Текст книги "Русский Париж"
Автор книги: Вадим Бурлак
Жанры:
История
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 22 страниц)
Научной и литературной работе Василия Кирилловича нередко мешали заказы влиятельных особ на сочинение од и торжественных речей. Как жаловались другие русские поэты XVIII века, подобные творения приходилось «насыщать самой низменной лестью».
Трудна доля сочинителя незнатного рода. Хоть и поощряли Тредиаковского и сама императрица, и ее приближенные, но унижения от них ему приходилось испытывать постоянно. Об этом сохранились записи самого Василия Кирилловича: «Имел счастие читать государыне императрице у камина. Стоя на коленях… И по окончании оного чтения удостоился получить из собственных ее императорского величества рук всемилостивейшую оплеушину».
Впрочем, данный эпизод вспоминался поэтом как радостное событие. А вот случай с кабинет-министром Аркадием Волынским описан Тредиаковским с болью: «В понедельник ввечеру пришел ко мне кадет Криницын и объявил мне, чтобы я шел немедленно.
Подпоясав шпагу и надев шубу, пошел с ним тотчас и, сев с ним на извощика, начал спрашивать его учтивым образом, куда он меня везет. На что мне ответствовал, что везет меня к его превосходительству кабинет-министру Аркадию Петровичу Волынскому, а зачем – сказать не знает. Когда мы прибыли, его превосходительство начал меня бить – пред всеми толь немилостиво по обеим щекам, что правое мое ухо оглушил и левый глаз подбил, что он изволил чинить мне в три или четыре приема. Потом, с час времени спустя, его превосходительство приказал мне спроситься, зачем я призван. Должно было мне сочинить приличные стихи к маскараду. С сим и отправился в дом мой, куда пришед, сочинил оные стихи и размышлял о моем напрасном безчестии и увечьи».
Василий Кириллович Тредиаковский
На этом издевательства кабинет-министра над поэтом не закончились. Тредиаковский решил пожаловаться на Волынского. Осмелился искать защиту у фаворита Анны Иоанновны.
С этим и отправился Василий Кириллович к всесильному герцогу Эрнсту-Иоганну Бирону. На беду Тредиаковского, в это время к фавориту императрицы приехал Аркадий Петрович Волынский.
Увидев в приемной Бирона Тредиаковского, кабинет-министр понял, зачем явился сюда поэт. Возмущению вельможи не было предела.
Он тут же стал бить Василия Кирилловича, затем вышвырнул его из приемной и велел арестовать.
Хоть и не любил Волынского фаворит императрицы, но в расправу над поэтом не вмешался.
Спустя несколько часов кабинет-министр заглянул в арестантскую камеру, где находился, в который раз опозоренный и униженный, Тредиаковский.
Как описывал свои злоключения Василий Кириллович: «…его превосходительство прибыли и сами, велели с меня снять шпагу и всего оборвать и бить палкою по голой спине. Дано мне с 70 ударов. Потом всего меня изнемогшего отдали под караул, где я ночевал на среду, твердя наизусть стихи, хотя мне уже не до стихов было.
В четверток призван я был в дом к его превосходительству, где был взят пред него и много бранен. А потом объявил он мне, что расстаться хочет со мной еще побивши меня.
Я с великими слезами просил его превосходительство умилостивиться надо мною, всем уже изувеченным, однако не преклонил он сердца, так что тот час велел караульному капралу бить меня палкой десять раз, что и учинено. Потом отпустил меня домой с такими угрозами, что я еще ожидаю такого же печального от него несчастия…».
Об этом ли мечтал поэт в молодости, в Париже, когда готовился вернуться на родану и служить Отечеству?
«Ах, грезы Парижа, – не возвратны, как молодость…» – писал другой русский поэт в ином веке. Но, возможно, так думал и Василий Тредиаковский.
В виде наказания
Однажды он обратился к Бирону с просьбой назначить его секретарем к русскому посланнику в Париже Антиоху Кантемиру. Герцог сообщил об этом императрице.
