Текст книги "Гогенцоллерны"

Автор книги: В. Перцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)

Более прочным оказался союз свободомыслящих и центра в вопросе об увеличении армии; но этот союз обратился как раз против самого канцлера. Культ армии заставлял Вильгельма II не раз требовать от рейхстага новых военных средств, и в этом отношении канцлер, как военный генерал, шел рука об руку со своим императором. Еще в 1891 г. ему удалось провести законопроект об увеличении армии на 18 тысяч человек, но в глазах канцлера и императора этого было слишком мало, и в конце 1892 г. в рейхстаг был внесен новый законопроект, предлагавший увеличить численность армии более чем на 80 тысяч человек (до цифры 492 тысячи по комплекту мирного времени) и ежегодные расходы на армию на 64 миллиона марок (кроме единовременного расхода в 66 миллионов марок); новую цифру военного контингента предлагалось установить на 5 лет вперед (прежде эта • цифра устанавливалась на 7 лет). Чтобы привлечь на свою сторону свободомыслящих, в законопроекте было выражено намерение сократить срок военной службы с трех до двух лет, чего свободомыслящие давно добивались. Но свободомыслящие не пошли на этот компромисс, их вождь Евгений Рихтер заявил, что согласие на новые военные контингенты и кредиты лишило бы их права на звание народной партии. Со свободомыслящими сошелся в данном случае и центр, который не мог простить правительству его отказа от школьного законопроекта. Некоторые члены центра и национал-либералы предложили было компромисс, но и он не удался, и 6 мая 1893 г. весь законопроект был отклонен большинством в 210 голосов против 162, причем к свободомыслящим и центру присоединились, конечно, и социал-демократы. В тот же день указом императора рейхстаг был распущен, и новые выборы назначены на 15 июня.

Правительство не ошиблось в своих расчетах, апеллируя к народу. И консерваторы, и буржуазия в одинаковой мере были напуганы призраком внешней опасности и собрали на выборах все свои силы. Следствием этого был почти полный разгром старой партии свободомыслящих. И раньше часть свободомыслящих была недовольна слишком резкой позицией по отношению к военному законопроекту, которую занял Рихтер; по их мнению, военные требования Каприви не, заключали в себе ничего неприемлемого; они полагали, что на них можно бы было и со-^! гласиться ввиду уступки канцлера по вопросу о продолжительности службы. Эта группа примирительно настроенных свободомыслящих после роспуска рейхстага заявила о своем выходе из партии и образовала новую партию подназванием «свободомыслящеесоединение»(Freisinnige Vereinigung). На новых выборах им удалось получить 13 депутатских мандатов. Оставшаяся верной прежним лозунгам партия свободомыслящих понесла страшный урон и провела в новый рейхстаг только 24 своих депутата. Потерял также 10 депутатских мест и католический центр (число депутатов центра снизилось с 106 до 96). Зато усилились партии, стоявшие за военный законопроект, хотя и не особенно сильно: они получили около 35 новых мест. Этот успех несколько ослаблялся тем, что и социал-демократы увеличили свою парламентскую фракцию на 8 человек. В общем в новом рейхстаге силы делились приблизительно поровну между сторонниками и противниками военного законопроекта. Исход выборов решило то, что небольшая группа поляков (16 депутатов), удовлетворенная примирительной национальной политикой Кап-риви, стала на сторону правительства, и только благодаря этому усиление армии было принято незначительным большинством (201 против 185 голосов). Хуже для канцлера устроилось дело с финансовым законопроектом, который должен был выделить средства для новых военных расходов. Министр финансов Микель, ловкий карьерист, постепенно эволюционировавший от коммунизма к консерватизму, предложил для этого новые налоги на табак, вино, на некоторые сделки и лотерейные билеты. Эти налоги должны были давать около 100 миллиона марок ежегодно, следовательно, миллионов на 40 больше, чем требовалось на новые военные расходы. Так как у имперского казначейства существовало обязательство по отношению к отдельным государствам, входившим в состав Германской империи, возвращать им излишки матрикулярных взносов, то эти 40 миллионов Микель и предложил отдавать в пользу отдельных государств; но он предлагал при этом эту цифру в 40 миллионов, подлежащих возврату, фиксировать раз навсегда, что, конечно, должно было стеснить бюджетные права рейхстага при ежегодном определении имперских расходов. К тому же про Микеля ходили слухи, что он в союзе с консерваторами вел вообще кампанию против рейхстага и всеобщего избирательного права. Вследствие этого рейхстаг отверг весь финансовый проект Микеля почти целиком²⁶26
  <sup>Были приняты только налоги на биржевые сделки и лотерейные билеты.


