Текст книги "Гогенцоллерны"

Автор книги: В. Перцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 16 страниц)

Саму свою политику «крови и железа» он начал с защиты популярной в обществе идеи национальной автономии. В начале 1864 г. он объявляет войну Дании с целью изгнать датское правление из немецких герцогств – Шлезвига и Голштинии. «Здесь, – говорил он, – мы имеем дело с таким вопросом, по поводу которого можно во всякое время начать войну, как это только позволит политическое положение Европы». Война начиналась во имя освобождения из-под датского ига немецких провинций, но в душе Бисмарк при этом руководствовался, конечно, далеко не принципом национальной независимости, а стремлением к территориальному приращению: приобретение Шлезвига с его выходами к Балтийскому и Северному морям, с его превосходной гаванью Килем слишком соответствовало традициям прусской политики, ее тяге к морям, для того чтобы он мог упустить этот случай. Позднее он говорил с полной откровенностью: «Я всегда думал, что присоединение Шлезвига к Пруссии составляет лучшее из всех решений вопроса». Но на этом пути ему было суждено столкнуться с Австрией. Война против Дании велась в союзе с Австрией, но, уже затевая войну, Бисмарк предвидел, что дело кончится столкновением с Австрией из-за дележа завоеванных земель. Впоследствии соратник Бисмарка, Мольтке, так писал о настроениях в правительственных кругах, которыми руководил Бисмарк: «Война 1866 года не была вызвана необходимостью защищать наше подвергающееся угрозе существование: это был конфликт, признанный необходимым в кабинете, давно задуманный и постепенно подготавливавшийся». К этому конфликту Бисмарк давно готовился; для него он ценой разрыва с палатой усиливал военные силы Пруссии. Но и здесь он, помимо надежды на прусские войска, заботился о том, чтобы во время столкновения Пруссия выступила в качестве прогрессивной, а Австрия в качестве реакционной силы, цепляющейся за отжившие политические формы. К общественному мнению тогдашней Германии, в котором главную роль играла либеральная буржуазия, он был равнодушен и в предстоящем конфликте с Австрией возлагал свои надежды не на одну только силу оружия. Конфликт разыгрался довольно быстро. Сначала герцогства были отданы (по Венскому договору 30 октября 1864 г.) в совместное управление Пруссии и Австрии; через год, ввиду возникших несогласий между совладельцами, их разделили, причем Австрия получила Голштинию, а Пруссия – Шлезвиг (ганзейская конвенция 14 августа 1865 г.). Но и здесь они не поладили между собой ввиду того, что Бисмарк по давнишней привычке прусских администраторов сразу и слишком резко принялся за искоренение в Шлезвиге всякого духа местного патриотизма, а Австрия—тоже в силу давних австрийских традиций ввела в своей провинции довольно мягкие порядки. На этой почве между Австрией и Пруссией возникли очень серьезные трения. Бисмарк не находил нужным особенно считаться с настроением присоединенных земель, несмотря на национальный лозунг, во имя которого якобы была начата война с

