Текст книги "Русский Париж"

Автор книги: Вадим Бурлак

Переменчивый 1815 год

Человек, однажды победивший, будет всю жизнь потом черпать силы в этой борьбе.

Георгий Жуков

Неудача всегда дает нам чувствовать власть наших притязаний… Успех влечет за собой своего рода опьянение; люди заурядные не в силах ему противостоять.

Оноре де Бальзак

И смолкла музыка…

Злые языки называли Венский конгресс «танцующим конгрессом», поскольку международные переговоры в австрийской столице частенько прерывались балами, концертами, театральными постановками, приемами.

2 марта 1815 года на одном из таких балов оркестр внезапно смолк, и кто-то из официальных лиц произнес:

– Дамы и господа, случилось невероятное!.. Узурпатор вырвался на волю!.. Наполеон, с верными ему войсками, высадился на юге Франции!.. К нему присоединяются все новые и новые силы!..

Раздались вскрики, возгласы изумления. Какой-то приверженец Бурбонов даже хлопнулся в обморок.

И смолкла в Европе танцевальная музыка…

И снова зазвучала военная…

Из письма А. Чернышова – графу Аракчееву

«…Наполеон, которого стерегли одни англичане и о котором говорили как о мертвеце… сел на суда со своею гвардиею, силою до 1200 человек, имея провианта на шесть дней и шесть легких орудий.

Генералы Бертран и Друо сопровождали его и ему удалось благополучно отплыть от острова Эльба, имея свое направление к северу от онаго…

И ежели ему удастся соединить корпус из нескольких тысяч французских войск, то, конечно, большая часть военнослужащих передадутся на его сторону и бедствия Европы снова возобновятся».

Из письма Василия Марченко – графу Аракчееву.

^{11 марта 1815 г.}

«…К Бонапарту переходят приверженцы его из армии, и он уже в Лионе, но вчера получены известия, что в южных провинциях бунт и жители все надели белую кокарду…

Ней ручается за свой корпус, с которым выступает в поход и обещает два миллиона франков за голову Бонапарта. В Париже было спокойно, два генерала, передавшиеся к Наполеону и доставшиеся в плен после, роялистами убиты».

Из письма Василия Марченко – графу Аракчееву. 19 марта 1815 г.

«…Бутягин не успел, говорят, выехать из Парижа со многими другими дипломатами за недостатком лошадей…

Ней и Сюшет издали прокламацию, что Бурбоны перестали царствовать и что законный государь явился на престоле. Бонапарт обещал 1-го мая короновать жену свою и сына… …уничтожил все награды, королем сделанные, и велел судить эмигрантов, после него возвратившихся…».

Из письма В. Трубецкого – графу Аракчееву.

«…И таким образом конституционные, враги Бонапарта, работают совокупно с якобинцами о возвращении Бонапарта. В сем сборище людей… легко вообразить можете, бывши очевидцем нравственности французов, чья партия должна была верх взять. Гортензия, Даву, Камбасерес, Каленкур, Савари несут золото свое, безсовестно лгут и, имея старую свычку в бездельничестве, успевают подкупить часть жителей Парижа. По всем сведениям знают, что кроме четырех провинций вся остальная часть Франции желает быть под скипетром Людовика. И Бонапарт не тот уже теперь тиран, какой он был прежде, но сотоварищ якобинцев».

Человек, опасавшийся Парижа

Друзья и недруги Алексея Андреевича Аракчеева шутили, что в 1814–1815 годах он знал все, что происходит в столице Франции, лучше любого парижанина.

Возможно, в этом была доля правды. В то время графа Аракчеева почти ежедневно информировали и русские подданные, и иностранцы о событиях в Париже.

Поручик – загуляет на Монмартре, казак – повздорит с местными у ворот Сен-Мартен, устроят скандал русские офицеры в кофейне, а на следующий день – даже такие пустяковые происшествия становились известными Алексею Андреевичу.

