Текст книги "Ланселот"
Автор книги: Уокер Перси
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц)
Уокер Перси
Ланселот
Памяти моего отца, Б. М. Бошняка – праведника и провидца, мудреца и поистине Божьей милостию учителя, этот свой скромный труд посвящаю.
В. Б. Бошняк
Знакомьтесь: Уокер Перси
Что-что, а литературу США мы, казалось бы, знаем неплохо. Знали и в советские годы, когда за редчайшими исключениями у нас были переведены все классики первого и второго ряда – и Фолкнер, и Хемингуэй, и Стейнбек, и Сэлинджер, и Апдайк, не говоря уж, понятно, о Джеке Лондоне, Теодоре Драйзере, Марке Твене; переведены, кстати, превосходно, хотя порой и с изрядными купюрами. А уж в наше вольное времечко к ним добавились Норман Мейлер, Филип Рот и даже Чарльз Буковски. Не говоря уж о новинках последних лет – не зря же три четверти переводной литературы, издаваемой во всем мире, оказывается переводами с «англо-американского». И представить себе, что в таких условиях можно открыть и преподнести отечественному читателю почему-то «пропущенного» ранее американского писателя, дарование и масштаб свершений которого ставят его в один ряд с гениями и титанами (ну разве что на полшага позади), трудно. Тем не менее в случае с Уокером Перси (28.05.1916–10.05.1990) дело обстоит именно так. Творчество американского «Кьеркегора, пишущего романы», как его порой называют, оставалось до выхода данной книги белым пятном или, если угодно, черной дырой на карте зарубежной литературы. Более того, оно замалчивалось и замалчивается даже нашей американистикой. Как и вся «самая южная» или «новоорлеанская» школа американского романа, основоположником и бесспорным лидером которой он был.
Открыть русскому читателю подобный талант – большая честь, и принадлежит она, конечно, издательству «Лимбус Пресс» и замечательному переводчику Владимиру Бошняку, которого мы подвигли создать достойное переложение лучшего (хотя и самого неоднозначного) романа великого (или, как минимум, почти великого) американского писателя. Но первым в этом ряду по справедливости надо назвать имя критика-американиста, переводчика и издателя Сергея Борисовича Белова (1949–1999) – одного из лучших специалистов по литературе США и ее неутомимого в своей недолгой жизни подвижника. Именно Белов впервые привлек мое внимание к творчеству Перси, дал мне на прочтение его книги. Произошло это двадцать лет назад, и издание Перси было тогда по многим причинам невозможным, и мы оба говорили об этом с болью. А теперь я с болью говорю о самом Сереже – не унеси его страшная скоротечная болезнь, это предисловие по праву должен был бы писать он, а не я, и сделал бы это, наверное, лучше моего.
+++
Уокер Александр Перси, сын Лероя и Марты Перси, родился в Бирмингеме, штат Алабама, а юные годы провел в Гринвилле, штат Миссисипи. У него было двое младших братьев – Фин и Рой. В отрочестве и юности на его долю выпали тяжкие испытания, во многом предопределившие трагическое мироощущение и подготовившие почву для последующего обращения в католицизм, относящийся к «вечным вопросам» и, в частности, к пресловутой теодицее (если Бог добр, то откуда в мире Зло?) с особой чуткостью.
Когда Уокеру было всего тринадцать, его отец, преуспевающий бирмингемский адвокат, застрелился на пороге собственного дома из охотничьего ружья. Два года спустя машина матери сорвалась с моста в пропасть. Официально это признали несчастным случаем, но пятнадцатилетний Уокер решил, что она тоже лишила себя жизни сама. Троих осиротевших подростков забрал к себе в Гринвилль двоюродный брат отца Уильям Александр Перси. Это был южный джентльмен, плантатор и потомок плантаторов, с разнообразными эстетическими запросами и способностями, в том числе и литературными. В его доме Уокер окунулся в атмосферу книг, картин и никогда не умолкающей фортепьянной музыки. Считается, что У. А. Перси повлиял на творчество двоюродного племянника и воспитанника и как писатель. Здесь же, в Гринвилле, Уокер на всю жизнь подружился с некоей Шелби Фут; их интенсивная переписка была впоследствии издана отдельным томом.
Уокер Перси изучал химию в университете Чапел-Хилл (Северная Каролина), однако затем сделал выбор в пользу медицины. И хотя оценки, полученные им в колледже, не были особенно хороши, его приняли на медицинский факультет Колумбийского университета, где он специализировался в области психиатрии. В 1941 г. он закончил университет с отличием и получил интернатуру в Бельвю, в нью-йоркской психиатрической больнице для бедных. Здесь, однако же, он заразился легочным туберкулезом и был вынужден оставить практику. Вернулся в университет на преподавательскую должность, однако рецидив болезни заставил его отказаться и от регулярной службы, и от жизни на северо-востоке США.
