Текст книги "От наукоучения - к логике культуры (Два философских введения в двадцать первый век)"

Автор книги: В Библер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 34 страниц)

Это – идея предмета как "causa sui", как "причины" (но какой смысл имеет теперь понятие "причина"?) своего собственного бытия и своего небытия своего преобразования в иное бытие, в иной предмет познания и деятельности53. Идея движения как самодействия, самодеятельности.

В XX веке (в физике – после попыток Планка, Бора создать теорию элементарных частиц; в математике – после развития теории нелинейных уравнений, после попыток разрешить теоретико-множественные парадоксы) логический запрос на идеализованный предмет, построенный по принципу "causa sui", становится крайне настоятельным. Обнаруживается, что предмет и субъект деятельности, который не является причиной собственного бытия и движения, вообще не может – логически необходимо – существовать и двигаться. С одной стороны, регресс в дурную бесконечность "исходных причин" делает невозможным само его появление на свет, его действительное бытие, а с другой – полное снятие всякой причинности (геометризация предмета, сведение его к "математической точке") делает невозможной возможность бытия.

И теперь, в XX веке, это не только абстрактно-философская, но и конкретно-теоретическая, экспериментальная и логическая трудность самых что ни на есть позитивных наук... В физике ситуацию эту пытаются пока обойти на путях логического оппортунизма, пытаясь вообще отказаться от идеализованного объекта (коли идеализация математической "точки" уже не "проходит") и искать последний "неделимый" предмет прямиком в феноменологических открытиях. Это атом! Это – электрон! Это... Конечно же ничего не получается. Без идеи нового "неделимого" предмета (без нового логического смысла понятий "неделимости" и "необходимости") надеяться найти "неделимый" предмет как таковой, как нечто ощутимое и эмпирически наличное, – это, бесспорно, совершеннейший абсурд.

Но вместе с тем безнадежные поиски эмпирически наличного "логического атома" вполне объяснимы и извинительны. Дело в том, что принятие всерьез идеи "causa sui" очень ко многому обязывает, сразу же ведет к лавине необходимых логических (пока чисто логических) последствий, грозящих необратимо потрясти все здание современной "точной науки". И, дальше, – все здание современного мышления, современной логики.

Вот некоторые из возможных последствий, видимые уже на первый взгляд и конкретизирующие идею (только идею!) радикально нового предмета (и субъекта) радикально нового теоретического понимания:

1. "Точечность" и неделимость назревающего идеализованного предмета (и субъекта) действия логически необходимо дедуцируется из самой идеи "causa sui". Действие "на себя" может осуществляться только в "точке", в неделимом моменте времени. Но в такой "точке" нет (не может быть) ни движения, ни пространства, ни времени, они должны полагаться, обосновываться в этой точке, в этот момент, поскольку предмет как причина своего собственного бытия и изменения и существует и не существует в одно и то же время (впрочем, времени здесь еще нет). Бытие такого элементарного идеализованного предмета (им может быть предмет любой физической "объемности", если он понимается как "causa sui") должно быть понято как возможность бытия (и всех его атрибутов – движения, времени, пространства). Процесс самодействия может быть понят только как своеобразное – это своеобразие необходимо еще логически осмыслить – тождество абсолютной неподвижности, неизменности (ведь предмет как причина своего бытия уже есть, ему не надо возникать или двигаться) и абсолютной подвижности, изменяемости (и предмет, и мир в действии "causa sui" возникают заново, каждый момент их бытия должен быть понят как момент начала бытия, как начало мира).

То, что Спиноза утверждал в отношении мира в целом (как "природа творящая" он неподвижен, как "природа сотворенная" он непрерывно изменчив), теперь необходимо будет сфокусировать, сконцентрировать в определении бытия каждого предмета теоретического познания. Сконцентрировать в небывалом логическом смысле идеи возможного-бытия. В смысле возможностной формы "до-бытийного" бытия.

