Текст книги "Журнал «Если», 1993 № 02"

Автор книги: Урсула Кребер Ле Гуин

Соавторы: Джон Кейт (Кит) Лаумер,Фриц Ройтер Лейбер,Джеймс Грэм Боллард,Виктор Гульдан,Александр Ерофеев,Юрий Синченко
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 18 страниц)

Он проскочил сужение тоннеля на границе между Вторым и Третьим трюмами, без всяких конфликтов с охраной, зато чуть не пропустил большой голубой коридор, ведущий вверх.

– Лопушшок, дурья башшка! – снова вылез Ким.

– Тихо ты! Мы на территории офицеров, – оборвал его Лопух, радуясь, что получил повод еще раз осадить нахальное животное. По правде говоря, ему самому голубая зона «Ковчега» всегда внушала суеверный страх, и, находясь здесь, он испытывал неуверенность.

Очень скоро, прежде чем он успел морально настроиться, Лопух очутился на неподвижной площадке среди непроглядных, как бамбуковые заросли, металлических трубчатых конструкций непосредственно под палубой самого Мостика. Он поднялся к потолку и кружил среди высоких балок, ожидая, что кто-нибудь его окликнет.

Вокруг сверкали причудливые сооружения из металла всевозможных форм и объемов, переливались радужные плоскости и поверхности. Над всем этим хаосом нависало бархатной черноты пространство, оживленное беспорядочным мельтешением молочно-белесых хлопьев.

Среди железа и радуг парили фигуры в офицерской форме цвета полночной синевы – полные и худые, длинные и короткие. Временами они переговаривались молчаливым языком жестов. Каждое их движение, казалось, было проникнуто величайшим достоинством и имело какой-то непостижимо глубокий смысл. Если на свете вообще существовали боги, то эти люди были богами «Ковчега». Он чувствовал себя ничтожеством, мышью, которую – посмей он только пискнуть – немедленно вышвырнут вон.

В жестах офицеров, за которыми завороженно следил Лопух, явственно ощущалась все нарастающая напряженность. Вскоре до него донесся знакомый гул, скрипучий и гремящий. Лопух сначала удивился, но потом понял (может быть, когда-то он даже и знал это), что все обычные процессы регулируются с Мостика – Капитаном, Штурманом и их помощниками.

Гул знаменовал собой наступление полудня Бездельника. Лопух не на шутку разволновался: поручения и так уже съели больше времени, чем он рассчитывал. Лопух неловко попытался подать знаки, чтобы привлечь внимание хотя бы одной фигуры в полночно-синем. Но его робкие усилия пропали даром. Отчаявшись, он прошептал: – Ким?

Кот не отозвался. Лопух слышал лишь тихое урчание, возможно, даже храп. Он легонько потрепал кота:

– Ким, откликнись, нужно посоветоваться.

– Зззаттнись! Я сссплю! Тсссс! – Ким поскреб по робе когтистыми лапами, меняя позу, и мстительно возобновил урчание-храп: спал он или притворялся – определить было трудно. Лопух чувствовал полную беспомощность.

Время летело. Положение становилось критическим. Он не имеет права не придти на встречу с Доком! В отчаянии он уже решился было залететь еще выше и даже – о, Боже, – с кем-нибудь заговорить. Но тут, на счастье, молодой голос окликнул его:

– Эй, парень! Что тебе нужно?

До Лопуха вдруг дошло, что, он как автомат продолжает поднимать руку навстречу каждому пролетающему, и вот один из них – такой же темнокожий, как Граф, наконец заметил его призывный жест. Расстегнув карман, Лопух извлек письмо и протянул его офицеру:

– Для шефа!

– Это как раз мое отделение. – Легкий треск – запечатанная записка вскрыта. Продолжительный шелест – офицер, несомненно, разворачивает письмо. Короткая пауза. Затем вопрос: – Кто такой Корчмарь?

– Хозяин «Приюта Летучей Мыши». Я там работаю.

– Приют Летучей Мыши?

– Бар. Раньше назывался «Ротондой счастья». А в старые добрые времена, как говорил Док, – «Винный погребок-III».

– Хм. А эти… ну, какие-нибудь сверхъестественные существа в твоем «Приюте» не встречаются?

– Только во снах, сэр.