Анна Иоанновна возмутилась:
– Вскормили, взлелеяли безродного, а он, неблагодарный, к французам решил податься!.. До конца дней своих будет предо мной на брюхе елозить!..
«На брюхе» Тредиаковскому вроде бы не приходилось, а вот на коленях не раз ползал перед государыней. Когда поэт приносил Анне Иоанновне очередную оду, его заставляли от дверей зала до трона передвигаться на коленях.
Императрица и ее двор насмехались не только над автором, но и над его творениями. Иногда Анна Иоанновна в шутку наказывала приближенных: заставляла заучивать отрывки из творений Василия Кирилловича.
Подобную «шутку» приписывали и императрице Екатерине II. «Залегкую вину» ее придворные были обязаны прочесть страницу-другую из произведения Тредиаковского «Телемахида», – отмечали современники.
Не менее болезненными для Василия Кирилловича были насмешки собратьев по перу. Известно, что Михаил Ломоносов и Александр Сумароков относились к творениям Тредиаковского пренебрежительно. От полемики по поводу ямбов и хореев поэты переходили к неприкрытым оскорблениям.
В своей комедии Сумароков вывел Василия Кирилловича под видом бездарного пошлого Тресотинуса.
Еще дальше в развенчании коллеги пошел Ломоносов. В его эпиграмме на Тредиаковского есть и такие строки:
Языка нашего небесна красота
Не будет никогда попрана от скота….
Василий Кириллович не остался в долгу и в ответной эпиграмме выдал Михаилу Васильевичу:
Когда по твоему сова и скот уж я,
То сам ты нетопырь и подлинно свинья…
И талантам свойственна горячность и несдержанность в выражениях.
«Задуманное исполню!..»
С воцарением в 1741 году Елизаветы Петровны положение Тредиаковского при дворе лишь ухудшилось. Хотя именно Елизавета пожаловала его «по докладу сената, в профессоры Академии».
Несмотря на невзгоды, Василий Кириллович не раз заявлял: «Хоть на коленях, а задуманное исполню!..».
Александр Петрович Сумароков
В 1735 году вышла в свет его теоретическая работа «Новый и краткий способ сложения российских стихов», в которой он доказывает необходимость реформы старого силлабического стиха. А спустя несколько лет Тредиаковский предложил реформировать правописание на фонетической основе.
Он постоянно занимался переводами с французского и с латыни. Благодаря ему русский читатель познакомился с девятитомной «Древней историей» и шестнадцатитомной «Римской историей» Шарля Роллена. Его лекции Тредиаковский слушал в Париже.
Позднее Василий Кириллович перевел на русский язык и издал труд еще одного французского автора: «История о Римских императорах» Ж.-Б. Кревье в четырех томах. Несмотря на постоянную нужду, все эти книги Тредиаковский печатал за свой счет.
Продолжал Василий Кириллович писать и свои оды, и стихи. Да вот беда: с каждым годом все меньше его читали. Теснили более молодые – Михаил Ломоносов и Александр Сумароков, а затем – и Михаил Херасков.
Ни сожалений, ни добрых слов
С 1757 года Тредиаковский перестал посещать Академию. О причине этого отчаянного поступка он писал: «Ненавидимый в лице, презираемый в словах, уничтожаемый в делах, осуждаемый в искусстве, прободаемый сатирическими рогами, всеконечно уже изнемог я в силах…».
Спустя два года поэта уволили из Академии. С той поры он редко покидал свой дом. Его стихами и литературными переводами читающая публика больше не интересовалась. Друзей у него не было. В последние годы жизни мало кто посещал Тредиаковского.
Редким гостям он иногда признавался:
– Мечтаю отправиться пешком во Францию… Хотел бы снова идти и спрашивать у встречных крестьянок, у торговцев и странствующих комедиантов, у пастухов и у монахов: «Как пройти в Париж?»… Но, видимо, уже не доведется проведать славный град Французский, поглазеть на уличные и театральные представления, отведать ласковых и терпких вин, купить возле церкви Сент-Эсташ, у малышки Мари, горячих каштанов…
Не довелось…
Умер Василий Кириллович в Петербурге в августе 1769 года. Молчанием ответила Северная столица на смерть поэта: ни сожалений, ни добрых печальных слов.