Данией. Он знал, что общественное мнение Германии быстро простит ему его слишком решительную политику опрусачивания. Но зато по отношению к этому всегерманскому общественному мнению он сразу сделал две существенных уступки: во-первых, завязал переговоры с итальянским королем Виктором Эммануилом, несмотря на то, что Австрия и другие немецкие государства видели в савойском доме революционную династию, добивавшуюся единства Италии путем свержения нескольких законных династий. Сам прусский король не хотел иметь ничего общего с итальянскими королем, и Бисмарку стоило больших усилий преодолеть отвращение Вильгельма к революционному происхождению власти савойского дома. Конечно, союз с Италией был нужен Бисмарку не только затем, чтобы привлечь к себе расположение немецких либералов: на первом плане для него здесь стояли соображения военной помощи, которую Италия могла оказать Пруссии в предстоящей войне против Австрии; но Бисмарк не упускал из виду и того, что союз с Италией привлекает на его сторону либеральные круги Германии и что, заключая его, он одновременно убивает двух зайцев. Другая диверсия Бисмарка в сторону либеральной буржуазии заключалась в том, что, когда окончательно выяснилась невозможность мирного разрешения конфликта с Австрией из-за управления Шлезвигом и Голштинией, он неожиданно предложил созвать общегерманский парламент путем прямых выборов и всеобщего голосования всей немецкой «нации», который должен был заняться вопросом о переустройстве Германии, – конечно, на основе прусских предложений. Уже второй раз Бисмарк пускал против Австрии это оружие, и оно должно было и теперь сослужить ему хорошую службу. Образ действий Бисмарка оттенялся тем ярче, что Австрия только что перед этим предлагала передать шлезвиг-гол-штинский вопрос на разрешение Союзного сейма – учреждения, которое до этого времени служило только помехой всяким попыткам объединения и реформ в Германии и уже давно заслужило презрительную кличку «собрания мумий». Предложение Бисмарка произвело тем более сильное впечатление, что этим он открыто давал понять, что идея германского единства им не забыта и что он готов ее снова поднять при любом удобном случае. В Германии выступление Бисмарка именно так и было понято. «Теперь дело шло, – писал об этом выступлении Мольтке, – уже не о завоевании новой территории, а о господстве над Германией». Мольтке писал «о господстве над Германией» потому, что для всех становилось все более ясным, что германское объединение может произойти только в форме прусской гегемонии, но речь шла здесь именно о германском единстве. Так понимали дело немецкие либералы еще в эпоху франкфуртского парламента. Бисмарк, поднимая теперь старое знамя немецкого единства, хотел, чтобы война с Австрией велась под прежними, популярными в обществе лозунгами. Мы видим, что и здесь Бисмарк возлагал свои надежды не на одну «кровь и железо», а заботился о привлечении на свою сторону тех общественных кругов, за которыми он в данную минуту признавал силу.

Но расчет Бисмарка был более на будущее, чем на настоящее. В 1866 г., накануне войны с Австрией, общественное мнение Германии не сложилось окончательно и в общем было неблагоприятно для политики Бисмарка. Он слишком запугал общество своей решительной, не останавливающейся перед открытым нарушением конституции политикой; кроме того, цели войны не представлялись в достаточной мере ясными, и неповоротливые умы немецких бюргеров не могли в то время еще достаточно осмыслить, какое значение в истории германского объединения займет предстоящая война с Австрией. Именно в этой неясности целей войны и упрекал Бисмарка в своем манифесте «Национальный союз».

