Текст книги "Юрий Звенигородский"

Автор книги: Вадим Полуян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 27 страниц)

– Как я сказал ему, Гюргибек, твою новость, он, по-русски говоря, – ноги в руки. Обнял и исчез.

– Меня не обнял в благодарность за надежное укрывание, – усмехнулся Юрий, вовсе не жаждущий обниматься с татарским стольником.

Однако Асай поднял указательный перст:

– Каверга обещал: тебя обнимет, когда твоя милость приедет с большой нуждой к великому хану Орды.

– Зачем мне в Орду? Пустые слова, – отмахнулся Юрий и тут же позабыл о существовании Каверги.

Лишь многие годы спустя ему предстояло признаться самому себе, что позабыл он напрасно.

9

Если глянуть на Волгу с птичьего полета, вся она будто густо усеяна ореховой скорлупой. Это движется водой рать великого князя Московского в землю булгар волжско-камских. Большие лодьи с высокими нашивными бортами, среди них – паузки, кербаты, учаны, бафты, мишаны, струги. Все полно людьми, конями, осадными махинами и оружием. На носу первой, заглавной лодьи, под великокняжеским стягом в боевом доспехе стоит Юрий Дмитрич, князь Звенигородский и Галицкий. Впервые он возглавляет столь великий поход. Когда государь-брат вызвал в тайную комнату златоверхого терема для наказа особой важности, не думалось, что придется исполнять задачу, достойную лишь такого воина, как Владимир Храбрый. «Какая может быть рать, коли дядюшка не встает с одра, охваченный немочью?» – удивился Юрий. Василий ответил: «Он тебя ставит в свое место. Говорит, брали Торжок, соблюдали Москву…» Ничего не значащие слова! Прекрасно всем ведомо, что при взятии Торжка Юрий больше смотрел, чем действовал. Москву же не воины соблюли, а заступница, Богоматерь Владимирская. Однако брату-правителю не до тонкостей в истине. А истина в том, что надобно отомстить Орде за недавний налет на Нижний, отошедший под власть Москвы. Дядья по материнской линии, Семен и Василий Суздальские, племянники свергнутого Бориса Нижегородского, длительно возбуждали враждующих меж собой ордынцев досадить московскому присвоителю чужих княжеств. И вот царевич Эйтяк с Семеном приступили к Нижнему, взять не смогли, вошли в город обманом, устроили резню, но, имея всего тысячу воинов, вынуждены были уйти восвояси. Братец Василий пришел в неистовство. Мало того, что велел отыскать подружку Семенову, нашедшую в мордовской земле приют, заключить в оковы, вернуть в Москву. Так вот теперь замыслил большой поход к Великим Булгарам, в богатое торговое царство, которое наследники Батыева издавна считают самым близким своему сердцу приобретением.

Еще четырех лет не прошло с тех пор, как Темир-Аксак стоял на Дону, а сколько перемен! Едва захватчик освободил пространство, Тохтамыш тут же вернулся на свое место в Больших Сараях. Однако Темираксаковы ставленники Эдигей и Тимур-Кутлуг сумели поднять мятеж. Тохтамыш со своими царицами, двумя сыновьями, двором и казной вынужден был спасаться в Киеве у Витовта. Новый ордынский правитель Тимур-Кутлуг с соправителем Эдигеем потребовали его немедленной выдачи. Великому литовцу пришлось призадуматься. Исконные враги Орды, участники Донского побоища, Андрей Полоцкий, Дмитрий Брянский, Дмитрий Боброк-Волынский собрались вокруг него, чтобы оказать поддержку. Витовт объявил себя сторонником Тохтамыша. Как говорил Василий, беседуя с братом, «у тестя запросы Темираксаковы». Водворив свергнутого на трон, он подомнет под себя Орду, а далее объединенными силами обрушится на самаркандского «владыку вселенной». Великий Хромец будет побежден великим хитрецом. Вот придет торжество Витовтова! Из Литвы полетели послы в Краков, Ригу и, конечно, в Москву. Ягайло и немцы бесконечно раздумывали, Василий Московский сразу решил: «Орда для нас – платеж дани, Литва – полнейшее подданство». Юрию же открыл, что перехватил договорную грамоту Тохтамыша с Витовтом: в случае своего воцарения ордынец отдает в собственность великому помощнику всё Московское княжество. Тайна была оставлена за семью печатями. Но вместо северорусских полков в Вильну отправилась Софья Витовтовна с ласковыми словами. Отцу оставалось нежно принять ее и отпустить с ценными дарами. А московские полки двинулись по Оке, затем, соединившись с нижегородскими, – вверх по Волге. У Василия с Ордой свои счеты. Больших Сараев ему не надо, но Большие Булгары отдай не греши!

