Текст книги "Юрий Звенигородский"

Автор книги: Вадим Полуян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 27 страниц)

На сон грядущий Анастасия пожелала, ласкаючись: «Вразумил бы тебя Господь, свет-совет мой, помочь чем-ничем греховоднику батюшке, как-никак поддержать Анику-воина».

Вот Юрий и скачет в пыли да в шуме. На вопрос у государя-брата о поездке в Смоленск услышал: «Езжай, твоя воля, только я – в стороне». А ведь есть подозрение, что одноименец-тесть, добиваясь сопутничества князя московского, втайне надеется: при худом обороте дел не даст осторожный Василий брата в обиду, пришлет помощь, выручит молодого Юрия, а вместе с ним старого. Это подозрение подтвердил и Олег Рязанский за кружкой браги на стоянке в деревне Заляпчиково. Остановились в одной избе. Старик, когда-то еще более могучий телом, чем нынешний Юрий Смоленский, а теперь высохший и обрюзгший, но сохранивший прежнюю мудрость и прозорливость, опорожнив кружку, пробурчал:

«Надеялся воробей на сокола, пригласил охотиться соколенка, да птенец испугался добычи, показал хвост, тем все и кончилось». Московский князь оскорбился: «Я не покажу хвоста!» Тертый мудрец потрепал его по плечу: «В шутку сказано, не сердись!» Сейчас Олег едет не в седле, а в кибитке. Занедужил, ослаб, пришлось признать свое изнеможение.

Асай Карачурин, подскакав к господину, молвил:

– Совсем плох рязанский князь. На последнем стоянии вызывал лекаря. Пускали кровь.

«Не пришлось бы тысячам людей пускать кровь!» – подумал Юрий о предстоящей битве за Смоленск. Вот уже пыльное облако впереди: цель похода близка. Кто-то скачет встречь.

Молодой Юрий пробился на коне в самую голову движущейся рати к старому Юрию. Святославич глядел из-под руки:

– Мой самый надежный слуга встречает, Гаврюша прозвищем Трудник.

Подъехал коренастый крепыш: птица, судя по платью, небольшого полета, однако, судя по лицу, страшной свирепости.

Подъехал не один, с многочисленным окружением. Все спешились, пали ниц перед природным своим государем. Юрий Святославич поднял их взмахом руки:

– Встаньте, мои дорогие! Как под Литвою живется? Здоровы ли?

Богато наряженный сухощавый жердяй с узкой бородой по пояс за всех ответил:

– Спаси Бог на здравствовании! Ты, государь, здоров ли?

– Смоленск ждет тебя! – поспешил встрять Гаврюша Трудник. – Чуть подойдешь, отворят ворота.

– Так поторопимся, братья! – воспрянул духом Юрий Святославич.

Вместе со смолянами, оказавшими столь достойную встречу, князь пустил коня вскачь. Воины-рязанцы воодушевленно последовали за ним.

Юрий Дмитрич снова отстал на своем сивом мерине. Когда узрел могучие стены западной твердыни русских земель, главная масса всадников уже стала. Святославич и Трудник что-то кричали, сложив ладони переговорными трубами.

Видно, обменивались словами с теми, что сгрудились на крепостных заборолах. Юрий услыхал:

– Отворяйте ворота!

Сверху донеслось:

– Не для того заперли!

Осмотрелся: крепость – гора, башни – скалы, ров – пропасть, посад сожжен, свежая гарь, куда ни глянь.

Трудник кусал губы. Великий князь в замешательстве повторял:

– Вот так раз! Вот так квас!

Олег Рязанский с трудом выбрался из кибитки, поманил пальцем большеголового копьеносца, коего, видимо, давно знал, что-то сказал ему. Тот достал белый плат, взмахнул им над головой и пошел к воротам. В ста шагах от них стал. И тут все пространство содрогнулось от силы его голоса:

– Смоленские местичи! К вам прибыл законный князь. Слушайте, что говорит его тесть, великий Олег Рязанский: «Если не отворите ворота и не примете господина вашего, князя Юрия, я буду стоять здесь долго, предам вас мечу и огню. Выбирайте между животом и смертью!»

Местичи ничего не ответили. Долго стояли, размахивая руками, должно быть, спорили. Потом сошли со стены.