[Закрыть], причем большинство образовалось из центра, свободомыслящих, социал-демократов и поляков (апрель 1894 г.).</sup>

Таким образом, к исходу четвертого года канцлерства Каприви против него соединились как раз те самые партии, на которые он хотел опираться в начале своей правительственной деятельности, – свободомыслящие и центр. Не привлек он на свою сторону и рабочих, о чем свидетельствовал непрерывный рост социал-демократической партии; даже и поляки, несмотря на благожелательность к ним канцлера, держались по отношению к нему настороженно и не раз голосовали против. Если прибавить к этому, что консерваторы ввдели в канцлере своего открытого врага и не могли простить ему системы торговых договоров, то ясно будет, что Каприви не имел в рейхстаге никаких прочных сторонников, а временные его союзники готовы были по первому представившемуся поводу изменить ему и перейти в противоположный лагерь. Его политика компромиссов и искусственных партийных соглашений не удовлетворяла никого и привела в конце концов к тому, что он лишился всякой прочной опоры в рейхстаге.

Тем не менее не эта парламентская изоляция была причиной отставки Каприви. Вильгельм II правил уже шесть лет, и за это время его чувствительность к парламентским настроениям, его нежелание вступать в резкие конфликты с общественным мнением успели уже значительно потускнеть. Тот среднелиберальный курс, которого держался Каприви, казался ему теперь уже нарушением старых гогенцоллерновских традиций, и он находил нужным произвести сдеиг вправо. Особенно недоволен он был все усиливавшимся ростом социал-демократической партии, невозможность остановить который он относил на счет неумения Каприви. Император успел уже совершенно разочароваться в социально-политических увлечениях первых лет своего царствования и находил, что от благожелательных отношений к рабочим пора уже перейти к системе твердой власти. К этому его поощряли и крупные промышленники, короли пушечной (Крупп) и каменноугольной (Штумм) промышленности. С Круппом и Штум-мом император был в близких личных отношениях, часто запросто с ними беседовал и навещал. Они имели на него бесспорно большое влияние и всеми силами старались настроить его (scharfmachen) против социально-политических цдей, за что их и стали называть шарфмахерами. На заводах они чувствовали себя настоящими феодалами, следили за политическими взглядами рабочих, требовали от них полной покорности и почтительности и прежде всего, конечно, следили, чтобы среди рабочих не завелись социал-демократы. Материальное положение своих рабочих они обставили довольно хорошо, но, делая это самостоятельно, без принуждения со стороны государства, они хотели, чтобы рабочие чувствовали за это благодарность по отношению к ним самим, а не к государству. Поэтому-то они и держались очень враждебной позиции по отношению к социально-политической деятельности государства и склонны были ставить социальных политиков на одну доску с революционерами и социал-демократами. Особенным их нерасположением пользовался министр торговли Берлепш; Штумм и Крупп ставили ему в вину то, что он распустил рабочих и что под влиянием его идей они потеряли уважение к власти. Утверждения промышленных королей, что социальная политика расшатывает дисциплину среди рабочих и идет на пользу социал-демократии, имели большое влияние на Вильгельма, и под их влиянием он стал заметно охладевать и к Берлепшу, и к Каприви.

Особенное впечатление на Вильгельма произвели деа анархических покушения, имевших место в июне 1894 г., – одно на итальянского министра-президента Криспи, а другое на президента французской республики Карно. И Вильгельм II, и консервативная печать, и даже национал-либералы были убеждены в близком родстве между анархизмом и социал-демократией; всех их смешивали под общим именем «бунтовщиков» (UmstUrzler), и требования их обуздания находили тогда себе сочувственный отклик в довольно широких кругах, – не только юнкерских, но и бюргерских. «Борьба против Umsturz’a» стала тогда' лозунгом времени. Со своей обычной восприимчивостью к боевым лозунгам император в речи на открытии памятника Вильгельму I в Кенигсберге громко призывал депутатов восточно-прусской провинции «на борьбу за религию, нравственность и порядок против партий Umsturz’a». Но для этой цели мягкий и гуманный Каприви, очевидно, не годился. Зато Эйленбург, консервативный глава прусского министерства, готов был идти на самые крайние меры. На этой почве мелщу ними начались разногласия. Было ясно, что попавшие в непримиримое противоречие министры, не могут оставаться одновременно на своих постах, и император дал отставку им обоим (26 октября 1894 г.). Несмотря на примирительный характер канцлерства Каприви, ни одна из партий не сожалела о его уходе, и он ушел со своего поста, не сопровождаемый ни ненавистью, ни оплакиваниями.

