Текст книги "Юрий Звенигородский"

Автор книги: Вадим Полуян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 27 страниц)

– Не ходи далее, Георгий. – Перекрестила сына. – Будь справедлив во всем. – Еще раз перекрестила. – Государю-брату передай благословение и пожелание наследника. – Галицкому сказала: – Боярин Борис, остерегай князя от дурного. Бог будет тебе судья.

Потомок галицких княжат едва успел припасть к ее руке.

Пришлось вернуться в златоверхий терем не в седлах, как положено мужчинам, а в карете. Будет теперь ветшать богато изукрашенная колесница без царицы.

Юрий жалел, что матунька не разрешила переступить порога женской обители. Где-то в глубине души лелеялась надежда хоть на миг узреть бывшую мамку Домникею, в иночестве Мелетину.

Галицкий же по пути вспомнил, как при нашествии Тохтамыша великая княгиня доверила ему на сохранение великокняжеские ценности, и как он справился с таким труднейшим делом, приобретя боярство. Юрий, слушая воспоминания бывшего дядьки, думал о Настасьюшке и с беспокойством повторял мысленно ее слова: «Почаще навещай. Чую, время мое близится». Простясь с боярином у Красного крыльца, высказал просьбу:

– Загляни к моей княгине. Как она там?

Полный пережитых впечатлений, поднявшись в златоверхий терем, младший брат не постучался к старшему. Вошел, задумавшись, в государев деловой покой и тут же поругал свою забывчивость. Застал, чего не хотел видеть и слышать.

Брат бегал по покою, потрясая кулаками. Вдругорядь свергнутый смоленский князь стоял, потупясь.

– Ты, – кричал Василий, – ты виноват! Мыслил обольстить меня лукавыми словами. «Будь моим великодушным покровителем! – передразнил великий князь несчастного союзника. – Будь государем моим и смоленским! Желаю лучше служить тебе, нежели зреть иноплеменника на престоле Мономахова потомства!» Лестные глаголы! Что за ними? Смоленск не мог сдаться Литве без твоего ведома.

Убитый горем Святославич заверял:

– Бояре, говорю, бояре виноваты. Крамольники! Ты медлил, а они…

– Да, – перебил Василий, – я слишком терпеливо медлил. А теперь скажу: нет у тебя защиты на Москве. Нет даже безопасности. Живи, как знаешь!

– Что ж, – пробурчал изгой. – Благодарствую на откровенности. Пойду искать защиту с безопасностью в великом вольном Новгороде.

И, не взглянув на зятя, вышел.

Юрий укорил брата:

– Это чересчур!

Великий князь взял себя в руки, сел в кресло.

– А что мне, воевать с Витовтом за Смоленск? Да я лишусь Москвы! Тесть твой союзник без единого воина за пазухой!

Чуть оба успокоились, завели речь о матуньке. Младший поведал старшему о чуде исцеления слепца. Василий встал, задумчиво взглянул на образ в красном углу, с глубоким чувством тихо промолвил:

– Святая женщина!

Расстались, сговорившись вместе навестить родную инокиню после пострига.

В Набережных сенях к страшному своему изумлению Юрий снова встретил Галицкого. Бросился к нему:

– Что?

Бывший дядька поспешил пошире улыбнуться:

– Поздравляю, князь, со вторым сыном!

Лобзания, объятья и – бегом с Красного крыльца к коням…

В доме, словно в улье, все в движении: челядь снует, сенные девки гомонят, дворский Матюша Зарян с ног сбивается:

– О, господине, пир готовим!

В больших сенях уже – сбор ближних: Данила Чешко, Семен Морозов, прибывший недавно по удельным надобностям звенигородский молодой боярин Глеб Семеныч. Добрые, приятные люди!

Счастливый Юрий, не дослушав поздравления, опрометью – к жене.

Она лежала в спальне, где нынче с ней простился. Рядом – новый человек, спящий малютка, коего так ждали с обоюдными мечтаниями. Юрий припал к влажному лбу Анастасии.