Лишь спустя несколько лет, известный журналист, просветитель и издатель Николай Иванович Новиков напишет о Тредиаковском: «Сей муж был великого разума, многого учения, обширного знания и беспримерного трудолюбия; весьма знающ в латинском, греческом, итальянском, французском и в своем природном языке; также в философии, богословии, красноречии и в других науках. Полезными своими трудами приобрел себе бессмертную славу».
Глава вторая
Его называли «Разящее перо»
Неслыханная честь, которую русские люди оказывают нашему языку, должна нам дать представление о том, с каким воодушевлением творят они на своем собственном, и заставить нас краснеть за все те пошлые писания, от которых не спастись в наш гнусный и нелепый век…
И это отнюдь не единственный урок, который преподнес нам Север…
Франсуа-Мари Вольтер
Его поэзия – поэзия ума, здравого смысла и благородного сердца…
Насмешки и ирония – вот в чем заключается талант Кантемира.
Виссарион Белинский
Удар в окно
– Вот и появился печальный вестник… – Антиох Дмитриевич приподнялся на локте, чтобы лучше разглядеть птицу за оконным стеклом.
Дрозд встрепенулся и перелетел на ветку граба. Там и застыл. В утренних сумерках он стал едва различимым среди темной кроны дерева.
– Приснилось или в самом деле дрозд стукнул в оконце? – Кантемир неожиданно усмехнулся. – Кажется, болезнь делает меня суеверным. Ах, Амалия – веселая предсказательница, где ты теперь?.. Покинула ли этот мир? Томишься ли в застенках или по-прежнему очаровываешь людей во дворцах европейских столиц, в домах знатных особ? Вот уже лет пять, как выслали тебя из Парижа… Никто не любит недобрых предсказаний: ни в кварталах простолюдинов, ни в блистательном Версале…
Дрозд все так же, неподвижно, сидел на ветке. И казалось Кантемиру, что птица пристально наблюдала за ним.
Может, раздумывала, когда нанести четыре роковые удара в оконце?.. Неужто права была Амалия?..
Предсказание в доме Фонтенеля
Бернар ле Бовье Фонтенель
Шесть лет пролетело со дня их знакомства. Жаркий, солнечный сентябрь 1738 года. Мудрый и язвительный Бернар ле Бовье Фонтенель устроил в своем новом парижском доме обед для приятелей: ученых, писателей, актеров. «Встреча без шпаг, фальшивых церемоний и напыщенных дураков» – так называл организованные им обеды знаменитый ученый Фонтенель.
Из иностранцев был тогда приглашен лишь один – вновь назначенный русский посланник князь Кантемир.
Фонтенель решил позабавить после обеда своих гостей.
– Друзья, сегодня таинственная и несравненная Амалия предскажет каждому из вас судьбу, – объявил он. – Не унывайте, если будущее окажется печальным…
Первым Амалия отозвала из столовой Кантемира:
– Ни дня без тревог… Козни, обманы, интриги – от них вам не укрыться. Лишь радостные четыре струны будут услаждать вашу недолгую жизнь: служение Отечеству, друзья, положенные на бумагу мысли и прекрасные женщины. Но опасайтесь ту, которая угостит вас горячим шоколадом… Сладкий глоток из ее рук – и печальная птица четырежды стукнет в оконце, оповещая: струны порваны, земной путь завершен…
Кантемир заставил себя улыбнуться:
– Когда же прилетит ко мне роковая птица?
Ничего не ответила Амалия, молча кивнула и направилась к следующему гостю.
А Фонтенель объявил приятелям:
– Не знаю, сбудутся или нет предсказания, но обед в моем доме и слова очаровательной Амалии вы запомните навсегда…
«Пишу по должности гражданина»
«Даже если смерть внезапна, человек все равно успевает мысленно пройти самые памятные вехи своего пути» – так однажды сказал ему ученый и просветитель Шарль-Луи Монтескье.
В начале апреля 1744 года Кантемир не раз проходил этот «путь». Прерывали его лишь приступы боли, визиты друзей, послания из Санкт-Петербурга и из Версаля.
