Текст книги "Пещера Лейхтвейса. Том второй"

Автор книги: В. Редер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 40 страниц)

Глава 61
НЕ ПОЖЕЛАЙ ЖЕНЫ БЛИЖНЕГО СВОЕГО!

Лейхтвейс зашатался и невольно схватился за спинку кресла. Он чуть не лишился чувств. Горячо любимая жена его, для освобождения которой он подверг себя ужасной опасности, находилась с ним под одной кровлей, тут же в Градшине, быть может, в одной из следующих комнат. Несомненно, ей грозила опасность.

Лейхтвейс забыл о самом себе, забыл всякую осторожность и осмотрительность, забыл, что поспешностью может погубить себя и все дело, из-за которого явился сюда, забыл даже о важных документах, которые хотел присвоить. Он помнил и знал только одно: надо найти Лору, освободить ее и бежать или умереть вместе с нею. Он выхватил кинжал. За поясом его были два пистолета, но в данную минуту он надеялся больше на кинжал.

Он бросился к двери и распахнул ее. Лейхтвейс забыл всякое благоразумие: он стремился только к тому, чтобы освободить Лору. Он не думал о препятствиях и сопротивлении, которые могли быть ему оказаны.

Следующие две комнаты тоже были пусты и погружены во мрак, зато в третьей – маленьком кабинете – виднелся свет. Лейхтвейс ясно слышал голос Лоры. Кроме того, он расслышал мужской голос – голос графа Батьяни. Лейхтвейс, с трудом сдерживая себя, подкрался к самой двери и стал слушать. Он хотел сначала узнать, что случилось. Он ясно расслышал, как Лора воскликнула:

– Вы доставили меня сегодня ночью сюда в Градшин, и я отлично понимаю, какую гнусную цель вы преследуете. Я слабая женщина и не могу оказать вам сопротивления. Но клянусь всемогущим Богом, который в эту минуту видит нас обоих, что не переживу своего позора. Вы похитили меня у моего мужа, вы отняли жену у ближнего вашего, забыв Божью заповедь. Если у вас есть сердце, если у вас есть хоть искра чести, вы не посмеете оскорбить меня. Неужели вам доставит удовольствие обесчестить женщину, которая питает к вам только презрение и отвращение, для которой ваши ласки равносильны смерти? Я сумею умереть, граф Батьяни. Вы не уследите за мной, вы не можете помешать мне наложить на себя руки и уйти туда, где нет ни злобы, ни зависти. У меня, правда, нет оружия, но я откажусь от пищи, я разобью себе голову об стену, я задушу себя куском материи моей одежды. Вас же, граф Батьяни, постигнет Божья кара. Лейхтвейс, мой горячо любимый муж, сумеет разыскать вас. Он найдет вас, хотя бы через много лет, и, поверьте, не останется в долгу. А если бы даже Лейхтвейсу не удалось отомстить вам, то на Небе есть Господь, от суда которого не уйдет ни один злодей. Когда тело мое истлеет и останется лишь прах от всего того, что побуждает вас совершить гнусное злодейство, вас поразит небесное наказание, и сразит именно тогда, когда вы менее всего будете ожидать этого.

Граф Батьяни насмешливо улыбнулся в ответ на угрозы несчастной женщины.

– Все это пустые слова, Лора фон Берген, – произнес он, – угрозами тебе не запугать меня и мольбой не разжалобить. Мщения твоего мужа я не боюсь, так как Лейхтвейса нет более в живых. Когда я увозил тебя с поля сражения, то собственными глазами видел, как он упал, а пушки и зарядные ящики нашей артиллерии проехали по нему. Он, несомненно, раздавлен и изувечен. Что же касается возмездия с того света, то мне нет до него дела. Я хочу пользоваться жизнью, а там пусть будет, что будет. Но помимо всего этого у меня на тебя имеются священные права, Лора фон Берген. Ты обвенчана со мной и бежала от меня в брачную ночь. Ты жена моя. Не я тебя похитил, а похитил тебя у меня Лейхтвейс, этот презренный негодяй и разбойник.

– Он не мог похитить того, что вам никогда не принадлежало, – прервала графа Лора, – мое сердце билось только для Лейхтвейса и ни для кого более.