2. В определение "элементарного" неделимого идеализованного предмета, понимаемого как "causa sui", должно войти определение мира (целого, бесконечного). Только если признать (и логически осмыслить), что мир как целое замыкается на себя (обосновывается!) в точке данного предмета, идея "causa sui" может быть рационально развита. Если же вне данного предмета оставить другие предметы, то никакого самодействия вообще не получится. Или же это самодействие приобретет совершенно мистический характер. Но поскольку предметы, взятые как "causa sui", бесконечно многообразны, то придется признать, что каждый иной "центр" бесконечного мира есть центр иного мира... (ср. лейбницевскую монадологию).

3. В такой теоретической ситуации прошлое, настоящее и будущее предмета (и субъекта) деятельности должны быть приняты как квазиодновременные состояния, только в совокупности дающие "логический объем" идеализованного предмета. Прошлое включено (логически) в настоящее как "причина" бытия предмета, тождественная с самим бытием ("действием"); настоящее имеет решающий логический статут в определении предмета как деятельности; будущее также включено (логически) в настоящее, поскольку предмет, понятый как "causa sui", уже обладает своими будущими состояниями – развернутыми определениями его бытия.

Больше того, именно виртуальные состояния предмета (спектр его возможных превращений в другое) и дают – логически – образ мира как целого, замыкающегося на себя в точке этого предмета. Логическая ассимиляция виртуальных определений в определение бытия актуального и позволяет рационально понять предмет как "causa sui". Конечно, такое фокусирование "прошлого", "настоящего" и "будущего" в настоящем, в бытии предмета, не эмпирическая данность, а сложная логическая операция, позволяющая сформировать новый "идеализованный предмет". Это – идеализация, не совпадающая прямо и непосредственно с наличной действительностью, с наличным бытием. Но идеализация не меньшая и не большая, чем идеализация "материальной" – "математической" – точки.

"Прошлое", "настоящее" и "будущее" отождествлены (на основе идеи "causa sui") в самом определении предмета, но отождествлены не абстрактно, а конкретно; каждое из этих временных определений необходимо для того, чтобы новое понятие (элементарного неделимого предмета) имело полный логический объем, было логически всеобщим.

Классические понятия векторного времени, взаимодействия, геометрической точки и т.д. получаются здесь (должны получаться) как апроксимации, действенные в условиях, сформулированных классической наукой.

Это же относится и к причинно-следственному анализу. Если принять идею "causa sui)", то опасения Эйнштейна устраняются – "доброму господу Богу" не нужно "играть в кости", чтобы оправдать рискованные заключения Нильса Бора. В точке "causa sui" предмет как действие ("следствие") подчиняется, подчиняет себя совершенно неуклонным детерминистским законам, исключающим всякую вероятность. И в этой же точке предмет (скажем, микрочастица) как "причина" самого себя, как причина своего бытия и своего движения оказывается совершенно свободным, в себе самом несущим основания своего существования. В контексте "causa sui" теряет свою мистическую силу и "Демон Лапласа".

Продемонстрируем последнюю мысль на материале квантовой механики. До тех пор пока переход от одной "волны вероятностей" к другой осмысливается вне идеи "causa sui", лапласовский детерминизм продолжает – "за кулисами" господствовать. Данное состояние вероятно, но движение от одной к другой функции "пси" абсолютно необходимо, данное вероятное состояние возможно представить как "точку" в некоем квазигеометрическом пространстве вероятностей...

Но если то и другое вероятные состояния должны быть осмыслены в рамках идеи "самодействия", в точке "causa sui", тогда "настоящая", "прошлая" и "будущая" вероятности оказываются лишь тремя логическими измерениями данного предмета ("точки"), в его определении. Поскольку виртуальное состояние – в пределах данной идеализации – "одновременно" (логически) с действительным состоянием микрочастицы, то между этими состояниями нет уже связи типа "причина – действие", но есть связь совсем иного логического типа: возможностное определение предмета проявляется в двух – одновременных формах бытия (двух функциях "пси"). О бытии самодействующего предмета возможно говорить, только если он одновременно фиксирован и в настоящем и в будущем состоянии.