^{Граф Алексей Андреевич Аракчеев}

Сын небогатого помещика, Аракчеев сумел в тридцать лет стать влиятельной фигурой при дворе императора Павла I. А в правление Александра I он сделался всесильным фаворитом государя.

Его называли проводником реакционного полицейского деспотизма в России и ярым врагом приходящих из-за границы либеральных идей. Но такая оценка была дана спустя много лет после смерти Алексея Андреевича.

– Париж – прекрасен, но весьма опасен для ваших подданных, – заявлял Аракчеев императору Александру. – Мысли, зарождающиеся в литературных и научных кругах Парижа, становятся ядом для Государства Российского.

В 1808 году Алексей Андреевич был назначен военным министром, а в 1810-м – председателем департамента военных дел Государственного совета. Даже его недоброжелатели не могли отрицать, что на этих постах Аракчеев сделал много полезного для русской армии.

Особое внимание он уделял своему любимому роду войск: выделил артиллерийские части в самостоятельные боевые единицы, усилил их боевое оснащение, способствовал подготовке офицерского и рядового составов.

Известно, что Александр Сергеевич Пушкин презирал этого царедворца, о чем свидетельствовала эпиграмма «На Аракчеева»:

 
Всей России притеснитель,
Губернаторов мучитель
И Совета он учитель,
А царю он – друг и брат.
Полон злобы, полон мести,
Без ума, без чувств, без чести,
Кто ж он? Преданный без лести,
… грошевой солдат.
 

Сухой, невозмутимый, не подвластный добрым чувствам даже к своим родственникам, – так характеризовали Аракчеева другие его современники.

И все же, когда в Париже, в 1815 году, погиб близкий ему человек, умеющий скрывать эмоции Алексей Андреевич на несколько дней преобразился: стал растерянным, печальным, удрученным…

«Город мечты – не подвел ожиданий»

30 марта 1814 года среди тысячи русских воинов, вошедших в Париж, находился поручик Андреев (по другим данным – Алексеев). Незнатного рода, – зато отчаянный рубака, бретер, повеса, верный товарищ, азартный игрок, – словом, настоящий гусар.

В полку уважали его, но втихаря поговаривали, что он – внебрачный сын графа Аракчеева. Сам поручик отрицал это.

 
Париж – город мечты – стал близок,
Он не подвел ожиданий,
Сколько волнений нам он подарит…
 

Весной и летом 1814 года звучала эта русская песня на улицах, в парках и в увеселительных заведениях французской столицы.

Не долго длилась праздничная парижская жизнь победителей. Подразделения русской армии стали перебрасывать в другие города и селения Европы.

Покинул столицу и поручик Андреев. Но в местечке Нельи, вблизи от Парижа, осталась его любовь – дочь наполеоновского офицера Элен. Конечно же при расставании звучало обещание о скором возвращении.

Андреев сдержал обещание. Получив отпуск по ранению, он снова прибыл в Нельи.

«Я все могу»

Пока влюбленные уединились от мира, политические события во Франции резко изменились.

1 марта 1815 года Наполеон тайно покинул место своей ссылки, остров Эльба, высадился с верными ему офицерами и солдатами на юге Франции и двинулся на Париж.

Через несколько дней, когда высланные против Наполеона войска перешли на его сторону, он вспомнил свое любимое высказывание: «Я все могу!».

Не встретив сопротивления, 20 марта армия Бонапарта вошла в Париж.

– Русские – в моем городе!.. Это ужасно!.. Сколько их здесь осталось? – при въезде в столицу обратился Наполеон к кому-то из своих генералов.

Вразумительного ответа он не получил.

Многие из тех, кто в прошлом году приветствовал в Париже армию Александра I, теперь радостно встречали войска Бонапарта.

На улицах и площадях звучала запрещенная новым режимом «Марсельеза»:

 
Вперед, вперед, сыны отчизны,
Для нас день славы настает!
Против нас тиранов стая
С кровавым знаменем идет!..
 