– Ты еще кичишься этим, изменница? – крикнул Батьяни, ударив кулаком по столу, – Лора фон Берген, как низко ты пала! Ты даже недостойна моей любви, но я готов простить тебя. Да, я прощу и забуду все, если ты добровольно отдашься мне и согласишься отныне быть моей. Выбирай сама. Отдайся мне, и завтра ты поселишься в лучшем доме Праги, я предоставлю тебе все, чего ты только пожелаешь, несмотря на осадное положение, в котором мы находимся. Я удалил на сегодняшнюю ночь стражу из моих помещений, и нам никто не помешает. Пойдем, Лора, со мной! Предадимся радостям любви! Утоли мою жажду ласк. Брачное ложе нас ждет. Лора, красавица моя! Забудь презренного негодяя, из-за которого ты некогда бросила меня. Отдайся мне, а я, граф Сандор Батьяни, за каждую твою ласку, за каждый твой поцелуй вознагражу тебя по-царски.

Лора молчала. В комнате воцарилась тишина. У Лейхтвейса захватило дух. Почему же Лора не отвечает негодяю? Почему она не отталкивает его?

– А если ты не примешь моего предложения, – хриплым от волнения голосом снова заговорил Батьяни, – я скажу, что тебя ждет. Ты все же будешь моей, сегодня же. Я силою возьму тебя, и когда удовлетворю свою страсть, когда буду насыщен твоим телом, тогда я выгоню тебя отсюда и прикажу высечь, как прусскую шпионку, пока ты не захлебнешься в собственной крови. Я думаю, выбор нетруден. Итак, решайся. Говори скорее. Время дорого.

– Я уже решила, – спокойно, почти высокомерно, произнесла Лора. – Я скорее соглашусь принять удары вашего бича, чем ваши поцелуи. Скорее я пойду за палачом на плаху, чем за вами. Вы можете обесчестить меня, но заставить вас любить не можете. Вы можете совершить преступление, но заставить меня изменить Лейхтвейсу не можете. Я принадлежу ему всей душой и буду принадлежать ему до последнего вздоха.

Батьяни дико вскрикнул. Лейхтвейс услышал, как он подскочил к беззащитной Лоре и как в комнате рядом завязалась немая, ожесточенная борьба. Лора отчаянно защищала свою честь. Она не кричала о помощи, отлично зная, что негодяй, во власти которого она находилась, избрал для своего гнусного намерения самую отдаленную комнату, откуда никто не мог бы услышать ее стонов и криков. Она лишь тяжело, мучительно дышала, отбиваясь от своего врага.

Для Лейхтвейса настало время действовать. Он толкнул дверь – она оказалась запертой на ключ. Этого он никак не ожидал. Таким образом, он стоял перед запертой дверью, за которой Батьяни боролся с его женой. Вдруг он услышал пронзительный крик и судорожное рыдание.

– Я не могу больше, – послышался голос Лоры. – Бог свидетель, я сделала все, что могла, чтобы предотвратить позор. Но я нахожусь в логове тигра, который безжалостно терзает меня и когтями рвет мое тело. Сжальтесь, граф Батьяни! Нет! Не ведите меня туда. Я не ваша жена! Будь проклят, насильник!

– Проклинай, но целуй!

– Твои лобзания – отрава! Твои уста – змеи! Ты смотришь на меня, точно хочешь заставить окаменеть. Господи, дай мне сил! Дьявол Батьяни! На этом ложе ты погибнешь вместе со мной.

Вдруг раздался страшный треск и грохот, точно небо разразилось громом. Дверь слетела с петель и упала на пол. Лейхтвейс, полный отчаяния, напряг все свои силы и выломал дверь. Теперь он очутился в одной комнате с Батьяни. Негодяй уже бросил несчастную Лору на диван и готовился совершить ужаснейшее и гнуснейшее злодеяние, когда услышал треск двери и обернулся.

Внезапно на его лице появилось выражение невыразимого ужаса. Он хотел вскрикнуть, но не мог. Он увидел перед собою своего смертельного врага.

– Подлец! – громовым голосом крикнул Лейхтвейс. – Трус! Ты хочешь обесчестить беззащитную женщину? Так умри же, жалкий насильник!