Но Бисмарк верно рассчитывал на оправдание своих действий post factum, и расчет оправдался. Известен исход австро-прусской войны; несмотря на то, что на сторону Австрии стали Ганновер, Кургессен, Нассау, Саксония и Южная Германия (Бавария, Баден, Вюртемберг), Пруссия без большого труда, опираясь на союз с Италией, разбила своих противников. Ганноверская армия капитулировала через две недели после начала военных действий; Саксония была занята без боя, и вслед за этим наступила очередь Австрии. Прусское ружье Дрейзе оказалось неизмеримо выше вооружения австрийского пехотинца, прусские генералы, во главе которых стоял Мольтке, дальновидностью и способностью к самостоятельным действиям намного превосходили австрийских; смелое и решительное наступление пруссаков сразу перепутало все планы австрийского штаба, построенные на соображениях осторожного ведения кампании; австрийская система действий сомкнутыми рядами повела к страшным опустошениям в рядах австрийской армии, между тем как пруссаки на открытых местах предпочитали рассыпаться цепью и вообще обнаружили умение считаться с условиями почвы и местности. При таких условиях разгром австрийской армии был необычайно стремительным: Австрия объявила войну 17 июня; через две недели после этого 3 июля австрийцы были наголову разбиты при Содовой, а еще через две недели прусская армия стояла уже под стенами Вены. Еще раньше другой прусской армией были разбиты войска южногерманских государств. Победа пруссаков была полная, но Бисмарк не находил невыгодным для Пруссии, ни даже возможным чрезмерно унижать Австрию. Его задачей было только уничтожение того противодействия,, которое он неизменно встречал в лице Австрии на пути к объединению Германии под главенством Пруссии. При крайне опасном международном положении Пруссии, граничившей с запада и востока с двумя сильными державами, Россией и Францией, готовыми при первом удобном случае занять враждебную по отношению к ней позицию, наживать для своего отечества нового непримиримого врага в лице Австрии Бисмарк отнюдь не хотел. Поэтому он настаивал перед королем Вильгельмом, чтобы Пруссия отказалась и от триумфального вступления в Вену, что осталось бы навсегда тяжелым воспоминанием для австрийцев, и, главное, от территориальных уступок в пользу Пруссии. В первом случае король уступил сравнительно легко, но по вопросу об отказе от территориальных приращений Бисмарку пришлось употребить много красноречия и энергии, чтобы убедить короля и его окружение. В конце концов король уступил и здесь своему более дальновидному министру, и Австрия в результате войны потеряла только одну венецианскую область, отданную ей Италии (кроме, конечно, своих прав на Шлезвиг и Голштинию; эти герцогства были переданы в единоличное владение Пруссии). Зато Пруссия постаралась вознаградить себя за счет второстепенных государств Германии. Теперь, наконец, настал удобный случай для уничтожения чересполос-ности прусских земель, и Пруссия воспользовалась им в полной мере. К ней были целиком присоединены Ганновер, Кургессен, Нассау, город Франкфурт-на-Майне и некоторые более мелкие территории (небольшие области в Баварии и в Гессен Дармштадте). Вместе с Шлезвигом и Голштинией это составляло около 1300 квадратных миль и 4300 тысяч населения (до этих присоединений в Пруссии было около 20 миллионов населения).

Победа была одержана, и Вильгельм I уже думал воспользоваться внешними успехами своего оружия для реакционного поворота во внутренней политике. Несмотря на весь его практический ум, его симпатии всегда были на стороне консерваторов, и он думал, что теперь, после двух победоносных войн, общество не будет противодействовать усилению королевской власти. Он не думал возвращаться к чистому монархизму, но ему казалось, что теперь возможно изменить конституцию в сторону увеличения прав короны. Феодально-юнкерская партия поддерживала его в этом, и от нее к нему даже была отправлена делегация с просьбой пересмотреть конституцию. Но Бисмарк оказался гораздо дальновиднее и короля, и своих прежних политических друзей, он знал, что повернуть на путь реакции после победоносных войн нетрудно; но ему ясно было и то, что реакционная политика – плохое средство для достижения германского единства и что объединить Германию можно было только при поддержке общества. Поэтому удачи внешней политики он хотел употребить иначе, чем король, а именно – воспользоваться ими не для усиления королевской власти, а для примирения с обществом. Он видел, что теперь прусское общество охотно простит ему его прежнюю автократическую политику, приняв во внимание, к каким блестящим результатам она привела. Поэтому он стал убеждать короля, чтобы тот обратился к парламенту с просьбой сложить с министерства ответственность за расходование денег, собранных со страны без разрешения палаты. Король после долгих возражений уступил и здесь, так как Бисмарк уже оказал на него неограниченное влияние. В заседании палаты Вильгельм произнес речь, в которой признал, что «государственные расходы за последние годы не имеют того законного основания, которого требует ст. 99 конституции». Правда, король не выражал раскаяния в безбюджетном управлении страной и, ссылаясь на жизненные интересы страны, заявлял, что в случае повторения прежних обстоятельств он вынужден был бы поступить также; но было уже большой уступкой конституционному режиму то, что король просил для своего правительства индемнитета¹⁶16
  <sup>Индемнитет – возмещение ущерба, компенсация. – Прим. ред.