Произведенный в полководцы Юрий с законными опасениями двигался вперед. Казалось, медленно шли насады по Оке. Шли – не шли. А ведь уже приближается место, где в устье реки Цевили зеленеет немалый остров Исады. Отсюда – начало боевых действий. У князя на душе кошки скребли.

Взбрело же в голову тетушкину супругу Боброку отъехать вместе с женой в Литву! Вот был бы подходящий глава похода! И дядюшка Храбрый вдруг занедужил, подвел племянника под монастырь! Сам братец-Васенька не воин, но задира. Братними руками ткет себе славу! Трудись, воюй, побеждай! А кого из бояр отрядил в помощники? Молодняк; Федя Голтяй-Кошкин с братом Мишей, младшие сыновья старика Федора Андреича. Еще нижегородские наместники Григорий Владимирич да Иван Лихорь город сдали, а брать города сумеют ли? Еще государев друг по Коломне Иван Бренок, не родич ли того Михаила Бренка, что надел на Куликовом поле великокняжью одежду да первым и погиб? Хвала Богу, один затесался опытный воин, Владимир Данилович Красный-Снабдя, куликовский герой, отпущенный по настоянию матуньки, да стар уже, под стать князю Серпуховскому. Еще дядюшка своего воеводу отпустил, Акинфа Федоровича Шубу, тоже белым-бел, как зима. Ну, увязался Иван Всеволож, этот молодой дипломатик. Воин ли он? Бывший дядька Борис Галицкий не поехал, отговорился надобностью побывать у родных в Звенигороде. Послал своего служебника, молчуна Ивашку Светёныша. Есть, хотя странный, да верный слуга у Юрия.

В носу лодьи рядом с князем стояли Снабдя и Всеволож. Последний рассказывал об осаде Царьграда неверными.

– Турки со всех сторон окружили город и переняли пути по воде и по суху. Так стояли семь лет. Царь с патриархом пришли в великое оскудение. Наш государь был вынужден послать милостыню серебром – двести тысяч. Святейший отблагодарил великим поминком – чудной иконой с изображением Спаса, ангелов, апостолов и праведников. Все в белых ризах. Михаил Тверской тоже помог Царьграду. Получил икону Страшного суда.

– По князю и поминок, – позлорадствовал Снабдя, не могший простить Михаилу отсутствия при Донском побоище.

Акинф Федорович Шуба, дядюшкин воевода, бывавший в земле булгар, подошел и начал говорить, что они не имеют духа воинского по излишнему прилежанию к торговле и земледелию. Снабдя похвалил это прилежание и напомнил, что при голоде на востоке княжества булгары кормят нас хлебом. Иван Всеволож вставил жесткое слово о ненависти их к христианской вере. Привел случай с богатым купцом Авраамием, прибывшим в Великий Булгар торговать и не пожелавшим, как водится, поклониться Магомету. Его бесчеловечно умертвили.

Юрий, утомясь слушать, спустился в нижние помещения. Повечерял, ибо тьма уже приближалась. А после устроился на ночь в отведенной ему каморе, где Ивашка Светёныш загодя разостлал постель.

Лежа на жесткой судовой койке, князь мечтал погрузиться в сон. Однако немолчный скрип старых деревянных снастей напрочь отгонял его. Вместо собственных, принявших волшебные виды, переживаний в глазах стоял братец-государь с вынужденной улыбкой и внутренним гневом отпускавший новгородских послов. Не повезло ему с Господином Великим! Много обид накопил на изворотливых вольнолюбцев с Волхова: тайно переговариваются с Витовтом, самовольно торгуют с ливонскими немцами, на остережения из Москвы отвечают дерзко. Решил Василий отнять у них Двинскую землю. Двиняне, утесняемые корыстным новгородским правительством, обрадовались руке Москвы. Города Заволочья охотно открывали московлянам ворота, принимали наместников. Даже тамошние воеводы Господина Великого поддались Василию. Новгородцы в полном смятении бросились к великому князю. Как им теперь получать для покупателей из неметчины закамское серебро, сибирские меха, ловчих птиц и прочие выгодные товары? Василий не пожелал н слушать об уходе из Двинской земли. Юрий прекрасно помнил его высокомерное: «Не дождутся!» В отчаянье торгаши взялись за оружие. Восемь тысяч под началом посадника обратили в пепел Белозерск, затем разорили волости кубенские близ Вологды, осадили Устюг, сожгли посад, взяли из собора Пречистой чудотворную икону Богоматери и объявили ее своей пленницей. Потом ограбили галичан, принудили к сдаче город Орлец.