Замахнувшись кинжалом, Лейхтвейс бросился на Батьяни. Еще секунда – и Прага лишилась бы своего коменданта. Но в эту секунду произошло нечто совершенно неожиданное. Кто-то сзади сильно ударил Лейхтвейса по голове. Лейхтвейс зашатался и упал без чувств.

Молодой поручик Альфред фон Бенсберг нетерпеливо шагал взад и вперед по своей комнате, ожидая возвращения денщика с краденой мукой. Наконец ему надоело ждать, тем более он опасался, что Иосифа могли захватить на месте преступления, а предоставить денщика участи вора он не хотел. Молодой офицер надел саблю, взял кивер и вышел во двор. Как и следовало ожидать, он увидел двенадцать бочек с мукой, но Иосифа нигде не видел. Бенсберг в изумлении оглянулся по сторонам, не понимая, в чем дело. Он знал, что Иосиф всегда был аккуратен и никогда не терял времени понапрасну.

Вдруг Бенсберг увидел на полу топор, а рядом с ним пуговицу, судя по номеру, от мундира Иосифа. Далее он нашел на полу мешок, который Иосиф захватил с собой. Мешок был разорван, – значит, кто-то насильно вырвал его у Иосифа. Бенсберг понял, что в этом месте произошла борьба.

Но кто же мог напасть на Иосифа? Кому нужно было вступить в борьбу с добродушным денщиком, не способным вызвать чьей бы то ни было вражды? Задумавшись над этими вопросами, Бенсберг вдруг услышал стоны и хрип. Сначала он не сообразил, в чем дело, и даже не мог разобрать, откуда идут эти странные звуки. Он оглянулся – во дворе никого не было. Внезапно он отскочил в сторону, точно рядом с ним взорвалось неприятельское ядро. Он увидел, что одна из бочек заплясала, точно внутри ее действовал какой-то скрытый механизм. Звуки становились ясней и сильней, и Бенсбергу показалось, что он узнает голос Иосифа. Тогда он сразу сообразил, что делать. Схватив топор, начал выламывать дно бочки и нашел в ней своего преданного слугу в самом плачевном состоянии: связанного по рукам и ногам, с платком во рту и чуть не задохнувшимся. Бенсберг вытащил Иосифа из бочки и прежде всего вынул у него изо рта платок.

Как только к Иосифу вернулась способность издавать членораздельные звуки, он воскликнул:

– Ваше благородие, никакого пирога не будет!

– Ну тебя к черту с твоим пирогом! – воскликнул Бенсберг. – Объясни, как ты очутился в таком положении? Кто засадил тебя в бочку? Кто связал тебя? Говори же, дубина стоеросовая!

Иосиф с невыразимо глупым выражением выпучил глаза на своего господина.

– Не могу знать, ваше благородие, – отчеканил он. – Когда я поднял крышку с бочки, чтобы достать муку, оттуда выскочил какой-то мужчина со сверкающими глазами и большими усами. Я бросился бежать, но он схватил меня за шиворот и, прежде чем я успел крикнуть, заткнул мне рот. Потом он опустил меня в бочку и приколотил крышку. К счастью, он был настолько любезен, что оставил несколько отверстий для воздуха, иначе ваше благородие остались бы без денщика. Могу только сказать, что в этой бочке сидеть крайне неудобно.

– Куда же девался тот мужчина? – спросил Бенсберг.

– Не могу знать, – ответил Иосиф, пожимая плечами, – после того, как он меня запер, он сказал что-то о каком-то бедняге, не заслужившем этой горькой участи. Вероятно, это относилось ко мне. Но, несмотря на свое сочувствие, он, однако, так и оставил меня в бочке. Если не ошибаюсь, он после этого отправился наверх по лестнице.

– Значит, во внутренние помещения, – проговорил Бенсберг. – Это очень подозрительно. Ведь ты говорил, что граф Батьяни отбил эти бочки с мукой у пруссаков?

– Так точно, ваше благородие. Бочки были нагружены на прусской обозной телеге, которую граф Батьяни взял с налету.

Молодой поручик после некоторого раздумья спросил:

– Этот человек был в форме?

– Не могу знать, ваше благородие. Некогда было рассматривать его. Но если не ошибаюсь, это был австрийский пехотный капитан, по крайней мере мне так показалось.