Гаврюша Трудник с вящими смолянами, встречавшими своего князя, подступили к воротам, взяли по камню и начали стучать, чтобы их-то впустили: дома ждут жены, дети… Какое там! Крепость как онемела. Можно было подумать, что эта кучка Юрьевых доброхотов, покинув на малое время Смоленск, оставила в нем одних приверженцев литовской руки. Теперь хоть изойдись криком и разбей о кованые ворота все камни, – город не сдастся, дождется, пока Витовт явится на выручку.

– Что, тестюшка, начинать осаду? – без малейшей надежды на успех спросил Святославича Олег Рязанский.

– Осаждала муха камень, да под ним и сдохла, – сплюнув, молвил старик.

Юрий Дмитрич водил глазами от подошвы гранитной башни к ее вершине и невольно вспоминал Олеговы слова на стоянке: «Птенец показал хвост, тем все и кончилось». Асай Карачурин, стоя у его стремени, прицокивал языком:

– О-о-ой, зубы сломаешь!

Войско рядом с твердыней выглядело осиным роем, прилепившимся к дубу. Чтобы взять такой город, нужен по крайней мере Батый!

Слух московского князя уловил резкий скрип: будто тупая пила прошлась по занозистому полену. Юрий увидел, как створки крепостных ворот начали раздвигаться, уходить внутрь большой башни. Одновременно, гремя цепями, опускался широкий мост через ров. Вскоре неприятные земные звуки сменились сладостными небесными: донеслось пение «Спаси, Господи, люди твоя». Из ворот прислужники в стихарях вынесли хоругви, за ними шествовал епископ в золотом облачении, священники в белых ризах, протодьякон с толстой восковой свечой. Далее шло боярство, купечество и посадский люд. Все это шествие приблизилось к Юрию Смоленскому, остановилось и замерло.

Нет, далеко не одни Витовтовы сторонники оставались в Смоленске. Да и сторонники многие в одночасье оказались противниками. Юрьева сторона взяла верх.

Что говорил епископ за дальностью князь московский не слышал, однако ответное слово громогласного Святославича донеслось явственно:

– Спаси вас Бог, дети мои! Я рад вернуться в свою отчизну, дедину.

Олег, вперевалку подойдя к молодому Юрию, произнес:

– Теперь можешь не показывать хвост. Смоленск наш! Твой брат Василий показал близорукость.

Пришлось возразить:

– А нагрянет Витовт?

Рязанец раскатисто хохотал:

– Останется в том положении, что и мы за минуту до этого.

Тем временем горожане и пришельцы с восторгом входили в растворенную крепость. Звонили колокола, где-то бухнула пушка. Повсюду народ, прижимаясь к уличным тынам, неумолчно вопил:

– Здрав будь, Святославич!

– Слава Юрию, слава!

Московский князь верхом ехал около кареты, в которой сидел рязанец. Смоляне охраняли проезд. Их цепь протаранил на аргамаке успевший прихорошиться Гаврюша Трудник. Свирепый лик его был смягчен по возможности.

– Князь Юрий Дмитрич! Князь Олег Иваныч! Великий князь Юрий Святославич ждет вас в своем государевом терему!

Юрий Дмитрич, завороженный всеобщим торжеством, оглушенный движением воинства при бурном натиске народа, видел лишь то, что близко. Не вдруг заметил: крики «Слава!» и «Будь здрав…» укатились далеко вперед, а лица смолян у тынов помрачнели, чем-то озабоченные. Вместо громких приветствий – сдержанные голоса:

– Ужели?

– Не может статься!

– Вот этими очами видено, вот этими ушами слышано!

– Ай-яй-яюшки!.. Ой-ей-ёеньки!..

Прорвалось явственное, неведомо кого в толпе, но столь громкое и отчетливое, будто бирюч кричит:

– Братья-смоляне! Иноплеменный Витовт здесь властвовал мирно. Князь российский возвратился лить нашу кровь!

Олегова карета остановилась. Рязанский властитель высунулся из полуоткрытой дверцы, позвал московского свойственника:

– Брат, а брат! Что они орут?

Юрий приблизился на коне вплотную:

– Боюсь, литовская сторона опять взяла верх.

Олег торопливо вышел, приказал оружничему:

– Охрану ко мне! Коня! Да позвать сына!

Тяжело было старому усаживаться в седло, но сел. Сразу стал орел орлом! Осмотрелся, вслушался, медленно повел крупной головой:

– Что-то тут не то!

