Текст книги "Гогенцоллерны"
Автор книги: В. Перцев
Жанры:
Биографии и мемуары
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц)
Фридрих Вильгельм IV. Революция
Фридрих Вильгельм III умер в 1840 г., и на престол вступил его сын Фридрих Вильгельм IV. В момент вступления на престол ему было уже 45 лет, но в его характере было много черт, присущих еще совершенно молодым людям. Он был по-юношески экспансивен, не умел обдумывать свои слова и поступки и всегда вносил в свои действия какую-то странную неустойчивость и торопливость. Из всех прусских государей, царствовавших в XVII – XIX столетиях, он в наименьшей степени обладал чувством действительности и реальным смыслом. В противоположность «великому курфюрсту» и Фридриху II, его идеал был не в будущем, а в прошлом, – в туманных далях средневековья, в романтических временах Оттонов и Барбароссы. Природа не отказала ему в талантах – он умел прекрасно говорить, был хорошо образован, любил общество ученых и поэтов, обладал подвижной натурой; при этом он совершенно не ценил те устои, на которых выросла политика его предшественников —
армейскую выправку, бюрократическую аккуратность и исполнительность и коммерческую деловитость. В писателях и музыкантах он видел родственные себе натуры, и беседе с ними он часто предпочитал общество генералов и министров. Поэтому прусское общество возлагало на него большие надежды; но уже очень скоро обнаружилось, что король-романтик не способен ни на какую реформаторскую деятельность, тем более в либеральном и демократическом духе. Его голова была забита мистическими бреднями о том, что король – посланник небес для своего народа и непосредственный выразитель божественной воли; всякое проявление оппозиционного настроения он рассматривал как личную обиду, а в требовании конституции видел недоверие к божественной миссии королей и оскорбление их священного сана. Он вступил на престол в то время, когда прусское общество начинало пробуждаться от своего тридцатилетнего сна, когда оно снова начинало предъявлять к уплате все свои старые и некоторые новые счета; ясность разума и твердость воли были для короля в такое время особенно важны, но именно этими свойствами король и был обделен; романтическая фантастика совершенно затмила его разум и лишила его действия всякого здравого смысла. В результате он оказался одним из самых непопулярных монархов Пруссии, хотя в некоторых отношениях по личным качествам он был не ниже, а выше многих из своих предшественников. Сбитый с толку стремительным ходом событий, чувствуя гнет народной ненависти, он в конце концов потерял остатки душевного равновесия и кончил настоящим умопомешательством, уступив фактическое и формальное управление страной брату Вильгельму за четыре года до своей смерти (1861 г.).
Начало царствования Фридриха Вильгельма IV было как будто бы либеральным. Политические преступники получили амнистию. Для печати наступили более мягкие времена; толстые книги были совершенно освобождены от цензуры; в Берлине был учрежден высший цензурный комитет, куда могли жаловаться недовольные строгостью местной цензуры издатели и писатели. Но уже очень скоро выяснилось, что король совсем не склонен пойти за обществом в его главном требовании – введении в Пруссии конституционного образа правления. Когда областной ландтаг в Кенигсберге напомнил королю о конституционном обещании, данном когда-то его отцом, король ответил туманными обещаниями развивать принцип провинциального представительства, совершенно оставив в стороне принцип национального представительства. Во время коронации в Берлине король уже более определенно заявил, что никаких гарантий относительно будущего он не может дать и что отчетом в своем правлении он обязан одному Господу Богу, от Которого он получил корону. Раз вступив на путь борьбы против общественных желаний, король уже не мог остановиться. Общество не успокоилось после отказа короля ввести конституцию; появились брошюры, в которых на разные лады варьировалась мысль о необходимости конституции для Пруссии. Король ответил на это приказом отдавать смелых публицистов под суд. Но так как судьи не в достаточной степени были проникнуты идеей единения с администрацией и часто оправдывали авторов политических брошюр и статей, то был издан новый закон (от 29 марта 1844 г.), устанавливавший судебную и дисциплинарную ответственность должностных лиц за поступки, хотя и не противоречащие закону, но признанные их начальством неудобными. Писатели и печать стали подвергаться не только судебным, но и административным гонениям. Поэт Гервег был выслан из Пруссии, «Рейнская газета» – орган тогдашнего прогрессивного бюргерства, в которой сотрудничали К. Маркс, Макс Штирнер, Гейне и др., – была запрещена. Вновь назначенный министр народного просвещения Эйхгорн старался проводить не только в средней, но даже и в высшей школе идеи чинопочитания и пиэтического мракобесия; некоторые профессора были лишены своих кафедр.