– Так-с. Ладно, ладно, мы проверим. Если ты увидишь меня где-нибудь и узнаешь – не подавай виду. Кстати, меня зовут Энсайн Дрейк. Кто это у тебя пассажиром, папаша?

– Только кот, – испуганно выдохнул Лопух.

– Понял. Для спуска воспользуйся черной шахтой.

Лопух начал пробираться сквозь металлические джунгли в направлении, указанном синим пятном руки офицера.

– В следующий раз запомни – с животными на Мостик подниматься запрещено, – бросил вдогонку Энсайн.

Во время спуска вниз Лопухом владело смешанное чувство: с одной стороны – теплая волна облегчения после встречи с Энсайном Дрейком, показавшимся ему таким доброжелательным и отзывчивым, с другой – беспокойство: успеет ли он навестить Дока?

По пути Лопух обогнал две неуклюжие фигуры, дрейфующие по ветру. В ноздри ударил резкий запах перегара: в предвкушении Забавницы забулдыги уже дышали часто, как изголодавшиеся собаки, видящие во сне кость. Лопух занервничал, не закрыл ли Док свою приемную. Снова донесся смешанный запах зелени и растений – на этот раз из Садов Дианы.

Люк в приемную оказался закрыт, но после трех звонков из него выглянула физиономия Дока с белыми зарослями вокруг сероватых глаз.

– А я уже отчаялся тебя дождаться, Лопух.

– Простите, Док. Я вот…

– Ладно, заходи, заходи. Привет, Ким. Если есть желание, можешь ознакомиться с моими апартаментами на предмет добычи.

Ким выполз наружу, оттолкнулся от груди Лопуха и вскоре был всецело поглощен обычным своим инспекторским обзором.

А проинспектировать здесь было что, даже Лопух смог это заметить. Каждый сантиметр каждой веревки в приемной Дока был увешан какими-то штуковинами самых разных форм и цветов: большими и маленькими, блестящими и тусклыми, прозрачными и темными. Они контрастно выступали на бледном фоне нелюбимого Лопухом мертвенного света, источаемого одной из стен. Времени разглядывать их внимательно уже не оставалось. От другой стены исходил более яркий свет.

– Осторожнее, Ким! – предостерег кота Лопух, заметив, что тот, передвигаясь, отталкивается лапами от подвешенных предметов.

– За него не беспокойся, – сказал Док. – Давай лучше займемся тобой. Ну-ка, постарайся не моргать.

Док обхватил руками голову Лопуха. Серые глаза и заросшее седыми волосами лицо приблизились к нему.

– Как я и предполагал… Разжижение линз. Ты перенес осложнение, которое выпадает на долю каждого десятого, подцепившего рикетсию Леты.

– Гнуса Стикса, Док?

– Да, так вы ее называете. Всех вас, несчастных плебеев, так и тянет залезть в самую грязную лужу Преисподней. Но мы Bqe грешны: все пьют воду Леты. Хотя иногда, когда с возрастом становишься мудрее, начинаешь вспоминать, что было вначале. Слушай, когда ты прекратишь извиваться?

– Док, это гнус Стикса мешает мне вспомнить то, что было со мной до «Приюта Летучей Мыши»?

– Возможно. Как долго ты в «Приюте»?

– Не знаю, Док. Кажется, всю жизнь.

– В любом случае, ты появился там до того, как я набрел на «Приют». Тогда как раз в Четвертом трюме открыли «Ром-бабу». Постой, да это случилось всего лишь звездник назад.

– Но я ведь, наверное, почти старик, Док. Почему же я ничего не помню?

– Никакой ты не старик, Лопух. Просто ты лысый и беззубый, усохший и проспиртованный насквозь, как экспонат в кунсткамере. Ладно, а теперь раскрой рот.

Одной ладонью Док обхватил затылок Лопуха. Пальцы второй ощупывали полость рта.

– Десны у тебя тверды. Это облегчает задачу.

Лопух хотел было рассказать о соляных ваннах, но Док решительно скомандовал:

– А теперь открой его как можно шире. – Док затолкал ему в рот нечто огромное (размером с дамский ридикюль) и ужасно горячее. – Закуси это изо всех сил.

Лопуху показалось, что он укусил раскаленную сковородку. Он попытался тут же разомкнуть челюсти, но крепкие руки Дока сжимали его череп и подбородок. Лопух стонал, отчаянно размахивая руками и лягая ногами воздух. Слезы застилали ему глаза.