– Отлично! Вот что, Иосиф: ступай в сторожевое помещение и скажи унтер-офицеру, чтобы он с дюжиной солдат с заряженными ружьями явился ко мне сюда. Имей в виду, что другие солдаты не должны знать об этом.

– Слушаю, ваше благородие.

Иосиф ушел.

Бенсберг начал ходить взад и вперед по двору, изредка поглядывая на бочки, как бы ожидая, что вот-вот оттуда выскочат еще новые таинственные незнакомцы.

– По-видимому, я случайно напал на очень важную тайну, – бормотал Бенсберг, – пруссаки нарочно оставили бочки в руках графа Батьяни. Иначе и быть не может. Черт возьми, ведь благодаря этому я сумею выдвинуться и получить повышение. Однако куда же девался этот подозрительный человек? Неужели он дерзнул подняться в комнату графа? Быть может, он хочет убить коменданта? Ага, вот и солдаты. Надо торопиться.

В прихожую вошел унтер-офицер с двенадцатью солдатами.

– Идите за мной, – приказал Бенсберг, – но не шумите и не разговаривайте. Я поведу вас, а вы по первому моему знаку пустите в ход оружие.

Маленький отряд поспешно поднялся по лестнице. Когда Бенсберг с солдатами добрался до первого этажа, он услышал в комнатах графа громкие крики и шум. Молодой поручик ускорил шаги. Он вошел в спальню Батьяни как раз в тот момент, когда Лейхтвейс с кинжалом в руках бросился на графа, чтобы защитить честь своей жены и свести счеты с человеком, преследовавшим его и Лору. Бенсберг, увидев, что жизнь коменданта в опасности, моментально решил, что этого незнакомца надо обезоружить. И эфесом своей шпаги нанес Лейхтвейсу сильный удар по голове. Лейхтвейс свалился.

– Свяжите его! – прохрипел Батьяни. – Отправьте его в тюрьму! Это Генрих Антон Лейхтвейс, известный разбойник, и, по-видимому, опасный шпион.

Батьяни с трудом договорил и тотчас же лишился чувств. Страшный испуг, вследствие внезапного появления Лейхтвейса, сломил его. Он зашатался и упал в кресло рядом с диваном, на котором лежала Лора.

Тем временем со всех концов сбежались слуги, и через несколько минут спальня оказалась битком набитой испуганными и любопытными людьми. Быстро распространилась весть, что пойман шпион, покушавшийся на жизнь графа Батьяни. Известие это проникло в город, и, спустя короткое время, вся площадь перед Градшином была усеяна густой толпой. Крики возмущения и гнева слились в один общий гул, доносившийся до комнат коменданта. Бенсберг хотел связать Лейхтвейса и отправить в тюрьму, но ему не пришлось привести в исполнение приказание Батьяни. Лейхтвейс пришел в себя, и на руки его одели наручники, но ярость и гнев собравшейся в смежных помещениях толпы были так велики, что Бенсберг не имел возможности отправить пленника.

Народ с улицы ворвался в замок, во всех комнатах появились разъяренные люди.

– Рвите шпиона на куски! – ревели они. – Выдайте его нам! Мы сами произнесем над ним приговор. Отдайте его на суд народа!

– Мы сбросим его с моста в реку! – раздался чей-то громкий голос.

Возглас этот сразу подействовал, и мысль, по-видимому, понравилась толпе.

– В реку его! Утопить шпиона! – ревел народ. Толпа на площади услышала эти крики и начала им вторить.

– Утопить его! Бросить его в реку!

Толпа напирала все больше и больше, и мало-помалу Лейхтвейс оказался окруженным десятками разъяренных мстителей, сотни рук протягивались к нему. Поручик Бенсберг попытался было восстановить порядок, но его просто-напросто оттолкнули, заявив, что он властен командовать солдатами, но не руководить населением. Даже пришедший в себя Батьяни оказался бессилен. Он охотно вырвал бы из рук толпы ее жертву, не для того, конечно, чтобы спасти Лейхтвейса, а чтобы подержать его в тюрьме, подвергнуть пытке и замучить его. Но все увещевания Батьяни ни к чему не привели.