– Что не то? – не видел Юрий.

– Все не то!

Подъехал Родослав Ольгович, младший сын. Лик хмур, взор гневен. Доложил:

– Твой зять ополоумел, татунька! С народом не успел как следует поздорововаться, бросился в свой терем, что стоит рядом с наместниковым, запертый еще Витовтом. Велел наскоро скрести и мыть.

– Проворный! – одобрительно кивнул Олег.

– Нагрянул и к наместнику, Роман Михалычу, князю Брянскому, – продолжил Родослав. – Повязанного хозяина вывели из дому. Жену заперли, детей отделили. Юрий повелел казнить Витовтова правителя.

– Вот дурной! – вскипел Олег. – Ему бы Брянского с почетом отпустить. Зачем кровь лить?

Сын отвечал со стоном:

– Уже льется через край! Бояре-брянцы, что здесь жили с князем Романом, все похватаны, всем с маху головы поотрублены…

– Когда он успел? – прервал Олег.

– Успел стриж на лету пять мух сглотнуть, – скрипнул зубами Родослав. И присовокупил: – Еще бояр смоленских, супротивников своих, велел доставить в воеводскую избу. Сам будет чинить расправу. Свирепый слуга у него, какой-то Трутник.

– Трудник, – вставил Юрий.

Родослав сказал, как огрызнулся:

– Трупник!

Олег Иванович дал наказ сыну: войско рязанское по селам для прокорма не пускать, сосредоточить целиком в крепости, потеснив местичей, но щедро заплатив, чтобы не вызвать в народе гнева. Личную охрану держать наизготове, при оружии. Насытить ратников едой, купцов не обижая. Держать ворота запертыми. Организовать наблюдение.

– Будь, Родя, начеку. Я займусь зятем. Сдурел изгнанник! Слишком легко вернул отцовский стол под свой тяжелый зад.

С такими мрачными словами Олег Иваныч, понукая коня, дал знак Юрию следовать вместе по узким, начавшим освобождаться от народа, улицам к соборной церкви, за которой возвышались терема вящих людей. Среди них затейливостью и величием заметно выделялся старый, в три этажа, великокняжеский, не оскорбленный без хозяина Витовтом ни грабежом, ни порчей. Рядом отличался новизной кирпичный дом наместника.

Народ толпился на соборной площади. А над толпой на деревянном возвышении – степенном месте, откуда в судьбоносные минуты звучали вечевые речи, – стояла плаха и при ней кат с топором. Юрий Дмитрич и Олег Иваныч услышали на этот раз не славословия вернувшемуся князю, а неистовые вопли, злобные выкрики, бабий плач. К плахе по лестнице приставы возводили человека в белой рубахе с сорванным воротом.

– Вот он, Роман-наместник, – нагнал Олега Родослав.

– Где сам-то Святославич?

– В своем тереме. Тут всем руководит его верный пес, – показал Родослав на человека у помоста в остроконечном колпаке.

Юрий узнал свиреполикого Гаврюшу.

Буравя плотную толпу широкой грудью своего коня, великий князь Рязанский протиснулся к слуге своего зятя. Юрий старался не отстать и ясно услыхал приказ рязанца:

– Прекрати убийство. Освободи наместника литовского!

Гаврюша вскинул бороду и осклабился:

– Тебе тут не приказывать, Олег Иваныч, мне тебя не слушать.

Великий князь вскипел, как чайник на огне:

– Ах ты, презренный смерд!..

Трудник махнул рукой, и княжеская голова Романа Михалыча упала с плахи на помост, с помоста на ступеньки лестницы… Но и Олег замахнулся мечом. И грешная Гаврюшкина рука отлетела, обагряя кровью ближних местичей.

– О-о! – прошел стон по толпе.

Олег, подоспевший Родослав, а с ними Юрий поспешили к терему. Навстречу им охранники сопровождали скорбную телегу с мертвыми телами. Начальствующий, то ли дьяк, то ли боярин, дурным голосом кричал:

– Ра-а-аздайсь! Дорогу дай супостатам государя Юрья Святославича!

Рязанский князь с одышкой взошел на красное крыльцо смоленского зятя. Хозяин выскочил встречать соратников в большие сени.

– Входи, Юря! Олег Иваныч, дозволь, сам разоблачу!

– Ты! Ты! – загремел бас великого рязанца. – Ты што творишь?