Новым канцлером был назначен наместник Эльзас-Лотарингии князь Хлодвиг Гогенлоэ Шиллингсфюрст. В его же руки была передана и должность председателя прусского совета министров, и, таким образом, руководство и германской, и прусской политикой снова соединилось в одних руках, чтобы уже никогда больше не разъединяться. Новый канцлер был бледной фигурой не только в сравнении с Бисмарком, но и в сравнении с Каприви. Он не обладал ни внутренними, ни внешними достоинствами своих предшественников, плохо говорил свои речи по бумажке, довольно туго усваивал мысли своих противников и не имел никаких убеждений. Старческий возраст (ему было уже 75 лет) еще более ослабил его невысокие природные способности. Но для Вильгельма II Гогенлоэ был ценен в двух отношениях. Во-первых, он как нельзя лучше подходил к роли исполнителя; долгая предшествующая бюрократическая карьера научила его послушанию, и от него нельзя было ожидать ни прямых возражений, ни скрытой оппозиции предначертаниям кайзера; Вильгельм II очень ценил его за это. Во-вторых, новый канцлер был католик по вероисповеданию и аристократ по рождению; это делало его близким двум наиболее многочисленным партиям германского рейхстага: аграриям-консерваторам и католическому центру. В дебатах он всегда мог найти общий с членами этих партий язык и пользовался даже личным авторитетом у них. Ввиду того, что император находил нужным произвести сдвиг вправо от умеренного курса политики Каприви, это обстоятельство делало нового канцлера очень удобным для того, чтобы проложить путь к сближению с правой фракцией рейхстага. При Гогенлоэ это сближение правительства с правыми не отличалось еще большой решительностью; общественное мнение, хотя и не в той мере, как при Каприви, продолжало еще сдерживать императора, и часто под его давлением он шел на довольно значительные уступки в сторону либерализма. Гогенлоэ не торопился даже очищать правительство от некоторых министров, придерживавшихся прежнего либерального курса, и они могли довольно значительно сдерживать реакционные стремления императора. Все-таки уже в первый год канцлерства Гогенлоэ должен был уйти в отставку ненавистный Штумму и Круппу прусский министр торговли Берлепш, а осенью 1897 г. и другой сторонник государственного социализма, статс-секретарь по внутренним делам Беттихер. На посту прусского министра внутренних дел появился фон Келлер, завзятый реакционер.

Консервативный курс нового правительства обнаружился прежде всего в представлении рейхстагу (6 декабря) законопроекта против социал-демократов (Umsturzvorlage). Законопроект предлагал пополнить и изменить существовавшие уголовные наказания за подстрекательство солдат и матросов к неповиновению начальству и властям, за восхваление преступлений в печати, за распространение ложных слухов о действиях правительства, за возбуждение вражды между различными классами общества, за «угрожающие общественному миру» нападки на религию, монархию, брак, семью и собственность. Собственно о социал-демократии в законопроекте не говорилось, но для всех было ясно, что имелась ввиду именно она. Вместе с тем для правительства открывалась возможность наложить запрет и вообще на свободу мысли, ибо чего нельзя было включить в широкие рамки наказуемых новым законом проступков? Поэтому в обществе, в печати, в среде ученых и литераторов росло возмущение против законопроекта, посылались коллективные и индивидуальные протесты, – тем более, что впечатление от польских анархических актов успело уже потускнеть. К тому же в самом рейхстаге партии, поддержавшие законопроект, – консерваторы и центр, – относились к нему по-разному. Для консерваторов так же, как и для канцлера, в законопроекте были особенно ценны те параграфы, которые, по заявлению канцлера, «имели отношение к укреплению государственного порядка, государственной власти»; клерикалы, наоборот, В комиссии, обсуждавшей законопроект, в которой они имели большинство, смягчили именно эти параграфы, но зато усилили наказания за нападки на религию, нравственность, церковь и ее учение. В том виде, в каком законопроект вышел из комиссии, он имел малую ценность в глазах самого правительства, которое хотело сделать из него орудие против социал-демократов, но отнюдь не хотело давать центру нового средства для подчинения печати и общества клерикальным целям. В рейхстаге поправки центра к правительственному законопроекту были отклонены; поэтому центр подал свои голоса против всего законопроекта, и он был отклонен подавляющим большинством голосов.