Ярость толпы дошла до крайних пределов. Достаточно было слова «шпион», чтобы привести в исступление самых спокойных граждан.

– Вынесите его отсюда, – раздавались голоса, – или выбросьте его прямо из окна, чтобы он разбил себе череп о мостовую.

Большинство, однако, не удовлетворилось этим, а потребовало, чтобы несчастного пленника бросили в реку.

– Мы утопим его! – снова пронеслись дикие крики. – Готовься к смерти, шпион!

– Выслушайте меня! – громовым голосом крикнул Лейхтвейс.

Мощный голос его, огромный рост и сверкающие глаза, бесстрашно глядевшие на толпу, произвели сильное впечатление. Толпа на минуту замолкла, и Лейхтвейс получил возможность говорить.

– Вы имеете право меня убить, – воскликнул он, – и пощады я у вас не прошу! Я прокрался в Прагу как враг ваш. Сам я не пруссак, но это мне не мешает от всего сердца любить и уважать великого короля Фридриха Прусского.

– Бейте его! – снова поднялись крики. – Он славословит нашего врага! Заставьте его замолчать!

– Одну минуту еще! – воскликнул Лейхтвейс. – Я объясню вам, каким образом я попал сюда в спальню графа Батьяни. Там, на диване, лежит моя жена. Негодяй Батьяни похитил ее у меня. Он увез ее, беззащитную, с собою в крепость, и я подоспел как раз в тот момент, когда этот мерзавец, который всех вас водит за нос…

– Не слушайте его! – заревел Батьяни. – Уберите его! Пусть умрет! Он шпион, в этом он сам сознался. Неужели вам нужны еще другие объяснения?

– Убить шпиона! Утопить его! Исступленная толпа ринулась на беззащитного Лейхтвейса, подхватила его, точно волной, и понесла к входу.

– Дайте мне хоть проститься с женой! – в отчаянии воскликнул Лейхтвейс. – Больше я ничего не прошу у вас! Убивайте меня, топите, но не отнимайте единственной милости, которая дается даже самому закоренелому преступнику. Дайте мне проститься с моей женой!

Он протянул связанные руки к Лоре и с тоской взглянул на нее. Она все еще лежала в глубоком обмороке. Но в его взоре, казалось, была скрыта оживляющая сила, Лора услышала отчаянный крик своего мужа. Она очнулась и вскочила с дивана. При виде ужасного зрелища разъяренной толпы, окружившей горячо любимого мужа, связанного и беззащитного, она бросилась к Лейхтвейсу и обняла его.

– Дайте мне умереть вместе с ним! – крикнула она. – Я жена его, я виновна не менее его. Что бы он ни сделал, я тоже виновна. Я хочу понести наказание вместе с ним.

Толпа на минуту окаменела. Красота, отчаяние и отвага Лоры произвели неотразимое впечатление. Настроение толпы изменилось в пользу Лейхтвейса. Казалось, злоба ее начинает успокаиваться; по-видимому, граждане отказывались от мысли «линчевать» Лейхтвейса, соглашаясь передать его в руки законного правосудия. Но как только Батьяни заметил, что толпа в нерешительности, он поспешил подлить масла в огонь.

– Выслушайте меня, граждане Праги! – воскликнул он, вскочив на стул, чтобы все могли видеть и слышать его. – Я расскажу вам, каким образом эта женщина попала сюда. Я нашел ее на поле сражения измученною, отставшей от прусского отряда, при котором она была маркитанткой. Видя ее беспомощность, я сжалился над ней и предложил ей сесть на моего коня. Вот каким образом попала она в Прагу. Я предоставил ей убежище у себя, уверенный, что она из благодарности не обманет меня. Но я застал ее врасплох, когда она, прокравшись в мой кабинет, снимала копии с планов наших укреплений. Она собиралась совершить предательство, выдать прусскому королю эти планы. С той же целью, пока еще не выясненным путем, проник в Прагу и ее муж. Почтенные супруги работали сообща, и, не застань я их на месте преступления, многие важные бумаги, несомненно, очутились бы в руках врага, таким путем узнавшего бы, с какой стороны легче всего напасть на нас. Застав эту женщину за таким занятием, я подверг ее в моей спальне допросу, во время которого ворвался ее муж с целью покончить со мной. Вот истинное положение дела. Все же, что наговорил разбойник Лейхтвейс, сплошная ложь, гнусная клевета, которой он хочет унизить меня в ваших глазах.