– Что, тестюшка? – всполошился победитель.

Но тут набежали прислужники с шептаньем господину на ухо. Великий князь Смоленский построжал лицом, глянул на тестя укоризненно:

– Пошто отрубил руку моему служебнику Гаврюшке?

– Я и тебе, мерзавец, отрублю! – был не в себе Олег.

Юрий Святославич плюнул в его сторону и вывел своего московского одноименца в переход, повел в столовую палату.

– Старик становится невыносим. С чего взбеленился? Я вас жду-пожду, чтоб пир устроить на весь мир, а вы…

– Ты, тестюшка, все сделал не гораздо, – упрекнул Юрий. – Ты день народного веселья обратил в день лютого кровопролития. Настолько ослеплен местью, что не ведаешь: милость тебе, государю, сейчас выгоднее, чем лютость! Кого убил? Брянского князя – потомка святого Михаила Черниговского!.. Ну, наместник, ну, выполнял волю Витовта. Не против тебя, а за себя. Перед тобой открыл ворота, а ты сдуру…

– Эй! – остановился Святославич. – Оскорблять? Молокосос! Здесь я властвую, а не вы с Олегом. Хочу, казню, хочу, милую.

Юрий круто развернулся, пошел в сени. В это время терем задрожал от женского неистового вопля, прибежали встрепанные услужницы:

– О, княже!

– О, беда!

– Она… она… княгиня Параскева…

– Что с Парашей? – задрожал голос Святославича.

Неревущая толстушка доложила:

– Подруга Роман Михалыча, узнав о казни мужа, с разбегу брякнулась о стенку головой. Лежит в кровище. Красоту свою испортила. Как такую класть к тебе на ложе?

Юрий, пораженный срамной догадкой, не утерпел, с немым вопросом оборотился к тестю.

Одноименец, словно раскаленный противень, побагровел. Бешеным взглядом заставил смолкнуть глупых услужниц:

– Сгиньте!

По исчезновении болтливых дев хотел нагнать зятя московского, но не успел. Крикнул вдогон:

– Останься, Юрька! Все изъясню! Верни Олега! Попируем!

Олега с Родославом увидел Юрий во дворе. Оба садились на коней.

– Поезжай с нами, – предложил великий князь Рязанский. – Сын приискал нам постояние. Вздохнем после удушливого дня. На Святославича в моем уме один лишь гнев, ничего больше.

Родослав хорошо обустроил отца и свойственника в пустых купеческих хоромах невдали от крепостных ворот. Охрану поставил крепкую. Вечерять подавали не слуги, а служивые, сменив доспехи и щиты на белые передники и деревянные лотки для блюд. Хоромы из толстенных вековых сосновых бревен не пропускали шума с улицы. Тишина успокаивала, стоялые меды смиряли внутреннее возбужденье. Юрий, не охотник до пития, захмелел. Родослав быстро насытился и удалился по неотложным воеводским нуждам, старый Олег же, расслабясь, пустился в разглагольствования:

– Трижды, четырежды дурак мой непутевый зять. Дури-ком отчину вернул и ошалел от власти. Прежде чем кровь лить, подумал бы! Ну, уничтожил неугодных. Головы отцов и мужей пали, так жены, дети и друзья убитых живы. Теперь взбулгачат ненависть к свирепому. Его жестокость их ожесточит. Всевластец справился с десятком, но не одолеет сотен!

Молодой Юрий терял силы продолжать беседу. Повторял лишь:

– Ох, тошно-тошнёхонько!

Не помнил, кто сопроводил в спальню, как лег на ложе.

Приснилось страшное: будто живот ему пронзил мечом Гаврюшка Трудник. Взор помутился от вида раны, а еще более от выпавших наружу собственных кишок. Проснулся весь в поту. Припомнил: видел схожий сон, когда бежали всей семьей от Тохтамыша. Только в тот раз маленького князя язвил копьем татарин. Мамка Домникея изъяснила: такой сон предсказывает плохое окончание гостеваний, отъезд по причине ссоры с хозяином, которому сие во многом повредит и огорчит его. Хозяин однозначно – Юрий Святославич. Отъезд – в Москву из опостылевшего в один день Смоленска.

Слуга-рязанец подал умыться. Князь освежился, облачившись, вышел в переход и сразу же столкнулся с Карачуриным. Оружничий сиял:

– Вчера нашел лишь к ночи твою милость. Не стал будить. Сейчас бежал сказать: к нам гость пожаловал!