Союз нового канцлера с консервативными кругами не привел, таким образом, на первых порах, ни к каким положительным результатам, но он был все-таки налицо и консерваторы поспешили учесть это обстоятельство в своих интересах. Аграрии снова подняли голову. В феврале 1895 г. в Берлине собрался их орган, «союз сельских хозяев». Излив свое негодование на бывшего канцлера, союз обратился к Гогенлоэ и выразил ему свое «полное доверие». Но даже и Гогенлоэ не мог, сохраняя хоть видимость защиты государственных интересов, исполнить желания аграриев. К тому же он не мог не знать, что в рейхстаге их домогательства все равно не могут иметь успеха. Тем не менее, аграрии почувствовали себя при новом канцлере смелее, чем при прежнем, и Каниц нашел момент подходящим для того, чтобы внести в рейхстаг свой проект снова, подвергнув его переделке. Назначение минимальных цен на хлеб противоречило недавно заключенным торговым договорам с другими странами, и уже по одному этому рейхстаг и правительство/ не могли принять его. Чтобы сделать свой проект более приемлемым, аграрии согласились на существенную уступку, именно предлагалось допустить повышение цен на хлеб лишь в том случае, если бы они оказались ниже цен мирового рынка. Но и в таком виде рейхстаг не нашел возможности его принять, и 17 января 1896 г. он был отвергнут в пленуме рейхстага, причем наряду с левой фракцией рейхстага против него голосовал и центр, ибо аграрный законопроект, по мнению лидеров центра, не был построен на христианско-социальной почве. Этот случай еще лишний раз показал, что центр всегда умел сохранить свою самостоятельность и никогда не шел на поводу ни у кого. Его разнообразный в социальном отношении состав всегда давал возможность вступать в самые различные парламентские комбинации, не нарушая существа партии. В его составе было много крупных помещиков из южных и ганноверских дворян, и это придавало ему консервативную окраску и сближало с аграриями; но в тоже время он импонировал крестьянству, мелкой буржуазии и даже отчасти рабочим своими демагогическими лозунгами о христианской помощи всем трудящимся и обремененным. Эти лозунги кое к чему и обязывали и не позволяли идти до конца по пути защиты землевладельческих интересов; к тому же среди деятелей церковной партии были и искренние защитники той социально-политической программы, которую император возвестил в начале своего царствования и которая, по их мнению, являлась лишь развитием христианских заповедей. Как раз в первой половине 90-х годов эти деятели получили довольно большой вес в центре, и под их>влиянием эта партия подверглась очень заметной демократизации и не нашла возможной для себя защищать аграрные интересы.

Консерваторам решительно не везло. Два главнейшие законопроекта (Umsutrzvorlage и проект Каница), которые они поддерживали, были отвергнуты. Но они не сдавались. На съезде «союза сельских хозяев», имевшем место в феврале 1896 г., была вынесена единогласная резолюция, которая требовала осуществления мыслей Каница, интернационального регулирования валютного вопроса в отношении биметаллизма¹ и биржевой реформы. Не решаясь стать на сторону аграриев в таких конфликтных вопросах, как вопрос о поддержании высоких цен на хлеб авторитетом правительственной власти и вопрос о биметаллизме, правительство решилось пойти аграриям навстречу в вопросе об ограничении свободы биржевой игры. Аграриям были особенно неприятны биржевые спекуляции хлебом, которые переводили в карман биржевиков значительную часть доходов от хлебной торговли, и они требовали подчинения бирж надзору правительственных комиссаров и запрещения сделок на срок с хлебом. В этом смысле правительство изготовило законопроект и, несмотря на все протесты биржевых и купеческих кругов, провело его через рейхстаг (июнь 1896 г.), проявив в этом деле очень большую настойчивость. Радость аграриев была, однако, непродолжительной, потому, что биржевики придумали способ обхода нового закона, и на практике новый закон никакого успеха не имел. Таким образом, для Гогенлоэ при всей его симпатии к аграриям оказалось невозможным что-либо сделать для них. Для того, чтобы идти на* Биметаллизм – денежная система, при которой в качестве меры стоимости служат два валютных металла – золото и серебро, причем монеты из обоих металлов допускаются к обращению на равных правах. – Прим. ред.