[Закрыть] за расходование неутвержденных палатой налогов и сам первый протягивал народным представителям руку примирения, выражая надежду, что «последние события будут содействовать необходимому соглашению» и что теперь «будет навсегда прекращен конфликт, продолжавшийся до сих пор».</sup>

Палата охотно приняла протянутую ей руку примирения. Еще до начала парламентской сессии, в которой король произнес свою знаменитую речь, произошли новые выборы, на которых прогрессисты потерпели поражение. Это было показателем настроения страны и, главным образом, конечно, буржуазии, которая теперь начинала понимать, какие перспективы для нее сулит энергичная политика Бисмарка. Далее многие из тех депутатов, которые прошли в палату под флагом прогрессистов, уже в самой палате изменили свои взгляды. Заявив, что в вопросах внутренней политики они по-прежнему остаются на почве лояльной, но бдительной оппозиции, эти депутаты решили, однако, поддерживать внешнюю политику правительства Бисмарка. Таково было происхождение национал-либеральной партии, которая с этого времени наряду с Бисмарком берет на себя роль повивальной бабки германского единства и освящает именем либерализма политику националистических стремлений. К ней примкнули либералы из вновь присоединенных областей, и один из них – вождь ганноверской либеральной оппозиции Беннигсен – даже стал лидером этой партии. Кроме того, в ее состав вошли и представители левого центра из прежнего состава прусской палаты. Эта партия в скором времени стала настоящей опорой Бисмарка, и ей не пришлось, как мы увидим ниже, становиться в оппозицию к правительству. Националистические стремления и объединительный энтузиазм уже очень скоро перевесили в ней либеральный дух, и либеральные лозунги у этих «людей с двумя душами» скоро стали декорацией, которой они лишь окружали свои выступления в торжественных случаях. Они быстро сдали свои либеральные позиции во всех существенных вопросах, зато превосходно усвоили себе деловой дух немецкой буржуазии и быстро поняли ее главные интересы. Если немецких прогрессистов 50-х и начала 60-х годов XIX в. политическая идеология с ее либеральными лозунгами часто заставляла забывать о реальных интересах буржуазии, то у национал-либералов всегда на первом плане стояли коммерческие тенденции делового мира, и в угоду им они готовы были принести в жертву всякую идеологию. Это и сближало их с Бисмарком, который тоже не считался ни с какой идеологией и верил только в силу и реальные интересы. Это вообще должно было сделать из них опору реалистического царствования Вильгельма, что очень скоро и случилось.

Заручившись поддержкой прусской палаты, Бисмарк твердыми шагами идет к своей главной цели – германскому единству. Время для окончательного объединения всей Германии в одно государство еще не пришло. Для этого нужно было пройти еще через войну с Францией, ибо по основным условиям мирного договора, выработанным в Париже Наполеоном и прусским посланником Гольцем, южногерманские государства должны были составить отдельный союз. Франция, которая уже теперь, после блестящих побед прусского оружия, начинала утрачивать свою гегемонию в Западной Европе, отнюдь не хотела допускать дальнейшего возрастания прусского могущества. Сейчас же после австро-прусской войны начинать новую войну Бисмарк еще не чувствовал себя готовым, и потому он принялся пока за частичное объединение Германии.

Во исполнение прежних обещаний Бисмарка в феврале 1867 г. на основе всеобщего, равного и прямого избирательного права был созван Учредительный рейхстаг Северо-Германского союза, который и принял с незначительными изменениями предложенную ему Бисмарком конституцию. Предлагая рейхстагу свою конституцию, Бисмарк не хотел отказываться от двух вещей.– от решительного преобладания Пруссии над другими государствами, входившими в состав союза, и от столь же решительного преобладания власти президента Северо-Германского союза, которым должен был стать, конечно, прусский король, над выбранным на основе всеобщей подачи голосов рейхстагом.