Проиграл Московский великий князь битву с Новгородом! Вынужден был послать брата договариваться о мире. Слава Богу, не Юрия, а Андрея. Подрос братец! Владеет Можайском, Вереей, Калугой и Белоозером. Сумел бы справиться с трудной задачей или нет, бабушка надвое сказала: слишком мощным казался боевой новгородский отпор. Да в одном потерявшие меру торгаши допустили оплошность. Как рассказывал после Юрию государев наместник в Двинской земле князь Федор Ростовский, побывавший у новгородцев пленником, беда к ним пришла от Устюжской чудотворной иконы. Положили захваченную в лодью, а та не идет от берега. Тогда старик именем Ляпун обвязал святыню, сказав при этом: «Никакой пленник не пойдет на чужую землю не связанным!» Эти слова аукнулись по возвращении войска в Новгород. Обрушился на него гнев Божий: стало корчить людям руки и ноги, ломить хребты, многие ослепли. Почти никто не остался здоровым. Архиепископ Иоанн отругал воевод, что обесчестили устюжскую соборную церковь, велел святыню вернуть с нетронутым золотым окладом и взятым вместе с нею полоном. Они дали обет. И лишь по исполнении его больные начали поправляться.

Немудрено, что Андрей преуспел в мирных переговорах. Василий подписал с Господином Великим грамоту. С улыбкой на устах, с гневом в сердце вернул Двинскую землю. Юрию выпало обратное поручение: не учинить мир, а выиграть войну. Как бы булгары не показали себя отчаянными под стать новгородцам! С этими мыслями князь незаметно заснул: во вражеских полчищах расчищал путь мечом, отдавал приказы и, раненный в плечо, пробудился.

Его молча тряс Ивашка Светёныш. На бурное Юрьево возмущение отвечал одним словом:

– Приплыли!

Вместо скрипа снастей слышались голоса, топот. Лодья и в самом деле стояла.

Поев кислого молока со ржаным калачом, князь поднялся наверх. Там им сразу же овладели Акинф Шуба и Красный-Снабдя.

– Надобно разгружаться.

– Далее – только сушей.

Князь не противоречил. Старые воеводы, видимо, и не ожидали иного. Приказы были отданы ранее. Уже кипела работа. Кони седлались, выстраивались. Осадные орудия взгромождались на ломовые телеги. Из гущи, хлопочущей вокруг них, слышались голоса:

– Ломись, ребята!

– Напри дружнее!

– Еще разок!

Юрий сошел по сходням. Асейка подвел коня. Минута-другая – вскочить в седло, оглядеть пространство из-под руки: степь да небо, небо да степь!

– А чтой-то там, впереди чернеет?

– Городок Тухчин, – сказал Шуба. – Отсель до Города булгар девять верст.

Волга, – как полоса лазоревой паволоки, выкроенной из неба, упавшей на землю.

Со скрипом, ржаньем и выкриками двинулась масса людей, коней и телег от реки в глубь страны. По пути все это организовывалось, приобретало вид вереницы, затем – порядкового строя.

К Юрию присоединился Иван Бренок, получивший сотню коломенских удальцов.

– Зачем ты, княже, определил меня под руку Красному-Снабде? Дай повоевать своей волей.

Глаза горят, руки нетерпеливо перебирают поводья. Видно: душа рвется к подвигам.

– У нас на каждую волю есть высшая воля. Иначе не будет толку, – возразил Юрий.

Бренок прищурился:

– Государь бы освободил меня от опеки.

