Текст книги "Гогенцоллерны"

Автор книги: В. Перцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц)

Все-таки царствование Фридриха I не отмечено ничем крупным ни во внутренней жизни Пруссии, ни во внешней политике, хотя при нем и произошло незначительное расширение Пруссии (приобретение Невша-теля и некоторых вестфальских владений). Гораздо значительнее было царствование его сына Фридриха Вильгельма I. По своей натуре он, казалось, был рожден, чтобы царствовать на прусском престоле XVIII в. Культ военного дела, бюрократические симпатии и финансовое скопидомство при нем не только становятся основными принципами политики, но и возводятся в законы, облекаются в форму кратких и решительных афоризмов, сказанных по поводу того или другого частного случая. Он был одновременно и хорошим фронтовым солдатом, и исправным педантом-чиновником, и бережливым до скаредности хозяином. Невыносимо грубый в обращении с окружающими, он выше всего в мире ценил покорность и послушание. Слова «Affront leide ich hicht» («я не терплю сопротивления») были его любимым выражением. Когда однажды его вербовщики без всяких законных основании забрали одного из студентов богословского факультета в Галле в солдаты и факультет выступил с протестом против этого, он ответил знаменитым афоризмом: «не рассуждать» («nicht resonieren»). Конечно, такой король не мог допускать никакого самостоятельного образа действий от штатов и сословий. В своем политическом завещании, в котором он кратко характеризовал для своего наследника дворянство отдельных провинций, он советует ему обратить особенное внимание на восточно-прусских юнкеров. При этом он записал: «Я разрушаю авторитет юнкеров и утверждаю мой суверенитет, как бронзовую скалу». Он не стеснялся в выражениях в адрес дворянства и других областей: «Что касается Клеве и графства Марк, – пишет он в завещании, – то дворяне там – тупые быки, но они коварны, как черт». Он подробно перечисляет для своего наследника те из дворянских фамилий, которые кажутся ему особенно опасными; для современного читателя может показаться несколько странным, что в этом перечне наряду с фамилиями Шуленбургов, Альвенслебенов, Дона и Финков встречается и фамилия Бисмарков. О своем королевском сане он был необычайно высокого мнения, но относился с большим пренебрежением к этикету и при дворе завел такую скудную обстановку, что даже мелкие немецкие князья не могли бы ему позавидовать. Он не прочь был иногда сослаться и на божественное происхождение своей власти, но практический смысл всегда отклонял его от мистических характеристик королевского достоинства и он предпочитал более конкретные, хотя и грубоватые сравнения: «Я тверд, как булыжник на улице». Он говорил: «Я должен быть еще более твердым, потому что мои предки сделали народ праздным и ленивым». В его практичной душе, конечно, не могло быть места ни для каких других ценностей, кроме его трех кумиров: войска, чиновничества и хорошей казны; даже о Лейбнице он отзывался с нескрываемым презрением и называл его «никуда не годным человеком, который не способен даже стоять на часах». Его собственная дочь писала о нем: «Этот человек считал грехом все удовольствия, даже музыку и охоту; он приказывал говорить только о слове Божием и запрещал всякие посторонние разговоры за столом. Но говорил лишь он один, а все остальные должны были слушать его, словно он был оракул». При всем том он был человек очень работоспособный и любил теоретизировать насчет обязанностей государей. «Господь, – говорил он, – создал царей не для того, чтобы они проводили время в наслаждениях, а для того, чтобы они управляли своей землей». Но, даже самое его пристрастие к труду ложилось невыносимым гнетом не только на его подчиненных, но и на всю страну. От своих чиновников он требовал непосильной работы и за малейшую провинность налагал крупные штрафы. Даже министры за пропуск лишь одного заседания лишались шестимесячного содержания. «Мы платим им, – говорил король о своих чиновниках, – за то, чтобы они работали». Вся энергия королевской бюрократии направлялась, главным образом, на одну цель – лучший сбор налогов, наиболее удобные способы использования платежных сил страны. Само название нового центрального учреждения, созданного королем, указывает на эту по преимуществу фискальную цель всей королевской администрации; оно называлось «генеральным верховным управлением финансов, войны и уделов (доменов)». Это «генеральное управление» образовалось из слияния «военных комиссариатов», ведавших вербовкой солдат, содержанием войска и изысканием средств для его содержания, с «палатами доменов», ведавшими доходами от собственных королевских имений; «военные комиссариаты» заведовали сбором и акциза в городах, и прямого налога в деревнях (называвшегося контрибуцией), и потому в руках нового центрального органа, собиравшегося под председательством самого короля, сосредоточены были все финансовые средства страны. Сбор налогов пошел теперь гораздо энергичнее, были заново переписаны все крестьянские дворы, избежавшие по разным причинам прежних переписей, увеличены косвенные налоги, и королевская казна значительно пополнилась.