Но без уступок обойтись было нельзя. Еще в 1842 г. королем было создано нечто вроде суррогата национального представительства в виде «соединенных комиссий» (vereinigte AusschUsse), выбираемых от всех областных ландтагов. «Соединенные комиссии» скоро обнаружили наделе свою полную бесцельность; они не имели ни прав, ни влияния, но к королевскому правительству находились почти в постоянной оппозиции. Не удовлетворяя общество, они в то же время раздражали и короля.
Но в скором времени обстоятельства сложились таким образом, что король был вынужден сделать еще более существенную уступку. Для Пруссии пришла пора железнодорожного строительства, и для этого потребовалось заключить государственный заем. Но еще Фридрих Вильгельм III обещал, что без одобрения общенародного представительства он не будет заключать государственных займов. Фридрих Вильгельм IV обратился теперь за согласием к «соединенным комиссиям», но те отказали ему, ссылаясь на то, что судить о степени финансовой нужды они могут, лишь зная общее состояние государственного казначейства. Между тем финансовая нужда нарастала; король попробовал обойтись без согласия сословий и обратился с просьбой о займе к Ротшильду (1846 г.), но тот вполне определенно ответил, что ему необходима гарантия со стороны народного представительства. Даже и для этого коро-ля-романтика финансовая нужда оказалась стимулом к реформам. К этому присоединился еще и неурожай, который случился в Пруссии в 1846—1847 гг. Неурожай ударил с одинаковой силой и по крестьянам, которым не хватало хлеба и картофеля для пропитания, и по городским рабочим, вынужденным переплачивать за вздорожавший хлеб, и по крупным промышленникам, спрос на предметы производства которых стал падать. Почти по всей стране начались вспышки голодных бунтов; в городах участились стачки; грабеж и воровство стали принимать эпидемический характер; многие фабрики и заводы за отсутствием сбыта должны были совершенно закрыться. Король и его правительство были совершенно бессильны справиться со всеми этими осложнениями и, наконец, решили созвать на общее собрание все провинциальные ландтаги. Указ о созыве Соединенного ландтага был подписан королем 3 февраля 1847 г., причем его подпись не была контрассигнована ни одним из министров, чтобы придать этому акту характер личной милости со стороны самого короля. Но, в противоположность королевскому ожиданию, созыв Соединенного ландтага никого не удовлетворил. Ему были предоставлены только совещательные права; его право утверждать новые займы и налоги было ограничено довольно существенными исключениями; его председателями должны были быть назначенные королем маршалы. Он был лишен права принимать петиции и жалобы со стороны. Созыв Соединенного ландтага, продолжительность его заседаний, даже самое место их – все это всецело зависело от королевского усмотрения. Как в соединении областных ландтагов, в нем преобладало дворянское сословие. Неудивительно поэтому, что в обществе установление такой формы общенационального представительства встретило самое горячее осунедение, тем более, что всем было известно, что король считал теперь в полной мере осуществленными все конституционные обещания своего отца. Еще большее негодование вызвала тронная речь короля, которой он открыл заседание Соединенного ландтага. «Я никогда не позволю, – говорил он, – чтобы между Господом, нашим небесным Владыкой, и этой страной стал, словно второе Провидение, исписанный лист бумаги и чтобы его параграфы правили нами... Я не созвал бы вас, если бы хоть в малой степени предполагал, что вы вздумаете играть роль так называемых народных представителей». В этой речи были и нападки на печать, «позорящую немецкую верность и прусскую честь», и заявления о том, что король и дом его «хотят служить Господу». Такая речь должна была вызвать неудовольствие и в стране, и в самом ландтаге. В ответном адресе королю было вполне определенно заявлено, что созыв
Соединенного ландтага отнюдь не является исполнением обещания покойного короля и что от нового монарха ждут осуществления истинного народного представительства. Король обиделся; он рассматривал образ действий Соединенного ландтага как черную неблагодарность; он искренне считал, что им дано даже более того, что обещал его отец, но он не хотел, однако, окончательно ссориться с ландтагом, так как нуждался в утверждении им государственного займа на железнодорожные нужды. Но ландтаг сам пошел на разрыв; королевские предложения им не были утверждены, и королю не оставалось ничего другого, как распустить его уже в июне 1847 г.