пролом, вопреки ясно выраженному общественному настроению и парламентским группировкам, ни у него, ни у императора еще не хватало решимости.

Симпатизируя аграриям, Гогенлоэ, однако, отнюдь не отворачивался и от торгово-промышленных кругов. В этом отношении канцлер, более чем в каких-либо других, являлся послушным выразителем мнений самого императора. Как мы уже указывали, император, несмотря на все свои романтические увлечения, унаследовал от деда преклонение пред всем тем, что носило на себе отпечаток действительной силы. А германской индустрии и коммерции конца XIX в. можно было отказать в чем угодно, но только не в силе и влиянии. На них опирались, главным образом, государственные финансы: без содействия промышленности нельзя было как следует вооружить армию, нельзя было создать сильный флот. Все это понимал Вильгельм, и поэтому, хотя его личные симпатии принадлежали далекой старине патриархальных отношении, он не скупился и на знаки монаршего благоволения крупнейшим дельцам промышленности, и на реальную помощь им. Через пять лет после вступления на престол для Вильгельма стало ясно, что нельзя одновременно искать дружбы и у рабочих, и у промышленников; интересы тех и других были несовместимы, и император не особенно долго колебался в своем выборе. Идиллическую мечту о патриархальной власти государя, великодушно охраняющего слабых от эксплуатации сильных, довольно быстро вытеснила забота об обеспечении солидных доходов коммерческим и индустриальным дельцам, и эру социальной политики сменила «эра Штумма и Круппа». Без симпатий рабочего класса император мог вполне обойтись, хотя это и приносило некоторый ущерб его патриархально-романтической идеологии, но без промышленной энергии и капиталов Круппа, Штумма и К° интересы армии, флота и государственной казны не могли быть удовлетворены. И свою идеологию император без колебаний принес в жертву реальным интересам государственности, – конечно, понимаемой Вильгельмом в специфическом «гогенцоллерновском» смысле.

Поворот спиной к рабочим особенно ярко выразился в знаменитом «каторжном законопроекте» (Zuchthausvorlage). В середине 90-х годов, в Германии довольно часто происходили стачки рабочих, имевшие чисто экономический характер и направленные, главным образом, на увлечение заработной платы и улучшение условий работы. Особенно значительные размеры приняла стачка портовых рабочих зимой 1896– 1897 гг. Требования, которые ставили рабочие, были довольно скромны и в общем недалеко уходили от того, что сам император признавал несколько лет назад вполне справедливым. Но теперь это стачечное деижение вызвало величайшее раздражение со стороны Вильгельма. Особенно раздражали его попытки насильственных воздействий против штрейкбрехеров. С «терроризмом», который применяли забастовщики по отношению к их товарищам, «желающим работать», по мнению императора, надобно было бороться самым решительным образом. В июне 1897 г., осматривая рабочую колонию пастора фон Боделыивинга, он определил задачи правительства по отношению к рабочим, как «защиту национальной работы всех продуктивных сословий, укрепление здорового среднего класса, решительную борьбу против мятежа (Umstiirz) и суровое наказание тому, кто осмелится помешать работать людям, желающим работать». А год с небольшим спустя на одном банкете в Эйнгаузе (Вестфалия) император решительно заявил, что его правительство готовит новый закон о наказании каторжной тюрьмой всякого, «кто попытается мешать немецкому рабочему, желающему выполнить свою работу, или будет подстрекать его к забастовке». Заявление императора было очень решительным и вызвало величайшее возбуждение в обществе; оно ясно показывало, что император, в угоду Штумму и Круппу, взял по отношению к рабочим новый курс, совершенно отличающийся от его прежних социально-политических заявлений. Гогенлоэ, как послушный исполнитель, взялся подготовить соответственный новому курсу законопроект. Самой существенной чертой этого законопроекта было усиление наказаний за подстрекательство к забастовке «через телесное принуждение, угрозы, оскорбление чести или лишение честного имени», причем в случае, если забастовка угрожала бы «безопасности империи или какого-либо союзного государства или представляла бы опасность человеческой жизни и собственности», наказание усиливалось до каторжной тюрьмы.