На литературное поприще он вступил как прозаик и эссеист философского толка. Обращению к оригинальному творчеству предшествовало интенсивное изучение трудов немецких экзистенциалистов и их предтечи датчанина Кьеркегора. В период длительной ремиссии англиканец Перси перешел в католичество. 7 ноября 1946 он женился на медсестре Мэри Бернайс Таундсенд и окончательно перебрался с нею на юг. Сперва молодожены жили в Новом Орлеане, а затем переехали в Ковингтон, штат Луизиана. У них родились две дочери – Энн Бойд и Мэри Пратт.
+++
За тридцать с лишним лет Уокер Перси написал шесть романов и два сборника философской эссеистики, получил множество литературных (общеамериканских и специфически католических) премий. Творчество Перси широко обсуждалось и до сих пор обсуждается в американской критике. Любопытно, однако же, что его бесспорный шедевр «Ланселот» (1977) никаких наград не снискал, а суждения критики о нем имели явно полярный характер. Умер писатель от рака в 74-летнем возрасте.
Уокер Перси был сочинителем исключительно оригинальным, на грани экстравагантности. Споры вызывает уже жанровая природа его прозы, в которой причудливо переплетаются сатирическое и трагическое начала. Личная философия Перси в критическом переложении кажется плоской, чуть ли не примитивной, но, «обрастая мясом» выдающейся по художественным достоинствам прозы, раскрывается в глубине и великолепии.
Жизненная рутина, погружение в повседневность, автоматическое существование, якобы самодостаточное, а на деле равнозначное самой смерти, – вот против чего восставал Уокер Перси всем своим творчеством, вот какую проблему решали на собственном опыте – когда негативном, когда позитивном, но всегда смешном и трагическом одновременно, – его вторые «я», герои-протагонисты его шести романов. По мысли писателя, истинную свободу можно обрести лишь сначала осознав, что летишь на автопилоте, а затем отважно отключив его – и взявшись не столько бессильными, сколько не обученными да и не обучаемыми в принципе руками за штурвал…
Многое в творчестве Перси объясняется его, сказали бы мы, корнями. Уроженец американского Юга, он и понимает его лучше, чем любое другое место на земле; здесь разворачивается и действие его романов. Психиатр по основной профессии, он знает, что происходит в душах людей, особое внимание уделяя становлению индивидуального характера. Имея и химико-технологическое образование, он подмечает во внешнем – предметном и природном – мире многое, ускользающее от других наблюдателей из чисто литературного цеха. Будучи новообращенным католиком, Перси проповедует, ему хочется поделиться своей верой и восторгом, ею внушаемым. Сложная смесь всего этого в сочетании с литературным мастерством и придает прозе Перси ее неповторимые интонацию и стиль.
Протагонисты Перси (главные герои всех его романов) анализируют собственное прошлое, пытаясь преодолеть инерцию повседневности. Различаются лишь средства, используемые ими – порой и вынужденно используемые – для того, чтобы избавиться от «автопилота». Бинкс Боллинг в «Синефиле» и Уилл Баррет в «Последнем джентльмене» мучительно ищут себя и свое место в обществе, что с оглядкой на их двадцать с небольшим вполне объяснимо. Во «Втором пришествии» тот же Уилл Баррет, став многоопытным мужем, озабочен уже собственным прошлым, поисками доказательств Бытия Божьего и индивидуального предназначения, граничащего с религиозной миссией. Особой истовостью – и неистовством – отличаются поиски Ланселота из одноименного романа. Он ищет Зло, пытается разгадать его природу; подобно своему средневековому тезке, он хочет отыскать Грааль, только не Святой, а, наоборот, – Греховный. Кстати говоря, имя Уокер Перси (Walker Percy) анаграмматически преобразовывается в Парсифаля (Percywal), а судьбы Парсифаля и Ланселота трагически (кто-нибудь скажет: трагикомически) сопряжены.
Главным героям романов Перси присуща также одержимость вопросами пола. Поиски Греховного Грааля начинаются для Ланселота с осознания того факта, что ему изменяет жена, и в конце концов приводят его к убийству. Любовь земная и любовь небесная находятся на противоположных чашах весов – и чаши эти постоянно колеблются. Само это колебание – фирменный знак прозы Перси. Религиозно окрашенное колебание – в отличие от внешне похожих на прозу Перси, но глубоко и принципиально безбожных (точнее, арелигиозных) «любовных детективов» Владимира Набокова.