Но конституционные стремления уже нельзя было уничтожить. Прошло всего несколько месяцев после роспуска Соединенного ландтага, и над всей Германией разразился гром мартовских революций. В нашу задачу не входит, конечно, ни описание самой революции, ни характеристика ее движущих сил. Для нас интересно здесь лишь отношение к ней Фридриха Вильгельма IV и его правительства. Короля революция 1848 г. могла интересовать с двух сторон: во-первых, как народное движение, покушавшееся на его самодержавные права, и, во-вторых, как новый толчок к объединению Германии, который при умелом его использовании мог поставить Пруссию во главе объединенных немецких земель. С первой точки зрения революция должна была оттолкнуть его; но, имея ввиду ее значение как объединительного средства, он мог стараться использовать ее некоторые стороны в целях утверждения прусской гегемонии. Мы увидим далее, что в глазах короля антиабсолютистский характер революции с первых же дней ее – и чем дальше, тем более – заслонял ее объединяющую роль, и король попытался найти иные средства для объединения Германии, чем указывали деятели революции.
Когда в Пруссии началось революционное движение, корольдовольно быстро пошел на уступки. Движение с самого начала имело широкий размах; волновалось и бюргерство, и городской пролетариат, несколько позднее и крестьянство. Курс на государственные бумаги стал резко падать; народ огромными массами толпился на улицах Берлина; возбуждение росло с каждым днем и принимало угрожающий для монархии характер. Поэтому даже и затуманенный романтическими фантазиями разум Фридриха Вильгельма IV не мог не понять, что теперь требуются гораздо большие уступки, чем те, которые им были сделаны в феврале 1847 г. Конечно, и здесь дело не обошлось без очень больших колебаний. При первых серьезных признаках народного движения король попытался опереться на армию; он дал военные распоряжения, поставил в разных местах города войска и пушки. Свое доверие к армии он выразил такой фразой: надо показать миру, «что в Пруссии король, войско и народ все те же из рода в род». Скоро, однако, войско пришлось обратить против народа: уже 13 марта солдаты штыками разогнали собравшийся у Бранденбургских ворот и у дворца народ. В следующие дни столкновения между войсками и народом увеличились. Появились убитые и раненые. Под влиянием этих событий и все возраставших народных волнений вера Фридриха Вильгельма IV в романтическое единение короля, войска и народа стала разрушаться. Когда же из Вены пришли известия
о падении Меттерниха, он прямо заявил: «Надо спешить в Берлин (король находился тогда в Потсдаме), чтобы они мне и там также не натворили беды». Но «беда» надвигалась все очевиднее. 18 марта король принимал делегации от рейнских провинций и от городской думы Берлина, передавших ему ряд конституционных требований; под влиянием этих требований он решился, наконец, на уступки. Уже в час дня появились королевские патенты с обещаниями созвать Соединенный ландтаг и отменить цензуру; кроме того, король обещал содействовать реформе Германского союза и установлению конституционного устройства во всех немецких землях. Известны события, которые последовали за этим: в ликовавшую по случаю королевских обещаний толпу у дворца из отрада гренадер были произведены два выстрела. Возмущенная толпа бросилась строить баррикады, и всю ночь с 18 на 19 марта на улицах Берлина кипел отчаянный бой. Король сначала думал вести борьбу до конца, но к утру, когда баррикадная борьба принесла некоторые успехи народу, он решил уступить. С одной стороны, на его романтическую душу произвели потрясающее впечатление долетающие до него отголоски кровавой борьбы с народом88
До сих пор не выяснено, кто был истинным виновником этих выстрелов.