– Откуда? Кто? – оживился князь.

– Боярин Галицкий. Твой бывший дядька. Ждет в сенях.

Как кстати! Ум не верит, очи видят, – он! Объятьям не было конца.

– Задушишь, господин! – стонал Борис.

Всеведущий и вездесущий сразу же пустился рассказывать. Чуть свет прибыл из Москвы с дружиной. Княгиня настояла догнать мужа, подкрепить вооруженными людьми, при боевой беде помочь, а при успехе поскорее возвратить домой. Сердце ее страдает по любимом день и ночь.

– Как Анастасия живет-может? – не терпелось узнать Юрию.

Борис весело кивал:

– Солнце в дому матушка наша, не нарадуемся!

– А еще новости? – тормошил князь.

Боярин почесал в затылке:

– Братец твой Андрей Дмитрич оженился у князя Александра Патрикеевича Стародубского, взял за себя дочь его отроковицу Аграфену.

– Отроковицу? – удивился Юрий.

– Тринадцатый годок пошел княжне, – сказал Борис. – И княжичу-то лишь осьмнадцать. Мог бы погодить.

– Любовь годить не хочет, – вспомнил свои муки князь.

– Дядья твои по матери, – продолжил рассказ боярин, – Василий с Симеоном Суздальские, бросили свои ордынские скитания и примирились с государем. Первый взял из заключения жену с детьми и удалился в Вятку. Второй сел в Городце.

Юрий перекрестился:

– Слава Богу, окончание семейной смуты!

Побеседовали всласть, но торопливо. Решили тут же отправляться восвояси. Князь не захотел даже проститься с тестем. Пошел к Олегу. В спальне – нет, у сына – нет. Застал за утренней трапезой, начал раскланиваться.

– Вот уж не отпущу голодного! – взял за руку старик.

Упрямо усадил за стол. Пришлось отведать курицу на вертеле, поздравствоваться кубком меду.

– А нам ведь по пути, – предложил Юрий ехать вместе.

Трапеза подошла к концу. Руки великого рязанца легли на плечи молодого свойственника:

– Не по пути, друг мой, уже не по пути. Себя ругаю, что вернул Смоленск упырю-зятю. Однако же не возвращаться пустым. Войду в литовские окраины, пощекочу мечом врага-Витовта. Вернусь домой с добычей. Тебе, Юря, могу дать охрану, какую ни попросишь. И поклонись от меня свату на Москве.

Молодой князь от охраны отказался, ибо Галицкий привел две сотни конных и оружных. Попрощались душевно.

– С тестем обошелся без прощания? – лукаво подмигнул Олег.

Юрий попытался быть веселым:

– Встречу Святославича в Москве, когда вернется просить брата-государя возвратить ему Смоленск, вновь отнятый Витовтом.

Тут долгой жизнью ученный и переученный рязанец посмеялся вдоволь:

– После вчерашней крови литвину раз плюнуть отобрать у вурдалака город. Только не поможет возвратить его твой брат Василий. Ой, не поможет, помяни меня!

На том и расстались. Час спустя Юрий уже мчался на Москву. По одну сторону крутящий залихватские усы Борис, по другую оружничий Асай, забавно напевающий родную песенку, унылую, как степь, писклявую, как комариный зуд, прерывистую от толчков встречного ветра.

Юрий усвоил: мудрый, под стать волку, Олег насквозь видит и его, второстепенного князя Звенигородского, и старшего брата государя Василия, и Юрия Смоленского. Хотя касательно последнего Олег позорно проморгал вчерашнее, обмишулился в любимом зяте. Привык видеть в нем изгнанника, не самовластца. Юрий казнился: зря не внял осторожному Василию, нырнул головой в омут. Что же сказать Настеньке?