Сейчас этот тип "детерминизма" становится (начинает становиться, должен стать) непосредственным предметом физического или биологического исследований и – что особенно существенно – основой логических трансформаций.

Сразу же уточним: "причинно-следственный" детерминизм не исчезает (мы для начала излишне обострили формулировку), он становится апроксимацией иных форм детерминизма, имеющей решающее значение в "предельных условиях", когда действие "на себя" преломляется (вполне объективно) в действии "на другое".

4. Взять всерьез идею "causa sui" (как основу новой идеализации "элементарного предмета исследования") – значит коренным образом изменить самое логику обоснования теории, ее "формально-логический" статут.

В этой, пока еще только возможной (или все же невозможной?), логике должно осуществляться совмещение, отождествление логики определения и логики доказательства (выведения); логики обоснования "аксиом" (так, чтобы они обосновывали сами себя, а не "регрессировали" в дурную бесконечность) и логики обоснования "шагов дедукции" (правил следования).

Чем более полно мы определяем предмет (скажем, микрочастицу), то есть чем более полно мы отвечаем на вопрос, что есть частица, как она существует, тем более полно мы должны включить в это определение все будущие и прошлые ее состояния, весь спектр ее виртуальных превращений, весь спектр ее "прошедшего бытия" (в качестве электрона, фотона, мезона...). В определение данной частицы входит определение всех иных частиц плюс закономерность их взаимопревращений.

Если логически додумать эту "модель", то обнаружится, что в грозящей – на основе идеи "causa sui" – логике тождественны ответы на вопросы о бытии и о сущности предмета. Тогда должен – на новой основе – произойти возврат к аристотелевской логике, в которой определение предмета (через его потенцию) также тождественно логике доказательства. Ведь вся теория силлогизма в "Аналитиках" пронизана этой идеей, особенно ясной, если уловить внутреннюю (логическую) связь первой и второй "Аналитик".

Собственно, в тождестве "определения" и "доказательства" и состоит логический смысл идеи "causa sui". Необходимо определить данный предмет как причину самого себя, то есть необходимо "спроецировать" и трансформировать всю логику в определение одного предмета. Теория предмета должна будет осознанно реализоваться как одно развитое его определение.

Еще раз подчеркну: я говорю о логической ответственности, связанной с принятием идеи "causa sui". Здесь еще нет и не может быть (ее нет и в позитивной науке) характеристики некоего нового идеализованного предмета теоретического исследования. Здесь: "идея предмета" без "предмета идеи". Поэтому, к примеру, такие "страшные" слова, как "весь мир" или "мир как целое", не имеют в этом контексте никакого натурфилософского или физического смысла, они только обозначения новых логических потенций, определяемых пока метафорически, без технологического эквивалента.

5. Если все возможные "физические" превращения предмета должны – в идеале – фокусироваться в определении (определенности) его бытия, то утверждение о том, что такой предмет "движется" или "превращается", означает, что необходимо коренным образом (логически) изменить исходное определение предмета, необходимо деструктурировать данную теорию и сформулировать иную теорию предмета, даже сильнее – необходимо сформировать иную логику определения, фиксировать (пред-полагать) иное понятие бытия.

Но в таком случае для предмета, идеализованного по принципу "causa sui", научная теория (теория его движения, превращения) есть теория "во второй производной", теория о превращении теорий, есть методология превращения теорий, есть логика.

Физическая или математическая, как и любая другая "теория", становится в такой ситуации непосредственно и целенаправленно логической. В плане "технологическом" это означает требование (к такой – будущей – теории): необходимо развивать определение исследуемого предмета до перехода в иное, радикально отличное, диктуемое иной логикой определение. И такое превращение логик (с необходимым обратным предельным переходом) и становится (должно стать) единственно возможной формой обоснования данного определения, данной логики. В принципе соответствия уже назревает, пока еще крайне робко, зерно такой, виртуальной, возможной (для предмета, основанного на идее "causa sui") логики.