Толпа снова озверела. Тщетно Лора пыталась заговорить, тщетно Лейхтвейс возвышал голос: страшный крик и шум заглушил их слова. Сотни рук схватили бедных преступников и потащили из комнаты. Рассвирепевшая толпа тщетно пыталась оторвать Лору от Лейхтвейса. Она крепко обхватила его и не выпускала из своих объятий. Толпа снесла их с лестницы на руках. Лора ласково утешала и успокаивала Лейхтвейса.

– Мы умрем вместе, ненаглядный мой, – шептала она. – Мне не страшно, я не боюсь смерти в твоих объятиях. Они убьют только тела – души же наши вместе вознесутся в мир вечного покоя, в страну вечной любви, где их уже ничто не разлучит.

– Лора, дорогая моя, – ответил Лейхтвейс, – я схожу с ума от мысли, что ты должна умереть в расцвете красоты. Но приходится мириться с этим. Нас окружает тысячная толпа врагов, спасения ждать неоткуда.

– Господь всемогущ, – отозвалась Лора, – он может остановить течение реки, он может сотворить чудо.

Глава 62
МОСТ СМЕРТИ

Когда пленников вынесли на площадь перед Градшином, поднялся страшный рев и вой. Толпа, ожидавшая там, хлынула к Лейхтвейсу и Лоре и разорвала бы их на части, если бы более спокойные граждане не удержали других. Даже обитатели диких прерий Западной Америки, вешая пойманных врагов на первом попавшемся дереве или расстреливая их, вряд ли более жестоки, чем была пражская чернь в эту ночь. Толпа, собравшаяся перед Градшином и бурно требовавшая выдачи прусского шпиона с его женой, жаждала не столько справедливого возмездия, сколько любопытного зрелища предстоящей казни.

В Праге давно уже не казнили женщин, а тут неожиданно представился случай присутствовать при казни очень красивой преступницы. Толпа придумала ужасную казнь. Было решено бросить их в воду и совершить так называемый Божий суд. Многие из жителей несколько лет назад, еще до упразднения пыток, присутствовали на подобных казнях.

В старину обвиняемого, не желавшего сознаться, бросали в волны Влтавы, а народ, стоя на берегу, ждал, пока несчастный не выбьется из сил и не исчезнет навсегда под водою. В особенности часто подобной казни подвергали заподозренных в колдовстве.

В средние века люди верили в «дурной глаз» и были убеждены, что взгляд бедной больной старухи может «испортить» скот, заколдовать при помощи дьявола кого угодно. Они без сожаления бросали заподозренных в реку, с восторгом следя за их медленной, мучительной смертью в волнах.

Если несчастной жертве удавалось продержаться дольше обыкновенного на поверхности воды или добраться до берега, то этим самым доказывалась ее невиновность. Если же она тонула, что обыкновенно и случалось, то в глазах толпы это служило явным доказательством, что Господь не пожелал спасти виновную.

Подобной же казни, хотя и менее мучительной, подвергались хлеботорговцы. Горе тому из них, кто обвешивал покупателей или продавал недоброкачественный товар. Его сажали в деревянную клетку, опускали несколько раз в воду, а затем, полумертвого, отпускали, и народ не без основания был уверен, что впредь он уже обманывать не станет.

Все это, однако, было детской игрой в сравнении с тем исключительным зрелищем, которое предстояло теперь. Лейхтвейса и Лору окружили тесным кольцом более спокойных граждан и медленно повели к мосту. Толпа громко кричала и волновалась, на всех лицах было выражение жгучего любопытства и нетерпения. Казалось, народ собрался на большое торжество, на триумфальное шествие, а не на казнь.

Ночь стояла светлая, лунная. В такие ночи, казалось бы, страсти должны были затихать.

Лора и Лейхтвейс шли тесно обнявшись. Их не связали, так как они все равно не могли бежать. Лора, прижимаясь к своему мужу, чувствовала, как время от времени он вздрагивает всем телом. Бедняжка знала, что он дрожит не за себя.