 
Так, трепещите же, тираны,
И вы, предатели страны!
За ваши гибельные планы
Теперь ответить вы должны…
 

Наполеон не любил «Марсельезу», но 20 марта 1815 года она звучала как гневный вызов его врагам. А раз так, – не стоит показывать свое недовольство.

«Блистательный жест»

В начале января, во время Венского конгресса, Австрия, Англия и Франция подписали тайное соглашение против России и Пруссии. Один из трех экземпляров этого секретного документа был отправлен в Париж, Людовику XVIII.

Победоносный, стремительный марш армии Наполеона застал нового короля Франции врасплох. Людовик XVIII бежал так поспешно, что забыл на столе в своем кабинете экземпляр секретного соглашения против России.

Наполеону сообщили об этом. В душе – артист, он решил устроить историческую сцену: собрать в Париже нескольких русских подданных, в их присутствии зачитать враждебный для России документ, а затем отправить его императору Александру I.

В тот день отыскать русских подданных в Париже не удалось. Наполеон удовлетворился лишь второй частью задуманного. Он отправил курьера с текстом тайного сговора к царю. Кто-то из приближенных Бонапарта впоследствии назвал это «блистательным жестом, который, увы, не возымел нужного действия».

Александр I, получив секретный договор, направленный против него, от возмущения несколько минут не знал, что предпринять. Взбесило предательство союзников и оскорбило – что прислал документ именно Бонапарт.

^{Император Франции Наполеон I Бонапарт}

Однако русский император сумел сдержать чувства. Объявив неверным союзникам о том, что знает о сговоре за его спиной, Александр I тем не менее выразил готовность продолжить совместную борьбу против Наполеона.

Сражение на реке

Пока Бонапарт готовился к решающей битве, утверждал новую конституцию и отменял законы Бурбонов, в Париже и его окрестностях шел поиск затаившихся врагов.

К ним относились сторонники Людовика XVIII, подданные Англии, Австрии, Пруссии и конечно же России.

Поручик и его ненаглядная Элен были так увлечены друг другом, что прозевали резкую политическую перемену в Париже.

Нашлись бдительные сторонники нового режима, которые сообщили: дочь погибшего верноподданного воина Бонапарта скрывает в своем доме русского офицера.

Молодые люди успели бежать до того, как нагрянула наполеоновская полиция.

Но где скрыться?.. Где найти убежище?.. Все дороги оказались перекрытыми. Оставался один путь: по реке Сене добраться до Парижа. На какое-то время, в столь многолюдном городе, – можно спрятаться.

Поручик и его возлюбленная раздобыли старую, едва пригодную лодку и пустились в опасное плаванье. В случае провала побега, русскому офицеру, как вражескому шпиону, грозил расстрел. Что ожидало девушку? Вероятно, – длительное тюремное заключение.

Они уже достигли окраины Парижа, когда увидели появившиеся из тумана две лодки со множеством вооруженных людей.

Это погоня, – догадались влюбленные и налегли на весла.

Но лодки с вооруженными людьми плыли быстрее и становились все ближе и ближе.

Послышались угрозы и приказы остановиться. Когда слова не подействовали, раздались выстрелы.

– Элен, бери и мое весло! – приказал поручик и вытащил из-за кушака два пистолета.

Он оказался более метким, чем преследователи. Первый же выстрел уложил одного из гребцов. Лодка замедлила ход. Зато вторая мчалась с прежней скоростью.

Снова зазвучали выстрелы. Несколько пуль продырявили днище суденышка беглецов. Хлынула вода.

Поручик понял: от погони им не уйти…

– Прыгай за борт и плыви к берегу! – крикнул он девушке. – Я задержу их!..

Но Элен упрямо тряхнула головой и выхватила у него второй пистолет:

– Я остаюсь!..

Выстрелы с реки переполошили жителей парижской окраины. На берегу Сены собрались любопытствующие. Утренний туман не давал им как следует разглядеть короткое сражение на реке.