Всех главных героев Перси (и, напомним, несомненных протагонистов автора) окружающие считают чудовищами или безумцами, и читателю порой приходится с этим согласиться. Герои Перси совершают странные, нелепые, сумасбродные, а то и отталкивающие поступки. Но в глубине души мы понимаем: они лучше нас. Лучше – и в душевном (в том числе и сугубо психиатрическом) плане здоровее. Во всяком случае, главному идефиксу Ланселота (миром правят не чувства и желания, а корысть и любопытство) нельзя отказать в резонности. Главная беда современного общества в том, что никто не любит ближнего как самого себя, или, по слову русского классика (с которым, поморщившись, согласился бы и американский классик Перси), «человек человеку бревно».
Для первого предуведомления, пожалуй, достаточно. Перед вами великолепная философская проза практически с детективным сюжетом, пересказывать который я не стану, и с мифологическими аллюзиями, которые каждый – как в прозе того же Набокова – волен узнавать и интерпретировать в меру собственного разумения.
Знакомьтесь: Уокер Перси.
Виктор Топоров
Ланселот
Казалось бы, события романа разворачиваются в Новом Орлеане и на Ривер-роуд, но названия как города, так и этого знаменитого приречного шоссе используются лишь для обозначения вымышленного пространства. Ривер-роуд не ведет к округу Фелисьен. Да и округа такого уже давно нет. Не существует и Английской излучины. Есть Английская коса, но она находится ниже по течению от Нового Орлеана, а не выше. Счастливая улица действительно пересекает улицу Благовещенья, однако кладбище Лафайетт довольно далеко от этого перекрестка. Кладбище Лафайетт существует, но рядом с ним нет ни тюрем, ни больниц, ни дамбы. На Ривер-роуд в самом деле происходили убийства и поджоги, но, насколько мне известно, ни одно из них не напоминало тех, что здесь описаны. Никогда не было и особняка под названием «Бель-Айл». Усадьба, называвшаяся «Нортумберленд», и впрямь была в свое время в Западной Флориде, но она давно исчезла. К тому же ни один из персонажей никак не соотносится с реальными людьми, ни с живыми, ни с усопшими.
1
Заходите. Устраивайтесь. Можете взять стул – я сяду на койку. Нет? Не хотите? Предпочитаете стоять у окна? Я понимаю. Вам тоже нравится мой маленький пейзажик. Вы никогда не обращали внимания – чем меньше окошко, тем больше из него видно. Здесь я впервые понял, как старухи могут годами просиживать на крылечке.
Мы не представлены? Но ваше лицо кажется мне знакомым. Я довольно тяжело болел, поэтому память мне изменяет. Думаю, потому я здесь и нахожусь, а может, из-за того, что совершил преступление. Впрочем, вполне возможно и то, и другое. Я даже не знаю, тюрьма это или больница. Ах, это Центр помощи страдающим девиациями поведения? Вот оно что. Порой я действительно вел себя кое-как. Стало быть, я в психушке.
Не могу избавиться от ощущения, что мы знакомы и к тому же знакомы близко. Дело не в том, что я сумасшедший и ничего не помню, просто мне не кажется, что прошлое стоит вспоминать. На это уходит слишком много сил. Всё требует огромных усилий, хотя и яйца выеденного не стоит, – всё, кроме того, чтобы сидеть в этой каморке и глядеть на скудный пейзаж, открывающийся из окна.
Хотите верьте, хотите нет, но эта комнатушка – не важно, камера тюрьмы или что-то иное – не самое плохое место, чтобы скоротать годик. Думаю, год я здесь уже прожил. Может, два. Может, месяцев шесть. Точно сказать не могу. Высокий потолок, койка, стул, стол, очень чистенько. Еда сносная, к тому же здесь не бывает слишком холодно, слишком жарко или слишком сыро. Если это тюрьма, то она прекрасна! А если больница – тоже всем на зависть. Я уже не говорю про вид, открывающийся из окна, даже если это всего лишь клочок неба, огрызок кладбища Лафайетт, кусочек дамбы и небольшой отрезок улицы Благовещенья.
Ведь это все, что вы видите, не правда ли? А вы приглядитесь. Тогда увидите больше. Я знаю этот мирок наизусть и могу, не сходя с места, показать вам кое-что, чего вы наверняка не заметили. Например, если вы встанете поближе к окну и будете смотреть от самого левого краешка проема, то сможете увидеть часть вывески за углом. Прижмитесь виском к кирпичам, и вы различите буквы:
Бесплатный и
Ма
Б
Чувствуете, как ни старайся, больше не увидишь. Я уже год смотрю на эту вывеску. Что она означает? Бесплатный и спокойный маленький боулинг? Или бесплатный и уютный масонский бар? Есть у масонов бары?