Дом в Константинополе, где он родился в 1708 году, Антиох, конечно, помнить не мог. Его отец Дмитрий в 1709 году стал господарем Молдавии, и семья покинула Турцию.
А затем был неудачный Прутский поход Петра I. Русская армия отступила. Сподвижник Петра I господарь Дмитрий не мог оставаться в Молдавии: султан жаждал расправиться с ним. Так, в 1711 году, семья Кантемира обрела новую родину.
Дома в Москве и в Петербурге, братьев и сестру, первых учителей, смерть матери, а впоследствии – отца, – все это Антиох уже помнил отчетливо.
В 17 лет он поступил на службу в лейб-гвардии Преображенский полк. Вскоре был напечатан первый труд молодого Кантемира – «Симфония на Псалтирь». В 1729 году им написана первая сатира – «К уму своему. На хулящих учение», а вскоре еще одна – «На зависть и гордость дворян злонравных».
Гордость, леность, богатство – мудрость одолело,
Невежество знание уж местом посело;
То под митрой гордится, в шитом платье ходит,
Оно за красным сукном судит, полки водит.
Наука ободрана, в лоскутах обшита,
Из всех знатнейших домов с ругательством сбита…
Писал Антиох не только сатиру. Как считают некоторые исследователи его творчества, часть лирических стихотворений молодого Кантемира утеряна.
«Гражданин», «гражданский долг» – эти важные понятия впервые были введены в русскую литературу именно Антиохом Дмитриевичем. Свое направление в творчестве он определил так:
Одним словом, в сатирах, хочу состарети,
А не писать мне нельзя: не могу стерпети.
А еще Кантемир ставил перед собой поэтическую задачу: «Все, что я пишу, пишу по должности гражданина, отбивая все, что согражданам моим вредно быть может».
«Не погубить Петровские реформы»!
Феофан Прокопович
1730 год. Антиох Дмитриевич вошел в так называемую «ученую дружину», объединившую сторонников внутренней и внешней политики и преобразований Петра I. Возглавил «ученую дружину» известный ученый, поэт, общественный и церковный деятель. Он призывал и русских аристократов, и простой народ: «Не погубить Петровские реформы».
Спустя годы Антиох Дмитриевич писал своей французской знакомой мадам Монконсель о Петре I: «Мы русские имев счастье хоть на короткое время быть его подданными, неспособны на меньшее, как чтить его память за то, что он извлек нас из постыдной тьмы и вывел на дорогу славы».
Парижский приятель Кантемира академик Октавиан Гуаско называл Антиоха Дмитриевича «ревностным пропагандистом установлений Петра Великого».
Во время своей дипломатической миссии во Франции Кантемир заказал парижским художникам «изготовить гравировальный портрет Петра I, чтобы его в чужих краях к удивлению народов размножить».
Перемена в судьбе
Антиох Дмитриевич, как и другие участники «ученой дружины», выступил против Верховного тайного совета и таким образом поддержал новую государыню Анну Иоанновну. Кантемир собирал подписи офицеров лейб-гвардейского Преображенского полка, недовольных сановитыми «верховниками».
Так было во все времена, во всем мире: победитель в борьбе за власть вначале осыпает наградами тех, кто помогал ему. А потом…
Октавиан Гуаско, спустя много лет после царствования Анны Иоанновны, писал: «Первым знаком признательности, полученной князем Кантемиром от императрицы, было пожалование тысячи крестьянских дворов.
Она награждала этим подарком не только Антиоха Кантемира лично, но также его двух братьев и сестру, которые обладали весьма незначительной частью наследства отца. Это проявление монаршей благосклонности напугало придворных и особенно кн. Голицына, тестя Константина, старшего брата Антиоха; кн. Голицын опасался, как бы последний не воспользовался милостью к нему императрицы, чтобы возвратить поместья, несправедливо от него отчужденные. Убедили императрицу отправить его к какому-либо иностранному двору в качестве посланника.