Но налоговый гнет над крестьянами еще более увеличился. Вообще положение крестьян при Фридрихе Вильгельме I, несмотря на его самые решительные заявления о том, что он неустанно работает на благо своих подданных, не улучшилось, а ухудшилось. В течение всего его царствования помещики продолжали прогонять крестьян с земли: только за год до своей смерти (1739 г.) он издал указ, которым помещикам запрещалось сгонять крестьян с земли «без основательной причины и без немедленной замены прогнанного другим». У короля были очень веские мотивы для такого распоряжения: крестьянин был главным плательщиком податей (с земель, принадлежавших к господскому хозяйству, не брали никаких налогов), и потому уменьшение крестьянских земель и переход их в помещичье пользование грозили серьезной опасностью государственным финансам. Но даже и это запрещение Фридриха Вильгельма I, преследовавшее только фискальные интересы, отнюдь не обеспечивало положения каждого отдельного крестьянина: помещик по-прежнему мог согнать его в любое время под каким-нибудь предлогом, только взяв на себя обязанность посадить на место согнанного другого землепользователя. Найти такого заместителя не представляло никакого труда в силу обязанности всякого крепостного принимать вакантные наделы. Таким образом, та «охрана мужика», которую начал Фридрих Вильгельм I, создавала только «коллективную гарантию», относящуюся ко всему крестьянству, а не покровительствовала отдельным крестьянам. Она могла только предупредить обезлюдение Пруссии и фиксировать число крестьянских наделов. К тому же даже и в таком своем виде «охрана мужика» еще плохо соблюдалась при Фридрихе Вильгельме I, что видно хотя бы из того, что его преемник должен был много раз повторять ордонанс⁴4
  <sup>В ряде государств Западной Европы в XII—XIX веках – королевский указ. – Прим. ред.


[Закрыть] своего отца, иногда воспроизводя его почти дословно. Поэтому-то настоящая «охрана мужика» (в выше объясненном смысле) есть, по преимуществу, факт царствования Фридриха II, а не Фридриха Вильгельма I.</sup>

Армия, конечно, занимала в политике Фридриха Вильгельма первое место; для нее он без устали работал, для нее создавал финансы и централизировал управление, ибо без бюрократически централизованной администрации нельзя было бы хорошо поставить и финансовое дело. Благодаря его стараниям армия увеличилась в течение его царствования до 84 тысяч. Из континентальных держав только Австрия, имевшая войско в 100 тысяч, Россия (в конце царствования Петра I – около 160 тысяч) и Франция (160 тысяч) превосходили своей военной силой Пруссию. По населенности Пруссия стояла лишь на 13-м месте в Европе, по военной же силе – на 4-м. Конечно, такая армия должна была поглощать огромные денежные суммы, и из 7 миллионов талеров ежегодных доходов в Пруссии на военное дело тратилось целых 5 миллионов. Составить такую армию было нелегко. В первую половину своего царствования Фридрих Вильгельм пользовался, по примеру своего деда, главным, образом системой найма солдат, и притом, в основном, за границей. Из его войска целых ²/₃ состояли из непруссаков. Но эти иноземцы обыкновенно, получив свое жалованье, через короткое время убегали к себе на родину, а вместе с ними пропадали и потраченные на их обучение деньги. Поэтому-то в последние годы своего царствования Фридрих Вильгельм сделал попытку перейти к системе обязательной воинской повинности и разделил страну на округа, каждый из которых должен был поставлять пехотные или кавалерийские полки. Конечно, от этой обязательной повинности привилегированные классы были освобождены: для них существовали кадетские корпуса. Но новая система Фридриха Вильгельма получила крайне ограниченное применение, и только очень незначительная часть армии была составлена согласно этой системе. Большая же часть ее вербовалась по-старому, приемами, заимствованными из времен Тридцатилетней войны, – наймом солдат из разных мелких немецких и крупных ненемецких государств, окружавших Пруссию. Но и такая армия по тогдашним временам была сильна, и с ее помощью Фридриху Вильгельму удалось приобрести от Швеции еще один кусок ее владений у Балтийского моря с таким важным торговым центром, как г. Штеттин (у устья Одера). Одер уже тогда был столбовой дорогой для прусского хлебного экспорта, и приобретение Штеттина, который, находясь в шведских руках, перекрывал до сих пор дорогу хлебному вывозу, имело, конечно, для землевладельческого класса Пруссии огромное значение.