Ясно: мечтается любимцу брата Василия по возвращении из похода блеснуть перед господином собственными успехами. Князь благодушно махнул рукой:

– Будь сам собой, да отвечай за себя.

Летнее солнце с утра царило на верхотурье небес. Жара сгущалась. Тучи кровоядной мошки рассеивались. За прошедшим войском на земле оставался пояс шириной в пять Владимирок.

Князь ехал впереди, но раньше углядел булгарскую столицу востроглазый Федор Голтяй-Кошкин:

– Во-он, два столпа, четыре башни, семь каменных палат!

Ближе подступив, остановились. Шуба произнес:

– Великий город! Склад товаров, привозимых из окрестных стран!

– Что нам в нем? Зачем он нам? – задумчиво промолвил тихий мыслитель и мечтатель Миша Кошкин.

– Зачем он был Батыеву темнику Бастырю более полутора веков назад? – с усмешкой прозвучал вопрос Ивана Всеволожа. – Однако же завоеватель его взял.

– Возьмем и мы, – предрек Иван Бренок.

Юрий разглядывал ров, вал, высокий минарет мечети, каменные палаты. Шуба объяснял:

– Вон та, справа – Судейский дом. За ней – Греческая палата, обиталище купцов заморских. Каменных жилищ здесь много. А живут в Великом Городе до десяти тысяч более богачей, чем бедняков.

– Не вижу трунов, вас встречающих, – заметил Снабдя.

– Трунов? – недопонял князь.

– Трупов? – спросил Бренок.

– Вящих людей, вельмож, – пояснил Шуба.

Город отделяла от пришельцев речка Малая Цивиль. Вскоре на противоположном берегу показалось несколько всадников. Оружничий Асейка Карачурин, бежавший из Орды на Русь через поволжскую Булгарию, опознал их:

– Тот, что в середине, говоря по-русски, тысяцкий. Зовут – Мамяк. С ним – воеводы: Мартул, Шахим. Четвертого не знаю.

Мамяк закричал по-русски чисто, будто всю жизнь провел в Москве:

– Зачем пришли?

Юрий поручил ответить дьяку. Тимофей Ачкасов, не имея равных в громогласии, ответил:

– Взять ваш город!

На сей раз Шахим гортанно предложил с восточным выговором:

– Тыри тышши злата-серебра бери, бери и уходи!

Юрий помотал головой: нет!

Мартул молча трижды сплюнул. Переговорщики умчались.

– Что ж, – вздохнул Снабдя, – время – разговорам, время – делу. За работу!

Войско стало переходить вброд Малую Цивиль. Возле Юрия сошлись на конях Шуба, Красный-Снабдя, нижегородские наместники Иван Лихорь с Григорием Владимировичем. Стали думать: с чего начать?

– Город укреплен дубовым тыном с двумя оплотами, – сообщил Шуба. – Между ними – вал. Будем зажигать?

Тут Красный-Снабдя ойкнул, дернул кулаком с досадой и выругался. Шуба проследил за его взором и воскликнул:

– Ну, хазун!

– Что за хазун? – не понял князь.

Братья Кошкины наперебой растолковали:

– Тщеславный чертушка!

– Надменный дьяволенок!

Наконец, Юрий увидел и обомлел: Иван Бренок, вскинув копье, ведет свою коломенскую сотню прямо к городу. Там пешие оружные защитники по рву с водой пригнали плот почти к самым воротам, обнеслись на нем щитами, стали крепко, изготовились…

– Что творит дурень! – возмущался Шуба.

Однако же Бренок налетом выбил людей с плота, почти достиг ворот, ударил в них, сломал копье… А сверху – стрелы черным ливнем, – щита не хватит целиком укрыться…

Не успел Бренок поднять свой щит. Упал!

Вот уж коломенцы и отходят. Одни несут своего сотника, другие их прикрывают.

Почти безжизненное тело положили на примятой траве. Юрий подъехал, спешился, нагнулся. Отчаянный ослушник не открыл очей. Подвели под руки старичка-лекаря, что оказался ближе. Раздели умирающего. Лекарь с важностью определил:

– Рана стрелою, сквозь броню, под сердце.

Юрий опять склонился чуть ли не к устам Бренка. Тот прошептал, не размыкая глаз:

– Государь, Василий Дмитрич, я испол…

И вытянулся.

Даже не знавшему покойного Юрию стало бесконечно жаль шального братнего любимца.