Искавшая только повода для вознаграждения А. Кантемира, она поверила тому, что это предложение исходит из чистых побуждений. Однако крайняя молодость кн. Кантемира была причиной известной нерешительности с ее стороны».
Понять сомнения Анны Иоанновны можно. Она, конечно, знала, что Антиох Дмитриевич образован, умен, талантлив, предан отечеству, верен присяге, владеет несколькими языками… Но – возраст!.. Ведь ему было тогда всего лишь двадцать три года.
На принятие высочайшего решения повлияло вмешательство фаворита императрицы Эрнеста-Иоанна Бирона. В ноябре 1731 года Кантемир был назначен русским посланником в Англию. Через полтора месяца молодой глава дипломатической миссии отбыл в Лондон. Конечно, он не подозревал в дни прощания с Россией, что уже никогда не увидит ее.
Открытие Франции
Однажды, в кругу парижских друзей, Монтескье сказал, что князь Кантемир открыл их страну для себя задолго до того, как побывал в ней.
Впрочем, в первой половине XVIII столетия он так же открыл Францию для многих россиян, а Россию – для французов.
Считается, что первым из французских классиков на русский язык Кантемир перевел книгу ученого и писателя Бернара ле Бовье Фонтенеля «Разговоры о множестве миров». Антиох Дмитриевич завершил работу еще за несколько месяцев до своего отъезда за границу. На титульном листе книги было указано: «С французского перевел и потребным примечанием изъяснил князь Антиох Кантемир».
Чуть позже, в России, он сделал переводы произведений Мольера, Лафонтена, Буало, Ларошфуко и других французских ученых и писателей. Эти работы, как и ранние творения Антиоха, утрачены.
Книга «Разговоры о множестве миров» Фонтенеля, в которой отстаивается гелиоцентрическая система мира, вышла в свет в Санкт-Петербурге и в Москве лишь в 1740 году, то есть почти десять лет спустя после ее перевода на русский. Однако вскоре, уже во времена правления Елизаветы Петровны, она была запрещена как «противная вере и нравственности».
В предисловии к книге Фонтенеля Антиох Дмитриевич коснулся смысла своей литературной деятельности: «Труд мой был не безважен, как всякими можно признать, рассуждая, сколь введение нового дела нелегко. Мы до сих пор недостаточны в книгах философских, потому и в речах, которые требуются к изъяснению тех наук».
«И с берега Темзы я видел Париж»
Для вновь назначенного русского посланника политическая обстановка в Лондоне была неблагоприятной. Как отмечалось в «Истории дипломатии», в XVIII веке у Англии в Европе был лишь один серьезный соперник – Франция. В борьбе, которая шла между ними в течение XVIII века, Франция оставалась самой сильной державой континента. Однако в те времена она потеряла большую часть своих заморских колоний.
В 1734 году отчасти благодаря Кантемиру удалось заключить англо-русское торговое соглашение. Молодой посланник сумел добиться признания Лондоном «императорского титула за российскими самодержцами». Пришлось ему немало потрудиться, чтобы опровергнуть клеветнические сообщения английских дипломатов, путешественников и торговцев о России.
Кантемир опекал своих соотечественников-студентов, по собственной инициативе переписывался с Петербургской академией наук и приобретал для нее книги, учебные пособия и лабораторные приборы.
Но дипломатическая служба не прерывала и литературную деятельность Антиоха Дмитриевича. Он по-прежнему писал стихи «сатиры», переводил с латинского древних авторов и своих французских современников.
Может, поэтому он впоследствии заявил другу, члену «Французской академии надписей» Октавиану Гуаско: «И с берега Темзы я видел Париж!..».
В 1737 году Кантемир получил от своего правительства задание вступить в тайные переговоры с французским послом в Лондоне.
Произошло это после высылки из России посланца Людовика XV, аббата Ланглуа. Под именем Бернардони он был направлен в Петербург, чтобы убедить императрицу Анну Иоанновну признать королем Польши Станислава Лещинского. Аббат Ланглуа не добился успеха в России. Его высылка вызвала недовольство Людовика XV. Перед Кантемиром стояла задача восстановить дипломатические отношения России и Франции, которые были прерваны в связи с войной за польское наследство в 1733–1735 годах.