13

Князь проснулся в жениной спальне. Слюда в оконных ячейках рдела под взошедшим солнцем. Проспал! У Пречистой ранняя служба началась. В златоверхом тереме государь-братец поутренничал и заседает с боярами. Продрых Юрий Дмитрич, спеленутый, как коконом, приятной теплотой своей жены. Который год супруги неразлучны после его похода на Смоленск. Анастасия снова на сносях. Первенец, названный Василием в честь брата, уже топает и произносит «тата». Теперь князь ждет дочери, княгиня еще одного сына. Второй наследник должен подкрепить первого, дабы род Юрия по мужской линии рос, цвел и плодоносил. Мало ли какая выпадет судьба. Может быть, высшая? У Софьи же Витовтовой с мужским наследством нелады. Родился сын Данило, жил пять месяцев. Только что схоронен сын Семен, трех месяцев не жил. А как в отцовом завещании прописано? «По грехам отымет Бог сына моего князя Василия (умрет бездетным), а кто будет под тем сын мой (заведомо известно, – Юрий), ино тому сыну моему княж Васильев удел», то есть великое княжение. Такое рассуждение от своей милой половины Юрий, обуреваемый неистощимым страстным чувством, слышал довольно часто. Привык. Отвечал смехом: «Голубка с задатками орлицы!» Давно уже им надо спать отдельно по причине ее тяжести.

Вчера случилось светопреставление. Средь бела дня с чистого неба обрушился на город неземной, вводящий в столбняк, грохот. Стало быть, Господь разгневался, ибо когда, по уверенью дедов, под ногами была тряска и шум шел из-под земли, а не с небес, всеведы говорили: нечистый взъерепенился! За что же ныне Божий гнев? Предвестник худа? И так худого позади хоть отбавляй. Великий князь Рязанский Олег преставился. Пришлось заключать новый договор с его наследником. Шурин Федор обязался считать Василия Дмитрича «старшим братом», Юрия – себе ровней, следующих за ним – младшими. Коробила такая лестница! В ней второй по старшинству московский князь с рязанским подколенным – на одной ступеньке. Анастасия успокаивала: «Не казнись. Настанет твое время, все переиначишь». А каково Андрею и Петру? Стали младше рязанца! Зачем им такой «старший брат»? Путаницу сотворил Василий! Забыл при этом меньшего из меньших – Константина. Тот вырастет, кем станет для него Федор Рязанский? Ужели отцом?

Юрий вернулся мыслями к грому небесному. Вечером пришел сосед Данила Чешко. Рассказал, что невиданные молнии, которые и в терему ослепили, предупреждая каждый громовой удар, многих людей на улицах побили. Одна попала в церковь, выстроенную, обихоженную матунькой, и несколько икон спалила. Боже правый! В Чудовом монастыре архимандрит и чернецы от страха пали на пол, целый час лежали обмерши. А на архимандритовом дворе от молнии погиб монах. После такого рассказа Анастасия побоялась спать одна. Юрий охотно возлег с нею. От любимой, словно от цветка, исходил сладостный запах. Не притирания искусственные пахли, а сама, будто бы кто-то умастил елеем. Князя окунали в теплое блаженство Анастасиины добрые токи: жена делилась с ним внутренней силой. Соприкасаясь, забывал все, что могло тяготить разум.

Но чуть не каждый день рождает неприятности. Вот старец Олег умер. Вместе страдали душами в Смоленске и – нет Иваныча! А как сбылось его предсказание. Витовт дважды осаждал Смоленск. Бил бесполезно пушками, буравил неудачными подкопами. Не взял. Однако сторонники его росли. Взбешенный Святославич казнил скрытых врагов, а они множились. Казалось, отрубаемые головы чудесно могут прирастать к плечам. Было яснее ясного: не пушками возьмет литвин твердыню, а изменой!

Юрий с государем-братом в жару пил охлажденный квас в Набережных сенях, когда проворный челядинец возвестил прибытие великого князя Смоленского. Василий давно ждал, выслал по его просьбе опасную грамоту[62]62
  Опасная грамота – охранная, оберегающая, дающаяся для безопасного проезда.


[Закрыть] братнему тестю. Святославич низко склонился перед ним, сухо кивнул одноименцу-зятю, ибо меж ними кошка пробежала со дня взятия Смоленска. Василий по обычаю поздравствовался, Юрию подал знак остаться при беседе, как знатоку смоленских дел. Святославич начал говорить: «Тебе, Василий, все возможно. Витовт – твой родственник. Дружба у вас теперь. Помири, чтобы не обижал меня. Если же ни слез моих, ни твоего дружеского совета не послушает, помоги силой, не отдавай на съедение. Хочешь, возьми город за себя. Лучше ты владей, а не поганая Литва!» Василий слушал, изредка кивал, потом пообещал: «Подумаю». Проводив гостя, сказал брату: «Ой, Гюрьга, неприятен мне этот человек! Сколь хороша у него дочь, и сколь у него с ней… ну-у-у… ничего общего!» Про себя Юрий согласился с братом, вслух же о Смоленске рассудил: «Город искони русский, да сейчас против могучего Витовта нам за него не устоять стеной». Василий изумленно поднял бровь: «Иногда, Гюргий, в самых трудных рассуждениях ты прав!»