Память медленно возвращается. Думаю, вы имеете к этому какое-то отношение. Стоило мне увидеть вас вчера в коридоре, как сразу я понял, что мы были знакомы, и довольно близко. Разве не так? Прошло много лет, вы сильно изменились, но это не помешало мне вспомнить вас.
Когда мы встретились глазами, я почувствовал, что вместе мы прошли огонь и воду, или нет? К тому же у меня возникло ощущение, что вы знаете гораздо больше, чем я. Вы было открыли рот, чтобы что-то сказать, но потом передумали. Я чувствую себя алкоголиком, который некоторых людей узнает лишь будучи пьяным. А вы, вроде как дружок этого пьянчужки, настолько тактичный, что иногда не очень-то стремитесь быть узнанным.
Да, я вас пригласил. Вы психиатр или священник? Может, священник-психиатр? Если честно, вы напоминаете мне что-то между – какого-нибудь неудавшегося святошу, который ринулся на поприще общественного призрения и «психоанализа»; или врача, внезапно рванувшего в семинарию. Ни рыба ни мясо. Если вы священник, почему не носите сутану поверх этих невразумительных одежд? Вот уж ума палата. Вроде тех монахинь, которые не понимают, что монашеское платье идет им больше, чем брючные костюмы от Версаче.
Вы – первый человек, которого мне захотелось увидеть. Я отказывался от всех психиатров, священников, сеансов групповой терапии и прочей дребедени. О чем с ними говорить? Мне им сказать нечего, и уж совсем меня не интересует то, что скажут они.
Именно это мне в вас и важно: вы единственный человек здесь, который не рвется болтать. Это, а еще ваш отсутствующий взгляд, в котором я улавливаю намек на некоторую родственность наших душ. Это, да плюс еще, что мы были знакомы, и вы явно знали меня куда лучше, чем я вас.
Что? Да, конечно, я помню Бель-Айл и ту ночь, когда этот дом сгорел, помню трагедию, смерти… Но, думаю, мне рассказывали об этом или, может, даже просто показывали газеты.
Но вы… Вас я действительно припоминаю. Мы ведь довольно близко друг друга знали, не так ли? Понимаете, у меня была затяжная депрессия, я пребывал в сумеречном состоянии и лишь недавно научился получать удовольствие просто оттого, что живу в этой каморке и иногда любуюсь видом из окна. Встреча с вами показалась мне вчера встречей с самим собой. Что-то нахлынуло на меня – прошлое? или я сам? Стоило мне увидеть эту вашу язвительную мину, как я тут же все вспомнил и даже не удивился. Я даже понял, что вы собирались сказать, когда открыли рот, покачали головой и промолчали. Все то же ваше обычное: «Бог мой, Ланс, что ты опять выкинул, что натворил?» Или что-нибудь в этом роде. Правда?
Потом, позже вечером, я сообразил: надо же, ведь я без подсказок, сам это вспомнил. Свое имя – Ланс. На самом деле я вспомнил, как вы когда-то любили произносить его полностью – Ланселот Эндрюс Лэймар. «Ты назван в честь великого святого англиканской церкви. Так, может, твое имя должно звучать как Ланселот Озёрный, сын Бана, короля Бенвикского?» [2]2
Ланселот – герой куртуазных рыцарских романов (Кретьен де Труа «Ланселот, или Рыцарь телеги»; Томас Мэлори «Смерть Артура» и др., связанных с именем легендарного короля Артура). Сын Бретонского короля Бана, он был похищен в детстве Владычицей Озера Вивьеной. Когда Ланселот вырос, она привезла его ко двору короля Артура, где он стал первым среди рыцарей «Круглого стола». Ланселот влюбляется в леди Гиневру (Гвиневеру), супругу короля. Племянник Артура Мордред, сын Феи Морганы, открывает королю глаза на связь его жены и Ланселота. По одной из версий легенды, рыцарь, настаивавший на том, что Гиневра сохраняла верность супругу, хотя и проводила ночи с возлюбленным, бежит со своей королевой во Францию, спасая ее от неминуемой гибели – сожжения на костре.
[Закрыть]
Мне показалось, что я вспомнил все, только никак не могу на этом сосредоточиться.
Вряд ли вы здешний пациент, но что-то с вами не в порядке. Как-то вы рассеянны. Может, влюбились?