– Да прекрати же ты вертеться, как карась на сковородке! Дыши носом. Не так уж это и горячо. Ах, ты уже и пузыри пустил, нюня!

Лопух был другого мнения по этому поводу, но ему не хотелось выглядеть трусом перед Доком. Он затих. Несколько раз моргнув, он начал различать в застилающем глаза большом общем пятне овал лица Дока и силуэты развешенных на веревках предметов. Он попытался даже улыбнуться, но его губы, растянутые и размазанные по заполнившей его рот форме, ничего изобразить не могли. Ему все еще было больно, зато жар начал заметно ослабевать.

Док улыбнулся ему:

– Ну вот, теперь будешь знать, как уговаривать старого пьяницу-доктора испытывать на себе приемы древней медицины, да еще такие, о которых он сам знает лишь понаслышке. Зато зубы получишь такие, что канаты сможешь перекусывать. Эй, Ким, пожалуйста, держись подальше от этого саквояжа.

Черное пятно кота оторвалось от другого черного пятна, но вдвое большего по размеру. Лопух с упреком промычал Киму через нос что-то нечленораздельное, сопровождая мычание неодобрительными жестами. Другое черное пятно напоминало по форме маленький черный футляр Дока, но только было раз в сто крупнее. К тому же эта штуковина и весила прилично, судя по тому, как низко под его тяжестью прогибалась, а затем медленно распрямлялась веревка, приведенная в движение Кимом.

– В самом саквояже, Лопух, мои сокровища, – заинтриговал Док, а когда Лопух дважды недоуменно приподнял брови, требуя дополнительных разъяснений, продолжил: – Нет, в нем не монеты, не золото и не драгоценности, там вторая запредельная бесконечность: мечты, сновидения, кошмары на любой вкус – на тысячу «Ковчегов». – Он посмотрел на свое запястье: – Достаточно. Открывай рот.

Лопух послушно подчинился, хотя это причинило новые страдания.

Док вынул изо рта закушенную Лопухом форму, завернул ее в блестящую обертку и пристегнул к ближайшей растяжке. Затем снова заглянул в рот Лопуху.

– А ты, пожалуй, был прав. Я, кажется, разогревая, переборщил, – задумчиво сказал Док. Он поднес к губам Лопуха небольшой пакетик и выдавил его содержимое.

Рот Лопуха наполнился прохладным туманом, и боль тут же начала стихать.

Док затолкал пакетик в карман Лопуха.

– На тот случай, если снова заболит. – И прежде чем Лопух успел поблагодарить, Док прижал к его глазу небольшую трубку. – Ну-ка, глянь, ты что– нибудь видишь?

Пораженный увиденным, Лопух вскрикнул и отпрянул от окуляра.

– Что случилось?

– Док, это какой-то сон, глюки, – хрипло вымолвил Лопух. – Ты только никому не рассказывай, ладно?

– И что ты увидел в этом сне? – с жадностью заторопил его Док.

– Чудная картина, Док. Коза с рыбьим хвостом. Я… я видел… рыбью чешую! – от обилия внезапно обрушившихся впечатлений в голове Лопуха все перемешалось. – И там все… имело контуры! Док, наверное, это и есть «зоркое зрение»?

– Конечно, Лопух. Главное, это доказывает, что у тебя нет повреждений мозга и сетчатки. И мне к тому же не придется возиться, изобретая для тебя бинокль. Итак, я понял, во сне ты все предметы видишь отчетливо и контрастно, что, кстати, вполне естественно. Тогда почему же ты от меня это скрывал?

– Я боялся, что меня обвинят в колдовстве, Док. Я считал, что видеть вещи такими – это ясновидение. Но почему трубка щекотала мне глаз?

– Изотопы, невежда! Так и должно быть. Давай, проверим другой глаз.

Снова Лопуху хотелось заорать, но на сей раз он сдержался, а вот немедленно отстраниться ему уже не захотелось, хотя легкое щекочущее покалывание возобновилось. На новой картине он увидел стройную девушку. Но теперь он ясно видел очертания ее фигуры! Он видел… детали! Например, ее глаза уже не были похожи на туманные цветные бляшки. По обеим сторонам от каждого из них белели фарфорово-чистые и ясно очерченные… треугольники! А в центре каждого из нежно-фиалковых кружков четко различались глубокие черные точки.