С той внезапной встречи одноименцы, тесть и зять, почти не виделись. Святославич приезжал проведать дочь. Юрий Анастасии ничего не сообщил о казнях после взятия Смоленска, родитель это понял и тоже довольно молчал. Как было княгине догадаться о неприязни между мужем и отцом? Оба словно согласились благоразумно держать ее в неведении…

Она раскрыла очи вслед за проснувшимся супругом.

– Заспались? Как поздно! А мне всю ночь виделись молнии, слышался гром. Как страшно!

Князь бережно обнял носительницу новой жизни, драгоценную свою княгиню, чуть прикоснулся соскучившимися устами к ее плечу и осторожно встал с ложа.

Пришла служанка Васса обиходить госпожу. Анастасия, провожая взглядом мужа, попросила:

– Навещай почаще. Чую, время мое близится.

Приоткрыв дверь, задержался, оглянулся. Лик Настасьюшкин не вызвал ни малейших опасений за нее.

На своей половине сходил в мыленку. Там встретился с Ивашкою Светёнышем, коего выпросил у Галицкого и сделал своим служкой. Всегда неразговорчивый, как неодушевленный, Светёныш на сей раз изрек:

– Борис Васильич молится в Крестовой. Заждался твою милость.

Бывшего дядьку князь встретил у двери в Крестовую.

– Здоров ли, друг мой? О чем Бога просишь?

Галицкий имел печальный вид.

– О матушке твоей молюсь, нашей княгинюшке, Овдотье Дмитриевне.

– Что? – дрогнул Юрий.

Боярин, испугавшись его страха, успокоил:

– Милостивица наша здравствует. Только, слышно, уходит нынче в свой Вознесенский монастырь. Хочет принять ангельский образ.

Сын знал желание матери, однако полагал: его осуществленье где-то далеко. И вдруг сегодня…

Галицкий, видя его смущение, назвал причину:

– Брат ее, твой дядя, Василий Суздальский, скончал жизнь в Городце. Заполночь пришло известие. На похороны государь ехать не хочет. Овдотья Дмитриевна не может. Одним словом…

Что одним словом? Не договорил. Поутренничали вдвоем молча. Юрий размышлял о враждовавшем дяде, гневливом брате, смущенной матуньке. Долго Семен с Василием промыкались в Орде, искали силы, чтоб возвратить Суздаль, Нижний Новгород. Все тщетно. Семен смирился пред великим князем, вызволил из тесноты жену с детьми, уехал в Вятку, там вскоре и умер. Теперь умер Василий прозвищем Кирдяпа, тоже смирившийся, скучавший в Городце. Как рвалось сердце матуньки меж братьями и старшим сыном!

– Отправлюсь к государю в златоверхий терем, – решил Юрий. И попросил бывшего дядьку: – Сопроводи меня.

Лето было в разгаре. Тополиный пух плутал в пространстве, попадая в очи, ноздри… Солнечный день слепил. По узким людным улицам кони медленно тащили колесницы, как улитки свои домики, а в домиках-то луноликие подруги кремлевской знати. В опущенном окне кареты конный Юрий встретил постаревшую Елену Ольгердовну. Поздравствовался.

– Как дядюшка?

– Плох Владимир Андреевич. Ох, плох! Увожу в Серпухов. Тут иноземные лекари залечат.

В Набережных сенях столкнулся с Софьей Витовтовной. Великая княгиня выглядела довольной. Может быть тем, что затмевавшая ее свекровь уходит в монастырь? Пухлые щеки ее более набухли, тонкие уста змеились. Принимая поклон деверя, спросила:

– Твоя Настаска-то скоро опростается?

Юрий отвечал учтиво:

– Спасибо на внимании. Анастасия Юрьевна вот-вот должна родить.

Завидно неудачнице! Чужие сыновья колют глаза.

Великий князь принял брата в деловом покое за большим столом, заваленным листами пергамента и писчей бумаги. Он в противоположность татуньке любил письмо.