На гребнях стен торжествовали осажденные.

Бывалый воевода Красный-Снабдя направляюще взмахнул рукой. Вперед пошли люди с огнем и топорами, за ними – стрелки и копейщики. Одни подсекали тын, другие зажигали оплоты. Однако сильный ветер дул им в лицо. Поджигатели замешкались. Шуба с несколькими охранниками, закрывшими его щитами, устремился ко рву. Во всю мощь горла заорал:

– Заходите с другой стороны! Зажигайте город по ветру!

Ветер резко усилился, пока перемещались огневщики.

Тщетно было противодействие осажденных. Пожар в конце концов зародился, принялся расти. Зрелище развернулось ужасное: пылали целые улицы, огонь, поощряемый бурей, разливался быстрой рекой. Ополоумевшие жители стали выбегать из города. Началась сеча.

Перед Юрием положили тела Мамяка, Шахима и Мартула.

– Где их князь? – спросил он.

– Бежал, – беззлобно, как будто радуясь за счастливого беглеца, сказал Миша Кошкин. – Послали вдогон, да нашим коням арабских не догнать.

Вскоре из горящего Города прибыл Шуба. Взялся рассказывать, как булгары, не прося пощады, убивали жен, детей, самих себя или сгорали в пламени вместе с нашими нетерпеливцами, алчущими добычи. Юрий слушал вполуха. Не двигался, словно чего-то ждал. Подскакал Федор Голтяй-Кошкин:

– Княже, можно въезжать в ворота. От Больших Булгар – только кучи пепла. Пожар улегся. Дым еще кое-где…

Юрий не дослушал:

– Не еду. Движемся далее. На Казань!

Предстояло еще девяносто верст степного пути. Князь видел толпы пленных, в основном жен и детей. Не взятые в плен старики стояли горстками на противоположном берегу Малой Цивили и затуманенными, невыразительными глазами провожали радостных победителей. Над уходящим войском плыли звуки труб, бубнов, свирелей.

Юрия сопровождал Иван Всеволож. В свободной от поводьев руке держал калиту.

– Несметные богатства, Юрий Дмитрич, взяты нами в Больших Булгарах. Будет чем блеснуть перед государем. Разные ханские монеты в этом мешке. На многих изображены орлы, павлины, лебеди, тигры, львы, всадники, человеческие головы. На некоторых выбиты слова: «Алкаб Саин Хан хеледе аллагу муккугу». Это значит: «Алкаб Саин Хан, коего царствование да продлит Божья милость». Ведомо ли тебе, что Саин Ханом называли Батыя?

– Бог не слишком-то продлил его царствование, – заметил Юрий.

– Всему есть конец на Земле, – согласился Всеволож. И продолжил: – Вот монеты с изречениями из Алкорана. Восемь или девять денег весят около золотника. Ну, более или менее.

Юрий извлек из своей запазушной мошны серебряную монету с изображением птицы и со словами: «Великий князь Дмит.» вздохнул и спрятал: отцовская!

– Да, – закрыл калиту Всеволож, – только что я получил известие. С ним-то и подъехал к тебе.

– Как получаешь? – спросил Юрий, зная, что все вестоноши-гонцы объявляются прежде всего перед ним самим.

– В Большие Булгары весть пришла нынче ночью, – сказал боярин. – Может быть, и в Москву доставлена, да нас еще не достигла. Здесь мне открыл ее ордынский посольник Бегичка, за что был пощажен и отпущен.

– Что за весть?

– Как тебе ведомо, – начал Всеволож, – Витовт вознамерился вернуть к власти Тохтамыша, сместив нынешнего великого хана. Так вот, обе силы недавно встретились на берегах Ворсклы, притоке Днепра. Тимур-Кутлуг хотел мира. Витовт потребовал, чтобы его имя чеканилось на монетах Орды. Это означало бы ее зависимость от Литвы. Темник Эдигей от лица великого хана отверг дерзкое требование и заявил тогда: пусть его тамгу, то есть родовой герб, чеканят на литовских монетах. Так началась битва… Литовцы, казалось, одолевали, когда Эдигеева засада нанесла удар с тыла. Побежало все войско. Сам Витовт едва спасся с небольшим окружением. Погибли Андрей Полоцкий, Дмитрий Брянский, Дмитрий Боброк-Волынский…

– Тетушка моя овдовела! – прервал рассказ Юрий. И жалостно заключил: – Лучшие воины Куликова поля!