Волосы девушки отливали серебром, хотя, как показалось Лопуху, она была совсем юной: впрочем, судить о возрасте теперь, когда все детали проступали так отчетливо, было крайне сложно. Хотя она явно напоминала девушку с платиновыми волосами, увиденную в Чертогах Графа.

На ней было длинное блестящее платье, не закрывающее плеч. Каким-то чудесным образом, подвластное неведомой силе, оно тяжело ниспадало к ногам. Тем же свойством обладали и ее распущенные волосы. И еще это сказочное платье имело… складки.

– Как ее зовут, Док? Альмоди?

– Нет. Дева. То есть – девственная. А ты ее ясно видишь?

– Да, Док. Яснее ясного. Остро! О, да, как нож! А та – коза с рыбой?

– Козерог, – ответил Док, отнимая трубку от глаз Лопуха.

– Док, я знал, Дева и Козерог – это названия лунников, земтябрей, солнечников и звездников, но я не мог предположить, что их можно нарисовать. Я не думал, что они реальные.

– Конечно. Ты же ведь никогда не видел ни часов, ни звезд, не говоря уже о зодиакальных созвездиях…

Лопуху хотелось еще расспросить Дока о том, что означают эти фигуры, но он вдруг заметил: мертвенно бледное свечение померкло.

– …По крайней мере на этом отрезке жизни, подконтрольном твоей памяти, – добавил Док. – Я, вероятно, приготовлю твои новые глаза и зубы к следующему Бездельнику. Если сможешь, приходи раньше. А так – увидимся в «Приюте» вечером Забавницы.

– Прекрасно, Док. К сожалению, я должен торопиться. Пойдем, Ким! Иногда по вечерам в Бездельник бывает уйма работы, особенно, если ночь Забавницы выдалась тяжелой. Запрыгивай, Ким!

– Ты уверен, что сможешь благополучно добраться до «Приюта», Лопух? Ведь скоро стемнеет.

– Будьте спокойны, Док. Я смогу.

Когда же ночь действительно настала, внезапно упав на глаза, как глухой капюшон плаща, а Лопух успел пройти лишь половину первого коридора, ему очень захотелось вернуться и попросить Дока проводить его. Но, предчувствуя издевательские выпады Кима, не сделал этого. Ким упорно молчал. Торопливо, толчками Лопух гнал себя вперед, едва различая центральную линию в мутном свете беспорядочно бегающих огоньков.

В носовом тоннеле было совсем жутко – там он не встретил ни души; сиротливые фонари едва тлели, как угли затухающего костра. Вид этих бледных пятен, после того, как он увидел мир ярким и четким, причинял ему страдания. Вдобавок начался очередной приступ «ломки» – его всего трясло как в лихорадке, на лбу выступили холодные бусинки испарины, а мысли совершенно смешались. Теперь он уже не отдавал себе отчета, какие из странных событий, происшедших с ним после прихода Кима, были реальностью, а какие – сном. А отказ Кима говорить – а может быть, утрата им этой способности? – окончательно выбивали его из равновесия.

Так что, когда наконец он едва живой от страха влетел в «Приют», его уже била нервная дрожь. Лишь в последний момент он успел вспомнить о свежем клее на краях люка.

В баре все кипело безудержной пьянкой: ходили ходуном ярко горящие светильники, изгибались фигуры танцующих. Корчмарь не упустил случая сразу же наброситься на него с упреками. Лопух за– нырнул в ротонду и автоматически начал принимать заказы и обслуживать клиентов, ориентируясь на голоса и отыскивая предметы на ощупь – похмельный синдром повлиял на зрение: все вокруг прыгало в глазах, сливаясь в одно большое кружащееся переливчатое пятно.

Через некоторое время ему вроде бы полегчало, но нервы уже были взвинчены до предела. Пришлось углубиться в работу, чтобы хоть как-то держать себя в руках и сносить придирки Корчмаря – но именно работа в конце концов почти истощила его последние силы. К рассвету Забавницы, когда пространство вокруг ротонды кишело посетителями, он сдался: выудил пакет лунной настойки и трясущимися руками поднес к губам.

Иголки когтей впились ему в грудь:

– Идзззиот! Ссслюнтяй! Раб ссстраха!