[Закрыть]; с другой – он имел перед глазами недавний пример крушения трона Луи Филиппа и боялся для себя подобной участи. Как бы то ни было, король уступил по всей линии, дал приказ вывести из Берлина войска еще до прекращения баррикадной борьбы, согласился на вооружение граждан, которым было выдано казенное оружие, обнародовал всеобщую амнистию, назначил либеральное министерство (Кампгаузена). В эти дни король не скупился на обещания. Уже гораздо более определенно, чем в своем патенте от 18 марта, он обещал содействовать объединению Германии и даже стать во главе всех объединительных движений. «Клянусь перед Богом, – восклицал он в одной из своих мартовских речей к народу, – я не хочу низвергать государей с их тронов, но хочу только защищать единство и свободу Германии немецкой верностью на основах истинно германского конституционного устройства». В воззвании «Кне-мецкой нации» (от 21 марта) он называл себя «конституционным государем, вождем объединенного немецкого народа, новым королем свободной возрожденной нации». В прокламации от 22 марта он обещал представить на решение созываемого ландтага вопросы о прямых и всеобщих выборах, об ответственности министров, о свободах, об уничтожении патримониальных прав помещиков над крестьянами и т. п. Трудно сказать, был ли искренен король во всех своих мартовских речах и прокламациях. Возможно, что его неуравновешенный ум в это время увлекался романтической фантазией о короле, окруженном доверием и любовью народа, и в сентиментальном порыве великодушия он вполне искренне соглашался дать те письменные гарантии, в которых он прежде видел нарушение священного достоинства королевской власти. Но даже и в эту эпоху братания с народом король пошел по линии наименьшего сопротивления. Он высказал намерение удовлетворить желания наименее требовательного из всех классов тогдашней Пруссии буржуазии. Назначенное им либеральное министерство Кампгаузена очень нерешительно принялось за реформы. Оно оставило на местах всю старую, пропитанную духом нетерпимости и самодовольства администрацию и старых судей; в только что организованное гражданское ополчение попали, главным образом, представители мелкой и средней буржуазии. Полиция стала выселять из Берлина рабочих, пришедших из других городов Германии. В угоду буржуазии, обеспокоенной поднявшимся в Берлине чисто европейским движением, оно вернуло в Берлин войска. Никаких реформ в пользу городского пролетариата либеральным министерством не было предпринято. На всей деятельности Кампгаузена лежал вполне определенный отпечаток страха перед пролетариатом; позднее «Новая рейнская газета» дала как нельзя более верную характеристику его деятельности в словах: «Он посеял реакцию буржуазную, а пожнет реакцию аристократическую и абсолютистскую».
Пророчество «Новой рейнской газеты» оправдалось довольно скоро. Известен дальнейший ход событий: Соединенный ландтаг, собравшийся уже 2 апреля, наскоро вотировал свободу печати, совести и собраний, и постановив, что на будущее время король должен признать законодательные и бюджетные права народных представителей, разошелся. Новое собрание с учредительными полномочиями должно было быть выбрано на основе всеобщего, но двухстепенного избирательного права, ибо министерство Кампгаузена признало, что народ «не дозрел» до прямых выборов. Выбранное на основе этого закона Национальное собрание состоялось 22 мая; во время выборов униженная и привыкшая к опеке сверху демократия шла на поводу у буржуазии, и состав Национального собрания оказался очень умеренным. Оно проваливало одно за другим все демократические предложения своей левой фракции; были отвергнуты предложения о том, что палата не может быть распущена ни королем, ни правительством, о провозглашении народного суверенитета, о реформе администрации и некоторые другие. Эти постановления вызвали волнения среди рабочих, которые смотрели на постановления Национального собрания все с большим недоверием. С другой стороны, и король был недоволен деятельностью Национального собрания. Со свойственной ему изменчивостью настроения он уже забыл о своих либеральных речах и заявлениях в мартовские дни и вернулся к консервативным убеждениям первых годов своего царствования. В марте ему казалось, что весь народ от него отвернулся и перекочевал в лагерь либералов; для того, чтобы поддержать свою иллюзию единения с народом, он чувствовал потребность поддерживать и в самом себе либеральные настроения. Но теперь в Национальном собрании он нашел партию, взгляды которой гораздо более соответствовали существу его мировоззрения, чем воззрения либеральной буржуазии. Эта партия состояла из крупных землевладельцев ярко выраженной консервативной окраски. Их органом была начавшая выходить с 1 июня газета «Kreuzzeitung», а главными вдохновителями – генерал Леопольд Герлах, его младший брат Людвиг, Бисмарк, Штольберг, Нибур и др. Сначала король остерегался сближения со слишком крайними из реакционеров, которыми считались тогда оба Герлаха и Бисмарк, и предпочитал общество сравнительно умеренных консерваторов (фон Радовица и Бунзена); после отставки министерства Кампгаузена (20 июня) он назначал министрами людей без определенной политической окраски, которые, лавируя между двором и Национальным собранием, в конце концов не удовлетворяли ни короля, ни парламент и довольно скоро уходили в отставку. Но симпатии короля все более склонялись к партии «Крестовой газеты», и вместе с тем он все более решительно отворачивался от Национального собрания, тем более, что оно под влиянием непрекращавшихся волнений среди рабочих стало заметно леветь. Оно вотировало (в августе) законопроект об отмене смертной казни и о запрещении офицерам принимать участие в реакционной агитации; двумя месяцами позднее (в октябре) оно вычеркнуло из королевского титула слова «Божией милостью», постановило уничтожить дворянство и запретить употребление дворянских титулов. Король пришел в величайшее раздражение; он не утвердил ни одного из этих постановлений собрания и решился теперь на те крайние меры, на которые его уже давно толкала юнкерская партия. Вновь назначенное (2 ноября) министерство графа Бранденбурга перенесло заседание собрания в городок Бранденбург, распустило гражданское ополчение, объявило Берлин на военном положении, запретило собрания свыше 20 человек и т. п. Король не пожелал даже выслушать делегацию Национального собрания, приказал разогнать силой тех депутатов, которые не подчинились приказу короля о перемене места заседаний палаты и продолжали заседать в Берлине. Вскоре палата была совершенно распущена (5 декабря), а король
Глава IV
уже на следующий день октроировал99
Октроирование (фр. octroi – пожалование) – дарование, пожалование монархом какаих-либо прав, привилегий. – Прим. ред.