«Каторжный законопроект» был внесен правительством уже в новый рейхстаг, собравшийся осенью 1898 г., после окончания срока полномочий старого. Партийные соотношения в нем немного изменились; центр, национал-либералы и свободомыслящие имели приблизительно прежнее число членов; дюжину мандатов потеряли консерваторы и восемь выиграли социал-демократы (до 56 человек). Новый рейхстаг в общем имел тот же самый облик, что и прежний, хотя в нем и произошел незначитель-

242__:_ Глава VIII

ный сдвиг влево. Поэтому «каторжный законопроект» был обречен в нем на очевидную неудачу. Против него голосовали не только левые партии, но даже национал-либералы и центр, который полагал, что законопроект несовместим с правом коалиции, которым центр, по понятным соображениям, сильно дорожил. За него подали голоса лишь консерваторы, и он был отвергнут даже без передачи в комиссию. И здесь, как и в других случаях, союз консерваторов с правительством потерпел решительную неудачу. Такую же неудачу потерпел и проект, внесенный в прусскую палату депутатов министром внутренних дел Рекке и дававший слишком большую, почти дискреционную власть²⁷27
   ^{Дискреционная власть – право должностного лица или государственного органа действовать по своему усмотрению. –} Прим. ред.


[Закрыть] полиции по отношению к союзам и собраниям. Несмотря на то, что этот закон вносился в либеральном сообществе с другими параграфами, разрешавшими отдельным обществам вступать друг с Другом в союзы, ландтаг все-таки отверг его. Тем не менее, его либеральная часть осуществилась, ибо рейхстаг еще до отвержения проекта Рекке принял закон, которым на всем протяжении империи разрешались соединения всякого рода ферейнов, причем законодательные определения отдельных государств, противоречащие новому закону, подлежали уничтожению.

Повернувшись спиной к рабочим, Вильгельм обратился лицом к их антагонистам – представителям крупной промышленности. В числе мер, которые он принял в их пользу, надо прежде всего отметить проведение новых каналов. Оно имело двухстороннее значение, так как со-

здавало новые не только торговые, но и стратегические пути, и поэтому император вдвойне ему сочувствовал. Из новых каналов на первом месте надо поставить Киль-ский канал (названный каналом императора Вильгельма). Открытый 19 июня 1895 г., он соединил Балтийское море с Немецким и, укорачивая торговые пути, в то же время позволял в военное время соединять флот обоих морей, минуя датские нейтральные воды. Вслед за тем были проведены каналы Дортмунд-Эмс и Эльба-Траве. У императора был при этом более обширный план: он имел ввиду связать сетью каналов восток и запад империи, от Рейна до Эльбы. Но этот проект встретил очень решительное противодействие со стороны консерваторов; восточно-прусские аграрии боялись, что новые пути усилят ввоз иноземного хлеба и создадут нежелательную для них конкуренцию; кроме того, они понимали, что проведение новых водных путей будет содействовать расцвету индустрии германского запада, что вызовет отток сельскохозяйственных рабочих из-за Эльбы на при-рейнские и вестфальские фабрики и даст новый толчок к вздорожанию цен на руки сельских рабочих в Восточной Пруссии. Консерваторы подняли настоящую фронду; они мобилизовали все свои силы, и против ассигнования на проведение новых каналов голосовали даже и те из них, которые состояли на государственной службе; сам министр Микель, все более сближавшийся с аграриями, очень двусмысленно защищал правительственный проект и после его речи граф Каниц иронически заявил, что он не знает, говорил ли министр за проект или против него. Император тем не менее был очень настойчив; он готов был даже на полный разрыв с консерваторами лишь бы добиться ассигнований на водные пути. Здесь, таким образом, ради интересов индустрии и коммерции, он был готов порвать с теми, к кому всегда благоволил. Эта жертва была, однако, напрасной, вместе с консерваторами против ассигнований голосовал и центр, и они были отвергнуты.