Глава II Фридрих II.

Расцвет военно-бюрократического абсолютизма

Фридрих Вильгельм I умирал, окруженный скрытой неприязнью своих придворных и министров; его сухость и педантичная требовательность отталкивала даже самых верных слуг. Тем с большим ожиданием и надеждой смотрели на его молодого наследника. Всем были известны его прежние нелады с отцом, вытекавшие из пристрастия кронпринца к французской литературе, которую ненавидел старый король, и из его любви к развлечениям и удовольствиям. В сыне надеялись увидеть более мягкую и податливую натуру, найти в нем больше отзывчивости и теплоты. Кроме этого, многим было известно, что кронпринц, сосланный своим отцом на должность инспектора удельных земель в мелкий городок, прекрасно справился со своими обязанностями и оказался образцовым чиновником; знали и про то, что отданный ему под начальство полк он сумел превосходно обучить. Потому-то многие ожидали, что мягкость натуры соединится в нем с отцовской деловитостью и энергией. «Мягкость принца возбуждала восхищение всех», – писал в это время один дипломат. Но новый король с самого начала своего царствования разочаровал тех, кто ожидал встретить в нем мягкого и податливого правителя. Еще за несколько лет до своего вступления на престол он говорил сестре: «Весь мир удивится, что я совсем не тот, каким все меня представляют. Все воображают, что я буду швырять деньгами и что в Берлине деньги станут так же дешевы, как булыжники. Но этого не будет – все мои помыслы направлены лишь на то, как бы увеличить мою армию, все же остальное останется, как и при отце». И действительно, черты отцовской практичности и отцовского культа военной силы проступили в нем необычайно ярко с первых же шагов царствования; те, кто указывал на фамильное сходство его с отцом в этом отношении, не ошиблись. Только реалистическая и воинственная политика отца была им не смягчена и не ослаблена, а усилена и еще более резко выражена. Его царствование началось со знаменитой войны за австрийское наследство; объясняя потом причины этой войны, Фридрих писал в своих мемуарах: «Истинными причинами, побудившими меня вступить в борьбу с Марией-Терезой, были наличность постоянно готовой к делу армии, полнота казны и живость моего характера. Честолюбие, желание заставить говорить о себе увлекли меня, и вопрос о войне был решен». Но никак нельзя думать, что на войну с Австрией Фридрих решился легкомысленно, только под влиянием воинственного молодого задора. Здравый смысл его никогда не покидал, и соображение о выгодах для него всегда стояло на первом плане. «Не говорите мне о ве-личиидуши! – говорил он одному английскому дипломату. – Государь должен иметь ввиду только свои выгоды». Его практичность дала право герцогу де Брольи сказать о нем: «Он пускал в оборот свой гений и свое оружие, как купец – свои капиталы». Дипломатические договоры и законные права наций для него не имели никакого значения, и ради соображений о выгоде он готов был пожертвовать всеми трактатами в мире. Международные трактаты он игнорировал как архивные документы, и в лучшем случае находил возможным ими воспользоваться лишь как основанием для новых притязаний. Весной 1771 г., когда возник вопрос о первом разделе Польши, он говорил австрийским дипломатам: «Поройтесь хорошенько в ваших архивах и посмотрите, не имеете ли вы права еще на что-нибудь... Верьте мне, надо пользоваться случаем. Я также возьму кусок, и Россия сделает то же».