Потом он долго не подавал голоса. Слушал новости безучастно.

После двух ночевок войско стало в виду Казани, небольшого, не слишком-то укрепленного места: тын из сосновых бревен на невысоком валу с неглубоким рвом. Перед ним выстроилась казанская рать, скромная, но готовая к битве. Ей не было смысла скрываться за плохим укреплением.

Юрий и Всеволож вглядывались вперед. Князь пытался поточней оценить вражью силу. Боярин Иван рассматривал городок.

– Знаешь, княже, как основывалась Казань? – спросил он. – Сын Батыев Саин ходил воевать Русь. В конце концов стал, обезоруженный смирением и дарами ее князей. Решил создать крепость, где бы чиновники, собиравшие дань, могли отдохнуть. Место – удобное, когда бы не обитали тут страшные змеи. Но нашелся волхв, обративший их в пепел. Это место царевич назвал – Казань, что значит Золотое дно. Населил его разными племенами, ушедшими из Руси, чтобы не креститься в христианскую веру. Саин любил сие место и часто приезжал сюда из Сарая. Оттого оно долгое время именовалось еще Саиновым юртом.

К ним присоединился Шуба:

– Теперь здесь будет наш юрт!

Юрий молвил:

– Не кажи «гоп»…

Однако воеводы уже горели желанием преодолеть пространство, отделяющее их от противника. Большой полк повел Снабдя, правое крыло – Шуба, левое отдали Лихорю.

Многие казанцы выехали на верблюдах, надеясь вспугнуть ими русских коней. Некоторые из тех же соображений затеяли бить в колотушки, застучали железом. Но все оказалось тщетно. Под первым же натиском защитники города не устояли, бросились кто куда.

На сей раз Юрий не отказался войти в уцелевшую крепость. Здесь не было каменных зданий. В большую, видимо, начальственную избу к нему привели связанными двух булгарских владетелей, Осана и Махмет-Салтана. Оба обещались выплатить пять тысяч серебряных рублей и принять московского чиновника для сбора дани. Юрий оставил им из нижегородских наместников Григория Владимировича.

Затем войско в тех же лодьях подошло к устью Камы, взяло Жукотин и Кременчуг. Князь не вникал в боевые действия, полагался на Красного-Снабдю и Шубу.

– От побед ты мрачнеешь, Юрий Дмитрич, – заметил как-то Снабдя на одном из ночлегов.

Князь заворочался в походной постели:

– Ох, не люблю я войну!

– Война кровью красна, – сказал из своего угла Шуба. – Слава Богу, не междоусобная!

– Такой не перенесу! – убежденно произнес Юрий.

И тут же забыл о своих словах, погрузясь в глубокий сон.

Увидел себя на белом коне, на Торговой площади у Кремля. Похожий на него молодец в лихо заломленной шапке, с веселой косинкой в правом оке, – Юрий знал: перед ним – старший сын, – подъехал на арабском скакуне, дыша вином, крепко обнял, обрадовал: «Наша взяла! Отныне ты – главный в Рюриковом роду, ты – великий князь всея Руси!» Юрий огляделся: «Я?» А вокруг тишина: люди не приветствуют, улицы пусты. Вот он, новоиспеченный государь, уже в соборе Успения, в золотом венце. А вместо митрополита в белом клобуке незнакомец бессмысленно улыбается. «Кто ты?» Вокруг слышатся голоса: «Блаженный Николенька! Юрод Кочан!» Юрий ошеломлен: «Как ты здесь? Из Новгорода! Давно преставился!» Юродивый отвечает: «Не я. Не я. Сам преставишься. В великокняжеском венце – смерть твоя!» И подает монету с Юрьевой головой, под коей надпись: «Царствие его да продлит Божья милость». Зачем же смерть? А из-за плеча голос Ивана Всеволожа: «Всему на Земле есть конец». Так ведь не всё еще. Только что дошел через реки крови. Справедлив должен быть даже и земной конец.

Красный-Снабдя разбудил:

– Ужас, как кричишь, княже!