Лопуха затрясло от ненависти к коту, но пакет он

все же оставил. Ким тем временем вылез наружу и пренебрежительно оттолкнувшись от его груди, облетел весь бар по кругу; он смело заводил разговоры с пьяницами и вскоре стал центром всеобщего внимания. Корчмарь хвастался им направо и налево и совсем перестал работать. Лопуху пришлось отдуваться за двоих. Кошмар мучительно долгой трезвости был несравним с самым жутким опьянением.

В «Приют» с достоинством вплыла Сюзи. Когда он подавал ей ее любимую темную, она участливо коснулась его руки. Это помогло.

Голос, доносившийся снизу, показался ему знакомым. Он принадлежал курчавому бражнику в матросской робе. Не Энсайн ли Дрейк это?

Вакханалия достигла апогея. Корчмарь прибавил музыки. Поодиночке и парами разгулявшиеся бражники кувыркались в танце, как мячики отскакивая от канатов. Любители шимми выкручивались на месте, вцепившись в растяжки пальцами ног. Девушка в черном растянулась в шпагате. Другая – в белом – пронырнула сквозь ротонду, где Корчмарь не постеснялся мимоходом по-хамски облапить ее. Пьяницы пытались хором затянуть песню.

Наступила ночь Забавницы, ритм необузданного разгула все учащался, а Док почему-то не приходил. Зато появился Граф со своей свитой – девицами и Сатаной. Танцоры брызнули в разные стороны, освобождая дорогу, а бражники безропотно уступили его компании целую треть ротонды наверху, причем, треть стойки снизу тоже вдруг как– то сама по себе опустела. К удивлению Лопуха, вся компания дружно заказала кофе. Только собака на вопрос Графа пролаяла: «Кровавая Мэри»; звуки формировались так глубоко в собачьей гортани, что наружу, в сопровождении отвратительного утробного рыка, вышло нечто вроде «Кра-а-эх Мэр– аэх».

– Позвольте поинтересоваться, это ссследует понимать как речччь? Тогда прошшшу перевесссти, – ехидно прокомментировал реплику пса Ким, устроившийся с другой стороны ротонды. Пьяницы затряслись в беззвучном смехе.

Лопух подал тюбики с горячим кофе, вложенные в войлочные чехлы, чтобы клиенты не обожглись, и смешал коктейль для Сатаны в самосжимающемся шприце с коктейльной трубочкой вместо иглы. Голова его кружилась от слабости, но сейчас он больше опасался не за себя, а за Кима. Пятна лиц расплывались перед его глазами, хотя он все же узнал Риксенду по ее черным волосам, а Фанетту и Дюшетту по их развивающимся огненно-рыжим шевелюрам и молочным телам, усыпанным рыжими точками. Альмоди, фарфорово-бледная и платиноволосая, смотрелась потрясающе в соседстве с темно-коричневой фигурой Графа по ее правую руку и черным, узким силуэтом пса по левую.

Лопух услышал, как Граф шепнул ей:

– Попроси Корчмаря показать своего говорящего кота.

Шепот был очень тихий, как легкое дуновение вентилятора, и Лопух никогда бы не обратил на него внимания, если бы не странная восторженная дрожь в голосе Графа. Это настораживало.

– Но ведь они же могут подраться, я имею в виду – с Сатаной, – ответила девушка таким волшебным голосом, что в ушах Лопуха словно зазвенели серебряные колокольчики. Как бы ему хотелось увидеть ее лицо через трубку Дока! Она, наверняка, оказалась бы похожей на Деву. Правда, покровительство Графа исключало девственность. Ах, этот ненормальный мир – жестокий и ужасный. Как прекрасны ее фиалковые глаза! Оставаться жить в мире теней становилось невыносимым.

С испугом в голосе Альмоди добавила:

– Пожалуйста, не надо, Граф.

Эта фраза окончательно покорила сердце Лопуха.

– Но в этом-то как раз вся прелесть, детка. Схватка зверей – величайшее наслаждение. Уверен, тебя мы тоже к этому приучим. И первый урок мы тебе дадим как раз здесь и теперь. Поверь, нет ничего прекраснее запаха паленой шерсти – а его скоро будет достаточно. Эй, Корчмарь! Наша новая леди желает услышать твоего кота. Принеси его нам.

– Но ведь я не хочу… – попыталась возразить Альмоди, но тут же осеклась.