Превыше всего в жизни Фридрих ценил славу и думал, что только стремление к ней способно толкать людей на великие поступки. «Что сталось бы, – говорил он уже в старости, – с добродетельными и похвальными поступками, если бы мы не любили славы?» «Пусть после нашей смерти молва о нас будет так же безразлична, как все, что говорилось при постройке вавилонской башни; однако, привыкши к мысли о жизни, мы чувствительны к приговору потомства, и короли – в большей степени, чем частные лица, ибо это – единственное судебное место, которого они должны бояться. Кто обладает хоть некоторой чуткостью, тот стремится к уважению со стороны своих сограждан; люди хотят хоть чем-нибудь блистать, не хотят смешиваться с прозябающей

2 Гогенцоллерны

Глава II

толпой». Но даже и это стремление к славе не накладывало на расчетливую и практичную натуру Фридриха II романтического отпечатка. Выше всего он ценил ту славу, которая добывается на полях битв, но не безудержной рыцарской отвагой, не ранами, полученными в боях, а прочным успехом над противником, захватом новых территорий и умелым хозяйственным использованием их. Потому-то воин соединялся в нем с расчетливым хозяином, полководец обнаруживал способности ловкого коммерсанта. Как и его предшественники, он был убежден, что здание прусского величия будет строиться, главным образом, в области внешней политики, и потому не жалел средств на увеличение своей армии: при нем она достигла уже внушительной цифры в 200 тысяч; но воинственная политика, по его мнению, всегда должна была идти рука об руку с политикой финансовой. Силезия, к захвату которой он упорно стремился и на удержание которой позднее он потратил так много сил, была важна для него и как центр мануфактурного производства, и как средство захватить в свои руки такой важный торговый путь, как Одер: до приобретения Силезии Пруссии принадлежало только среднее и нижнее течение реки, после ее захвата – весь Одер. Еще в начале своего царствования он имел ввиду сделать из Бреславля центральный ярмарочный пункт, который должен был стать средоточием русской, польской, венгерской и австрийской торговли; он стремился даже привлечь на Одер товары, шедшие до сих пор по Эльбе, прервав речное судоходство по Эльбе из своего приэльбского владения – Магдебурга и парализовав этим торговое значение Гамбурга и Лейпцига. Стремления короля в этом отношении остались нереализованными; в Бреславле не возникло никакой международной ярмарки, Гамбург к кончу его царствования не упал, а расцвел, Лейпциг остался центром, к которому^ тяготела австрийская торговля. Но король угадал важное значение Одера как торгового пути; коммерческая жилка не обманула прусского короля.