6. Предмет, понятый как "causa sui", логически должен воспроизводиться в "субъект-субъектных" понятиях (речь идет о "логических субъектах"). Здесь логический субъект не может покрываться никакой суммой или системой "логических атрибутов". Атрибуты – характерные "признаки" – для него нехарактерны, суть логического субъекта не выражают.

Ясно, что идеализованный предмет такого типа вообще невоспроизводим в теории, но только – в "точке" взаимопревращения теорий (= в "теории", воспроизводящей форму своего становления, возникновения и исчезновения, снятия). Без кавычек термин "теория" здесь нельзя употреблять. Не теория, но обоснование ее возможности становится в таком случае делом исследователя.

Но это, далее, означает – для нашей проблемы самый существенный момент! что реализация идеи "causa sui связана с формированием нового субъекта теоретической деятельности, радикально отличного от "теоретика-классика". Деятельность (диалог с самим собой) такого субъекта также должна осуществляться в форме "causa sui", поскольку эта деятельность должна быть причиной собственного изменения, причиной формирования радикально иной логики, иного разума. Ведь уже в принципе соответствия "два разума" "классический" и "потенциально-неклассический" – находятся в отношении "предельного перехода", "новый разум" не снимает "старика", он обнаруживает ту "точку", в которой одна логика построения теорий превращается в другую, но ни одна из них не является воплощением прогресса, они логически равноправны, и "превращение" осуществляется в "обе стороны". Но это лишь слабый намек на того субъекта теоретизирования и – глубже – целостного разумения, который может реализовать идею "causa sui".

Лавину возможных следствий "принципа самодействия" можно было бы наращивать и дальше. Но довольно нагнетать напряженность.

Я хотел только наметить контуры той логической ответственности, которая ожидает исследователя, принявшего всерьез идею "causa sui" и стремящегося преобразовать физику (или биологию, где проблемы еще более остры, или гуманитарное знание, где они остры до предела) в соответствии с этой идеей. Правда, пока такого исследования еще нет...

Особенно бескомпромиссной становится ситуация сейчас, в конце XX века. Идея "causa sui" лезет сейчас из всех щелей позитивного знания, щели все расползаются и расширяются, а логическая катастрофа, которой чревата эпическая спинозовская формула (если ее отнести к каждому предмету познания), нависает неотвратимо и отчетливо.

В 20-х годах вопрос стоял иначе. Тогда проникновение к таким объектам, как квант действия, функция вероятности, еще не требовало принятия или хотя бы осмысления идеи "causa sui", от нее еще можно было убежать. Просто все более выяснялось, что классический идеал понимания (классический идеализованный предмет познания) теряет свою простоту и самоочевидность, его приходилось все время усложнять, вводить в него (ради логической непротиворечивости) своего рода "эпициклы", как некогда – до Коперника – в птолемеевскую модель Солнечной системы. Уже в 20-х годах классический идеал становился предметом исследования, критики, сомнения и вместе с ним предметом исследования становился "теоретик-классик".

Но суть этого отстранения теоретика лучше всего раскрывается в свете вызревания (сначала неявного, а затем все более осознанного и угрожающего) того туманного образа (искушения) "causa sui", контур которого я только что очертил. Теоретик становился странным для самого себя, поскольку он уже не мог уклониться от логической самокритики.

Те объекты, к исследованию которых физика подошла в начале XX века, по степени своей идеализованности и фундаментальности все более приближались к исходной идеализации классической науки, к математической точке (точке "математического континуума") и ее антиномическому тождеству с точкой материальной (точкой "физического континуума"). Расщелина между непосредственным предметом исследования и предельным идеализованным предметом становилась все уже и уже. Но чем ближе идеал, тем он сомнительнее.

Идеализованный предмет вообще никогда не может выдержать феноменологической проверки. В результате сближения реального и идеализованного предметов любое испытание, которому подвергался (и непосредственно экспериментально, и мысленно, теоретически) реальный предмет физических исследований (микрочастица), становилось (неявно, так, что сами физики этого не осознавали) испытанием для коренной идеализации.