10

Комната для великокняжеских размышлений и бесед – один на один или один на двое – стала использоваться все чаще. Со времени возвращения Юрия из победоносного булгарского похода встречи с государем-братом с глазу на глаз сделались привычными. Вырос, не по делам возвеличился мужественный образ младшего в глазах старшего. «Ты, Гюргий, мощная, окрепшая десница моя!» – обнял со славой вернувшегося Василий. И закрепился в таком убеждении. Юрий не разубеждал. Хотя не приписывал себе воеводских заслуг в войне с булгарами, однако со скромным молчанием принимал похвалы. Сам не ведал, зачем: то ли они были до того безразличны, что ничего не хотелось оспаривать, то ли частые советы с братом в качестве как бы его соправителя скрашивали постылое Юрьево одиночество.

На сей раз речь шла о деле – важнее некуда. Много произошло перемен за истекший год. Во-первых, пришла скорбная весть из Твери. Великий князь Михаил, что был, под стать своему исконному противнику Донскому герою Дмитрию, и высок, и дороден, вдруг стал, как тень, – бледный, слабый, едва передвигающий ноги. Последнее время он вел себя тихо и дружественно с Дмитриевым сыном Василием. Соперничество Твери с Москвой сходило на нет. Московляне могли искренне пожелать выздоровления шестидесятишестилетнему тверскому соседу. Но пришла скорбная весть о его кончине! Вышел к народу, преклонил голову: «Иду от людей к Богу, братья! Отпустите с благословением». Все, рыдая, воскликнули: «Господь благословит тебя, князь добрый!» Удалился в Афанасьевский монастырь и, приняв постриг, скончался.

Вторая же весть была не столь скорбна, сколь значительна. Разбитый вкупе с Витовтом беженец Тохтамыш искал укрытия в Сибири. Оттуда послал бывшему своему покровителю, а потом недругу Темир-Аксаку покаянное предложение: союзно ударить на Эдигея, так занесшегося в Больших Сараях, что и «владыка мира» стал ему нипочем. Великий завоеватель рад был использовать одного своего бывшего ставленника против другого.

Василий довольно потирал руки: «Им не подраться, нам не посмотреть!» Но посмотреть не пришлось. В дальних далях Сибири Тохтамыш неожиданно скончал свои дни. Известие о его конце было тут же сопровождено другим, не менее важным: в городе Отраре, что в середине Азии, в разгар подготовки похода в Китай, внезапно умер владыка мира Темир-Аксак. Два враждующие гиганта, оба, каждый по-своему, враждебные Московскому государству, исчезли с лица земли. Остались менее значительные, но не менее страшные – Эдигей и Витовт. Последний, только что наголову разбитый первым, постепенно приходил в чувства.

– Не ждал от тестя такого промаха, – прошелся взад-вперед государь-братец, имея в виду битву на Ворскле.

– Иван Всеволож рассказывал, – вспомнил Юрий, – будто бы польская королева Ядвига, хвалящаяся своей проницательностью, предупреждала Витовта о поражении.

– Тесть мой не суеверен, – остановил похаживание Василий и сел за стол.

– Чую, ты новое думаешь поручить мне, брат? – поднял Юрий вопрошающий взор.

Василий откашлялся.

– Боюсь, Гюрга, когда узнаешь, не лишился б рассудка, – молвил он, загадочно ухмыляясь.

И вправду, как бы из таких опасений, государь издалека повел речь о том, что Орда, которой давно уж не платим дань, снова хочет поставить на колени Москву испытанным Батыевым способом. Смерть пьяницы Тимур-Кутлуга еще более укрепила власть темника Эдигея. Он сделал великим ханом своего двуродного брата Шадибека, тоже любителя пиров и удовольствий, чтобы еще успешнее властвовать от его имени.

Юрий устал от головоломок. Нетерпеливо спросил:

– Чем хочешь напугать меня? После Мамая, Тохтамыша, Темир-Аксака не Эдигеем ли?

– Не напугать, – возразил Василий. – Обрадовать. Лишь опасаюсь: не была бы радость чрезмерной.

И сызнова – разговор о тесте. Оказывается, обжегшийся на Орде Витовт опять тянет лапу к московским землям. Зарится на Псков, Новгород. Василий, угрожаемый воинственным темником, теснимый жадным литвином, размышлял: от кого начать отбиваться? А главное, с кем начать? Нужен мощный союзник! Кто бы мог им стать?