Все коммерческие расчеты Фридриха II, а также и все его хозяйственные заботы об устроении и заселении Пруссии носили резко выраженный фискальный характер. Фридрих много говорил о своей любви к отечеству и о своих обязанностях перед народом, но понятие «народ» он слишком очевидно смешивал с понятием «государство», а заботы о процветании народного хозяйства с заботами об обогащении государственной казны. Вся его экономическая политика была в сущности политикой финансовой, и ни в какой другой области так резко не выявилось, что «общее благо», заботу о котором он постоянно подчеркивал, было благом только для государственной власти, хотя, конечно, в своих заявлениях он не упускал случая поговорить о выгодах народа и о пользе для граждан. Для того, чтобы поднять доходы государственной казны, Фридрих II, во-первых, старался увеличить число плательщиков прямых податей, а во-вторых, поднять количество производящихся внутри страны и привозимых в страну товаров, подлежащих косвенному обложению. Для первой цели надо было прежде всего заселить опустевшие в прежние времена – во время войны или повальных болезней – или еще ни разу не заселявшиеся местности. Во многих местах Пруссии было еще очень много лесов и болот, другие места были мало заселены; очистить болотистые и лесистые места и привлечь в Пруссию новых поселенцев было заботой и предшественников Фридриха II, его отца и прадеда; но только при нем туда широким потоком пошла колонизационная волна – из Польши, Богемии, Саксонии, Гессена, Мекленбурга и пр. В одной Силезии за время царствования Фридриха II поселилась 61 тысяча колонистов; в Бранденбурге за 23 года (с 1763 г. по 1786 г.) численность населения увеличилась на 163 тысячи, причем из этого числа 78 тысяч – новорожденные, а 85 тысяч – пришлые люди. В некультурных местах появились новые деревни и поселки; особенно много их возникло среди болот и лесов Фрисландии, Померанци и Восточной Пруссии. В общем, в год смерти Фрццриха из всего населения Прусского королевства от 15 до 20% приходилось на колонистов. Мы уже не говорим здесь о том приросте, который дало ему завоевание новых провинций (Силезии и Западной Пруссии). В своей заботе об увеличении народонаселения Фридрих не останавливался перед запрещением эмиграции для некоторых, по его мнению, наиболее полезных слоев населения: так ремесленным подмастерьям было запрещено их обычное стран-, ствование по Германии, и они должны были оставаться в пределах Пруссии. Без своего разрешения он вообще запрещал выезжать за границу, а чтобы те, кто это разрешение получили, не увозили с собой за границу слишком много денег, он запрещал брать с собой дворянам более 400 талеров, а купцам – более 210 талеров. При всех своих симпатиях к развитию торговли и промышленности он в первое время царствования выступил в качестве врага машинного производства на том основании, что машины заменяли слишком много людей и препятствовали увеличению народонаселения. Не меньше усилий было потрачено королем и на увеличение доходов от косвенных налогов. Его чиновники по финансовому управлению должны были усердно следить за тем, чтобы ни один товар не ускользнул от обложения. Они получили право производить обыски в частных домах во всякое время дня и ночи. Зная, что особенно искусны во взимании налогов французские чиновники, Фридрих заполнил финансовые учреждения французами, поставив во главе всего финансового управления Пруссии также пятерых французов. В конце 60-х годов в своем политическом завещании Фридрих II высказывал прекрасные мысли о том, что косвенному обложению должны подлежать только предметы роскоши: «При финансовом управлении должны быть в содружестве справедливость и благожелательность к людям; благожелательность должна стоять на первом плане и указывать род налогов; справедливость требует, чтобы никто в государстве не платил сверх своих сил... кто проживает 100 талеров, не должен платить более 2-х талеров, но кто имеет доходов на 1000 талеров, без отягощения для себя может уплачивать 100 талеров. Налоги не должны касаться ни рабочих, ни солдат, ни бедняков, но только состоятельных и богатых граждан». Однако эти слова, как и большинство прекрасных фраз Фридриха II, остались без исполнения. Налоги на мясо, пиво и водку, сначала незначительные, стали быстро расти и скоро достигли значительных размеров. Спустя всего шесть лет (1774 г.)пос-ле того, как король писал вышеприведенные слова, он в разговоре с одним из своих чиновников назвал освобождение от налогов на предметы первой необходимости «ошибочным и глубоко опасным финансовым принципом». «Доходы государства, – говорил он тогда, – которые могут приобрести гарантию своей прочности лишь в главных потребностях людей, предоставляются согласно с этим принципом на волю произвола и каприза». Результатом этой перемены во взглядах было то, что и продукты первой необходимости подверглись очень значительному обложению, и цены на все предметы стали быстро расти. На короля посыпались нападки; его обвиняли в том, что по его вине население вынуждено голодать, что страна не может выносить установленных им налоговых тягот и по мере того, как увеличивалась наличность его казны, достигшая к концу царствования внушительной цифры в 55 миллионов талеров, падала популярность «старого Фрица»: на него все более привыкали смотреть не как на расчетливого хозяина родной страны, а как на солдата par exellence, готового принести в жертву завоевательному кумиру все ресурсы страны.

Еще в большей степени поднимала цены на все товары торговая политика короля. Еще в 1774 г. он говорил, что из всех возможных видов торговли самый полезный тот, который ведет к продаже туземных продуктов за наличные деньги. Это был взгляд, вполне выдержанный в лухе меркантилизма. Он вел к тому, что король подвергал главные предметы иностранного ввоза очень высоким пошлинам. После 1763 г. 490 самых разнообразных предметов были совершенно запрещены им к ввозу. Вместе с тем он запрещал вывоз из Пруссии местного сырья и поощрял ввоз сырья из-за границы. Но в стране не хватало тогда главного элемента, необходимого для развития местной промышленности, – капитала. Фридрих пробовал улучшить ситуацию казенными субсидиями, но очень скоро убедился, что это ведет только к ослаблению частной инициативы и предприимчивости. Кое-какие отрасли индустрии ему все-таки удалось развить (полотняная промышленность в Силезии, мануфактура платков в Марке, шелковое производство в Берлине и некоторые другие), но в общем промышленность стояла при нем еще на очень низкой ступени развития и общая производительность всей прусской индустрии не превышала 35 миллионов талеров. Бывали при этом случаи, что интересы военной политики заставляли короля пренебрегать мерами, важными для развития торговли: так он предпочитал видеть дороги в плохом состоянии, чтобы затруднить проход по ним неприятельских войск.