Первого достигнуть было нетрудно: в тогдашней Пруссии было 24 миллиона населения, а во всех остальных 21 государствах, входивших в состав Северо-Германского союза, было только 6 миллионов; но и эти 6 миллионов не имели оснований жалеть об утрате ими независимости. Войско, международные отношения, таможни, косвенные налоги, железные дороги, почтово-телеграфное ведомство и монетное дело, санитарная организация – все это признано было необходимым передать в руки союзных учреждений, и благодаря этому страна должна была получить и гораздо более сильную, чем прежде, охрану извне, и единые железнодорожные тарифы, и однообразные монеты и вес, и единое торговое законодательство, не говоря уже об установленном раньше таможенном единстве. Конечно, больше всего от этого выигрывали торгово-промышленные классы, и Бисмарк слишком верил в силу коммерческих интересов для того, чтобы не знать, каким прочным цементом в виде деловых расчетов он соединял создаваемое им германское единство.

Другой целью Бисмарка было установить преобладание авторитарной власти президента союза над собранием народных представителей. Поддержка общественного мнения была для Бисмарка всегда только средством для создания германского единства, и притом таким средством, на которое он шел скрепя сердце, которое противоречило его личным симпатиям феодала и от которого он надеялся с течением времени отделаться. Поэтому, вводя всеобщее избирательное право в создаваемом им Северо-Германском союзе, он считал возможным воспользоваться всеми средствами, которые, создавая для исполнительной власти видимость общественной поддержки, в то же время развязывали бы ей руки для самостоятельной и независимой деятельности. Главным из этих средств была обычная для Бисмарка политика разъединения различных общественных классов. Демократами Бисмарк хотел пользоваться против буржуазии, а обоими этими классами – против реакционеров и консерваторов. В то, что народная масса сама по себе может приобрести большое влияние в политике благодаря всеобщему избирательному праву, он решительно не верил; для него был в глубокой степени убедителен пример Наполеона, умевшего очень искусно пользоваться демократическими лозунгами в целях авторитарной политики. В письме к графу Бернсторфу (прусскому послу в Лондоне) он писал: «В стране с монархическими традициями и лояльными чувствами всеобщее избирательное право, устраняя влияние либеральных буржуазных классов, будет приводить и к выборам в монархическом духе... В Пруссии ⁹/₁₀ народа верны королю и лишь благодаря искусственному механизму выборов лишены возможности проявить свое мнение». На всякий случай он, однако, настоял на безвозмездности депутатского звания, что должно было оттолкнуть от него людей неимущих, и пытался даже ввести и открытое голосование, в чем, однако, встретил настолько сильный отпор со стороны Учредительного рейхстага, что предпочел уступить. Как бы то ни было, всеобщим избирательным правом он надеялся воспользоваться против буржуазии, если последняя попытается вести самостоятельную политику, как это было в эпоху конфликта. Что же касается консерваторов, союз с которыми для Бисмарка в эпоху его объединительных стремлений был решительно неудобен, то он не сомневался, что при всеобщем избирательном праве они не смогут приобрести преобладающего значения в рейхстаге. Обезопасив себя, таким образом, всеобщим избирательным правом от возможной оппозиции со стороны самого влиятельного, как он думал, общественного класса, Бисмарк боялся давать, однако, и рейхстагу в целом слишком много прав. Исполнительная власть была освобождена от ответственности перед рейхстагом; законы, вотированные им, требовали еще утверждения со стороны Союзного совета (собрания представителей от правительств отдельных немецких государств) и президента Союза; за рейхстагом оставалось право законодательной инициативы, право запросов и право отклонения бюджета и законов. С такими правами он, конечно, не мог получить руководящего значения; главная роль в Союзе отошла к исполнительной власти, единственным органом которой был союзный канцлер, и этим канцлером, естественно, стал сам Бисмарк. Бисмарк не хотел создавать должностей других союзных министров, кроме должности имперского канцлера, потому что иначе ему пришлось бы считаться с мнениями товарищей по министерству, чего он совсем не желал.