Антиох Дмитриевич справился с поручением. Императрица Анна Иоанновна присвоила ему придворный чин камергера и, со «степенью полномочного министра», назначила русским посланником в Париже.
Наконец, мечта, – побывать в этом городе и встретиться с учеными, писателями, художниками, философами, – сбылась.
В нарушение этикета
По мнению Октавиана Гуаско, в сентябре 1738 года в Париж прибыли как бы два Антиоха Кантемира. Один из них – знатный, респектабельный русский князь, опытный дипломат, достойный встреч с королем, другой – восторженный поэт, готовый общаться на равных с ремесленниками, студентами, нищими художниками, бродячими артистами. «По прибытии в Париж он не пренебрег ничем, что могло бы сблизить его с литературной средой страны».
Столица Франции оправдала надежды русского посланника. С первых же дней пребывания в Париже он, в нарушение дипломатического этикета, стал совершать тайные прогулки по городу.
Впрочем, тайна эта вскоре была раскрыта агентами кардинала и фактически первого министра Франции Андре Эркюль де Флёри. Бывший воспитатель короля Людовика XV, этот самый влиятельный государственный деятель Франции в тридцатых и в начале сороковых годов XVIII века приказал не мешать князю Кантемиру совершать прогулки по городу, «непристойные столь знатной особе».
Князь Антиох Дмитриевич Кантемир
Опытный политик Флёри знал, что рано или поздно подобные прогулки можно будет использовать в интригах против русского посла. Ведь и во время шумных уличных карнавалов, и в ночной тишине города весьма удобно устраивать любые провокации.
Каким увидел Кантемир Париж?
Французский историк Комбо дает описание города конца XVII – начала XVIII столетия: «Париж насчитывал в ту пору от 400 000 до 500 000 жителей… (Несмотря на то что король предпочитал Версаль)… резиденции королевских министров и придворных остались в Париже…
В городе по-прежнему сосредоточены все крупнейшие государственные институты: Верховный суд и Парламент, Правосудие и Полиция, академии, научные учреждения, королевские мануфактуры…
Завершается строительство Квадратного двора Лувра… Тюильри расширяется за счет северного павильона (архитектор Лево) и великолепного сада, созданного Ле Нотром. Дом Инвалидов, построенный вслед за зданием госпиталя Ла Сальпетриер и открытый в 1674 г., предназначался для лечения раненных в бою солдат. Этот величественный архитектурный ансамбль (с двумя церквями) как бы вырос посреди обширной равнины Гренель. В честь короля сооружаются две большие площади: площадь Побед (1689) и Вандомская (1698)…
Париж продолжает расширяться за счет пригородов. Чтобы навести в этом порядок, новый генеральный лейтенант полиции Марк-Рене Левуайе де Полми д'Аржансон приводит в исполнение королевский ордонанс от 12 декабря 1702 г., что означает окончательное разделение города на 20 кварталов.
Эпоха Регентства, начавшаяся после смерти Людовика XIV (1715) с возвращения пятилетнего монарха в столицу (12 сентября 1715 г.) вновь превращает Париж в место придворных празднеств… Уже за несколько лет до этого в многочисленных городских залах для игры в мяч давались театральные спектакли. В 1643 г. Жан-Батист Поклен (Мольер) поселяется на улице Мазарини. Театр «Комедии Франсез», основанный в 1681 г., занимает зал для игры в мяч на улице Фоссе-Сен-Жермен. Частные и общественные сады, мосты, бульвары становятся местами развлечений и прогулок.
Королевский сад лекарственных растений (Ботанический сад), Тюильри, Двор королевы, Новый мост и др. – отныне это модные утолки Парижа, где проводят время тысячи горожан, приходящие сюда себя показать, прогуляться между торговых лавочек или поаплодировать бродячим акробатам».
Кантемир наблюдал за обыденной жизнью горожан, за строительными работами, посещал трактиры и дешевые театры, затевал разговоры с прохожими. Как правило, на улицах Парижа его принимали за студента.