[Закрыть] в виде акта королевской милости новую конституцию. Но Фридрих Вильгельм еще не чувствовал своего положения достаточно прочным и потому октроированная конституция оказалась довольно либеральной; в ней сохранялись и всякие свободы, и всеобщее избирательное право. Это было, однако, только одним из проявлений обычной системы отсрочек; истинные политические симпатии короля не замедлили обнаружиться в очень скором времени. Когда собравшаяся на основе нового закона палата (январь 1849 г.) оказалась довольно демократической по своему составу, король не замедлил ее распустить (27 апреля) и издал новый избирательный закон, который должен был создать послушное представительство. Этот закон устанавливал ценз имущества, возраста (30 лет) и оседлости (полгода), причем удельный вес голосов плательщиков высоких налогов намного превышал вес голосов тех, кто платил небольшие налоги (в отдельных случаях даже в 1000 раз); подача голосов была установлена двухстепенная и открытая. Такой избирательный закон должен был дать, конечно, угодное королю народное представительство; новая палата собралась в августе 1849 г. и согласилась подвергнуть дальнейшему пересмотру конституцию, из которой исчезли теперь последние либеральные остатки. Король мог быть вполне доволен; палаты, которые избирались теперь, принимали все более и более консервативный характер;
на выборах 1852 г. верх одержали решительные реакционеры; на следующих выборах 1855 г. треть депутатских мест получили чиновники; оппозиция была крайне незначительна по числу и крайне умеренна по настроению. Что касается верхней палаты, в которой по конституции 1850 г. могли быть наряду с членами по назначению и выборные члены, то в 1855 г. она была расформирована, и все ее члены с этого времени стали назначаться королем.
– Реакция торжествовала. Только в одном направлении она должна была сделать уступку, именно по отношению к крестьянству. Даже и для консервативных министров эпохи прусской реакции было ясно, что во второй половине XIX в. оставлять неприкосновенными пережитки крепостного права будет явным анахронизмом. Еще в самом начале революции в разных местах Пруссии (особенно сильно в Силезии) происходили крестьянские волнения; несмотря на то, что эти волнения носили неорганизованный характер и их было нетрудно подавить, министры Фридриха Вильгельма – и либеральные, и консервативные – одинаково хорошо понимали, какую опасность для государства могут представлять аграрные беспорядки, если для них будет постоянно благоприятная почва. Еще в 1848 г. правительство было занято аграрным вопросом, но тогда палата не успела рассмотреть представленных ей земельных законопроектов. Для них пришло время только в 1850 г. По законам 2 марта 1850 г. остававшиеся еще крестьянские повинности по отношению к помещикам были отменены частью без вознаграждения, частью за выкуп; вместе с тем отменялась вотчинная юстиция. Но выкуп крестьянских повинностей не был сделан обязательным и позднее даже был
Глава IV
издан закон (16 марта 1857 г.), что те повинности, относительно «регулирования» которых не поступят ходатайства до 13 декабря 1858 г., остаются неупраздненными. Законы 2 марта, таким образом, не имели особенно радикального характера и создали в восточных провинциях Пруссии менее 13 тысяч новых собственников; позднее, в эпоху все усиливавшейся реакции они были еще несколько урезаны в пользу помещиков. Как бы то ни было, прусское юнкерство не могло жаловаться на эти законы; они не отнимали у них их земель и существенно интересов, потому что те повинности, которые были отменены без вознаграждения, не имели в сущности какого бы то ни было экономического значения. Король оказался более ревностным защитником помещичьих интересов, чем сами помещики: он некоторое время противился новым аграрным законам и уступил лишь после уговоров. В своих дворянских симпатиях он остался, таким образом, верен старым традициям гоген-цоллернской династии.