– Чудотворница моя!

Она как будто показалась пасмурной. Супруг забеспокоился:

– Страдала?

Мотнула головой:

– Страдала от короткого прощания с отцом. Бедный, обманутый, вдругорядь изгнанный! Твой брат с ним поступил жестоко.

Юрий пытался оправдать Василия:

– Не было выхода.

Бывшая княжна Смоленская суровым голосом провидицы подчеркнуто неторопливо изрекла:

– У московлян найдется выход, когда Витовтовы головорезы им самим покажут зубы. – И присовокупила: – Под городом Коложем они две лодки накидали мертвыми детьми. Такой гадости не было с тех пор, как стала Русская земля!

Опущенный с неба на землю, потрясенный князь гладил дрожащей рукой густые смоляные волосы княгини и не находил речей утешить, а верней, утишить. Она притихла, глядя на него. Голос перешел со звонких вершин к нижним мягким звукам. Очи из суровых стали ласковыми, уста коснулись мужней руки.

– Не ставь во грех то, что услышал. Сорвалась, исправлюсь. Я по тебе, свету моему, весь день скучала. И, когда мучилась, тщилась представить возле себя. Мне оттого делалось легче. Очистимся же от дурного. Наполнимся великим, долгожданным счастьем. У нас сегодня двое сыновей! Василий и…

Князь вглядывался в ясное младенческое личико.

– И… Святослав, – предложил он, вспомнив Настасьина деда.

Внучка Святослава Ивановича Смоленского, костью павшего в битве с литовцами, перебила мужа. Неоспоримо назвала:

– Дмитрий!

Он благодарно многажды расцеловал жену.

– Пусть будет Дмитрий Юрьич, внук Донского.

Мать с отцом безмолвно, бесконечно созерцали новорожденное дитятко, пытаясь в радужных мечтаниях предвосхитить его большую жизнь. И надо ж было в эти светлые мгновения подкрасться злой нечистой силе и повторить в Юрьевых мыслях слова новгородского провидца Мины Гробова: «Родит тебе троих сынов. Наберись духу: первый будет ослеплен, второй отравлен, третий умрет юным беспричинно».

«Сгинь, нечисть! Сгинь, нелепица!» – перекрестился Юрий. Встав, перекрестил и младенца. А неслышный голос, завладевший разумом, зловеще произнес: «Это – второй!»

14

Лето от сотворения мира 6915-е[63]63
  Летосчисление в Древней Руси велось от сотворения мира, то есть за 5508 лет до Рождества Христова.


[Закрыть] казалось Юрию Дмитриевичу счастливым. Любезная сердцу Анастасиюшка родила третьего сына и настояла наречь его тоже Дмитрием. В отличие от второго назвала младшего Красным, ибо младенец всех поражал ангельской красотой: личико чистой белизны, волосы вьющиеся, глазки большие и столь выразительные! Кажется, вот-вот выскажут нечто приятное. Князю не очень-то нравилось, хотя и хорошее, прозвание младшенького, как вообще всякое прозвание, потому что и старшие сыновья не обошлись без прозвищ, данных посторонними. Василия прозвали Косым. Одним глазом он и впрямь будто засматривался вправо, чуть-чуть, едва заметно. К Дмитрию прилепилось словцо «Шемяка», оттого, что сызмала шепелявил, пришептывал. С возрастом пройдет, а все равно мирись с прозвищем. «Второго Дмитрия назовем Красный, – решила Анастасия. – Остроумцы что-то придумают: ан, опоздали!» Князь смеялся и не перечил. Пусть будет второй Дмитрий. Можно ли отказаться от повторной чести, оказанной царственному его родителю? Спасибо столь почитательной Настеньке! Жаль, не застал невестушку государь-свекор Дмитрий Иванович.