– Клянусь тебе, – шептала она Лейхтвейсу, – смерть мне не страшна! Мне так же хорошо, когда в тот день, когда ты в первый раз привел меня в свою пещеру. Дорогой мой, меня поддерживает сознание, что я умру вместе с тобой. Подумай сам, как бы я была несчастна, принужденная жить без тебя. Меня удручает только забота о маленькой Гильде. Она мне не родная дочь, но я от всего сердца люблю ее, и мне грустно, что мы не будем иметь возможности дальше заботиться о ней и охранять ее.

– Гильда в надежных руках, – ответил Лейхтвейс, – Натан Финкель заменит ей отца, а Роза – мать. Они никогда не оставят нашу маленькую Гильду. Но разве ты не думаешь о другом ребенке, о нашем собственном, о том несчастном маленьком создании, которое в час появления своего на свет было похищено у матери и о котором мы не имеем никаких известий? Я все время надеялся, что нам удастся напасть на след нашего ребенка, но теперь я благодарю Бога, что мы остались в неведении о его судьбе. Мы избавлены от горестной разлуки с ним и умираем, ни разу не увидев его.

Лора заплакала. В ней снова проснулась материнская любовь и нежность, которую она все время подавляла в себе, боясь огорчить этим мужа. За последнее время она ни разу не говорила об этом ребенке и не вспоминала о нем при Лейхтвейсе; но одному Богу было известно, как она втайне страдала, как часто горячо молилась, чтобы Господь охранил его, чтобы Он был ему Отцом и направил его на путь истины и правды.

– Не плачь, Лора, – утешал ее Лейхтвейс, – побори свое горе. Толпа вообразит, что ты боишься смерти, что тебя страшит грядущее. Этого не должно быть. Лейхтвейс и жена его достойно примут смерть.

Наконец шествие достигло моста. Осужденных привели к тому месту, где возвышается памятник св. Иоганну Непомуку. Народ, по-видимому, решил утопить Лейхтвейса и Лору там же, где некогда погиб в волнах этот мученик.

С этим историческим местом была связана знаменитая легенда. В 1393 году, а по легенде уже в 1383, тоже 16 мая, на мосту через реку Влтаву было совершено ужасное злодеяние, до сих пор не забытое и приведшее к канонизации того, который в тот день умер в твердом сознании своего долга, оставаясь верным своему обету.

Иоганн Непомук был священником в Праге и вместе с тем состоял духовником супруги чешского короля. Клеветники убедили короля, что его супруга нарушила верность, а так как король был очень ревнив, то поклялся расследовать это дело и удостовериться, действительно ли он обманут королевой. Ему казалось наиболее удобным предложить духовнику своей жены Иоганну Непомуку выдать те тайны своей жены, которые королева доверила ему на исповеди.

Но Иоганн Непомук оказался служителем церкви, не преклоняющимся перед блеском королевской короны, на которого не действовали ни угрозы, ни подкупы. Он решительно отказался выдать тайну исповеди и этим возбудил гнев короля, приказавшего заключить Непомука в тюрьму. Сказание гласит, что несчастный в тюрьме был подвергнут мучительным пыткам, так как король во что бы то ни стало хотел заставить его говорить. Но ни изувеченное тело, ни страдания, ни угрозы не могли поколебать его мужества.

Тогда король пришел в ужасную ярость и решил казнить преданного своему долгу священника. И вот Иоганна Непомука связали и сбросили с моста в реку. Незадолго до исполнения казни ему снова предлагали свободу при условии выдать тайну исповеди, но он гордо и решительно отказался и умер жертвой жестокости, мучеником своего долга.

Спустя десять дней труп Непомука был найден, и вскоре покойного начали чтить во всей Чехии как мученика. Папа Иннокентий XIII причислил его в 1721 году к лику святых, что в 1729 году подтвердил папа Бенедикт XIII. В соборе города Праги святому воздвигнули роскошный памятник из мрамора и серебра.

На том самом месте, где когда-то страдал Иоганн Непомук, где он с грустью убедился в необузданности человеческих страстей, стояли теперь Лейхтвейс и Лора в ожидании ужасной кончины. Толпа запрудила весь мост, и только у памятника было оставлено свободное место для осужденных. По знаку одного из граждан, известного всей Праге кожевника, взявшего на себя роль верховного судьи, из толпы выступил какой-то огромного роста рябой детина и связал вместе Лейхтвейса и Лору крепкой веревкой, обмотав ею их бедра.