Пока Корчмарь звал кота, перегнувшись на другую сторону ротонды, Ким подплыл сам, пронырнув сквозь ее внутреннее кольцо. Он пришвартовался к тонкой веревке и прямо посмотрел в глаза Графа:

– Итак-ссс?

– Корчмарь, выруби эту балаганную дрянь. – Музыка тут же прекратилась. Поднявшаяся было волна возмущения стихла так же резко, как поднялась. – Хорошо, котик, говори.

– Я лучшшше ссспою, – объявил Кот и издал тягучий душераздирающий кошачий вопль. В завывании ощущалась мелодия, но она пришлась Графу не по вкусу.

– Ах, какая абстракция, – воскликнула восхищенно Альмоди. – Послушайте, Граф, ведь это же головокружительно высокий аккорд!

– Скорее, сумасшедший консонанс, – язвительно заметила Фанетта.

Граф шикнул, заставляя их замолчать.

Ким завершил арию пронзительной нотой. Он с гордым спокойствием оглядел ошарашенную аудиторию и принялся как ни в чем не бывало вылизывать свое плечо.

Граф вцепился в край стойки левой рукой и с показной невозмутимостью спросил:

– Если ты не хочешь говорить с нами, может быть, ты побеседуешь с нашей собачкой?

Ким бросил взгляд на Сатану, с прихлебом посасывающего «Кровавую Мэри». Его глаза расширились, зрачки превратились в узкие щелки, в ощеренной пасти показались иглы клыков. Он прошипел:

– Сссвинячий пессс!

Сатана стартовал с места, оттолкнувшись лапами от кисти левой руки Графа, которая придала ему дополнительное ускорение и одновременно скорректировала полет, швырнув именно в ту сторону, куда прыгнул уклоняющийся от броска Ким. Но кот все же сумел увернуться, спружинив от тугой растяжки и рикошетом отлетев назад. Оскаленные сахарные челюсти собаки лязгнули в футе от цели, а ее широкогрудое черное тело пронеслось мимо Кима словно эскадренный броненосец, расходящийся с прогулочным катером.

Сатана впечатался всеми четырьмя лапами точно в середину пьяного толстяка, только что выдохнувшего воздух, перед тем как глотнуть настойки. Пес мгновенно оттолкнулся от него, как от батута, и устремился в обратном направлении. На этот раз Ким не увернулся: в воздухе закружили клочки его шерсти. Зато и пес получил яростный ответный удар когтистой кошачьей лапы.

Граф схватил Сатану за ошейник, не позволяя ему еще раз нырнуть. Он погладил морду собаки под глазом и понюхал пальцы.

– Достаточно, мальчик, – сказал он. – Не будем убивать гениального композитора. – Его рука с неплотно сжатым кулаком мягко опустилась на стойку. – Что ж, кот, с нашей собачкой ты перекинулся парой слов. Может быть, у тебя найдутся добрые слова и для нас?

– Да-ссс! – Ким перекочевал на ближайший к лицу Графа канат. Лопух кинулся, чтобы оттащить его, а Альмоди, не отрывавшая глаз от расслабленного кулака Графа, потянулась к нему.

– Исссчадие ада! Изззверг! – громко прошипел кот.

И Лолух и Альмоди опоздали. Между двух сжатых пальцев Графа мелькнул змеиный язычок. Тонкая струйка вырвалась и ударила Киму прямо в оскаленную пасть. Секунда, в которую Лопух успел подставить под струю свою ладонь, показалась ему вечностью. Тыльную сторону ладони обожгло, как огнем.

Ким свернулся клубком, потом распрямился, оттолкнувшись от Графа, и, сверкая уродливо разинутой пастью, ушел в темноту.

Граф констатировал:

– Кислота – античное оружие, вроде греческого огня, но и нашим парням оно хорошо знакомо. Лучшее средство против котов-колдунов.

Лопух прыгнул на Графа и, схватив за грудки, попытался боднуть.

Граф молниеносно отвел голову. Тогда Лопух впился деснами ему в шею. Внезапно раздался хлопок, как при разрыве пакета, и прохладный ветерок скользнул по голой спине Лопуха. Тут же к его телу, чуть выше почек, прижался леденящий кожу треугольник. Лопух от удивления раскрыл рот и, потеряв опору, обессиленно поплыл в сторону. Раздался смешок Графа.