Лето, казалось, во всем угождало: и вёдро в меру, и невёдрие в меру. И комаров не густо, – ветерок разгоняет. А пыль чуть скопится – дождик прибьет. Грязь чуть разжижется – солнышко высушит. Цветов, куда ни кинь взор, как свадебных денег на паперти. Травы на Великом лугу – по пояс.

Собрались с Анастасией в поездку, долгожданную: посетить свой удел Звенигород, куда душа жены давно рвалась, на свой простор, в свою крепость, в свой собственный терем. Приезжавший звенигородец Глеб Семеныч живописно изобразил удельные прелести. А Борис Васильевич Галицкий прямо-таки влюбил княгиню в тамошние красоты и заочно в тамошних людей.

Князь Юрий вернулся домой под вечер. Полдня сидел со старшим братом в златоверхрм тереме, после навестил болящего соседа Данилу Чешка. У государя Василия возник ворох новых забот. И все они – вокруг будущего митрополита. С тех пор, как преставился Киприан, вот уж год длится распря между Москвой и Вильной, а также меж Вильной и Царьградом. Витовт послал к патриарху епископа Феодосия Полоцкого, тоже грека, но любезного литовскому самовластцу, как представителя Западнорусской церкви. Однако византийские власти пренебрегли Витовтовым мнением. Прислали, хотя и грека, да не Феодосия, – Фотия. Он, едва побыв в Киеве, устремился в Москву. Литвин вскипел, запретил новому первосвятителю вмешиваться в западные дела, вторично отправил к патриарху для посвящения своего человека, Григория Цамблака, образованного монаха румынского происхождения, родившегося в Тырново и к тому же дальнего родича усопшего митрополита Киприана. Опять-таки великий литвин не достиг своего: Цамблак по неизвестной причине отказался от кафедры и удалился в Молдавию. Столь трудная затея Витовтова на гребне успеха рухнула.

Государь-братец с удовольствием во всех подробностях пересказал случившееся Юрию и со вздохом облегчения завершил: «Теперь можно спать спокойно».

Готовясь провести последнюю ночь в Москве, перед долгой разлукой с ней (когда еще и зачем вернется!), князь повелел позвать дворского Гаврюшу Заряна, чтоб дал распоряжения о сборах и об отъезде, сам же взошел на женскую половину: как живет-может Настенька? С утренней трапезы не видались!

Княгиня – вот неожиданность! – пребывала в слезах.

– Что с тобой, свет мой?

Молчание.

Лежит ничком на смятом одре. Черная рубашка, черные волосы струятся по изголовью, руки в черных перчатках обрамляют голову, как бы заключают в замкнутый круг.

– Какое стряслось несчастье, любовь моя?

Сквозь всхлипы, преодолевая рыдания, Анастасия вымолвила с трудом:

– Оставь меня! Сама все переживу. Не спрашивай ни о чем.

Князь постоял над ней, убеждая, что они – одна душа в двух телах – ничего не могут переживать порознь. Исчерпались уговоры.

Он вышел кликнуть Вассу, наперсницу госпожи, наверно, знающую причину происходящего. Вместо нее столкнулся с дворским.

– Ищу тебя, господине, не доищусь, – посетовал Матюша Зарян. И мрачно объявил: – Человек от государя Василия. Ждет в сенях.

Юрий поторопился в сени, смущенный мрачностью дворского. Челядинец златоверхого терема, то ли Кондрат, то ли Игнат, имя путалось, стоял, свесив голову, мял картуз. При входе князя сказал:

– Государь Василий Дмитрич просит твою милость тотчас быть в Вознесенской обители. Великая княгиня-мать, в иночестве Бвфросиния, нынче ополдень предала Богу душу.

Юрий остолбенел. Когда же, пришедши в себя, собрался заговорить, человек исчез. Дворский был рядом. Видимо, заранее осведомленный, промолвил:

– Трудно будет тебе, господине, ехать в седле. Пойдем, спустимся, карета готова.