Недовольство Павлуши
…– Прав Фонтенель: предсказание Амалии запомнилось…
Антиох снова взглянул в окно. Дрозд исчез. Лишь ветка, на которой он сидел, слегка покачивалась.
– Может, его и не было вовсе? А стук в оконце – всего лишь сон?.. – попробовал успокоить себя Кантемир.
Боль в животе возобновилась.
– Себя не обманешь… Черная птица в окошке – посланец реальности, а не причуда сновидений, – Антиох потянулся за синим флаконом.
Тот был рядом, на столике у кровати. Но рука плохо повиновалась. Пальцы никак не могли ухватить сосуд с заветной настойкой.
Бесшумно распахнулась дверь. Лакей Павлуша обеспокоенно взглянул на хозяина и тут же подлетел к нему.
– Кликнул бы меня… Зачем же, князь, самому беспокоиться? – назидательно забормотал Павлуша.
Отработанным движением он вылил из флакона в ложку тягучую коричневую жидкость. Кантемир покорно выпил и откинулся на подушки.
– Уже не в состоянии ложку поднести ко рту, – виновато улыбнулся Антиох.
Лакей махнул рукой:
– Здоровье, как судьба, переменчиво. Сегодня хворь голову к подушке гнет, а завтра, князь, опять будешь шпагой махать у месье Манцони!..
– У синьора Мандзони, – поправил лакея Кантемир. – Только он уж как месяц бежал из Парижа – то ли на родину, в Италию, то ли в Испанию…
Антиох усмехнулся и вытянул вверх правую руку:
– Удастся ли снова взяться за шпагу?..
Князь внезапно смолк и тут же заговорил о другом:
– Есть почта из Петербурга?
Павлуша пожал плечами:
– Вчера доставили… Не хотел на ночь глядя беспокоить. Сюда принести?
– Оставь в кабинете! – приказал Кантемир. – Коль не потребовалась моя подпись, значит, опять – ни денег, ни высочайшего повеления… – Он кивнул лакею и добавил: – Одеваться!..
– Значит, полегчало!.. – сделал вывод Павлуша. – Хоть и втридорога берет горбатый Лепосет, а дело свое разумеет. К нему за снадобьями с утра очередь выстраивается.
Кантемир опять хотел поправить лакея, не научившегося за целый год правильно произносить фамилию врача, но вспомнил о делах:
– Кажется, наши студенты запаздывают?
– Какое там! Ни свет ни заря объявились… – проворчал в ответ Павлуша. – Вдвоем ведро грязи нанесли, перегаром кухню отравили да с четверть фунта кофия выпили. Студиозусы, одним словом! Невдомек олухам, что вице-канцлер Бестужев из Петербурга второй месяц нам вместо денег обещалки в пакетах шлет…
Недовольный взгляд князя остановил ворчание.
Кантемир погрозил пальцем:
– Граф Алексей Петрович в отечестве нашем – лицо важное, в большой милости у государыни Елизаветы Петровны. Уж сколько раз наказывал: не касаться в разговорах Бестужева и других сановников! Особенно при посторонних!..
Павлуша развел руками:
– Да я ж при чужих все словечки недобрые зубами стискиваю!.. Ни наших, ни французов не ругаю. Не забыл давнее наставление: «Многим богат Париж: и лукавыми, криводушными глазами – тож…»
Соотечественники
Антиох Дмитриевич вошел в свой крохотный кабинет и уселся в кресло.
– Зови студентов! – приказал он лакею и добавил: – И в самом деле: помогло снадобье… Надолго ли?..
Павлуша не стал утруждать себя ходьбой от кабинета до кухни.
Распахнул дверь и гаркнул:
– Эй, месье прохфессора-академихи!.. Их сиятельство требует вас!..
Повторять не пришлось. Студенты Андрюха Большой и Андрюха Маленький тут же появились на пороге.
– Усаживайтесь, господа, – улыбнулся Кантемир и подал знак лакею удалиться.
Он снова улыбнулся, но уже не гостям, а – своим мыслям: «Сейчас, как обычно, Павлуша прикроет за собой дверь и станет подслушивать…».