В руке одного из бражников вспыхнул полицейский фонарь. В его голубоватом отблеске физиономии посетителей «Приюта» сразу превратились в бескровные лица покойников. Такими страшными человеческие лица не становились даже при вечернем свете с левого борта. Твердый голос скомандовал:

– Все, парни, повеселились. А теперь – по домам. Мы прикрываем лавочку.

Занялся рассвет Спятницы, в его лучах пламя фонаря поблекло. Холодный треугольник соскользнул со спины Лопуха. Снова как будто разорвали пакет. Зловеще шепнув: «Прощай, малыш», – Граф прошил застилавшую глаза белесую дымку и присоединился к своей компании. Усеянные бледно-рыжим конфетти Фанетта и Дюшетта, как две кариатиды, поддерживали голову Сатаны, вцепившись в его ошейник.

Лопух заплакал и отправился на поиски Кима. Через некоторое время к нему присоединилась Сюзи. «Приют Летучей Мыши» опустел. Наконец Лопуху и Сюзи удалось настигнуть Кима в углу. Лопух обхватил грудь кота. Тот сжав его запястье передними лапами, пустил в ход когти. Лопух вытащил тюбик, подаренный Доком, и просунул его горлышко между челюстями Кима. Когти кота глубоко вонзились в руку. Превозмогая боль, Лопух надавил. Наконец когти спрятались в мохнатые подушечки, и Ким расслабился. Лопух ласково погладил его. Сюзи перевязала исцарапанное запястье пострадавшего.

Подлетел Корчмарь в сопровождении двух бражников, в одном из которых Лопух узнал Эн– сайн Дрейка. Энсайн сказал:

– Мой коллега и я покараулим сегодня у кормового люка и у правого борта. – Кроме них, в «Приюте» уже никого не осталось.

Лопух предупредил:

– У Графа есть нож.

Дрейк кивнул.

Сюзи, дотронувшись до руки Лопуха, сказала:

– Корчмарь, я хочу остаться у вас на ночь. Мне страшно.

– Могу предложить свободный канат, – согласился Корчмарь.

Дрейк и его помощник медленно поплыли к своим постам.

Сюзи вздохнула и после некоторых колебаний упорхнула вместе с Корчмарем.

Лопух униженно потащился в носовой угол. Неужели Сюзи ожидала, что он будет драться с Корчмарем? Грустно, но он не испытывал к ней прежних чувств. Разве что – дружеские. Ему нравилась новая девушка Графа, но ее недоступность была безнадежной.

Он совершенно измотался. Даже сладкая мысль об ожидающих его завтра новых глазах не помогала. Он пристегнулся за щиколотку к растяжке и завязал глаза платком. Попытался осторожно приласкать Кима, но тот не ответил. Заснул Лопух почти мгновенно.

Ему приснилась Альмоди. Она оказалась точь-в– точь похожей на Деву. На руках ее сидел Ким, гладкий и лоснящийся, как начищенный ботинок. Она двигалась навстречу к нему, двигалась и… не приближалась.

Уже поздно ночью, как ему показалось, он проснулся в очередном приступе лихорадки. Его прошиб холодный пот, все существо сотрясалось. Нервы дергало, словно электрическим током. Казалось, вот-вот его мышцы скрутит в последней, разрывающей сухожилия агонии. Все существо трепетало от предчувствия ужасной нестерпимой боли. Мысли, как ножи мясорубки, мелькали с невероятной скоростью, так что он успевал ухватить только одну из десяти. Этот кошмар был похож на головокружительный разгон по извилистому, мрачному тоннелю с быстротой в десятки раз превосходящей скорость главного подъемника.

Лопух сорвал платок с глаз. Кругом царила темнота. Его тело перестало ускоряться, мысли замедлились. Но нервы все еще были напряжены.

Кто-то потряс Лопуха за плечо:

– Что случилось, старина?

– Страшный сон приснился, будто на меня напали вампиры, – ответил он.

Наступал рассвет Трудельника. Лопух чувствовал себя больным и разбитым, но принялся за обычную работу. Он попробовал заговорить с Кимом, но тот, как и вчера днем, не был расположен к беседе. Корчмарь замучил Лопуха придирками и надавал ему кучу поручений – с самой Забавницы в баре все стояло вверх дном. Сюзи быстро улизнула, ни об Очаровашке, ни о чем другом она говорить не захотела.