Едучи, князь листал память, как книгу, искал время, когда в последний раз видел матуньку. Ныне июнь, седьмый день, вторник. А пять месяцев тому, в январе, сидел рядом с ней в доме Вельяминовых. Сын покойного бывшего тысяцкого Василья Васильича, ближний боярин государя-братца, Полиевкт выдавал дочь за Петра Дмитрича. Помнится, тогда еще великая княгиня сказала: «Вот и все мои сыновья женились». Юрий же возразил: «Константина забыла». Евдокия Дмитриевна тяжело вздохнула: мал удел у младшего – Тошна да Устюжна. Не успел отец как следует оделить родившегося перед самой своей кончиной. «Государь отправляет его воеводой во Псков. Через месяц отбудет», – сказала мать опечаленно. Недолюбливал Василий последыша, хотя и не показывал виду: нрав был у Константина крут. Теперь он из дальних далей не поспеет на матунькины похороны. Погребут без него. Печаль, да и только!

Из монастырской привратницкой старая монахиня проводила князя в деревянную церковь, что рядом с соборной каменной, недавно заложенной стараниями Евдокии Дмитриевны, еще недостроенной. Матунька завещала схоронить ее в новом храме, уж каков есть. Доведут своды, покроют, будет лежать в завершенном. Помнится, государь в ответ на ее просьбу решил, что новый храм Вознесения станет усыпальницей всех великих княгинь.

У гроба собрались сыновья во главе со старшим. Юрий склонился, припал к освященному венчику на лбу матери. Смерть разгладила все морщины. Инокиня Евфросиния вновь выглядела красавицей Евдокией тех времен, когда показывала Юрию и Василию вериги на своем теле.

«Боже мой! – билась мысль в сыновней голове. – Зачем создается столь немыслимая красота на земле? Есть лица – глаз не отведешь; цветы – не налюбуешься; сочетание трав и дерев, – колдовски влекущие своим видом. Зачем? Чтобы тут же исчезнуть? Для кого? Для непостижимого и незримого?»

Юрий при малейшей возможности рад был любоваться красотой матери, да мало выдавалось таких минут! Теперь свято береги образ в памяти, чтобы не затуманился, не истерся.

Игуменья объявила: отпевание будет здесь же. А затем – погребение в каменном недострое.

Василий сел в Юрьеву карету. Петр с Андреем отъехали верхом. Улицы Кремля, за день протопленные солнцем, источали тепло и вкусные запахи, ибо пришел час вечери. Юрий посетовал, что древний обычай хоронить усопших до наступления ночи порой вынуждает к излишней спешке. Василий сказал, что вчера был у матери. Чувствовала себя неважно. А все же – ранняя смерть! Годы-то небольшие: полвека – разве это жизнь?

Остановились у великокняжеских ворот. Государь внезапно мрачно заглянул в глаза:

– Как мыслишь о нынешней страшной новости?

Полагая, что речь о кончине матери, Юрий не находил слов. Пожалуй, все сказано.

– Я послал вестоношу в твой дом, – сообщил великий князь. – Хотя гонец был и утомлен. Ты видался с ним?

– Человека твоего видал, – растерялся Юрий.

Государь скривился от такого непонимания.

– При чем человек? Одноименец твой, тесть твой, Юрий Святославич, совершил неслыханное злодеяние.

Князь быстро вспомнил: как ему было ведомо, Юрий Смоленский не поладил с Великим Новгородом, привычный к самовластию, не потерпел веча, прислал к Василию с просьбой о дружбе, с изъявлением покорности. Государь дал ему в наместничество Торжок, где он разделил власть с другом, князем Семеном Мстиславичем Вяземским. Все шло хорошо. Оба прекрасно ладили. В чем преступление? Повоевал не там? Жестоко обошелся с новгородцами? За это свет Настасьюшка, выслушав вестоношу, так бы не убивалась. Вот незадача! Пока сидел у больного Чешки, старший брат принял и переслал гонца. Анастасия в мужнино отсутствие встретила его и… нет конца слезам! Князь ничего не понимал.