Более счастливой была политика благоприятствования индустриальным интересам в области внешней политики. Для немецкой промышленности нужны были новые рынки главным образом в странах слабой (Ближний Восток) и старой (Китай) культуры или же лишенных всякой культуры (Африка). На эти страны и обратил свое внимание Вильгельм в канцлерство Гогенлоэ. Его внешняя политика в это время стала отличаться гораздо большей решительностью, чем при Каприви. Император уже не довольствовался только тем, что Германия заняла первое место в Европе в качестве военной державы. Он стремился доставить ей первенство или, по крайней мере, почетное место и в других частях света. Германия, по его тогдашним представлениям, должна была стать мировой державой; ей нужны были новые колонии, новые сферы влияния, новые моря. То умеренное значение, которое признавали за колониальным движением Бисмарк и Каприви, уже не удовлетворяло теперь Вильгельма; заявления и его самого, и его министров по международным вопросам стали гораздо решительнее и заносчивее, чем прежде. Особенно характерна в этом отношении роль тогдашнего статс-секретаря по иностранным делам Бюлова в рейхстаге 6 декабря 1897 г. «...Мы держимся того мнения, – говорил он, – что вовсе не нужно исключать Германию из соперничества других наций в странах с богатым будущим.

Прошли те времена, когда немец оставлял в распоряжении у одних своих соседей землю, у других – море, а для самого себя оставлял только небо, где восседает на троне чистая доктрина». Эго означало, что Германия собирается занять агрессивную позицию не только в одной Европе, но и повсюду, где это окажется возможным. Переводя эти намерения на торжественный язык, принц Генрих Прусский, отправляясь к берегам Китая во главе большой германской эскадры, заявил, что он едет «возвестить на чужбине Евангелие особы его величества как тем, которые хотят ему внимать, как и тем, которые не хотят».

Притязания Германии на мировую роль прежде всего сказались в делах Ближнего Востока. Бисмарк не признавал, как известно, никакой ценности за Ближним Востоком. Известна его часто цитируемая фраза: «Весь восточный вопрос не стоит костей одного померанского гренадера». Он предоставлял полную свободу России и Австрии размежевываться, как они хотят, на Балканском полуострове. От этого полного индифферентизма к ближневосточным делам Вильгельм отказался с самого начала своего царствования, и при его содействии Германский Банк получил еще в 1888 г. концессию на постройку железнодорожной линии в Малую Азию до Ангоры. Когда же этот путь был окончен в 1893 г., то Вильгельм добился предоставления тому же. Германскому Банку права продолжить железную дорогу до Кейсариэ. Но и на этом Вильгельм не остановился и стал добиваться для немецких капиталистов концессии на продолжение малоазиатского железнодорожного пути далее в Месопотамию до Багдада и еще далее до самого Персидского залива. Нечего говорить, что индустриальные и коммерческие круги были живо заинтересованы в осуществлении этого великого железнодорожного пути, открывавшего самые широкие перспективы для германского сбыта. Но здесь Германии пришлось столкнуться с Англией. Железнодорожный путь от Константинополя до Персидского залива грозил заменить собой или, по крайней мере, понизить значение английского морского пути через Суэцкий канал в Индию и Китай. Поэтому английская дипломатия всеми силами старалась помешать осуществлению германского проекта, и Каприви, поддерживавший добрые отношения с Англией, не особенно на нем настаивал и сдерживал чрезмерную, по его мнению, настойчивость в этом отношении императора. Сам Вильгельм, однако, ни за что не хотел отказаться от своего плана, хотя бы даже и ценой разрыва добрых отношений с Англией. С отставкой Каприви он удвоил свои хлопоты перед султаном о разрешении на постройку дороги, и угодливый Гогенлоэ, конечно, не мог и не хотел оказывать ему в этом никакого противодействия. Чтобы склонить на свою сторону султана, Вильгельм не остановился перед довольно необычным шагом: осенью 1898 г. он предпринял путешествие на Восток, в Константинополь и Иерусалим. В турецкой столице он был с необычайной пышностью принят султаном Абдул-Гамидом, и это должно было выставить на показ всему свету дружбу между Турцией и Германией. В речах, которые Вильгельм произносил в Иерусалиме и Дамаске, он также подчеркивал свое расположение к мусульманскому народу и проявлял всяческое внимание к турецким национальным святыням и преданиям. В результате этого султан стал более уступчив и, несмотря на явное неудовольствие Англии, дал немецкому обществу капиталистов концессию на проведение багдадской железной дороги (1899 г.). Дело, однако, встретило еще некоторые затруднения, и в конце концов германские капиталисты при постройке багдадской дороги должны были допустить в свою компанию и французских, и дело постройки дороги было передано в руки германско-французского общества. Это произошло уже при преемнике Гогенлоэ – Бюлове.