Вместе с микрочастицей проверку проходила идея материальной точки (как логического эталона неделимости, целостности). Эта идея была поставлена – в квантовой механике – в такие предельные условия, что неизбежно вскрылась заложенная в ней неоднозначность, и под возросшим логическим давлением старый идеализованный предмет начал (только-только начал) перерождаться в радикально новую идеализацию.

Повторяю, внешне все происходило иначе, и казалось (кажется до сих пор), что классическую идею материальной точки квантовая механика не затрагивает; идеализация материальной точки изменялась исподволь, "тихой сапой" (острее всего – в своей чисто математической проекции, в идее математической точки, в современной математике).

И все же – логически – все изменилось. Пока понятие "математической материальной – точки" работало в естественнонаучных теориях только как аргумент для построения более сложных объектов и более сложных форм движения, то есть пока это понятие было основанием теоретического синтеза, само не подвергаясь анализу и не нуждаясь в дополнительном обосновании и синтезировании, все было нормально. Но коль скоро – в микрочастице, к примеру, – идея материальной точки стала проверяться уже не как аргумент более сложных построений, а как эталон (логический) самой физической, экспериментально проверяемой элементарности (в концепции Бора целостность микрообъекта имеет принципиальный характер), положение изменилось. Неизбежно возникла идея самообоснования. Ведь если атом или электрон еще возможно попытаться разделить и найти для его движения более фундаментальный аргумент (какой-то скрытый параметр), то для исходного идеализованного предмета (идеализованного как целостность) такой скрытый параметр невозможно найти и некорректно искать, просто по определению. И как только классическое понятие "элементарность" само стало предметом обоснования, все оппортунистические обходные маневры стали невозможными.

Вопрос стоит так: данный объект (или данное движение) может быть аргументом более сложных объектов и движений только в том случае, если этот объект может быть понят как нечто целостное, "основательное" не ссылкой на иное (тогда предмет свинчивается в ничто), но в самодостаточной необходимости своего бытия (как "causa sui"). Так имплицитно возникала (в конкретных критических ситуациях) идея "causa sui", до поры до времени только как настойчивое искушение.

Но для понимания микрообъектов еще остается необходимой и старая идеализация механики: антиномическое тождество "математического" и "физического" континуумов. Ведь объект продолжает еще пониматься как точка действия на нечто "другое". В результате микрочастица (здесь это понятие просто "модель" многих предельных ситуаций в науке XX века) оказалась таким объектом исследования, для понимания которого потребовались уже две совершенно различные, логически исключающие друг друга предельные идеализации, два идеализованных предмета. Во-первых, идеализация материальной точки как точки "действия на..." (этот идеал навязывался всем классическим арсеналом физического знания, он уже стал самоочевидным). И во-вторых, идеализация предмета как "causa sui", как "мира в целом", замкнутого на себя в "точке" данного предмета (здесь особенно существен учет виртуальных превращений в определении бытия частицы). Микрочастица должна двигаться как "материальная точка", но существовать как точка "causa sui".

Новый идеал только назревает, но без него, как без подводной части айсберга, теория микрочастиц и все другие теории, возникающие в XX веке в фундаментальных областях науки, теряют всякую устойчивость, лишаются смысла.

Идеализация "causa sui" не может еще продуктивно работать, но свое дело она "тихой сапой" делает. Она блокирует классический образ, обращает его "на себя" и тем самым делает проницаемой исходную "диалогику" (антиномичность) "теоретика-классика". Логика Нового времени и здесь оказывается моментом (формой превращения) диалогики XX века.

(1990). В 1975 году основной идеей, в которой назревает переход от разума познающего к разуму диалогическому, к философской логике культуры, мне представлялась – во всяком случае, в естественнонаучной теории – идея "causa sui".