– Развяжите мне руки, – умолял Лейхтвейс, – чтобы я мог в последний раз обнять свою жену!

Толпа и слышать не хотела об этом, но кожевник рассудил, что прусскому шпиону и со свободными руками не удержаться на поверхности бурной реки, так как к нему крепко привязана его жена. После некоторого колебания кожевник исполнил желание Лейхтвейса и велел развязать разбойнику руки.

Перед лицом всего народа Лейхтвейс обнял Лору и поцеловал в бледные губы.

– Я прощаюсь с тобой, моя Лора, но не навсегда, а лишь до лучшей жизни. Смерть – лишь мгновение, после нее наступает вечная жизнь.

– Вечная жизнь, – прошептала Лора, будучи не в силах удержать своих рыданий. – Прощай, мой ненаглядный. Прощай! В последний раз я говорю с тобой и еще раз высказываю мою сердечную благодарность за всю твою любовь. С тобой я была безмерно счастлива. Ты отдал мне свое сердце, а оно в тысячу раз дороже того, чем я пожертвовала ради тебя.

– Лора, жена моя, прощай! Поцелуй меня в последний раз, а затем через врата смерти войдем в царство вечного блаженства.

Лейхтвейс обнял жену, и белокурые волосы ее смешались с его темными кудрями. Так стояли они на священном историческом месте; под ногами их бушевала река, над головами мерцали тысячи звезд и луна мягким светом озаряла любящую чету.

Но фон этой трогательной картины был ужасен. В мрачном сиянии сотен факелов виднелись озверелые лица граждан, осыпавших несчастных осужденных проклятиями и бранью, женщины поднимали на руки детей и показывали им отвратительное зрелище дикой расправы; а вдали виднелись мрачные стены Праги, между которыми возвышался древний замок Градшин. На одном из балконов этого замка стоял граф Батьяни и с искаженным злорадством лицом наблюдал за толпой, довершавшей его гнусное дело.

Лейхтвейсу и Лоре не разрешили даже исповедаться и помолиться. Кожевник дал знак, и десяток дюжих парней выступили, чтобы исполнить обязанности палачей. Они схватили осужденных и подняли их на ограду моста.

Еще минута… и казнь должна свершиться.

– Забудь все земное, Лора, – шепнул ей Лейхтвейс, – мы скоро будем там, где нет ни злобы, ни коварства.

Кожевник вскочил на возвышение и крикнул, обращаясь к Лейхтвейсу и Лоре:

– Граждане Праги постановили предать вас смертной казни. Скройтесь же навеки в волнах Влтавы!

Самозваные палачи изо всей силы толкнули осужденных, которые стремглав полетели с моста. Они упали в воду, высоко брызнувшую вверх и как будто с жадностью старавшуюся поглотить свои жертвы.

Толпа разразилась бурными ликующими криками и устремилась к ограде моста, чтобы видеть предсмертные мучения несчастных жертв.

Но в эту минуту произошло нечто неожиданное. Черные тучи заволокли луну и звезды с такой быстротой, будто их гнала буря. Непроницаемая тьма покрыла весь город и реку. Вместе с тем поднялся свист и вой бури, проносившейся со страшной силой над городом. Посыпался крупный град, загрохотал гром, и заблистала молния, озаряя мост и собравшуюся толпу. Снизу послышался ужасный предсмертный крик несчастной Лоры. Связанные вместе Лейхтвейс и Лора еще раз вынырнули на поверхность воды. Но на них налетел шквал, подхватил их и понес вниз по течению. Вскоре они исчезли во мраке.

Батьяни медленно вернулся с балкона в комнату. Он провел рукой по лбу, как бы прогоняя неприятные мысли.

– Жаль, – пробормотал он, – что я не успел овладеть Лорой. Она красавица, и я был безумно влюблен в нее. Но она предпочла умереть со своим разбойником. Так или иначе, я избавился от самого опасного врага. Отныне, Лейхтвейс, ты больше не будешь преследовать меня. Ты успокоишься на дне реки. Наш поединок окончился, и я остался победителем.