Улыбаетесь. Улыбаетесь и ничего не говорите. Что? Вам пора? Придете завтра?
2
Входи-входи. Или по-прежнему не хочешь?
Хотелось бы кое в чем признаться. Вчера я был не совсем честен, когда сделал вид, что не узнал тебя. Еще как узнал. Забывчивостью не страдаю. Просто не люблю вспоминать. Но уж тебя-то почему бы мне не вспомнить? Мы были лучшими друзьями, можно сказать не разлей вода, если припоминаешь. Просто наша встреча, когда прошло столько лет, потрясла меня. Нет, даже не так. Дело в том, что я еще позавчера узнал тебя, когда ты шел через кладбище. Все равно же я не знал, что сказать. Что можно сказать после двадцатилетней разлуки, когда все уже сказано?
Тебя это тоже смущает, не так ли? Скованно держишься. Но я чувствую, тебе нравится вид из окошка.
Что ты так смотришь? Сомневаешься в моем здравомыслии? Ну конечно, все-таки я в психушке. Но я отлично тебя помню, помню все твои прозвища и всё, чем мы занимались. В зависимости от смутных и переменчивых обстоятельств нашей жизни, да и от того, что мы в данный момент читали, мы по-разному называли друг друга. Спорим, я лучше тебя помню эти прозвища. Сначала, когда вы жили рядом с нами на Ривер-роуд в Нортумберленде и мы вместе ходили в школу, тебя звали просто Гарри. Потом к этому имени прибавилось прозвище Сорвиголова, что было явной натяжкой, так как, несмотря на драчливость, бойцом ты был никудышным. Затем тебя стали звать Королем Блядовиком, поскольку довольным тебя видели, похоже, только в борделях. А еще Нортумберлендом, в честь дома, в котором вы жили. А также Парсифалем, [3]3
Парсифаль (Персеваль) – один из рыцарей «Круглого стола», герой произведений о поисках Святого Грааля (помимо романа Т. Мэлори, – «Парсифаль» Вольфрама фон Эшенбаха; «Персеваль, или Повесть о Граале» Кретьена де Труа; музыкальная драма «Парсифаль» Рихарда Вагнера). Парсифаль, сын знатного рыцаря Гамурета, совершает немало подвигов и становится Королем Грааля (таинственной чаши – символа евхаристии; она отождествлялась с чашей, в которую Иосиф Аримафейский собрал кровь распятого Христа; Грааль, изначально обладающий магическими свойствами, даровал человеку, согласно кельтским преданиям, чудесное, мистическое блаженство; в романе Эшенбаха Грааль изображен как волшебный камень, дающий людям вечную молодость, бессмертие, наполняющий столы пиршествующих яствами и винами).
[Закрыть]который нашел Святой Грааль и вернул жизнь мертвой земле. Кроме этих в студенчестве у тебя было еще несколько шутливых прозвищ, иногда неприличных, и самым невинным из них было Пися. Мисс Маргарет Мей Макдауэлл из «Союза Душистой Розы», познакомьтесь с моим другом и соседом по комнате Писей. Позднее, когда ты стал священником, ты, помнится, принял церковное имя Иоанн – хорошее имя. Только вот в честь кого – любвеобильного апостола Иоанна или отшельника Иоанна Крестителя? В то время ты, скорее, был отшельником.
Так что, как видишь, я довольно много помню, не правда ли?
А, снова улыбаешься этой своей улыбочкой.
Но смотреть все-таки предпочитаешь на кладбище. Ну-ну.
Сегодня оно красиво выглядит, не находишь? День поминовения усопших. Настоящий праздник для мертвецов: женщины белят надгробья, подстригают травку, украшают могилы хризантемами – живыми и искусственными, зажигают свечи, чистят мраморные оградки. Лично мне это напоминает, как балтиморские домохозяйки на четвереньках моют белые крылечки.
Приятное зрелище: оживленное многолюдьем кладбище, медно-красная листва на деревьях и первые порывы северного ветра, швыряющего листья в разные стороны. Если прислушаться, можно расслышать шорох миртовых листьев, несущихся, как попкорн, туда и сюда по дорожкам. А когда ветер меняется, можно уловить запах смолы и кофе, доносящийся со стороны Чупитульских доков.
Я заметил, что в Новом Орлеане люди больше всего любят ходить на похороны, зарабатывать деньги, ухаживать за могилами и надевать маски на празднике Марди-Гра, [4]4
Марди-Гра – «Вторник на Масленицу», народный праздник в Новом Орлеане и других городах Луизианы. Сопровождается красочным карнавалом, балаганами и парадами с участием ряженых и джаз-оркестров; стал своеобразным символом Нового Орлеана.
[Закрыть]чтобы их не узнали.
Вот я и выяснил, кто ты. То есть по профессии. Ты врачепоп. Что означает передроченный поп или недоделанный врач. Или и то, и другое вместе. Неужто мне удалось удивить тебя? Да, кто-то мне это вчера сказал. Но дело не только в этом. Я тут сам кое-что заметил.
Ты шел через кладбище. Одна из женщин, мывших надгробья, остановила тебя и о чем-то попросила. Она явно тебя узнала. Ты покачал головой и двинулся дальше. Но о чем она могла попросить? При данных обстоятельствах только об одном. Хотела, чтобы ты прочитал заупокойную молитву. Это старый обычай, особенно в День поминовения. Но ты ей отказал.
Значит с тобой тоже не все в порядке. Иначе ты не служил бы здесь помощником капеллана или заместителем психиатра, или как ты там у них называешься. Неужто работать больше негде? У тебя что – неприятности? Из-за женщины? Ты влюблен?
Ты вообще помнишь еще такие вещи: «влюбляться», «любить»?
Когда-то я считал это главным, притом единым и нераздельным. Но оказалось, что это две вещи разные. Со мной произошло и то, и это, но не в один прием.
Сначала я думал, что главное – это «любить». Обнимать нежную девушку и танцевать с нею в горах Каролины летом пятьдесят второго года в окружении светлячков и разноцветных фонариков.
Потом я стал грубее, а может, реалистичнее. И тогда я засомневался, существует ли вообще такая штука, как любовь, и не лучше ли предаться обычным изначальным удовольствиям, таким, как просто секс или просто выпивка. Действительно, что может быть приятнее, чем, став здоровым взрослым мужчиной, встретить симпатичную незнакомку, тут же захотеть ее, почувствовать, что тоже ей нравишься, сразу пригласить в бар, запустить руку ей под юбку, ощутить мягкую белую плоть ее бедер и прошептать на ухо: «Ну, что, малышка, как насчет?..» Правильно? Или нет?
Ведь это тоже в каком-то смысле влюбленность, не правда ли? Хотя и совсем другая. Я даже и не знаю, какая лучше. Сказать по правде, я в этом еще не вполне разобрался.
Однако такая или другая, но главное, несомненно, любовь. Иногда мне казалось, что мы стали жертвами страшного обмана взрослых, вступивших в изощренный заговор с целью утаить от нас простую истину, что самое важное и самое лучшее на свете – это обычные сексуальные отношения.
Я «влюбился» в Люси Кобб из Джорджии и женился на ней. А потом она умерла. Тогда я «влюбился» в Марго и тоже женился на ней. Но и она умерла.
Ты, наверное, удивишься, если я скажу, что снова могу влюбиться. В девушку из соседней комнаты. Я ее никогда не видел. Но мне рассказывали, что она стала жертвой группового изнасилования в Старом квартале – какие-то матросы заставили ее многократно ублажать их извращенными способами, потом избили и выбросили за дамбу. Она ни с кем не разговаривает. Ее даже кормить приходится принудительно. Как и я, она предпочитает полное одиночество. Но мы с ней перестукиваемся. Странно. Подвергнувшись надругательству, она словно вернула себе невинность.
Если ты влюблен, общение дается легко. Когда летней ночью я ехал с Люси Кобб по Каролине в машине с откинутым верхом под музыкальную тему «Limelight», мне достаточно было сказать: «Правда здорово, скажи?» А ей достаточно было ответить: «Ага».
Точно так же с девушкой из соседней комнаты. Вчера я стукнул в стену два раза.
Она тоже два раза стукнула.
Конечно, не исключено, что это случайное совпадение. Но, с другой стороны, вдруг между нами начинается истинное общение? Сердце у меня бьется так сильно, словно я влюбился впервые в жизни.
+++
Так значит, тебе все обо мне известно? Мне, конечно, тоже известно все, но не знаю, все ли я вспоминаю сам. Прошлое состоит для меня, скорее, из газетных заголовков – «Пожар в Бель-Айле», «Тела артистов обуглены, неузнаваемы», «Отпрыск старинного рода обезумел от горя и ярости», «Пострадал от ожогов, пытаясь спасти жену». Наверняка я читал эти заголовки. Интересно, почему они запоминаются лучше, чем само событие?
+++
Теперь я начал кое-что вспоминать отчетливо. Вот, встретил тебя, и пожалуйста.