Все же люди на берегу увидели, как пули сразили беглецов. Мужчина и женщина почти одновременно упали в полузатопленную лодку. От этого падения она накренилась, зачерпнула воду и через несколько мгновений вместе с погибшими пошла ко дну.

Погоня почему-то замешкалась.

А когда лодки с вооруженными людьми подплыли к месту трагедии, достать тела убитых оказалось невозможным.

Доклад адъютанта

Через пару дней Аракчееву докладывали о недавних событиях, произошедших в армии Наполеона и на занятой им территории Франции. Сообщили и о гибели русского офицера, во время перестрелки на реке.

Адъютант назвал его фамилию и имя и сделал паузу. Ведь, по слухам, убитый в Париже поручик – незаконнорожденный сын графа.

Услышав весть, Алексей Андреевич склонил голову и, после минутной паузы, поинтересовался:

– Сколько лет было поручику?..

– Двадцать один-двадцать два года, – поспешно ответил адъютант.

– Еще один русский навечно остался в Париже… – медленно произнес Аракчеев и тут же деловито приказал: – Продолжайте!..

По реакции генерала адъютант так и не понял, являлся ли погибший офицер сыном графа, или родство им приписала молва.

«Сто дней побед и поражений»

В день гибели на реке поручика и его возлюбленной о происшествии доложили и Наполеону.

– Значит, русские все же остались в Париже? – деловито поинтересовался он, тут же махнул рукой и, не дожидаясь ответа, укоризненно заметил: – Могли бы не трогать влюбленных… Кому нужна их гибель?..

Наполеон сделал паузу и грустно усмехнулся:

– У известного изречения «Когда говорят пушки – музы молчат…» есть продолжение: «…и о влюбленных забывают…».

А через несколько дней и Бонапарту стало не до воспоминаний о влюбленных.

Завершились его знаменитые «Сто дней».

Битва при Ватерлоо. Поражение. Снова предательство сторонников и друзей. Бегство. Вторичное отречение от престола и вторая реставрация Бурбонов. Ссылка Бонапарта на остров Святой Елены…

Из записок Михайловского-Данилевского. 1815 г.

«…Неизъяснимые чувства и мысли волновали меня, когда в семь часов вечера мы въехали в предместие Парижа.

Уже мы в воротах Сен-Мартен, на бульваре, в улице Сент-Оноре, среди шумной столицы! Толпы народа бегут за нами. Парижане не полагали так скоро увидеть Императора Александра…

Многие смотрят на Государя и не узнают его; а потом, подобно человеку, заключенному в мрачную темницу, который впервые по освобождении видит дневное светило, парижане взывают в восторге: «Вот Александр! Вот наш избавитель!». Восклицания радости сопровождали Государя до дворца Элизе-Бурбон, назначенным для Его пребывания.

Через полчаса приехал в Элизе-Бурбон король Французский приветствовать Государя с прибытием в Париж…

Монархи расстались ласковее и дружнее, нежели встретились, вероятно, потому, что Король нашел средства извиниться в неприязненной политике своей относительно России…

Крестьяне соседних к Парижу селений, которые пригнали в столицу скот свой и перевезли туда лучшие пожитки из опасения, чтоб они не достались в руки победителей, узнав о прибытии Государя, немедленно начали возвращаться в жилища свои.

Конечно, ничто не может сравниться с торжественным вступлением Императора Александра в Париж, в прошлом году, когда, после невероятных пожертвований, усилий и превратностей судьбы, вводил Он туда победоносную Свою армию и был встречен ожидавшим Его миллионом жителей, но нынешнее прибытие Его Величества в столицу Франции останется не менее памятным.

Не бывало примера в летописях мира, чтобы Монарх въезжал в столицу неприятельскую без единого воина и с малым только числом приближенных особ, чтобы час Его вступления сделался залогом общего спокойствия, и побежденный народ, говоря о своем победителе, воззвал: «Наш избавитель прибыл: мы спасены!».