Что касается социальной политики Фридриха II, то вся она, в сущности, была направлена на то, чтобы закрепить сложившийся уже до него общественный строй, поддержать существовавшее в нем социальное неравенство и заключить деятельность каждого сословия в наиболее тесные рамки. Поэтому-то он должен был принять меры к тому, чтобы поддержать непрочное здание сословных привилегий в Пруссии, но для этого надо было еще более усилить общественное неравенство и еще более четко выделить феодальные черты в строе Пруссии. Поэтому-то король-просветитель в своей социальной политике оказался вынужденным протянуть руку апологетам сословного феодализма.

Его отец еще не прочь был скупать рыцарские имения, чтобы увеличить королевские домены; но Фрццрих II был того мнения, что скупка дворянских имений приличествует какому-нибудь мелкому князьку, вроде циппел ь-цербского князя, но не прусскому королю. Всего важнее для него было то, чтобы офицеры его армии имели достаточные средства, ни в чем не нуждались и могли бы с честью носить свой мундир. Его взгляд на дворянство содержал в себе нечто средневековое: «Раса дворян, – говорил он, – настолько хороша, что она должна быть почитаема и сохраняема всеми возможными способами». В дворянах он ценил людей, которые лучше других умеют защищать страну, и был о них очень высокого мнения. Характеризуя дворянство разных прусских провинций, он, в противоположность своему отпу, находил для него по преимуществу светлые краски, видел в нем хороших и верных слуг, нуждающихся в хорошем воспитании, но в общем «добрых ребят» (gute Kerle). Ему уже не нужно было бороться с дворянами, как его предшественникам; дворяне при нем уже забыли о своих политических притязаниях, и монархическая самодержавная власть укрепилась уже сдостаточной прочностью; поэтому он мог теперь без всяких опасений не только поддерживать сословные привилегии дворянства, но и развивать в нем кастовый дух. Он придерживался мнения, что сила государства заключается в дворянской аристократии, а сила дворянства – в его поземельной собственности. Он строго следил за тем, чтобы бюргеры не покупали дворянских имений. «Я желаю видеть больше земли в рукахдворянства», – говорил он. В сущности, этим он наносил дворянскому сословию имущественный ущерб, так как дворяне, не имея возможности продать земли богатым бюргерам по выгодной для себя цене, вынуждены были продавать их представителям своего сословия, не располагавшим капиталами, и потому дешево. Там, где земельными собственниками все-таки сказывались бюргеры, король лишал их почетных прав помещиков (патроната над церквами и права участвовать в выборе ландратов⁵5
  <sup>Ландрат – в Германии – глава местного управления, (нем. Landrat). – Прим. ред.


[Закрыть]). Он снова возвратил дворянам право выбирать ландратов и запретил бюргерам доступ в офицерский корпус; только в наиболее тяжелые годы Семилетней войны недостаток офицеров заставил его допустить, на время, исключение из этого правила. Он строго следил за тем, чтобы дворяне не вступали в браки с лицами из крестьянского сословия или из мелкой городской буржуазии и не роняли своего достоинства, занимаясь коммерцией и другими низкого рода занятиями. Когда в эпоху Семилетней войны многие дворяне разорились и их имения подверглись разгрому, король помог нуждающимся денежными субсидиями. В 1769 г. для нуяед силезского дворянства был учрежден банк, открывавший дворянам кредит под 4 3/₄% (раньше они нередко делали займы у ростовщиков под 10%). В 1777 г. подобный же банк был учрежден в Кур-марке и в Новой Марке, в 1780 г. – в Померании; после смерти Фридриха II такие же банки были открыты в Западной Пруссии (1787 г.) и в Восточной Пруссии (1788 г.). Все они служили нуждам только одного дворянского сословия.</sup>

Соответственно с высоким положением дворянства в обществе и государстве положение крестьян должно было оставаться по-прежнему приниженным. Король слишком высоко ценил дворянскую «расу» в качестве боевого материала, чтобы осмелиться предпринять что-нибудь серьезное против ее владельческих прав. Несмотря на все либеральные заявления, его забота о помещичьих крестьянах не пошла дальше пресловутой «охраны мужика», которая, как мы уже видели, создавала только коллективную гарантию по отношению ко всему крестьянству, но не давала прочных прав на землю каждому отдельному крестьянину. Фридрих II заботился лишь о том, чтобы помещик не уменьшал числа крестьян, – во всем остальном государство совершенно развязывало ему руки. Даже жалобы крестьян на помещиков в течение всего царствования Фридриха II или не принимались, или же если принимались, то обыкновенно разрешались в пользу помещиков.