– В реке, что ли, наполнял лодьи мертвыми детьми? – вспомнился рассказ жены о гнусностях литовских, коих не было с тех пор, как стоит Русская земля.

– При чем река, при чем дети? – не знал такого случая старший брат. – Знаком ты с Семеоном Вяземским? Нет? Ну, Бог с ним. Не в князе дело, а в его княгине. Жена Симеонова именем Юлиания – ни в сказке сказать, ни пером описать! Женобес, тесть твой, воспылал вожделением к красавице.

– Осквернил ложе друга? – предположил Юрий.

– Если бы! – хмыкнул великий князь. – Преступление было бы вполовину меньше. Мерзкое, но хотя бы уж не кровавое. Да какое там! Пробовал соблазнять. Напрасно! Измышлял коварные хитрости. Тщетно! Короче, не превозмог женской добродетели. И вот в своем доме на веселом пиру помутился разумом. Застолье было втроем. Дьявольским наущением безумец выхватил меч и насмерть поразил Симеона.

Юрий вспомнил Смоленск и промолвил:

– Одноименец мой в одержании бывает жесток!

Василий перевел дух, прежде чем продолжил:

– Убийство Вяземского было только началом его жестокости. Мнил привести в ужас Юлианию, насильно овладеть ею…

Юрий закрыл руками лицо:

– Боже правый!

– Однако же какова княгиня! – воскликнул великий князь. – Жажда супружеской непорочности придала ей отваги. Взяв нож, метнула насильнику в горло, но попала в руку. Любострастие сменилось неистовством. Догнав несчастную на крыльце, он тем же мечом, обагренным кровью ее супруга, изрубил княгиню в куски.

Юрий Дмитрич потерял речь. Как безумный, глядел на брата. Одна мысль казнила: покинул Анастасию, не ведая причин ее горя! Прощаясь с государем-братом, спросил:

– Где Каин?[64]64
  Библейский Каин, сын Адама, убивший брата своего Авеля.


[Закрыть]

Василий вымолвил неуверенно:

– Слышно, в Орде.

Юрий не помнил, как доехал до дому. Бросился наверх, распахнул дверь Анастасииной спальни. Пусто. Кликнул Вассу. Не знает, где. Устремился в Крестовую: никого. Посмотрел у себя: нет. В столовой палате? А что там, если не время трапезе? Дворский Матюша Зарян… не видел! Вознамерился было собрать челядь, всю до единого. Матюша отговорил: огласка! Князь по наитию сошел вниз, заглянул в нетопленую пустую баню.

Анастасия сидела на скамье, скрыв лицо в ладонях.

Уговоры длились до того часа, когда пришла пора ехать в монастырь.

– Прости, свет мой! – позволила отнять руки от лица княгиня. – Чуть не совершила над собой дурного, будучи уверена, что ты теперь пренебрежешь мною. И вот повинная вдвойне: у тебя горе, а я присовокупила к нему другое. Сознаю всю неправоту свою. Не поставь во грех.

Князь вновь и вновь убеждал, что она безгрешна, что любовь его при общем горе только сильнее. Пусть же и ее любовь даст ей силу. Анастасия взяла себя в руки и прониклась столь большим чувством к мужу, что оказалась способной сопровождать князя при погребении великой княгини-матери.

Лишь перед вратами обители, перед тем как покинуть карету, призналась:

– Стыд за родителя сжигает меня!

Князь воскликнул:

– Даже не мысли! Я, Юрий Звенигородский и Галицкий, во всем, пред всеми – твоя защита!