И снова улыбки и цветы

Возможно, многие посчитают, что Александр Иванович Михайловский-Данилевский в своих записках чересчур восторгается императором Александром I. Действительно, современные «придворные» льстят несколько по-иному, чем в XIX веке.

Русский монарх вошел второй раз победителем в Париж без своего войска, – в этом Михайловский-Данилевский ничего не приукрашивал. А еще он и другие участники пребывания Александра I в Париже летом 1815 года отмечали, что французская столица сильно изменилась всего за каких-то четырнадцать месяцев.

Да, был триумф, ликование, улыбки французов и цветы, льстивые речи и уверения. Остались те же улицы, бульвары, дома и парки. И все же Париж встречал русских не так, как год назад.

Возможно, виной тому была политика новых правителей Франции.

«Недолгая мирная тишина»

Мир – это промежуток между двумя войнами.

Жан Жироду

К революциям ведут не созидательные творческие процессы, а процессы гнилостные и разрушительные. Революциям предшествует процесс разложения, упадок веры, потеря в обществе и народе объединяющего духовного центра жизни.

Николай Бердяев

«Сена не отозвалась Неве»

К декабрьским событиям 1825 года в России Франция отнеслась настороженно. Парижская пресса безучастливо информировала о подавлении восстания в Санкт-Петербурге, об аресте декабристов. При этом во французских газетах упоминалось, что многие из арестованных принадлежат к знатным фамилиям, и среди них те, кто, в составе русской армии, входил в Париж.

Как отмечал один французский журналист: «Сена не отозвалась Неве в дни декабрьского восстания 1825 года».

Париж жил своей жизнью, своими заботами. Если революция в далекой России не коснулась Франции, то стоит ли ее обсуждать?

Зато немало декабристов интересовались идеями французских философов, социалистов-утопистов, а Павел Пестель, Михаил Лунин, Николай Тургенев, Федор Шаховской состояли в переписке с ними.

Восстание и уличные бои

Историк Камбо об июльской революции 1830 года писал: «Романтический Париж облачает в свои одежды тлеющую революцию (заговоры, восстания). Движение противников Реставрации набирает силы…

В 1821 г. в Париже создается тайное общество карбонариев (от 3 до 4 тыс. членов). Среди либералов растет число студентов. Несколько раз беспорядки вспыхивают в Юридической школе…

29 апреля 1827 г., во время смотра национальной гвардии, Карла X встречают возгласы: «Да здравствует свобода прессы!». Несмотря на цензуру, сопровождавшую выборы, более 80 % парижан отдают свои голоса либералам…

И как только король назначает главой кабинета ультра-роялиста князя Полиньяка, Париж буквально вскипает».

Попытка не популярного в народе правительства Полиньяка 26 июля 1830 года ограничить избирательное право буржуазии послужила сигналом к революции. На следующий день в Париже началось восстание.

Под звуки Марсельезы

К началу революции 1830 года в столице Франции находилось более тысячи подданных Российской империи: студенты, дипломаты, купцы, ученые и просто отдыхающие. И это несмотря на строгости с поездками за границу, введенные Николаем I после декабрьского восстания.

Впоследствии некоторые из них (Иордан Ф. И., Кирьяков М. М., Киселев Н. Д., Полторацкий С. Д., Тургенев А. И., Философов А. И. и др.) оставили описания революционных событий во французской столице.

Известный русский гравер, профессор, ректор Императорской Академии художеств Федор Иордан в молодые годы был направлен на учебу во Францию и Англию.

Во время Июльской революции он находился в Париже. Художник отмечал, что утром 27 июля народ начал вооруженную борьбу против королевской власти. Гвардия, лишившись единого командования, пребывала в растерянности. В армейских частях проявлялись революционные настроения.

28 июля Карл X получил от маршала Мармона записку, в которой была просьба принять самые «решительные меры для успокоения народа… честь короны сегодня еще можно спасти, завтра же будет поздно».