Фактически хозяином Северо-Германского союза стал Бисмарк. Парализуя слишком самостоятельные действия рейхстага властью Союзного Совета и президента, прибегая к авторитету народного представительства в тех случаях, когда надо было убедить короля, пользуясь, кроме того, огромным личным влиянием на Вильгельма I и не имея дела ни с какими товарищами по власти, он вел свою собственную политику, довершая создание германского единства. Но теперь эта политика находила уже горячее одобрение в рейхстаге. Рейхстаг сам пошел навстречу ему. Преобладающее значение в нем получила национал-либеральная партия, и Бисмарк вполне сошелся с ней в высокой оценке технической культуры и экономической мощи. Только для Бисмарка развитие технических средств и экономических сил нужно было лишь как орудие для дальнейшего роста военных сил и для подъема международного значения Германии, и он никогда не отказывался от мысли оттолкнуть от себя поддержку либеральной буржуазии, когда его конечная цель внешнего возвеличения Пруссии и Германии будет достигнута и когда ему представится во всех отношениях безопасная возможность вернуться в родное ему по духу лоно феодально-консервативных кругов.

Пока же Бисмарк торопился закрепить свой союз с национал-либералами и смело выкинул знамя полной экономической свободы. Были уничтожены повсюду цеховые организации, монополии и всякого рода ограничительные регламенты; пали также и ограничения относительно высоты процента. Денежное обращение было упрощено и установлен явочный порядок для образования акционерных обществ. Усердно изыскивались новые торговые пути (прорытие Сен-Готардского тоннеля) и оборудовывались новые гавани. Сохранившиеся еще речные пошлины по Эльбе и Рейну были уничтожены. Чтобы обеспечить вновь возникавшие фабрики нужным количеством рабочих, была установлена свобода передвижения и повсеместного жительства, причем был установлен крайне дешевый железнодорожный тариф для пассажиров четвертого класса; паспортная система уничтожалась. Все это делалось крайне быстро, с какой-то лихорадочной поспешностью, как будто бы рейхстаг и канцлер спешили поскорее наверстать предеде даром потраченное время. Результаты не заставили себя ждать, и уже в этот короткий промежуток существования Северо-Германского союза обнаружился значительный рост прусской текстильной, красильной, добывающей и орудийной промышленности.

Зато во всем том, что не касалось торгово-промышленного процветания Германии, ни Бисмарк, ни рейхстаг не торопились. Никаких серьезных внутренних реформ произведено не было: дворянство по-прежнему оставалось хозяином на местах, чиновничество по-прежнему во все вмешивалось и своей придирчивостью вызывало жалобы населения; тяжесть финансового обложения еще больше увеличилась, так как войны и великодержавная политика, на путь которой становился Северо-Германский союз, требовали больших расходов. К демократии, с которой Бисмарк заигрывал в эпоху конфликта, он теперь все определеннее поворачивался спиной, так как все более укреплялась прочность его союза с национал-либералами и он не имел уже нужды в поддержке демократических масс для борьбы с буржуазной оппозицией, которую он прежде считал возможной.

Заручившись поддержкой буржуазии, Бисмарк твердыми шагами пошел к своей главной цели – завершению германского единства.