Несколько больше сделал Фридрих II для дворцовых крестьян. Земли эти сдавались в аренду крестьянам мелкими участками через посредство крупных арендаторов; положение этих крупных арендаторов можно сравнить с положением частных владельцев дворян на помещичьих землях. Дворяне обыкновенно участия в аренде дворцовых земель не принимали, и поэтому король в реформе положения дворцовых крестьян не был связан своими дворянскими симпатиями. В 1777 г. он издал указ, по которому в дворцовых землях провинций Померании, Курмарки, Новой Марки и некоторых других земля должна была переходить от отца к детям. Этим было положено начало установлению в дворцовых землях наследственных прав крестьян на землю, но при Фридрихе II эта мера еще не получила широкого распространения (лишь в 1790 г. в Пруссии было повсеместно признано право одного из детей дворцовых крестьян на отцовский надел). Кроме того, Фридрих II издал в 1763 г. еще один указ в пользу дворцовых крестьян: крупным арендаторам было запрещено пользоваться принудительной службой крестьянских детей. Этими частичными полуреформами и ограничилась вся деятельность Фридриха II в пользу дворцовых крестьян. Прикрепление крестьян к земле и барщина остались на дворцовых землях в такой же силе, как и на помещичьих.

К нарисованной нами картине дворянского и военного. государства, каким была Пруссия при Фридрихе II, надо прибавить еще одну черту: это жесткий прессинг, который особенно чувствовали на себе дворяне и бюргеры. Фридрих вмешивался во все – не только в управление, но и в частную жизнь своих подданных. Он не верил в способность прусских граждан самостоятельно определять свои выгоды до такой степени, что посылал драгун наблюдать за культурой яблочных плантаций, разведению которых в Пруссии он придавал очень большое значение. Он сам назначал деревни, которые нужно колонизовать, определял улучшения, которые надо произвести, фабрики, которые надо основать, само число рабочих для них. Он не доверял никому, даже своим собственным министрам, и, по словам Гердера, третировал публику, как одну только «декорацию для придворных торжеств». Это систематическое отучивание прусского общества от всякой самодеятельности дало себя знать уже при ближайших преемниках Фридриха II и было одной из главных причин разгрома Пруссии при Иене.

Если мы теперь подведем итог сказанному о Фридрихе II, то увидим, что и при нем Пруссия представляла собой компромисс между абсолютизмом монархической власти и аристократическими привилегиями дворянской касты. За время правления монарха-просветите-ля в Пруссии не выработалось тех предпосылок будущего прогрессивного развития, которые в то время уже существовали во Франции, – ни образованного и активного третьего сословия, ни масс, готовых к освобождению. Массы были принижены и задавлены крепостным правом, горожанам же Фридрих II всегда предпочитал аристократическую касту, и при нем третье сословие далеко еще не представляло из себя того, чем оно было во Франции. Французская монархия XVIII в. до известной степени нивелировала общественные различия, допуская на высшие должности в государстве людей из класса буржуазии и стесняя власть помещиков на местах; прусские же приемы управления при Фридрихе II выдвигали на первый план дворянство, – и в качестве главного орудия управления, и в качестве важнейшей военной опоры государства, и в качестве первенствующего на местах сословия. Поэтому-то прусской монархии в XVIII в. едва ли можно отдавать какое-нибудь предпочтение перед французской, как это обыкновенно делают немецкие историки. Один из них, Дройзен, утверждал, «что жизненным элементом нового монархического суверенитета (в XVIII в.) была трибунская власть». Но это утверждение ни на чем не основано; наоборот, слабостью старого прусского режима было то, что он был основан на неравенстве и ничего не сделал для его устранения.