Но у короля не было реальных сил для подавления революции. Офицеры и солдаты присоединялись к восставшим. Многие в правительстве Полиньяка бросали свои посты.

К 29 июля верные Карлу X воинские подразделения удерживали только несколько парижских кварталов и Луврский дворец. Его охранял наемный швейцарский батальон.

По воспоминаниям Федора Иордана, 29 июля подойти к Лувру можно было только со стороны моста, который обстреливался из дворца. «…народ отступал, пока наконец один ученик политехнической школы, с обнаженною в руке шпагою, бодро взялся вести народ по мосту; новый выстрел с балкона Лувра ранил его опасно, но его поддерживали под руки, и он вел народ все вперед и вперед…

Швейцарцы сдались, и народ бросился во дворец».

Участники событий 29 июля 1830 года вспоминали, что в рядах революционеров находились и русские.

Парижане всегда бурно отмечали свои большие и малые победы. Федор Иордан сам участвовал в общенародном ликовании французской столицы 29 июля и в последующие дни. Он отмечал, что на улицах и площадях в любое время суток можно было услышать «Марсельезу». В театрах Парижа после первого акта «все зрители вставали, и начинался гимн… при последнем куплете гимна раздавался крик: «На колени!», и весь зал опускался на колени… на всех гербах уничтожались три лилии» – символ власти королевского дома Бурбонов.

Братья Киселевы

Секретарь русского посольства во Франции Николай Киселев подробно рассказывал в письмах своим родственникам о восстании 1830 года: «Революция сделалась с непонятною скоростью, и ознаменовалась удивительным единодушием и каким-то непостижимым порядком. Посреди кровопролития и всеобщего возмущения не было ни грабежей, ни насилий, ни даже малейшего воровства. Все заняты были одною мыслию: защищением своих прав и независимости.

В день последнего сражения все к вечеру ходили по улицам без малейшего опасения и на другой день, хотя весь город был изувечен: дома избиты ядрами и картечью, на бульварах деревья срублены, мостовые испорчены для построения баррикад и так далее, а все вместе походило на народный праздник, на котором друг друга поздравляли и вся торжествовал всеобщую победою».

В письмах своему брату Павлу Николай Киселев был более сдержан в оценке Французской революции. И это понятно, ведь Павел Дмитриевич являлся приближенным к императору Николаю I.

Он прославился в Отечественную войну, и в 24 года стал генералом. В 1814-м Александр I сделал его своим флигель-адъютантом.

Когда началась Французская революция 1830 года, Павел Дмитриевич Киселев был назначен царем управлять Молдавией и Валахией. Семь лет спустя он занял пост министра государственных имуществ Российской империи.

Братья Киселевы любили Францию, прекрасно знали ее историю и литературу, лично были знакомы с французскими политическими деятелями, учеными, писателями. Возможно, отчасти поэтому, после Крымской войны, император Александр II назначил Павла Дмитриевича Киселева послом в Париж.

Скрыть не удалось

Николай I предпринял решительные меры, чтобы весть о революции в Париже не просочилась в Россию. Во все жандармские отделения Империи были разосланы секретные предписания о сохранении в тайне новостей из Франции.

Русским газетам и журналам запрещалось упоминать о народном восстании в Париже. Зарубежная пресса, доставленная в империю, арестовывалась, а письма из-за границы тщательно перлюстрировались.

Но скрыть Французскую революцию от подданных Российской империи не удалось ни в Петербурге, ни в Москве, ни в провинции. Бурные июльские события 1830 года обсуждались и в аристократических салонах Петербурга и Москвы, и в военных частях, и в учебных заведениях, и среди чиновников и купцов.

Многие русские литераторы с сочувствием, и даже с восторгом, отнеслись к Французской революции 1830 года. Десятки анонимных стихотворений и статей о восстании в Париже ходили по рукам во всех крупных городах России.