Сейчас я бы перенес центр тяжести. Основной культурообразующей идеей накануне XXI века является идея бесконечно-возможного бытия (бытия в статуте актуальной "возможности" как всеобщего определения). Это бытие, которое понимается не как нечто, только могущее быть, могущее стать действительностью, но как бытие, которое актуально есть – в форме возможного. Такое бытие есть бытие возможностного предмета. Ср. "бытие-возможность" Николая Кузанского. Неделимая ("монадная") форма актуализации такого возможного бытия есть его актуализация как произведения, как "если бы..." оно было произведением, то есть событием общения двух субъектов логики, двух (и более) логик, только в своем общении, наводящем, загадывающем целостное, вне-логическое бытие. Как в произведении культуры, где такую целостность реализуют автор и зритель (слушатель), – в полноте картины, в ритме и рифме стиха. И эта "двойчатка" смысла произведения (для автора и для зрителя) аналогична "двойчатке" микрообъекта в мире классической физики и в мире физики неклассической; или в мире импульсов и в мире пространственно-временных "интервалов". Ведь и в современной физике такая "двойчатка" возможных актуализаций только "наводит" на исходный смысл изначального, "возможного", сосредоточенного бытия.

В 1990 году мне представляется, что идея "causa sui" есть лишь вариация этой другой, только что очерченной, исходной идеи. Но – вариация, необходимая в общем контексте современного теоретического мышления, то первое приближение, что действенно не только в моем анализе 1975 года, но и в реальной "трансдукции" двух форм понимания. Поэтому я оставляю свой старый текст без изменений.

Для того чтобы логически обосновать сформулированные только что утверждения, необходимо уточнить логический смысл и сопряжение самих понятий "антиномия" и "дополнительность", конечно в контексте нашей проблемы, в контексте вопроса о "теоретике-классике" как особом (антиномически расчлененном) субъекте теоретизирования54.

Философская традиция определения антиномий позволяет (с учетом современных коллизий, на фоне назревающей идеи "causa sui") раскрыть некую "двуярусность" классического разума.

1. Внутри позитивной научной системы (в сфере рассудка, сказал бы Кант) противоположные определения одного логического субъекта (предмета познания) функционируют как атрибуты двух разведенных квазисамостоятельных логических субъектов, скажем источника данного изменения движения (силы) и самого процесса изменения (действия). Или – в элементарной идеализации – как атрибуты математической точки ("математический континуум") и материальной точки ("физический континуум") в том взаимообращении этих понятий, о котором сказано выше. "Теоретик-классик" не воспринимает противоречивости этих двух определений именно потому, что он – неявно, но технологически действенно относит их к двум различным логическим субъектам, расщепляет один элементарный объект по двум теоретическим системам (математика – физика).

Внутри классической системы противоположные определения, опредмеченные в отдельных "объектах", движутся и развиваются по параллельным линиям, они никогда не могут пересекаться, они подчиняются "логической геометрии Евклида".

Правда, эти идеализации несимметричны. Идеализация "силового" (вообще динамического, глубже – физического) аспекта оказывается идеализацией внетеоретического предмета исследования (причины, вызывавшей данное изменение движения), а в кинематическом (в конечном счете математическом) аспекте развиваются внутритеоретические представления о "последействии" этой силы. Вопрос о сущности "силы" имеет рациональный (теоретический) смысл только в форме вопроса о характере ее действия ("почему?" снимается "каким образом?").

Дальше происходит второе расщепление. Сам кинематический подход расщепляется на два новых квазисамостоятельных аспекта (два выражения "сущности"): аспект функционально-выводного, аналитического движения мысли и аспект геометрический, в котором формируются и развиваются исходные, "интуитивные", синтетические, геометрические образы. Возникают два типа теоретических понятий, которые опять-таки движутся по параллельным, несходящимся теоретическим линиям, могущим проецироваться друг на друга (так и развивается аналитическая геометрия, и, в конце концов, математика в целом), но не способным "пересекаться", то есть обнаруживать свою логическую противоречивость. Аналитический рассудок, ничтоже сумняшеся, переводит на строго дедуктивный язык Парадоксальные интуитивные "образы", по сути на него непереводимые, – "образ" движения по бесконечно большой окружности, образ движения по кругу, тождественному и не тождественному бесконечноугольному многоугольнику (так формируется – ср. Клиффорд – идея точки как не имеющего протяженности элемента "математического континуума"). Я взял представления, характерные для теоретической механики, поскольку именно ее идеализации таят в себе возможности раздвоения и отождествления собственно математических и физических идеализаций.