– Присядь со мною, Гюргя, – придвинул мягкое кресло. – Выслушай известие и просьбу.

Юрий насторожился: братнее лицо не радовало.

– Чего так грустно ожидал, то и случилось. Позавчера Смоленск отдался подоспевшему Витовту.

– Ужели? – вскочил Юрий. И подумал: «Вот он, гром небесный!»

– Чему дивишься? – вскинул хмурые очи старший брат. – Пока твой тесть выклянчивал здесь моей помощи, его бояре, родичи казненных, послали звать Витовта: «Приди скорее, прежде чем ваш князь вернется с московским войском». Тестюшка мой пришел и взял город. Проворный Елисей Лисица пять коней загнал, чтоб срочно сообщить. Теперь ходи и думай: может, так лучше?

Братья помолчали. Юрий в душе не согласился, что так лучше. Однако не имел уверенности, полезнее ли было бы помочь силой Святославичу сберечь свое великое княжение.

Государь-братец попросил:

– Поезжай с матунькой в обитель. Проводи ее: сегодня постриг. Мне недосуг: улан-царевич прибыл из Орды. Надо договориться о подмоге. Не покусился бы литвин на наши слабые окраины.

Юрий наклонил голову. В дверях услышал:

– Зайди вечером. Доставь матунькино благословение. Я инокиню после навещу.

На женской половине встретилась постельница Анютка. Она и доложила Евдокии Дмитриевне о сыне. Юрий был принят в Передней. Великая княгиня-мать вышла, готовая к выезду. Сын бросился к ней:

– Сколь скорбное известие услышал я сегодня! Ты покидаешь мир?

Матунька с сияющим лицом поправила:

– Радостное известие!

Юрий искал причины:

– Что тебя подвигло? Смерть братьев, моих дядей?

Княгиня покачала головой:

– Сие пережила. Все смертны. На все Божья воля. Но вчера во сне я лицезрела ангела. Проснувшись, чувствую: лишилась дара речи. Анютке показала знаками, чтоб подала икону, дабы приложиться к ней в надежде обрести возможность говорить. Постельница в расстройстве чувств не с моего киота сняла образ, а сбегала к себе в спальню, принесла… Гляжу, глазам не верю: архангел Михаил! И, только что не могшая произнести ни слова, я воскликнула: «Он точно в таком виде явился мне!»

Сын вымолвил:

– Ниспосланное свыше чудо!

Евдокия Дмитриевна кивнула:

– Вот оно-то и подвигло торопиться с постригом.

Вышли в Набережные сени. Встретили Галицкого, что расстался с князем перед его свиданьем с государем, сказав: иду, мол, по своим делам. Теперь он будто ждал матери с сыном. Поприветствовал ее и выразил желание:

– Дозволь, великая княгиня-матушка, сопутствовать сегодня твоему уходу.

Она доброй улыбкой разрешила.

В «царицыной», как называла еще мамка Домникея, карете пересекли Великокняжескую площадь, проехали Архангельский собор, помчались правой стороной Спасской улицы к воротам, где за бревенчатой стеной обители, построенной стараниями Евдокии Дмитриевны в честь Вознесения Господня, высился каменный, еще не завершенный храм.

– Здесь я упокоюсь, – взглянула на него великая княгиня, выходя с помощью Галицкого из кареты.

Юрий шел рядом, наблюдая у монастырских врат череду нищих. Вдруг у боярина Бориса вырвался возглас. Но тут же князь был отвлечен голосом нищего-слепца, что от входа в монастырь полз к матуньке, протягивая руки.

– Боголюбивая княгинюшка, кормилица нищих! Ты обещала мне во сне даровать зрение. Исполни же слово твое!

Евдокия Дмитриевна, не обращая на него внимания, как бы нечаянно приопустила длинный рукав тонкого летнего платья. Слепец мгновенно ощутил его в руке, отер глаза и встал с колен.

– О! – молвил, изумленно поводя очами, как бы сызнова воспринимая Божий мир. – О, благодать!

Торопясь, стал земно отбивать поклоны вслед.

Борис Галицкий зашептал Юрию:

– Это же тот самый, Афонка Собачья Рожа, что спьяну в кабаке повторял хульные измышления о вдове Дмитрия Ивановича и ослеп. Вот совпадение!

Князь бросил взор на прощенного слепца:

– Не совпадение, а искупление греха.

Матунька остановила провожатых у привратницкой: