Текст книги "Черная сотня. Происхождение русского фашизма"

Автор книги: Уолтер Лакер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 24 страниц)

Это наблюдение относится к XIX веку. Но оно справедливо и для современной Восточной Европы, и, a fortiori, для большинства республик бывшего Советского Союза. Главной объединяющей силой стала ксенофобия, а идеологические претензии ксенофобов в области истории и культуры чаще всего лживы: среди исторических лиц, возведенных в «герои», негодяев обычно столько же, сколько святых. Агрессивный национализм, с его насущной потребностью иметь врагов, помогает демагогам властвовать над толпой, он отвлекает общество от подлинно важных проблем, стоящих перед ним, – экономических, политических, экологических. Короче говоря, национализм такого рода – верный путь к катастрофе. Ранние идеологи национализма – виднейший из них Гердер – были гуманистами. Их занимали вопросы национальной принадлежности и групповой культуры, они считали, что все культуры (как и все народы) равны перед Богом. Они жили в традициях Просвещения. Вот тут мы подходим к коренному различию между современным правым национализмом в России (и в любой другой стране) и его первоисточником: суть – в анти-Просвещении. Для крайних правых националистов философия Просвещения – дело дьявола. Космополитическая идея «гражданина мира», концепция общечеловеческих ценностей презренны, они прямо противоположны ценностям и идеалам подлинного патриота. Так было не всегда. Когда в своей знаменитой «Пушкинской речи» Достоевский провозгласил, что судьба России – это, бесспорно, судьба общеевропейская («западная», говоря современным языком) и универсальная, когда он говорил об общечеловеческом гении Пушкина и утверждал, что быть подлинно русским – значит быть братом всех людей и вселенским человеком (курсив оригинала), – он, возможно, был слишком возбужден и изъяснялся не вполне связно, но, несомненно, был искренен. Сегодня нельзя представить себе оратора русской правой с такими настроениями. Распалась связь времен – произошло восстание против здравого смысла, и идеи свободы и общечеловеческих ценностей были отброшены.

Прошло более двухсот лет, и сейчас мы слишком хорошо осознаем наивность людей Просвещения. Они оценивали человеческую личность и человечество в целом чрезмерно оптимистично. Спустя пятьдесят лет после поражения фашизма все более остро ощущается необходимость в противовесе этой идеологии. Просвещение вновь выходит на сцену как защитник свободы и справедливости против сил тьмы и варварства. Между ними проходит линия фронта и в современной России.

На этом этапе дискуссии русские «либеральные консерваторы»[478]478
  Первым этот термин применил, по-видимому, С. Франк.


[Закрыть] склонны цитировать Екклесиаста: «Всему свое время и время всякой вещи под небом»; «время разбрасывать камни, и время собирать камни» (Еккл. 3, 1; 3, 5). После столь долгой борьбы не пришло ли время всем мужчинам и женщинам доброй воли убрать баррикады и объединить силы для перестройки и исцеления?[479]479
  См.: Латынина А., Латынина Ю. Время разбирать баррикады//Новый мир. 1992. № 1.


[Закрыть] Страна, которая видела так много конфликтов, очень нуждается в мирном сотрудничестве. Но для сотрудничества необходим фундамент. Сможет ли русская правая – с ее упором на русскую исключительность, на русофобию, с ее глубокой ненавистью к космополитам и «культурным нигилистам», с ее психологической потребностью иметь врагов – хотя бы вообразить, что она разбирает баррикады? Может быть, они нужны ей так же, как Хонеккеру была нужна Берлинская стена?

Различаются ли (благотворный) патриотизм и (злокачественный) национализм лишь степенью любви к родине, как это видит Лихачев? Каждый любит или должен любить свое отечество, но опасен тот, кто приносит в жертву этой любви все остальные человеческие связи, ценности и обязательства.

А может быть, патриотизм и национализм: – это лишь две стороны одной медали, или, точнее, две разные страницы в географическом атласе? Часто отмечают фундаментальную разницу между либеральным западным и авторитарным восточным национализмом[480]480
  См.: Plamenatz J. Two Types of Nationalisin//Kamenka E. Nationalism, the Nature and Evolution of an Idea. London, 1973. Джон Пламенац – исследователь марксизма и национализма, уроженец Черногории.


[Закрыть]. Национализм на Западе возник в странах этнически относительно однородных или, по крайней мере, с точно определенными границами; у них были высоко развиты экономика и культура. Национализм в Восточной Европе (и в «третьем мире») возник – или был изобретен – в совершенно иных условиях. Отсюда его антилиберализм, подавление меньшинств, частые конфликты и войны с соседями и вообще разрушительный характер. Разумеется, и национализм на Западе не всегда соответствовал высоким стандартам. Но после горьких уроков двух мировых войн западный национализм в целом утратил агрессивность.

В последние годы националистические политики и группировки растут как грибы по всей Восточной Европе и в республиках бывшего Советского Союза. Поскольку они склоняются либо к сепаратизму, либо к экспансии (либо к тому и другому вместе), постоянно существует огромная потенциальная опасность новых конфликтов и дестабилизации. Нельзя рассчитывать, что умеренный национализм возьмет верх над агрессивным. И совершенно не важно, почему люди становятся националистами, – потому ли, что они фанатики (негодяи, романтики, невротики), потому ли, что такова цена модернизации, или по объективной, практической необходимости[481]481
  Такие версии обсуждались в дискуссиях последних лет о происхождении наций и национализме. См., напр.: Gellner E. Nations and Nationalism. Oxford, UK, 1983; Smith A. D. The Ethnic Origins of Nations. Oxford, UK, 1986; Smith A. D. Theories of Nationalism. London, 1983; Anderson B. Imagined Communities. London, 1983. О восточноевропейском национализме последнего времени см.: Glenny M. The Rebirth of History. London, 1990.


[Закрыть]. Похоже, что национализм становится существенным условием человеческой жизни на современном этапе истории, даже если он основан всего лишь на воображаемых связях.

VI

Что внес Солженицын в мировоззрение умеренных русских националистов? Во многом именно его мысли были главным источником их вдохновения. Можно вспомнить, что многие предсказания Солженицына (о слабости Запада, о китайской угрозе и прочие) оказались неверными. В 70-е годы он пришел к пессимистическому выводу о том, что половина человечества катится под откос и еще пятнадцать процентов балансируют на грани падения («Наши плюралисты»). В 70–80-х годах он жаловался, что Запад постоянно отступает перед советской агрессией. Однако в оценке российской ситуации он чаще оказывался прав. В отличие от крайней правой, он не винил одних инородцев во всех несчастьях России; центральная тема его размышлений – необходимость в покаянии и моральном перерождении. В отличие от крайней правой, он в принципе не отвергает и демократическую систему. Но он считает, что в обозримом будущем Россия не будет к ней готова. Нуждам России больше всего соответствует авторитарное правление с человеческим лицом, считает Солженицын. Он расходится с либералами по самым основным вопросам. Как и у славянофилов, центральное место в мировоззрении Солженицына занимает концепция внутренней свободы; по его мнению, западный плюрализм, капитализм и политическая демократия породили материалистическое общество, лишенное духовных ценностей. Для России он провидит иное будущее; он человек глубоко верующий, гуманизм и общечеловеческие ценности для него значат немного. Его взгляд на возможность совершенствования человеческой природы – взгляд консерватора. Доктрину Солженицына называют «нео-неославянофильской», но термин «русофильская» был бы более точным. Он не сторонник русского империализма и не государственник, хотя его, без сомнения, крайне огорчает утрата многих русских территорий. Наконец, в отличие от демократов, он считает, что царский режим, существовавший до 1917 года, хотя и не был идеален, все же являл собой наименьшее зло во всей русской истории. Поэтому февральская революция 1917 года была актом высшего безумия, который неотвратимо привел к победе большевизма. Многие тома «Красного колеса», которое он пишет более двух десятилетий, – попытка доказать это с помощью документального романа[482]482
  Политическую философию Солженицына подробно (порой излишне подробно) прокомментировала Дора Штурман. См.: Штурман Д. Городу и миру. Сдержанную критику философии Солженицына см.: Воздвиженский В. Солженицын – который?//Огонек. 1991. № 47, 48. Следует упомянуть обмен мнениями между Александром Агеевым и Андреем Немзером – см.: Независимая газета. 1992. 4 июня.


[Закрыть].

Авторитет Солженицына весьма высок в националистических и правых кругах, лишь крайние экстремисты обвиняют его в измене, в доносительстве на солагерников и прочих преступлениях. Даже критики слева восхищаются его отвагой во времена публикации «Одного дня Ивана Денисовича» и в целом признают, что «Архипелаг ГУЛАГ» имел историческое значение для либерализации советского общества. На Западе творчество и идеология Солженицына 80-х годов в общем оцениваются отрицательно – в отличие от раннего творчества. Дело вовсе не в том, что его критика Запада была совершенно некомпетентной и что он не понял и даже не попытался понять основы западной мысли и образа жизни. Его политическая философия была дилетантской; она неоригинальна и содержит идеи уже известные, не раз обсуждавшиеся, давно принятые или отвергнутые. Один выбирает гуманизм, либеральную демократию и интернационализм, другой – религию, консерватизм и доктрину «Россия прежде всего»; это личный выбор, и его нельзя одобрять или порицать, оправдывать или осуждать. Во многом различие между Солженицыным и Сахаровым – это различие между консервативным и либеральным утопизмом.

Многих да Западе раздражали притязания Солженицына на роль, первопроходца антикоммунизма. Он, по-видимому, искренне верит, что до него практически никто ничего не знал о ГУЛАГе. Хотя его книга, вероятно, самая большая на эту тему, существует целая библиотека других работ, известных широкой публике. Еще громче кричит об этом Игорь Шафаревич, солженицынский Санчо Панса. Шафаревич уверяет, что западный либеральный истеблишмент оправдывал и защищал сталинизм от начала и до конца[483]483
  См.: Шафаревич И. Две дороги к одному обрыву//Новый мир. 1989. № 7.


[Закрыть]. На деле, западные либеральные антисталинисты были наиболее осведомленной и мощной оппозицией сталинизму задолго до того, как Солженицын и Шафаревич появились на сцене. И их отрицание сталинизма было безоговорочным.

Заслуга Солженицына в том, что он (в отличие от крайней правой) понял: в современной России нет места русской идее старого образца – с главным акцентом на имперскую миссию. Нынешняя задача русских патриотов – перестроить общество и страну, а не править другими народами. Русская идея, как ее понимали славянофилы, была во многом мессианской: предполагалось, что в конечном счете Россия должна обрести духовное спасение и принести его Западу. Уверенность в моральном вырождении и плоском материализме Запада так же глубоко укоренилась в русском националистическом мышлении, как и в немецком. Нет сомнения – западное общество во многом несовершенно. Но из этого отнюдь не следует, что в обозримом будущем именно Россия сможет предложить Западу средство от его болезней. Здесь уместней был бы девиз: «Мессия, исцелися сам!» – или что-то в этом роде. Может быть, на исходе нынешнего чистилища Россия и сообщит миру что-то важное и универсальное. Однако нет никакой уверенности, что нечто подобное вообще произойдет. Во всяком случае, до этого еще очень далеко.

VII

В XX веке правый национализм во Франции распространился от де Рояля До «Аксьон франсез» и далее – до фашистских партий. В Великобритании – от Черчилля до Освальда Мосли. Спектр русской правой столь же широк. Де Голль и Черчилль отличались от фашистов их стран не только тем, что не желали жить под оккупацией и подчиняться иностранному агрессору, вознамерившемуся покорить их страны. Они приняли демократические правила игры, а позднее, не теряя веры в исключительные достоинства своих стран, пошли на деколонизацию и стали вместе с соседями устраивать новый демократический порядок в Европе. Они терпимо относились к своим противникам внутри страны. Когда во время войны в Алжире де Голлю предложили арестовать Сартра (тот призывал французских солдат к дезертирству), он с порога отклонил предложение, заявив: «Сартр – тоже часть Франции». Столетием раньше Бисмарк, твердокаменный автократ, принял парламентаризм, хотя и испытывал при этом сильное внутреннее сопротивление. Готова ли к такому поведению русская правая? Конечно, некоторые правые и без того призывают к покаянию и терпимости, и им нечему учиться у западных демократов. Однако настоящая книга в основном о тех, кто еще не дорос до этого, а может быть, не дорастет никогда. Когда-то европейская правая также отвергала идею свободы и к современной демократии пришла лишь постепенно. «Дойч-национален» и «Аксьон франсез» были ярыми противниками демократии. В 90-е годы прошлого века интеллектуалы Западной Европы были настроены антилиберально. Главными врагами были капитализм, парламентская демократия, либеральное буржуазное общество и его культура. Это был бунт против разума и позитивизма; иррационализм, насилие, кровь и почва, расизм и различные volkisch доктрины стали завоевывать умы. Все это сыграло на подготовку двух мировых войн. Россия не восприняла этой интеллектуальной моды, лишь «Вехи» выступили против материализма, – но не против демократии. Однако русское общество никогда не принимало либерализма: российской реакцией на радикализм стала «черная сотня», которую породили революционные события 1905 года; она была и антилиберальной, и антикапиталистической. «Черная сотня», как и «Аксьон франсез», стояла на полпути к фашизму – со своим популизмом, антикапиталистическими настроениями, ксенофобией, агрессивным национализмом и еще неразработанным (или, если так можно выразиться, «ненаучным») расизмом[484]484
  Вряд ли следует напоминать об основном различии между двумя движениями: одно апеллировало к среднему классу и сильно упирало на респектабельность, второе – к люмпенам.


[Закрыть]. К тому же «черная сотня» была тесно связана со столпами старого режима – монархией и церковью. Ей было трудно приспособиться к современному, постоянно меняющемуся миру. Она не смогла выделить из своей среды лидера и создать хорошо организованную централизованную партию. Черносотенная пропаганда потерпела поражение среди большей части населения.

В других странах Европы также возникли полуфашистские движения вроде бельгийских «рексистов» и румынской «Железной гвардии», в которых отчетливо проявился религиозный элемент[485]485
  Покровитель «Железной гвардии» архангел Михаил был также покровителем «черной сотни».


[Закрыть]. В каждом случае были свои причины для возникновения подобных гибридов. За девяносто лет своего существования русская правая никуда не продвинулась. Она не пришла к демократии и не стала полностью фашистской. Но кое-какие перемены все же произошли: панславизм прошлого века в современном мире утратил свое значение и сменился русофильством. Некоторые московские интеллигенты многое заимствуют у неофашистской Nouvelle Droite. Подаются под новым соусом геополитика и евразийство, теория «жидомасонского заговора», переиначенная под «мондиализм», германская метафизическая философия, приправленная неоязычеством, но маловероятно, что они станут чем-то большим, нежели салонными играми горстки интеллигентов. Итак, русская правая не ушла далеко от «черной сотни», и тому есть исторические причины. Пока коммунизм был у власти и существовал Советский Союз, открытая проповедь расизма была невозможна. Даже во времена сталинизма она не совмещалась с марксизмом-ленинизмом. С точки зрения антикоммунизма это было бы самоубийством, ибо белые в конечном счете стояли за единую и неделимую Россию. Но вот коммунизм обанкротился, Советский Союз развалился, и возник политический вакуум. Не верится, однако, что его заполнят идеи русского фашистского движения. Советские руководители ограждали народ от избыточной информации о нацизме и итальянском фашизме: за полвека на эти темы было опубликовано всего несколько не очень внятных книг, а многие аспекты фашизма запрещено было даже упоминать. Но и самый неосведомленный русский знает, что Гитлер был плохим человеком, что нацисты считали русских (не только коммунистов) недочеловеками, убивали их миллионами и нанесли стране колоссальный ущерб. Все это укоренилось в народной памяти слишком глубоко, чтобы ныне можно было допустить возрождение нацизма. Самое большее, на что можно решиться (и это делается), – протащить национал-социализм через заднюю дверь, избегая всяких упоминаний о Гитлере, Муссолини и истории фашизма.

Есть еще один фактор, затрудняющий проповедь чистокровного фашизма в сегодняшней России, и это, парадоксальным образом, – его сходство со сталинизмом. Русские ультраправые стоят за авторитарный режим, но культ личности, типа гитлеровского или сталинского, не может сегодня пропагандироваться в России – разве что среди самых отсталых слоев общества. То же самое, mutatis mutandis[486]486
  С известными оговорками (лат.). – Прм. ред.


[Закрыть], относится и к «центральной роли» государственной партии – важной установке фашизма. У русских, во всяком случае на некоторое время, выработался иммунитет против «руководящей роли партии», под каким бы соусом она не подавалась. Дофашистские политические группы, подобные «черной сотне», существовали в разных странах, и у всех этих групп много общего. Уже упоминались их антилиберализм и антикапитализм. Они, как правило, военизированы и считают, что армии должна быть отведена центральная роль во внутренних и внешних делах. Другие типичные черты – миф об упадке и национальном возрождении, вера в органическое иерархическое государство, в исторический «особый путь» и историческую миссию.

Однако у русской правой есть и свои особенности – по меньшей мере, в расстановке акцентов. Это прежде всего сатанизм, вера в жидомасонский заговор и русофобию. Мы уже говорили, что всем фашистским, парафашистским и протофашистским движениям в той или иной мере была свойственна вера в заговоры; ни одна подобная группа не благоволила к евреям, масонам и отступникам от своей истории и культуры. Однако ни в какой другой стране, кроме России, ультраправые патриоты не были так загипнотизированы интригами и кознями врагов – обычно абсолютно мнимыми или, во всяком случае, преувеличенными. Что было причиной – атавистические страхи, ощущение неполноценности и несостоятельности перед лицом дьявольской враждебной силы или же особый, присущий русским, фанатизм? Но если бы такой фанатизм существовал, он проявлялся бы и еще как-то, а этого не было. Впрочем, в других странах тоже известны проявления ультранационализма в области культуры, сравнимые с нынешними российскими[487]487
  Можно вспомнить пророков «культурного пессимизма» в Германии (конец 80 – начало 90-х годов прошлого века), а также кружок Джованни Папини в Италии в начале нашего столетия.


[Закрыть]. И все же нигде вера в заговоры не проявлялась столь выразительно.

Во Франции и Англии драматические события 1789–1793 годов породили в умах некоторых современников веру в гигантский заговор, составленный энциклопедистами, иллюминатами, масонами, иезуитами и различными космополитическими группировками. В Германии этот феномен проявился несколькими десятилетиями ранее; он сыграл важную роль в развитии немецкого консерватизма[488]488
  См.: von Goedthausen E. Enthullung des Systems der Weltburger Republik. Leipzig, 1786. См. также: Epstein K. The Genesis of German Conservatism. Princeton, N.J., 1966.


[Закрыть]. Однако самое позднее к середине XIX века западный консерватизм перерос эти фантазии. У них есть тенденция время от времени возвращаться, но не слишком надолго, и выживают они лишь на обочинах политической жизни. Фашизм находился под влиянием множества мифов, однако параноидальный страх перед заговорами никогда не занимал центрального места в его идеологий. Лишь в России эта тема приобрела (и продолжает сохранять) важнейшее значение.

Пожалуй, было бы нечестно обвинять русских ультранационалистов в недостаточной оригинальности. Ведь по-настоящему новых идей не так уж много – как в правом, так и левом лагере. Все элементы идеологии крайних правых движений – консервативных, фашистских и парафашистских – в том или ином виде уже когда-либо использовались в прошлом. Что касается фашизма, то поистине ничто не ново под луной – разве что в России он имеет посткоммунистический характер. Будущее покажет, чем все это обернется на практике, – возможно, лишь тем, что при всей ненависти к коммунизму правая с неизбежностью унаследует некоторые существенные его черты.

VIII

Историки XX века немало размышляли о том, что определяет развитие и успехи фашизма. Теперь уже общеизвестно: для объяснения феномена фашизма, как и коммунизма, недостаточно такой категории, как «объективные условия». Часто бывает, что «объективные условия» имеют место – экономический кризис, распад или отсутствие демократических институтов. Но пока нет фюрера или дуче, которые вместе с единомышленниками поднимают динамичное массовое движение, эти условия могут остаться неиспользованными. Из опыта истории не следует, что, раз уж объективные условия сложились, лидер непременно обнаружится. Его появление – историческая случайность, и поэтому предсказывать вероятность захвата власти фашистами достаточно рискованно. В случае России такой вариант исключить нельзя, но все же он маловероятен – хотя бы из-за раздробленности русской крайней правой, и раздробленность эта (как сказал бы Маркс) не случайна: она – результат большого разброса интересов, влияний и чаяний в этих кругах.

Нетрудно перечислить причины, которые, по-видимому, способствовали развитию крайних правых националистических движений. Это чувство национального унижения вследствие распада Советского Союза; необходимость проводить твердую политику с бывшими союзными республиками, чтобы защитить интересы России и миллионов русских, оставшихся за ее пределами; тяжелое экономическое положение и необходимость проведения непопулярных реформ; бессилие властей перед нарушителями закона и правопорядка; отсутствие устоявшихся демократических институтов в России; традиционное психологическое тяготение к сильной руке; старая веймарская дилемма – как вводить демократию, не имея достаточного числа демократов; глубокие расхождения среди левых. Может показаться, что все эти (а также другие) факторы доказывают правоту тех в русской правой, кто говорит, что время работает на них. Действительно, как полагают некоторые наблюдатели, в 1932 году у нацизма в Германии было меньше шансов, чем в России сегодня, – хотя бы потому, что, когда в Германии наступил кризис, демократические силы находились у власти уже более десятилетия[489]489
  См.: Гинцберг Л. Грозит ли нам фашизм?//Независимая газета. 1992. 28 апреля.


[Закрыть]. Разве не верно также, что посткоммунистическая Россия повторяет ошибку Веймара, предоставляя абсолютную свободу врагам демократии?

Однако по различным причинам, о которых не раз говорилось в настоящем исследовании, полная победа фашизма в России все же кажется маловероятной – хотя бы потому, что, вопреки распространенному убеждению, история никогда не повторяется. Более вероятна авторитарная система на платформе, скажем так, национализма и популизма. Схема такого национал-социализма разработана уже довольно давно; это русская национальная идея (как ее толкуют в крайней правой), опирающаяся на «союз труда и капитала», широкое политическое движение и силы безопасности, взявшие на себя функции общественного контроля[490]490
  См.: Ядов В. Российский национал-социализм объявляет манифесту/Известия. 1992. 9 апреля.


[Закрыть].

Такой национал-социализм вдохновляется идеями ушедшей эпохи. Это все тот же коммунизм, только очищенный от марксистского интернационализма, – антизападный, антидемократический, твердо верящий в особые русские духовные ценности и особую политическую культуру России. Недаром среди лидеров правой так много бывших видных партийных функционеров, генералов армии и КГБ. Поразительна живучесть старых идей. Как Генрих IV решил, что Париж стоит мессы, – так и некоторые функционеры способны поверить, что Москва стоит нескольких коленопреклонений в православном соборе. Правда, кое-кто мог обратиться к «русской идее» (в их толковании) вполне искренне. Что общего у тридцати девяти видных представителей общественности, подписавших манифест Фронта национального спасения в сентябре 1992 года?[491]491
  См.: Советская Россия. 1992. 22 сентября. Комментарии И. Константинова см.: Мегаполис-экспресс. 1992.14 октября.


[Закрыть] На первый взгляд – немного: среди них есть и «неперестроившиеся» марксисты (Р. Косолапов), и национал-социалисты (Лысенко), и монархисты, и ярые противники любой формы социализма (Шафаревич). Но когда Илья Константинов, главный организатор Фронта, уверяет, что между «левой» и «правой» националистической оппозицией существуют лишь чисто внешние отличия, он не слишком далек от истины. Их объединяет ненависть к общему врагу и некая общая вера в созданный ими образ будущей России. Итак, по иронии судьбы, при всем давнем отвращении к коммунизму, при всех проклятиях в адрес безбожного большевизма, при всех анафемах космополитам и марксистам-антипатриотам, при всех ругательствах, изрыгаемых на «могильщиков России», националисты из крайней правой оказались в едином строю со вчерашней партийной и государственной номенклатурой. И никто не может с уверенностью предсказать, насколько эта коалиция прочна и как долго она продержится.

IX

Истинный русский, говорят, должен всегда помнить о доблестных деяниях славных предков. Это и есть источник патриотического вдохновения, особенно в периоды духовных и политических кризисов. Тоталитарная революция и либеральные реформы потерпели неудачу. Ни международный пролетариат, ни братья славяне, ни другие народы бывшего Советского Союза не горят желанием связать свои судьбы с судьбой русских. В таких обстоятельствах отход на позицию национализма представляется логичной и единственно возможной реакцией. Другие народы в периоды кризисов вели себя подобным же образом. Термин «наши» – эквивалент названия «Шин фейн»[492]492
  Шин фейн – ирландское националистическое движение. – Прим. перев.


[Закрыть] – означает «мы сами», а для французского националиста не было понятия, более дорогого сердцу, чем «только Франция». В сравнении с шовинистической риторикой в республиках бывшего СССР и странах Восточной Европы, русский национализм (за исключением самых крайних его проявлений) кажется чуть ли не умеренным.

Доблестные деяния славных предков, золотой век, потерянный рай, который надлежит вернуть, – все это, разумеется, только мифы, ибо никакого золотого века не было. Но мифы можно использовать, и, если все трещит по швам, стоит ли пренебрегать призывами к национализму? Это может подвигнуть народ на колоссальные усилия, а они необходимы, чтобы вытащить страну из трясины и построить новый фундамент существования. Искушение национализмом действительно огромно, но сомнений в эффективности этих призывов еще больше. Ницше некогда писал, что быть хорошим немцем – значит «дегерманизироваться». То же самое можно сказать и о русских в их нынешнем трудном положении. Конечно же, Ницше не имел в виду рабское копирование чужеземных моделей и отказ от старых традиций только ради того, чтобы порвать с прошлым. Такие попытки делались в России со времен Петра Великого и не слишком удавались. На самом деле Ницше подразумевал, что если нация развивается и растет, она должна сорвать националистические шоры. Ни славное прошлое, ни доблестные предки не могут обеспечить то, в чем ныне нуждается Россия, – создание новой экономики и нового общества. Национализм необходим, когда нужно мобилизовать все ресурсы народа на борьбу с внешними врагами. Но сейчас России никто извне не угрожает. В перестройку страны национализм per se решающего вклада внести не может. Он может апеллировать к историческим и культурным узам, объединяющим людей, к их общим ценностям и идеалам. Но он не в состоянии предложить никаких особых идей, извлеченных из прошлого России[493]493
  Nietzsche F. W. Menschliches-Allzumenschliches. Gesammelte Werice. В. 4. S. 159.


[Закрыть]. Все сказанное относится к умеренному национализму; идеи же крайней правой не только безумны, но и порочны. Создавая образ несуществующего врага, они отвлекают энергию нации от преодоления реальных опасностей, от того, в чем действительно больше всего нуждается народ, – огромной работы по перестройке. Если идеи ультраправых возьмут верх, произойдет то, чего не смогли добиться ни Гитлер, ни Сталин, ни наследники Сталина, – полное разорение страны. Хочется думать, что этого все же не случится: русский народ – не невежественное стадо. Кто же тогда поможет России в ее нынешних бедах? Парадоксально, но ответ содержится в стихотворении Эжена Потье, которое до 1943 года было официальным гимном Советского Союза, а с 1944 стало партийным гимном: «Никто не даст нам избавленья: ни Бог, ни царь и ни герой». Избавленье дадут только собственные усилия русского народа, его добрая воля, его способность стойко переносить превратности судьбы.

В истории народов Запада вряд ли можно найти какие-либо рецепты, ибо российская ситуация достаточно уникальна. На пользу пойдет, скорее, отрицательный урок: какие идеи и методы не следует применять. Русские правые старательно пытались добыть за рубежом неизвестные ранее источники вдохновения. Все, что они недавно обнаружили, – это весьма многообещающие, но совершенно непригодные к употреблению идеи, которые достигли пика популярности в Германии в начале 30-х годов (до прихода к власти нацистов): кружок «Свершение», корпоративные школы, теории Карла Шмитта об авторитарной демократии и чрезвычайном положении, некоторые разновидности национал-большевизма. При этом следует помнить: в Германии 1930–1933 годов очень немногие ожидали, что спасение придет от церкви.

Различаются ли патриотизм и национализм лишь степенью любви к родине? Каждый любит или должен любить свое отечество, но опасен тот, кто приносит в жертву этой любви все остальные человеческие связи, ценности и обязательства.

Идеи крайней правой не только безумны, но и порочны. Создавая образ несуществующего врага, они отвлекают энергию нации от преодоления реальных опасностей, от того, в чем действительно больше всего нуждается народ, – огромной работы по перестройке. Если идеи ультраправых возьмут верх, произойдет то, чего не смогли добиться ни Гитлер, ни Сталин, ни наследники Сталина, – полное разорение страны.

Хочется думать, что этого все же не случится: русский народ – не невежественное стадо.