2. Только за пределами позитивной теоретической системы, только в сфере философской рефлексии обнаруживается, что между основными понятиями классических теорий существует логическая несовместимость, что эти понятия воспроизводят противоположные атрибуты одного "логического субъекта".

"В сфере философской рефлексии" – это достаточно сложное определение. В Новое время сфера рефлексии охватывает позитивно-научные понятия, то есть представляет собой осмысление их действительного содержания, обращение их "на себя", раскрытие их антиномичности. Эта сфера, так сказать, "пространственно" совпадает с позитивно-научной сферой, но – логически расположена глубже ее. В свете философского (разумного, сказал бы Гегель) подхода выясняется, что, по сути дела, логически непротиворечивая наука движется диалектическими противоречиями. Тот же "логический субъект" определяется в философии глубже и точнее, или, опять же по Гегелю, конкретнее.

Но сказать так – значит еще сказать очень мало.

Сфера философской рефлексии Нового времени – сформулирую антитезис к предыдущему абзацу – расположена вне области естественнонаучных объектов; "логический субъект" (предмет) философского разума в XVII – начале XX века не совпадает с "логическим субъектом" (предметом) естественнонаучного теоретизирования. (Конечно, здесь философия рассматривается только в одном аспекте – в ее сопряжении и антиномии с разумом естественнонаучным.) В таком плане предмет философской рефлексии – способность классического разума логически воспроизводить мир (природу) как единое целое (= способность классического разума воспроизводить самого себя как целостность).

Философия Нового времени продолжает параллельные линии теоретического познания (к примеру, кинематики и динамики) в бесконечность и проецирует их на один (двух не дано и не может быть) объект – мир в целом (или разум как абсолютная тотальность). Параллельные сходятся, противоположные атрибуты вступают в явные антиномические отношения (типа кантовских антиномий).

Мир не может иметь начала во времени и ограничения в пространстве, поскольку само понятие "начало" требует некой активности, чего-то доначального; мир не может не иметь начала, поскольку иначе не могло бы возникнуть "настоящее", до него должен был бы протечь бесконечный временной процесс, а в безграничности пространства был бы бесконечен регресс причин и действий. Все в мире существовало бы тогда "по причине другого", то есть – с учетом регресса в бесконечность – как бы не существовало.

Здесь я объединил математические и динамические антиномии Канта, поскольку только в таком объединении они обладают "квантором необходимости". Каждый тезис математической антиномии, только отождествившись с тезисом соответствующей динамической антиномии, действительно противостоит антитезису, в котором антитезис математический опять же сопряжен с антитезисом динамическим. Именно отождествление "динамических" и "математических" определений, взятых по отношению к такой "точке", как "мир в целом", и вскрывает антиномичность всех понятий классического естествознания. (Вспомним, что для теоретической механики любая, самая сложная материальная система (если взять ее как целое) может быть понятна как материальная точка.) И именно в такой форме (в проецировании на мир-природу) рефлектируется (вскрывается) антиномичность классического разума.

Но отнесение определений единичного идеализованного предмета ("материальная точка – математическая точка") на "мир как целое", расщепление единой теоретической сферы на философское и естественнонаучное познание означает (это стало явным сейчас, во второй половине XX века), что "точка" самодействия мира отделяется от "мира", осуществляющего такое самодействие. И как только такое отделение произошло, классический разум может – внутри позитивных теорий – действенно работать, а те кошмары, которые, как мы только что видели, таятся в логике "causa sui", теряют всякую силу.