Кроме не особенно значительной уступки крестьянству, во всем остальном последние годы царствования Фридриха Вильгельма IV возродили худшие стороны старой прусской политики: начались гонения на печать, на которую посыпались штрафы и судебные преследования. Судьи, как и в дореволюционное время, не сохранили и тени независимости и послушно налагали на подсудимых те кары, которых от них требовала администрация. Сама администрация и по нравственным качествам, и даже по своей деловитости стояла так низко, как никогда раньше. Казнокрадство, вымогательство денег у населения, покровительство заведомым преступникам, если они мог-
Фридрих Вильгельм IV
ли откупиться взятками от наказания, подрывали всякое доверие к властям, всякое уважение к закону. Хотя после штейно-гарденберговских реформ в администрацию и проникало бюргерство, но она не улучшилась, а ухудшилась: все старые приемы управления сохранились, а понятие крамолы, которое теперь расширилось, давало более обильные поводы для произвольных преследований и вымогательств. В это время Пруссия совершенно оскудела талантливыми и независимыми деятелями; все, кто сохранял еще хоть тень независимости, томились в тюрьмах или бежали за границу (Фрейлиграт, Лассаль, Маркс, Энгельс, Шульце-Делич и др.).
В жертву реакции и монархическим принципам были принесены теперь и идеи германского единства, и фрид-риховские принципы великодержавной прусской политики. Корона Барбароссы не могла не увлекать романтически настроенного Фридриха Вильгельма IV, но даже и в разгар революции, в мартовские дни, когда он делал свои патетические заявления о том, что «отныне Пруссия сливается с Германией» и выражал уверенность, «что вся Германия присоединится к нему с доверием», он представлял себе германскую империю не иначе как в виде собрания князей, добровольно отрекшихся от своего суверенитета и с вассальной преданностью предложивших ему императорскую корону. Но с самого начала революции было очевидно, что государи Германии не особенно склонны отказываться от своих суверенных прав; не только император Австрии, который считал, что у него гораздо больше прав на германскую императорскую корону, но и короли Баварии, Вюртемберга, Саксонии, а также и некоторые мелкие государи Германии не только не име-
ли никакого желания содействовать прусскому королю в его притязаниях на роль общегерманского гегемона, но даже и противодействовали ему в этом, – одни открыто, другие тайно. Искренней сторонницей прусской гегемонии в Германии была только либеральная буржуазия (более демократические слои населения относились к Пруссии с большим недоверием; радикалы, намекая на баррикадную борьбу 18 марта, звали Фридриха Вильгельма IV «картечным королем»). Но король не хотел принять короны даже из рук этой умеренной части прусского общества, боясь поставить свой императорский титул в связь с революцией, хотя бы и умеренного оттенка; его пугала «Горностаева мантия на красной подкладке»1, «корона, помазанная полною каплей демократического елея»1010
Выражение Бисмарка.
[Закрыть]1111
Слова поэта Улан да.