Путь к окончательному объединению Германии лежал через войну с Францией – в этом Бисмарк был твердо убежден. Наполеон III считал раздробление прежней Германии на три части: Северо-Германский союз, южные государства и Австрию – делом своих рук и был совершенно нерасположен отказываться от этого блестящего, как он думал, дипломатического успеха своей политики. Разбитая на три осколка Германия была ему не страшна, но всякая попытка к воссоединению хотя бы двух ее частей должна была встретить в его лице отчаянного врага. Однако на пути к германскому единству стояла не только одна Франция. Сами южногерманские государства отнюдь не были проникнуты общегерманским патриотизмом. Правда, они заключили с Пруссией наступательный и оборонительный союз, кроме того, для разрешения таможенных вопросов депутаты от южных государств допускались в Северо-Германский рейхстаг: получался, таким образом, общегерманский орган для разрешения вопросов таможенного законодательства – своего рода таможенный парламент, который, по мысли Бисмарка, должен был стать переходной ступенью к созданию общегерманского парламента вообще. Но скоро выяснилось, что сами южногерманские государства отнюдь не хотят сливаться с Пруссией. Партикуляристов юга пугала прусская властность, и они вовсе не хотели расставаться со своей независимостью; либералы не могли простить Бисмарку его безбюджетного управления Пруссией в эпоху конфликта; католическое население юга, особенно крестьяне, находившиеся под влиянием духовенства, склонны были видеть в протестантах севера еретиков; кроме того, на юге боялись усиления налогового бремени после включения в общегерманский союз, что действительно уже и случилось с северными государствами. Поэтому депутаты южных государств, входившие в состав рейхстага для обсуждения таможенных вопросов, оказались в большинстве довольно решительными противниками общегерманского единства: они совсем не хотели обращать таможенный парламент в общегерманский рейхстаг и заводить там разговоры на политические темы, чего упорно, но безуспешно добивался Бисмарк. Однако Бисмарк не принадлежал к тем людям, которые опускают руки от неудач. На выручку к нему и здесь должна была прийти война с Францией. Он знал, каким крепким цементом может быть война, если ее вести под национальным' флагом, – а какая война могла быть для германских государств национальное войны с Францией, вековым врагом Германии? Если Бисмарк чувствовал себя неподготовленным к ней в 1866 г., то четыре года спустя, когда закончилась реорганизация германской армии, а Франция по-прежнему была плохо подготовлена к войне, обстоятельства изменились к лучшему. Как предусмотрительный политик, Бисмарк позаботился не только о войне, но и. о дипломатической подготовке войны, и сделал это с редким искусством: Россию, которая с благодарностью еще вспоминала нейтралитет Пруссии во время крымской кампании, он подкупил возможностью восстановить ее черноморский флот, и Александр II не только обещал свое полное невмешательство в предстоящую прусско-французскую войну, но даже согласился пригрозить Австрии захватом Галиции, если бы та, помня недавнюю обиду и крушение своих великогерманских планов, вздумала воспользоваться случаем и объявила бы Пруссии войну. Кроме того, он обезопасил себя со стороны Италии, признав право Виктора Эммануила на Папскую область: сочувствие свержению папы во имя довершения итальянского единства делало Бисмарка чуть ли не революционером, но он уже не в первый раз приносил идеи легитимизма и реакционную идеологию в жертву соображениям практической выгоды. Виктор Эммануил должен был перейти на его сторону, потому что не кто иной, как Наполеон III до сих пор мешал его планам захвата Рима.

Бисмарку нужно было найти только повод для войны. Как известно, он представился в виде вопроса из-за кандидатуры принца Леопольда Гогенцоллерна на испанский престол, против которой решительно выступил Наполеон III. Вильгельм не хотел идти на войну и держался в общем примирительно в этом вопросе, но и Бисмарк, и Наполеон старались всячески раздуть этот вопрос и, в конце концов, усилиями обоих незначительный в общем дипломатический вопрос был раздут в casus belli. Война началась, и здесь Бисмарк в полной мере обнаружил свое несравненное умение воздействовать на общественное мнение. Позиция Германии была им представлена как строго оборонительная; Германия, по уверениям официальной прессы, только защищала свое достояние и ту долю единства, которая была осуществлена в виде Северо-Германского союза. В последней своей части аргумент Бисмарка был в высокой степени убедителен. В Северной Германии все понимали, что если победит Франция, то с таким трудом добытое двумя войнами частичное объединение Германии разлетится как дым и Германия будет обречена на свое прежнее раздробленное прозябание. Теперь уже не одна буржуазия, но и все остальные классы северонемецкого общества, от пролетариата до юнкерства, готовы были стать под национальный стяг для борьбы с врагом, готовящимся повернуть назад колесо германской истории. Но не только Северо-Германский союз, а, к полной неожиданности для Наполеона, и южные государства прониклись теперь чувством самого горячего общенемецкого патриотизма. Во всех южнонемецких государствах война была вотирована или единогласно, или огромным большинством голосов. Ввиду войны с Францией для них теперь вместо опасности прусской гегемонии вырастала гораздо более существенная опасность французского владычества. Бисмарк обнаружил очень большое умение играть на национальных струнах немецкого народа и стал теперь настоящим национальным вдохновителем немцев.