Карета с княжеской четой отбыла от усадьбы вовремя. Однако оказалась неожиданная заминка. От Вознесенского монастыря пришлось возвращаться к Пречистой. Как выяснилось, государь настоял, чтобы отпевание совершилось в Усненском соборе. Гроб с телом только что установили посреди храма. В ногах и изголовье еще не были зажжены подсвечники. Василий с братьями стоял по правую сторону от усопшей, Софья Витовтовна с женами Юрия, Андрея и Петра – по левую. Из алтаря вышел епископ Илларион, бывший архимандрит Симонова монастыря, поставленный еще митрополитом Киприаном в Коломне. Владыку сопровождал большой клир. Хор тихо начал: «Со свя-ты-ми у-поко-о-ой». Запоздавший служка поспешал возжечь свечи у гроба. Юрий заметил, как протянутая рука с огнем вдруг дрогнула и зависла в воздухе. Ближняя свеча возгорелась сама собой!

Князь сжал руку государя-брата. Тот молвил: «Вижу!» По храму прошелестел шепот, перешедший во всеобщий вздох, ибо язычки пламени на свечах непостижимым образом возникали один за другим.

– Господи! – произнес епископ, осенясь крестным знамением.

Все стали креститься, читать молитвы. Заупокойная служба задержалась. Ведь отпевание было освящено явным чудом. Это особым благоговением вдохновило лица молящихся.

Юрий, не отводя взора от огней, набрался духу шепнуть Василию:

– Мне кажется, воск в свечках не умаляется!

Великий князь согласно наклонил голову:

– Вижу.

«Почему? – спрашивал себя Юрий. И сам же себе ответил: – По той причине, что это Божественный свет!» Вспомнилось, как при жизни матунька ему, еще малолетнему, поведала удивительную быль. Будучи сама маленькой, она услыхала о чуде, случившемся с блаженной памяти митрополитом Алексием. Служил он очередной молебен здесь же, в соборе Успения. И у гроба митрополита Петра сама от себя загорелась свеча. Алексию предстоял путь в Орду, где ослепла любимейшая жена покойного хана Узбека, Тайдула. Ее сын, здравствовавший в то время хан Джанибек, послал в Москву со словами, что старая ханша видит исцеление лишь в молитвах митрополита. И того вдохновило чудо: раздробил самовозгорающуюся свечу, роздал народу. Одну часть взял с собой. Совершая в великокняжеском дворце молебен, возжег частицу чудесной свечи. Потом окропил слепую святой водой. И Тайдула прозрела. Большие дары привез Алексий русской церкви от Джанибека, сына его Бердибека и старой ханши.

Подсказала Юрию память и более давнее событие, рассказанное Семеном Морозовым. Два с половиной века тому назад в Киеве разгоряченная толпа убила своего князя Игоря, незадолго пред тем принявшего схиму. Тело положили в церкви Святого Михаила. В ту же ночь при отпевании Бог проявил над ним знамение великое: у гроба самовозгорелась свеча. Свидетели сообщили властям, но получили приказ утаить снизошедшую благодать. Летописцы не утаили. Однако же до сих пор так и осталось непознанным: о чем говорят чудесные свечи? У гроба матери князь пришел к мысли: о святости! Разве не свят стал пред Богом князь-мученик Игорь? Не свят ли митрополит Алексий, удостоенный исцелить неверную? Ныне новопреставленная монахиня Евфросиния, в миру великая княгиня Евдокия Дмитриевна, какого величия достойна? Юрий вспомнил тот час, когда созерцал вериги на ее изнуренном теле, и покаянно прошептал:

– Помяни меня, матунька, во Царствии Небесном спасительным словом прощения!

Медленно двигалось скорбное шествие от Пречистой к Фроловским воротам, к Вознесенской обители. Здесь, в каменном храме, будущей усыпальнице великих княгинь, предстояло покоиться его созидательнице Евфросинии-Евдокии. Юрий шел рядом с братьями, созерцал уже не лазоревое, а очервленное закатом небо. Легкие розовые облака, как зримые горнии души, высоко двигались с запада на восток. Толпы людей, пребывающих свой короткий срок на земле, стояли по обочинам пути бесконечной почетной стражей.