Первое, что я вспомнил, не имеет к тебе отношения. Вспомнилось, как я узнал, что моя жена мне изменяет. Какое это может иметь к тебе отношение? Странная вещь – память.
Следующее воспоминание ближе к делу. Помню, как мы впервые встретились уже взрослыми. Ты сидел в студенческом общежитии, пил и читал Верлена. Это произвело на меня впечатление. Помню, я еще подумал, а не специально ли ты, не напоказ ли это делаешь. Ведь было в этом что-то показное, театральность какая-то, правда же?
Сегодня утром я вспомнил еще многое. Не то чтобы я раньше этого не помнил, просто у меня не было ну вроде как желания думать о прошлом, что ли. Я разучился это делать. Встреча с тобой оказалась своего рода катализатором. Это напоминает ощущения, которые испытываешь, впервые заглянув в бинокль: сначала все видишь в тумане, смазанным и плоским, а потом – щелк! – расстояние исчезает, и все оказывается у тебя как на ладони, крупно и выпукло.
Думаю, я начал вспоминать благодаря раздумьям о нашем сходстве и различиях: мы оба жили в старых усадьбах на Английской излучине – я в Бель-Айле, ты в Нортумберленде.
Мы никогда не признавались в этом, однако считали себя последними из настоящих английских дворян в окружении толп добрых послушных негров и смешных крестьян-французов. Нашими предками были английские колонисты тори, прибегшие к гостеприимству испанцев, чтобы укрыться от безумства буйствующих янки. Однако нас объединяла не столько общая история, сколько неприязнь к католикам и Лонгам. [5]5
Хьюи Пирс Лонг (1893–1935) – политический деятель, популист, основатель династии миллиардеров; сенатор от штата Луизиана, по прозвищу Царь-рыба; был губернатором – фактически диктатором – Луизианы; возглавил одно из самых массовых профашистских движений в середине 30-х годов. Жизнь и политическая карьера Лонга были положены в основу романа Р. П. Уоррена «Вся королевская рать». В 1935 г. застрелен доктором Карлосом Вайсом.
[Закрыть]Мы были мальчиками благородного происхождения.
К тому же мы были одноклассниками, сокурсниками и лучшими друзьями. Вместе ходили в бордели. Насколько я понимаю, нынче молодые люди не испытывают такой необходимости.
На этом наше сходство заканчивается. Ваша семья была богатой, поэтому тебя отправили потом на север доучиваться в частной школе. Мы были бедными, поэтому я посещал государственную. Ты был худым, замкнутым, пил многовато, тебя считали одаренным, прочили большое будущее (и как сбылось?), тем не менее ты держался скромно, почти незаметно – за все время обучения у тебя появилось не более пяти-шести приятелей.
Я, напротив, из тех, кто достигает вершины в колледже, а потом всю оставшуюся жизнь спускается вниз – любимец студенческого кампуса, участник дебатов, атакующий хавбек, [6]6
Хавбек – полузащитник в футболе.
[Закрыть]родсовский стипендиат, [7]7
Родсовский стипендиат (стипендиат Родса) – лицо, удостоенное престижной английской стипендии для учебы в Оксфордском университете; стипендия предназначается для выдающихся молодых людей из Соединенных Штатов, стран Содружества и Южной Африки. Фонд был учрежден в 1902 г. английским политическим деятелем Сесилем Родсом.
[Закрыть]умница и молодец, что-то вроде второго эшелона «Фи-бета-каппы». [8]8
«Фи-бета-каппа» (сокр. от греч. philosophia biou kubernetes – «философия руководит жизнью») – привилегированное общество студентов и выпускников колледжей; старейшее студенческое братство в США. Основано в Колледже Вильгельма и Марии в 1776 г.
[Закрыть]Быть «умницей» в футбольной команде штата означало, что ты почитываешь журнал «Тайм» и слышал о плане Маршалла. [9]9
План Маршалла – программа восстановления и развития послевоенной Европы путем предоставления ей экономической помощи США. Выдвинут военным и государственным деятелем Джорджем Кэтлетом Маршаллом (1880–1959) 5 июня 1947 г. в речи, произнесенной в Гарвардском университете. В 1948–1951 гг. на цели Маршалла было ассигновано свыше 12 млрд долларов.
[Закрыть](«Представляешь, он может рассказать о плане Маршалла! Спроси, спроси его. Прямо настоящий зубрила»). Ни до, ни после того я никого не встречал, кто умел бы так восхищаться «умом», как мои товарищи по команде.
