Тут неожиданно старший брат искоса глянул на младшего и ни к селу ни к городу произнес: – Учись, Гюргий, заключать вечный мир!

Эти случайные, как бы вырвавшиеся хмельным делом, слова испортили Юрию все застолье. Когда государь-братец, уже в конце пира, завел речь о своем безупречном княжении, о том, что все идет хорошо, в людях растет довольство, в недругах благоразумие, в соседях расположение, князь Звенигородский и Галицкий слушал терпеливо, но не очень доверчиво. Чтой-то Василий на себя не похож: в похвальбе теряет лицо.

Тесное семейное пиршество к концу становилось суше, приобретало не сердечный, а скорее служебный вид. Софья с Анастасией постепенно перестали обмениваться словами, а потом и глядеть друг на друга. Вот так двоюродные сестры! Или старая пря не забывается? Братья же тем не менее при прощании обнялись. И опять государь ни к чему изрек:

– Гюргий, не будь медведем.

– Кстати, – обрадовался Юрий Дмитрич вовремя пришедшей мысли, – недавно игумен Савва дал мне прочесть «Житие Сергия Радонежского», написанное нашим чудным дидаскалом[78]78
  Дидаскал – наставник, проповедник, поучительный писатель или поэт.


[Закрыть] Епифанием Премудрым[79]79
  Епифаний Премудрый писал на рубеже XIV–XV веков. Будучи еще юным принял монашество в Ростове. Позже перешел в Троице-Сергиеву обитель. Проявлял большую жажду знаний, много читал, хорошо разбирался в живописи. Делал копии с рисунков Феофана Грека. Из его литературных работ наибольшую известность приобрели два «Жития», Стефана Пермского и Сергия Радонежского. Умер в начале 20-х годов XV века.


[Закрыть]. Там приводится случай: в пустынь к старцу Сергию повадился медведь. Не злобы ради, а токмо для насыщения. Старец клал на пень, что полагалось, зверь брал и удалялся. Если же Сергий забывал положить, медведь ждал своего и докучал старцу. Так продолжалось долгое время.

Возникло растерянное молчание. Его нарушили слова великого князя:

– Даже долгому времени настает конец.

Тягость сняли пасмурные слова Софьи Витовтовны:

– Епифаний Премудрый недавно умер.

Все вслух поскорбели о кончине великого мастера риторского плетения и витийских глаголов. На том и расстались.

В последний дневной час перед вечерей Анастасия пришла к мужу в его покой.

– Не могу одна. Вся в непокое. Давай подумаем, как быть.

Князь читал Псалтирь, чтобы утешить внутреннее ненастье после свидания с государем-братом. Он всегда раскрывал сию книгу, когда ум искал истины, а душа – опоры. На сей раз открылся двадцать седьмой псалом: «Не погуби меня с нечестивыми и делающими неправду, которые с ближними своими говорят о мире, а в сердце у них зло».

– О чем думать, радость моя? – спросил жену. – В каком случае как быть?

– Плохое у меня предчувствие, – призналась княгиня. – Государь готовит тебе нечто неприятное, о чем пока временит говорить. – Она подошла к окну. – Душно мне. Отвори окно.

– Не простынь. На пороге осень, – распахнул створки князь.

В покое стало прохладно, свежо.

– Ожидаешь одного, сталкиваешься совсем с другим. Хватаешься за голову. Надоело! – размышлял князь вслух. – Однако ты дрожишь, – он попытался закрыть окно.

– Постой, – глядела во двор княгиня. – К нам важный гость. По коню, по платью – знатный человек княжеского достоинства.

Юрий посмотрел и хлопнул в ладоши:

– Ба! Константин! Брат любезный! Сто лет не виделись!

Анастасия не знала этого деверя, почти не видала. На их свадьбе он не был. В Москве жил урывками, пропадал то во Пскове, то в Новгороде: наместничал, не имел приличного удела. Самый младший, не любимый старшим, хотя с Юрием очень дружный.

– Пойду к себе, – спросилась у мужа, который спешил встречать любимого родича.

– Поздоровайся, – молвил князь. – Потом извинюсь за тебя.

Встретили гостя в сенях. Худой, высокий, не по летам постаревший. Облобызал невестку в обе щеки.

– Голубушка, Юрьевна! Все тот же блистающий адамант![80]80
  Адамант – старинное название бриллианта, алмаза.


[Закрыть]

– Благодарствую на добром слове, – смутилась Анастасия.

Она отказалась от вечери, сославшись на головную боль: обычная отговорка. Но Константин не настаивал. По-видимому, у него к старшему брату важные дела. За столом ел мало, не пил. Попросил малинового горячего взвару и уединения в покое. Затворил окно, сел в глубокое кресло.

– Какими судьбами на Москве? – спросил Юрий. – Для меня, как снег на голову.

Константин чуть усмехнулся.

– Вызван из Нова города для разговора. – Понимающе глянул на брата. – Как и ты.

– Что я? – не понял Юрий.

Младший брат вздохнул:

– Наш Василий плох.

– Как плох? – испугался Юрий. – Только что пировал с ним.

Константин молвил тихо:

– Знаю доподлинно: внутренняя немочь гнетет его.

Юрий хлопнул себя по бедрам:

– Ничего не приметил. В застолье был весел, похвалялся своим успешным княжением. Все хорошо. Все довольны.

– Что хорошо? Кто доволен? – запальчиво произнес Константин. – Прошлый год неубранный хлеб весь ушел под снег. Люди питались кониной, мясом собак, кротов, даже кое-где мертвецами. Пуд ржи стоил рубль. А в Костроме даже два. В Нижнем до шести. Потом стало вообще негде купить.