[Закрыть]. Поэтому, когда Франкфуртский парламент, в котором либеральная буржуазия играла преобладающую роль, в апреле 1849 г. предложил ему корону германского короля, он отказался ее принять. В ответной речи, которую он произнес делегации франкфуртского парламента, он заявил, что высоко ценит доверие представителей немецкого народа, но не может «принять решение, которое должно иметь столь важные последствия... без свободного решения коронованных глав, князей и вольных городов Германии». Несколько ранее, 13 декабря 1848 г., он писал более откровенно своему другу Бунзену: «Такая корона (т.е. предложенная народными представителями) – прежде всего не корона. Корона, которую принял бы Гогенцоллерн только потому, что ему благоприятствуют некоторые обстоятельства, вовсе не корона... так как она является плодом, который созрел на революционной почве, а корона должна являться печатью Божией, даруемой Им тому, кто принимает ее при священном миропомазании и становится коронованным Милостью Божией. А ваша корона... принесла бы, к сожалению, величайшее бесчестие своим привкусом революции 1848 г., этой отвратительнейшей, глупейшей, сквернейшей, хотя, слава Богу, не самой злой из революций нынешнего столетия». Однако Фридрих Вильгельм не сразу отказался от мысли надеть на себя императорскую корону. Он признавал, что «корону, которую носили Оттоны, Гогенштауфены и Габсбурги, мог бы надеть на себя и Гогенцоллерн; она принесла бы ему величайшую честь своим тысячелетним блеском». Поэтому он созвал делегатов от немецких государей на конференцию для пересмотра франкфуртского проекта имперской конституции. Но здесь-то и обнаружилась отчасти холодность, отчасти враждебность государей к германскому единству под гегемонией Пруссии. Австрийский делегат, хотя и прибыл на конференцию, но тотчас же и удалился; Бавария протестовала против назначения единого главы союза; Вюртемберг также отказался принять прусский проект; его приняли, да и то скрепя сердце, из крупных государства лишь Саксония и Ганновер, а вслед за тем 28 более мелких князей Германии. Либералы франкфуртского парламента соглашались поддерживать даже и такую форму германского объединения, несмотря на явную неудовлетворительность прусского проекта с точки зрения либеральных принципов. Но из проекта Фридриха Вильгельма все-таки ничего не вышло. Главной причиной этому было противодействие Австрии; все более выяснялось, что она не допустит объединения Германии под главенством Пруссии без вооруженной борьбы; в прусском же короле были слишком сильны легитимные чувства почтения к габсбургской династии, которая еще недавно стояла во главе Германии, и на войну с нею он ни за что не мог решиться. Путем интриг Австрии удалось отвлечь от союза с Пруссией Саксонию и Ганновер; парламент, собравшийся из представителей остальных государств, объединившихся под гегемонией Пруссии, не имел никакого авторитета ни внутри прусского союза, ни в Германии. Все более выяснялось, что силы, на которые мог опереться в своих объединительных стремлениях прусский король, были крайне ничтожны и с каждым днем все более таяли. Сами вожди либеральной буржуазии стали понимать, что, стремясь поддержать объединительные планы Фридриха Вильгельма во что бы то ни стало, они этим только ставили себя в смешное положение. Между тем Австрия, покончив с внутренней революцией, стала вести себя явно вызывающе по отношению к Пруссии. Она снова созвала старый Союзный сейм, хотя он собрался (10 мая 1850 г.) далеко не в полном составе, и потребовала, чтобы Пруссия подчинилась постановлениям этого сейма во внешних делах. Пруссия как раз в это время вела войну с Данией из-за немецких герцогств, входивших в состав датского королевства (Шлезвига и Голштинии) и поддерживала шлезвиг-голштинских повстанцев, восставших там против датского правительства; она совсем не хотела подчиняться в этом вопросе приказам из Вены. Но Австрия грозила вполне определенно войной; с другой стороны и русский император Николай I убеждал прусского короля не ссориться с таким оплотом легитимизма и консерватизма, каким была тогда Австрия. Дело осложнялось еще и тем, что в одном из немецких государств, Кургессене, произошла революция, вызванная неожиданной отменой конституции в этом княжестве. Австрия от имени Союзного сейма требовала, чтобы для подавления революции были отправлены туда союзные войска, но Пруссия не хотела допускать их в область, лежавшую в слишком близком соседстве с ее владениями по Рейну и по Шпрее. Николай I поддержал притязания Австрии и выразил желание, чтобы Пруссия признала полномочия Союзного сейма и предоставила Австрии возможность произвести экзекуцию в Кургессене. Влияние Николая I в международных вопросах в то время было необычайно велико, и после некоторого колебания Пруссия вынуждена была уступить. 15 ноября 1850 г. организованный ею союз немецких государств («Прусская уния») был объявлен распущенным; вслед за тем на знаменитом свидании в Ольмюце (28 ноября 1850 г.), куда съехались прусский министр Мантейфель и австрийский – Шварценберг, Пруссия уступила по всем пунктам: она обещала не поддерживать шлезвиг-голштинских повстанцев (мир с Данией был заключен еще раньше), согласилась впустить войска Союзного сейма в Кургессен и демобилизировала свою армию. Вскоре после этого был восстановлен в своем старом виде и Союзный сейм.