– Тверь! – ткнул пальцем в небо Юрий.

Василий покачал головой:

– Иван Тверской, не успев сделаться великим князем, отправил к Эдигею посла с верноподданническими заверениями.

– Рязань! – продолжал гадать Юрий.

Брат махнул рукой:

– Олег Рязанский на ладан дышит, а сын его Федор левым оком глядит на Москву, правым на Орду.

Юрий подумал о немцах, поляках, но даже не произнес этих мыслей вслух. Сдаваясь, пожал плечами. И тут государь-братец сразил его, назвав союзника:

– Одноименец твой, Юрий Святославич Смоленский!

У Юрия стены закружились перед глазами. Возникло чистой белизны облако, постепенно принимая очертания человека, оно явило девичий облик. Узнал тонкий стан, вдохновенный лик, гордую осанку. Сами собой вырвались грустные, страдальческие слова:

– У ее отца нет своего княжества. Смоленск захвачен Витовтом. Князь-изгой неподходящий союзник.

– Ее отца! – понимающе хмыкнул брат. И еще раз обрадовал: – Помнишь Елисея Лисицу? – На Юрьев кивок разъяснил: – Сей опытный лис был мною заслан в Смоленск. Там поднимают голову противолитовские силы. Народ готов к бунту. Твой будущий тесть может взять город малым войском, которое мы ему предоставим. Он опять станет крепок, да еще независим. Погляжу я, как вытянется Витовтов лик!

Юрий задал важный вопрос:

– Что на сей счет говорят бояре?

– Оба Ивана – за! – сообщил Василий, имея в виду Всеволожа и Кошкина. – Остальные – с ними. Лишь старики чешут бороды.

В комнате воцарилась приятная тишина. Уютно потрескивали дрова в печи. Низкое зимнее солнышко сквозь оконце все окрашивало розовыми оттенками: беленые стены, брусчатый потолок, штучный дубовый пол. Хотелось думать о благостном или предаваться спокойной тихой беседе.

– Знаешь, друже? – улыбался брату Василий. – Нет, ты не знаешь, что матунька тебя родила в сорочке. Тебе во всем, всегда и везде везет. Во Пскове отменно встретил мою жену.

– То-то теперь у нее в недругах хожу, – возразил Юрий.

– Торжок отторг от непокорного Новгорода, – пропустил его слова мимо ушей старший брат.

– То-то семьдесят новоторжцев были лишены жизней самым свирепым образом! – не мог забыть Юрий.

Василий пристукнул ладонью по столу.

– Великие Булгары взял приступом!

– Воеводы брали, – отмахнулся младший брат.

– Завтра без воевод, одного пошлю, – пригрозил государь. – Едешь с большой охраной в Коломну. Встретишь на рязанской границе от моего имени Юрия Святославича с семьей и ближними людьми. – Василий встал из-за стола и подчеркнуто повторил: – С семьей! – На том, полагая разговору конец, направился к двери. Вышел с многозначительными словами: – Сам буду твоим сватом, Гюрька. Токмо старайся! Чтобы Смоленский был целиком наш, до малой косточки!

Юрий не сразу собрался с силами встать. Слишком счастливой казалась трудная государева задача. И трудна-то она была именно своим большим счастьем.

Вышел из златоверхого терема. У крыльца – серебристая ель: так и рванулся ее обнять. Еле сдержал себя. В изумрудной подбеленной снегом красавице увидел Анастасию. Не замечал ветра в лицо, не ощущал жгучести пурги, торопливо склонился, втянув руки, уловить хвост поземки. Он показался тонким, кружевным, длинным, волочащимся по земле подолом Анастасиина платья. Дома чуть не поднес к губам нежный белый цветок, выращиваемый девкой Палашкой в деревянном горшке у окна в столовой палате. Лепестки походили на благосклонно протянутую руку Анастасии. Она, как хозяйка, встретила в красном углу сеней, но это оказался длинный убрусец, свесившийся с иконы. О, пламя блаженства – Анастасия! Она уже в его спальне, готовая разделить с ним ложе.

Юрий встал, спрятал глаза в ладонях:

– Нет, не могу, не могу, не дождусь, не выживу!

И хвала Небесам! Появился Галицкий. Залихватские усы – один прямой, другой с завитком. Взор смеющийся, все до дна постигающий.