Шестнадцатилетний студент Московского университета Михаил Лермонтов написал стихотворение «30 июля. – (Париж) 1830 года». В нем поэт обличил французского короля Карла X и восторгался революцией:

 
… Ты полагал
Народ унизить под ярмом.
Но ты французов не узнал!
Есть суд земной и для царей,
Провозгласил он твой конец.
… И загорелся страшный бой;
И знамя вольности, как дух,
Идет пред гордою толпой…
 

Откликнулся на революцию в Париже и другой русский поэт Александр Полежаев:

 
Когда б заместо фонаря,
Который гаснет от погоды,
Повесить нового царя,
То просиял бы луч свободы.
 

В 1830 году Полежаев служил на Кавказе и участвовал во многих сражениях. Когда он узнал о революции в Париже, решил бежать во Францию, чтобы сражаться на стороне восставшего народа.

Друзья отговорили. Ведь такой побег командование расценило бы как дезертирство с театра военных действий. Это грозило смертной казнью.

Живо интересовался июльскими событиями в Париже и Александр Пушкин. Он назвал народное восстание 1830 года «самым интересным временем нашего века».

В России распространялись революционные произведения не только соотечественников. Получило известность и стихотворение Виктора Гюго «К молодой Франции».

Московские студенты сочинили музыку к этому произведению и распевали его на своих тайных вечеринках:

 
Три дня, три ночи, как в горниле,
Народный гнев кипел кругом,
Он рвал повязки цвета лилий
Иенским доблестным копьем…
О, будущее так обширно!
Французы! Юноши! Друзья!
В прекрасный век, достойный, лирный
Прямая нас ведет стезя…
Восстанет вольность на просторе
И разольется, словно море,
Непобедимая в веках!
 

Короткая аудиенция

Осенью шеф жандармов, начальник Третьего отделения Александр Бенкендорф доложил Николаю I, что немало русских подданных приняли участие в революционных событиях в Париже:

– Они сражались на городских баррикадах, брали штурмом Лувр, обучали парижан военному искусству. Русские женщины оказывали медицинскую помощь бунтовщикам и собирали деньги для нужд восставших… Вызывает опасение и тот факт, Ваше Величество, что дворяне и разночинцы Российской империи, находящиеся в Париже, единодушно выступают против французского монарха…

– Можно ли получить список всех русских, кто участвовал в свержении короля? – поинтересовался Николай Павлович.

Бенкендорф развел руками:

– Беда в том, что они вступили в революционные отряды под вымышленными французскими именами, скрывая принадлежность к своему отечеству. Лишь некоторых из лжефранцузов удалось выявить нашим агентам.

Император нахмурился и недовольно приказал Бенкендорфу:

– Что ж, давайте список хотя бы этих «некоторых». А своим служащим, Александр Христофорович, велите усердней работать!..

Николай I внезапно смолк, подошел к глобусу, недавно подаренному принцем Леопольдом Саксен-Кабургским и ткнул пальцем в то место, где был указан Париж.

– Ну, почему этот город так опьяняет русских? – вздохнул император.

Бенкендорф не нашелся, что ответить, но понял: аудиенция закончилась. Он поклонился и повернулся к выходу из кабинета.

Лишь теперь на его лице появилась растерянность. Вспомнились слова опытного царедворца Нессельроде: «Чем короче аудиенция, тем больше становится расстояние между государем и вами…».

«Неутомимый и прозорливый»

Первыми в «парижском списке» Бенкендорфа русских участников революции оказались братья Александр и Николай Тургеневы.

Один из агентов во Франции докладывал шефу жандармов, что Александр Иванович Тургенев постоянно ведет дневник, который называет «Журналом». В этом «писании» собрана «вся крамола Европы».

Приятель Тургеневых Дмитрий Свербеев в дни пребывания в Париже прочитал, с позволения автора, записки, о которых упоминал агент Бенкендорфа.

«Из жизни Александра, составленной по его журналам, можем мы узнать лондонское, венецианское и особенно парижское общество…» – писал Свербеев. Он также отмечал, что Александр Тургенев – «неутомимый и прозорливый» и не боится бывать в гуще политических, даже очень опасных событий.