Война, которая прошла под национальным флагом защиты от иноземных посяганий, закончилась быстрее, чем предполагали Бисмарк и его соратники. Ход и исход ее слишком известны, чтобы на ней стоило останавливаться. Для нас важно здесь определить, остался ли Бисмарк в последний момент германского объединения верен тому пути, которым он шел раньше. Мы видели уже, что «железо и кровь» играли далеко не исключительную роль во всей его предшествовавшей политике и что он всегда искал поддержки общественного мнения, признавая, однако, действительную общественную силу лишь в лице буржуазии, причем в те моменты, когда этой поддержки у него не было, он чувствовал себя очень неспокойно. Нов 1870—1871 гг. положение Бисмарка было иное, чем в 1866 г. Тогда объединение Германии еще не было завершено; теперь Бисмарк закладывал (как он, по крайней мере, думал) последний камень германского единства. Тогда позади него стояли годы открытой борьбы с народным представительством, теперь в ближайшем прошлом была блестящая внешняя политика и все увеличивавшаяся популярность, приводившая канцлера к репутации национального героя. Тогда частичное объединение совершалось, после войны с правительствами тех самых государств, которые вошли в состав Северо-Германского союза; теперь еще до окончателього разгрома Франции, а именно в декабре 1870 г. (напомним, что Париж капитулировал 24января 1871 г.) сами правительства южнонемецких государств по инициативе баварского короля Людвига II выразили согласие дать Вильгельму I титул германского императора (но не «императора Германии», ибо это выражало бы притязание на господство над всей территорией Германии). Все это вместе взятое с одной стороны, создавало для Бисмарка более прочную позицию, сообщало ему большую уверенность в своих силах, но, с другой стороны, побуждало и к большей мягкости по отношению к тем правительствам, которые добровольно соглашались стать под гегемонию прусского короля. Бисмарк поэтому в значительной степени ограничил строгость подчинения южногерманских государств общеимперским интересам; но уступки, которые он сделал в их пользу, были чисто династическими; это был поклон в сторону южнонемецких государей, а не в сторону южнонемецких народов. В то время, как северогерманские государства отдавали в пользу Союза не только таможенные доходы, но и доходы с предметов потребления, с почты и телеграфа, южнонемецкие земли сохранили косвенные налоги с некоторых предметов очень широкого распространения (пиво и спирт) в свою пользу (Бавария, Вюртемберг, Баден), удержали в своих руках почту и телеграф, конечно, с доходами от них (Бавария, Вюртемберг) и далее свободу от подчинения некоторым общеимперским законам (Бавария). Это увеличивало казенные доходы южных государств, но мешало единству налоговой системы, вносило некоторую путаницу в почтово-телеграфные сношения, а главное, значительно ослабляло имперские доходы. Буржуазия, с которой Бисмарк до сих пор особенно считался, хоть и ссорился с ней, менее всего могла быть ему за это признательна; здесь-то и сказалась та уверенность в себе, то сознание прочности своего положения, которыми Бисмарк был тогда всецело проникнут и которые позволили ему в угоду династическим интересам южных государей пренебречь интересами национальными.