Кантемир не чувствовал ни раздражения, ни обиды: «Пусть слушает…».
– Ну, как освоились в Париже, господа студенты?
– В таком городе и чурбан не заскучает! – весело отозвался Андрей Большой. – Приросли к французской столице, – будто сто лет в ней обитаем…
– Вот только времени и денег не хватает… – добавил его товарищ.
Кантемир хитро взглянул на гостей:
– Учитесь властвовать над своими страстями и желаниями – и время станет к вам щедрей. Ну а насчет денег… Будем надеяться, что Петербург вскоре исполнит обещанное…
Заметив, как студенты обменялись многозначительными взглядами, Антиох Дмитриевич деловито поинтересовался:
– Нет ли каких притеснений со стороны университетского начальства?
Гости снова переглянулись.
– Особо не обижают, – заявил Андрюха Большой. – У Сорбонны – свои законы. Не приладишься к ней – сомнет, а покорно ляжешь под нее – сожрет.
Андрюха Маленький ткнул приятеля кулаком в бок и виновато пояснил Кантемиру:
– Простите, ваше сиятельство. Напарник мой не обтесал еще язык. Ведь прямиком: из Рязани – да в Париж, и безо всяких академий по дороге…
Кантемир усмехнулся:
– А где же ваш третий?
Студенты стушевались.
Но Андрюха Большой тут же признался:
– Васька? Да пару дней назад чуток зашибли его…
– Как это случилось? – насторожился Кантемир.
– Пошел, исключительно с научной целью, обследовать ночной Париж, а на него орава навалилась. Ничего, отбился… Еще день-два отлежится и снова за науку примется, – пояснил Андрюха Большой и вопросительно взглянул на приятеля: не сболтнул ли послу чего лишнего?
Кантемир снова усмехнулся:
– Это же с какой научной целью он отправился в одиночестве разгуливать по ночному Парижу?..
Студенты смиренно склонили головы и ничего не ответили.
– Вижу, решили не выдавать товарища, – после минутного молчания продолжил Антиох Дмитриевич. – С одной стороны, похвально, с другой – чревато многими бедами. Париж любит вольность, но не терпит пренебрежения к себе. Коль есть возможность от познаний науки отдохнуть, – веселитесь. Однако помните слова почтенного Мопертюи: «Париж все видит, все слышит, все помнит»…
Парочка под масками
– Мы тоже кое-что видим, слышим и помним, ваше сиятельство, – оживился вдруг Андрюха Большой. – Вчера на бульваре, у Нового Моста, было гуляние. Из-за неладной погоды народу явилось немного.
– Зато все с радостью кинулись в объятия Бахуса, – подхватил Андрюха Маленький. – Кюршель и Мишо выставили несколько бочек вина, а уж бутылок – не сосчитать. Добрая половина гуляющих скрывалась под масками. Ну и мы тоже решили не выделяться в толпе. Хоть и веселились, а разум не теряли. Приметили вдруг невдалеке от моста розовый портшез. А в нем – мадам под маской.
– Скорее, мадемуазель, – поправил Андрюха Большой. – Слуги поставили портшез на землю, а незнакомка так и осталась сидеть. Мы тут же смекнули: не гулять прибыла мадемуазель, а с кем-то встретиться. Вскоре подскочил к ней кавалер, тоже в маске. Тут-то она поднялась, и они отошли от портшеза. Видимо, чтоб слуги не услышали разговор.
– На воркующих голубков незнакомка и незнакомец не были похожи, – подхватил Андрюха Маленький. – Толковали поспешно и то и дело озирались. Вот и стало нам любопытно, о каких делах в разгар веселья беседует эта парочка. Всего не услышали. Чтобы не вспугнуть, шагах в десяти остановились от них и пьяными прикинулись. А между собой принялись лопотать на латыни.
– Заговорили б по-французски, они бы враз поняли, из какого мы отечества, – пояснил Андрюха Большой.
– И что же удалось выяснить? – нетерпеливо перебил Кантемир.
Студенты нерешительно замялись.
– Ну, не робейте! – приказал Антиох Дмитриевич.