^{Александр Иванович Тургенев}

В Париж Александр приехал до начала Июльской революции 1830 года.

Он сразу познакомился со многими политическими и общественными деятелями Франции. В основном с теми, кто выступал против Карла X: Гизо, Гюго, Констан, Лафайетом, Шатобрианом.

Своих друзей, приехавших в Париж из России, Александр Тургенев предупреждал о скорых политических переменах во Франции.

Когда началась Июльская революция, он находился в Марселе. Газетные сообщения из столицы поменяли его планы. Однако 5 сентября 1830 года ему удалось вернуться в Париж.

Александр с радостью писал в Россию о бегстве в Англию отрекшегося от престола Карла X.

Братья Тургеневы находились в добрых отношениях с некоторыми приближенными нового короля Франции Луи-Филиппа. Может, эти отношения и заставили их изменить свои взгляды на дальнейшее развитие революции во Франции.

– К власти пришел справедливый монарх. К чему теперь продолжать борьбу за свободу и снова проливать на улицах Парижа кровь? – заявлял Александр соотечественникам.

Дмитрий Свербеев отмечал: «Николай Тургенев… и особенно его брат Александр были в дружеских сношениях с орлеанистами (так называли сторонников Луи-Филиппа, носившего до коронации титул герцога Орлеанского) и особливо последний сблизился в то время… с герцогом Больо, затем м-м Сталь. Их тянула к этой партии умеренность ее политики, средней между ничему не научившимися и ничего не забывшими легитимистами и отчаянными республиканцами».

Сам Александр Тургенев в дневнике высказывал опасения о дальнейшем развитии революции, о напряжении между Петербургом и Парижем и об отношении императора Николая к Луи-Филиппу: «…кто поручится, чтоб во Франции не загорелся новый разрыв, но не хлопушек, или, лучше сказать шутих, раздающихся в Париже и никого не ранящих, но разрыв великий и от коего искры могут развеяться дальше.

… Император Николай хвалится высоким уважением к Франции и французам, но он афиширует в то же время дикую ненависть к новой династии, избранной в июле».

Пушкин ценил Александра Тургенева как публициста и предложил напечатать его «Хронику русского в Париже» в журнале «Современник».

«По старой привычке я не оставляю и света, и литературных померажей, бываю в заседаниях Академии наук… присутствую при суждении любопытных процессов, коими полна теперь Франция, и едва успеваю вносить, сухим реестром, в мой журнал явления нравственного и политического мира», – писал Александр Тургенев.

Его опубликованная в «Современнике» работа весьма не понравилась некоторым из приближенных французского короля. Автору даже пришлось на время покинуть Париж.

Он вернулся в Россию летом 1831 года. По личному указанию императора Николая I за Александром Тургеневым тут же был установлен строгий надзор.

В ноябре того же года его вызвал на допрос Бенкендорф. Шеф жандармерии выяснял подробности долгого пребывания публициста в Париже.

Обошлось без ареста. Но полицейский надзор за Александром Ивановичем остался до конца жизни.

Его брат Николай так и не смог вернуться в Россию, поскольку был осужден царским судом на бессрочную каторгу. От сурового наказания спасла поездка за границу для лечения.

Николай Иванович Тургенев умер во Франции. Так же, как и его брат, он писал о важных политических событиях своего времени, хотя и не оставил такого богатого литературного наследия.

«Я ненавижу деспотизм»

«Некто Михаил Кологривов, находившийся в Париже со своим гувернером Джоном, не только там участвовал в бунте, но и отправился… в корпус испанских инсургентов, в службу коих вступил, дабы… сражаться против испанцев, оставшихся верными своему королю. Таким образом нарушив долг российского подданного, изъясняется весьма дерзко насчет российского правительства», – так говорилось в жандармских документах о Михаиле Андреевиче Кологривове.