Печально звонили колокола. Шум движения заглушал голоса духовенства. В обителевом дворе в сонме инокинь Юрий, кажется, заприметил одну, издали его благословившую. И поверил, что встретился с бывшей мамкой своей Домникеей, в иночестве Мелетиной. Жаль, знакомого до малейших черт, памятного лика не разглядел.

Каменный храм, под плиты коего предстояло опустить домовину, освещался в сумеречный час лишь свечами. День истек. Ночь овладевала небом. В кирпичных неоштукатуренных стенах быстро воцарился мрак. Здесь не было сияющего паникадила, как в соборе Успения. Храм не достроен: своды не доведены до конца, не покрыты, не увенчаны куполами, крестами. Куполом служила бездна небес. И, как в книге Бытия, «тьма над бездною»[65]65
  «Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною, и Дух Божий носился над водою». Бытие, гл. 1, стих 2.


[Закрыть]. Паникадило[66]66
  Паникадило – церковный подвесной светильник о многих свечах.


[Закрыть] – как ярко мерцающие созвездия. У князя перехватило дух от волнения.

В обратный путь Матюша Зарян подал своему господину карету. Застольных поминок по воле усопшей не совершали. Братья простились у врат обители. Юрий рука об руку с молчаливой Настасьей трясся в каретной темени и скорбел про себя.

У входа на женскую половину княгиня подала голос:

– Почивать пойдем порознь, а простимся в твоей спальне.

Покой освещала лампада. Не возжигая свечи, Анастасия припала к мужней груди:

– Теперь сироты мы с тобой круглые!

Думалось возразить: да, мать ее – княгиня Смоленская умерла в литовском плену, но отец-то еще жив! Однако – ни слова об отце! И князь не произнес ничего.

– Теперь у нас лишь друг на друга надежда. Надо быть крепкими! – как бы вливала в него силы княгиня.

Хотелось спросить: какая угроза может омрачить их жизнь, взбулгачить спокойное будущее? Князь, не вдаваясь в рассуждения, сказал твердо:

– Нет, мы не сироты! Матунька, благословившая нам семейный очаг, и на небесах будет печься о его крепости.

– Воистину так, – согласилась Анастасия. – Наша дальнейшая жизнь нуждается в руководстве праведницы. Однако душу и сердце мне тревожит предчувствие: завтрашний твой удел неизмеримо выше сегодняшнего.

– Голубка с задатками орлицы! – повторил муж обычную в таких случаях свою речь.

Вдруг жена спросила:

– Слышал, в Великом Новгороде юродствовал знаменитый Никола Кочан?

Кровь бросилась в голову Юрию. Вспомнил рассказ дядюшки Владимира Храброго по пути из Торжка.

– Вижу, слышал, – глядела очи в очи Анастасия. – Так вот, будучи еще при Софье, когда впервые увидела и сразу полюбила тебя, случаем встретила Николу у паперти церкви. Сам подбежал, шепнул мимоходом: «Жди мужа в золотом венце». Вот и жду.

– Меня? – отпрянул Юрий.

Близкие глаза благозаконной жены смеялись:

– А то кого же? – Помрачнев, присовокупила: – Ныне Витовтовна снова в тягости.

– Когда сие стало ясно? – полюбопытствовал Юрий.

– С тех пор, как вернулась из Вильны после долгих гостин у самовластца родителя.

Не стоило большого труда сопоставить поездку Софьи к отцу и благой результат ее для Василия:

– Государь-братец вновь замирился с тестем Витовтом.

– Это вряд ли коснется нашего с тобой будущего, – отыскала огниво и зажгла свечку Анастасия. – Коснется совсем иное.

– Иное? – не понял князь.

Княгиня дала терпеливое разъяснение:

– Государь, твой брат, ждет сына-наследника. Не хиленького, что умирали младенцами. Крепкого, чтоб ему жить и княжить!