В двадцать один год я достиг своего маленького бессмертия – когда, стоя на задней линии защиты, поймал мяч и, пробежав с ним сто десять ярдов, забил гол. Это достижение до сих пор упоминается в книгах футбольных рекордов как самый дальний прорыв с мячом за всю историю футбола. Вся прелесть в том, что мой рекорд никогда никто не побьет. Ведь это все равно что пробежать милю за ноль минут.
Я был умницей, но совсем не таким, как ты с твоими пьянками и чтением Верлена (все-таки была в этом показуха, ведь правда?).
Когда ты напивался, начинал вести себя агрессивно, а поскольку сложением напоминал папу Пия XII [10]10
Папа Пий XII (в миру – Эудженио Мария Джузеппе Джованни Пачелли; 1876–1958) – римский папа (1939–1958).
[Закрыть]– вес килограммов пятьдесят при двухметровом росте, – мне зачастую приходилось спасать твою задницу. Я ведь к тому же был серебряным призером «Золотых перчаток» [11]11
«Золотые перчатки» – высшая награда в любительском боксе и одноименные соревнования; проводятся Ассоциацией «Золотые перчатки» (создана в 1927 г.) в Madison Square Garden; победители получают право представлять США на Олимпийских играх.
[Закрыть]и, хотя весил всего семьдесят пять килограммов, мог победить любого, что опять-таки вызывало всеобщее восхищение: «Представь, этот сукин сын отделал Дюреля Тибодо!» (хавбека весом килограммов 120).
Ты был меланхоличен, рассеян и по-мужски привлекателен. Однако ты был такой худой, что мне приходилось подыскивать тебе дородных красоток с развитым чувством материнства, чтобы они соглашались обнимать твои мощи.
Наши семьи тоже отличались друг от друга. В моем роду все мужчины (кроме отца) были общительными, политически активными и грубыми. Мужские представители вашего рода были подвержены депрессиям и склонны к самоубийствам.
И у кого же сейчас депрессия, вот тебе и на!
Ты бросаешь на меня тот же язвительный взгляд, как тогда, когда я отвлек тебя от Верлена.
+++
Я уже сказал, встреча с тобой напомнила мне обстоятельства того, как я узнал, что моя жена мне изменяет, то есть вступила в плотские отношения с другим мужчиной.
Стало быть именно это мне так трудно было вспоминать? Да нет, дело вообще не в том, что я что-то забыл, мне просто невыносимо было об этом думать. С чего вдруг? Разве половое беззаконие – это нечто особенное и в корне отличается от кражи, грабежа или даже убийства?
А может, секс вообще не подпадает ни под какие законы и категории и потому невыразим и неописуем? Действительно, разве сексуальное удовольствие описуемо, разве оно выразимо? Тогда почему бы не быть неописуемым и половому беззаконию?
Нет, на самом деле ничего я не забыл. Просто встреча с тобой помогла мне думать о прошлом. Интересно, почему? Потому что мы были друзьями, или потому что ты привык выслушивать невыразимое? Может, потому что встреча с тобой напомнила мне о голубятне?
Позволь начистоту, причем грубо и зримо: почему запихивание маленькой части собственного тела в другое существо – штука такая уж невыразимая? При такой постановке вопроса разве это не выглядит вполне обыденно? Кстати, думаю, что женщины как раз не придают этому слишком большого значения.
Но предположим, я опишу это иначе. Разве могу я себе представить, чтобы Марго лежала под другим мужчиной, мотала головой, – как хорошо я помню эту ее манеру! – кривила губы и издавала непроизвольные, мяукающие звуки? Разве это описуемо? Нет. Но почему? Когда я представляю себе Марго в других обстоятельствах, даже самых ужасных, мне больно, но эта боль переносима: Марго серьезно больна, Марго попадает в аварию, Марго обвиняют в краже, даже мертвая Марго. Мысль о смерти Марго болезненна, но переносима. Но Марго под другим мужчиной…
Хм. Может, это только наше поколение так серьезно относится к сексуальным отношениям или, как нынче говорят, зациклилось на них? Похоже, древние уделяли сексу не слишком много внимания, даже Библия упоминает о нем как-то мимоходом. Похоже, ревность твоего Господа гораздо жарче разгоралась по поводу идолов и золотых тельцов, чем оттого, что его народ трахается с кем ни попадя. Возможно, ревность Господня отличается от нашей. А меня бы совершенно не взволновало, если бы Марго склонила выю перед Буддой. Что же я так волнуюсь из-за такой чепухи, что с того, что она вбирала в свое тело маленькую частицу плоти Мерлина? Как врач ты можешь подтвердить, что речь идет всего лишь о соприкосновении слизистых. Клетки прикасаются к клеткам.