Лопух пылесосил, а Ким шарил по углам. Оба старались не встречаться. В полдень зашел Граф и, пока Лопух и Ким кружили в отдалении и не могли расслышать разговора, перебросился несколькими фразами с Корчмарем.

На рассвете Бездельника Корчмарь, не проявив свойственного ему любопытства, без вопросов разрешил Лопуху уйти из «Приюта». Лопух высматривал Кима, но нигде не заметил черного комочка. Честно говоря, сегодня ему и не хотелось брать кота с собой.

Он направился прямиком в приемную Дока. В этот день, в отличие от прошлого Бездельника, в коридорах было многолюдно.

Люк в приемную Дока оказался распахнутым настежь, но самого Дока не было. Лопух долго ждал, чувствуя себя крайне неуютно в мертвенном свечении, исходящем от экрана. Многое показалось ему подозрительным: Док не любил оставлять приемную не закрытой или без присмотра. К тому же, он так и не зашел в «Приют Летучей Мыши», хотя обещал.

От нечего делать Лопух начал озираться по сторонам. Прежде всего ему бросилось в глаза, что исчез большой черный саквояж Дока, в котором, по его словам, хранились сокровища.

Затем он обнаружил, что в блестящем целлофановом мешочке, куда Док положил слепок с десен Лопуха, теперь находилось нечто другое: какие-то два предмета.

Лопуху пришлось отдернуть палец от первого, полукруглого – наполовину розового и наполовину блестящего. После этого он уже осторожнее ощупал его, не замечая крошечных красных шариков, отделяющихся от порезанного пальца. Сверху и снизу на розовых полукружьях странный предмет имел неровные пазы и углубления. Неужели – оно? Лопух вложил предмет в рот. Его десны совпали с углублениями. Он открыл и затем сомкнул челюсти, осторожно убирая язык внутрь. Сначала раздался щелчок, потом приглушенное звяканье. Боже, у него есть зубы!

Когда он потрогал второй предмет, руки его затряслись, но на этот раз не из-за нового приступа лихорадки.

Предмет представлял собой два толстых кружка, соединенных короткой перемычкой; еще две перекладины, только более длинные и толстые, чем первая, и загибающиеся на концах, отходили сбоку от каждой из окружностей.

Он запустил палец в выемку одного из кружков и почувствовал легкое пощипывание, напоминающее щекотание глаз, которое он испытал, глядя в трубку Дока, – но только более интенсивное, почти болезненное.

Дрожащими, чужими руками, он с грехом пополам приладил хитроумное приспособление. Ободки боковых перекладин обхватили его уши, кружки приникли к глазам, но на таком расстоянии, что он уже не ощущал щекотки.

Он мог зорко видеть! Все, абсолютно все вокруг имело четкие контуры, даже его растопыренные пальцы на руке и… капельки крови на одном из них! Он закричал – скорее издал вопль восторга – и начал жадно озираться.

Десятки самых разных вещей – таких же отчетливых как рисунки Козерога и Девы, – были нестерпимы своими острыми гранями и выступами. Казалось, они вот-вот готовы оцарапать или уколоть. Лопух невольно зажмурился.

Когда его дыхание наконец выровнялось, а дрожь утихла, он с опаской снова приоткрыл глаза и начал внимательно изучать предметы, нанизанные на ванты, как бусы на нитки. Каждый из них казался ему чудом. Назначение доброй половины из них было ему непонятно. Некоторые же вещи – хорошо знакомые ему в обиходе, но виденные неясными тенями в мутной дымке, например, расческа, щетка, раскрытая книга, наручные часы – тоже казались ему не менее удивительными.

Лопух подплыл вплотную к источающему мертвенный свет экрану-стене. С немыслимой доселе смелостью он стал разглядывать его, и в результате совершил еще одно открытие, заставившее его вскрикнуть.

Мертвенное, бледное сияние исходило не от всей стены, а только из ее центра, занимая добрую четверть поля зрения. Пальцами он пощупал прозрачную, упругую пластиковую поверхность. Далеко за ней, причем, как он вскоре начал осознавать, очень далеко, в бархатной тьме роилось множество крохотных точек… и все они светились! Даже по сравнению со всеми чудесами, увиденными им в приемной Дока, четкость этих крохотных огоньков казалась невероятной, немыслимой, потрясающей!