Текст книги "Игра со смертью (СИ)"
Автор книги: Ульяна Соболева
Соавторы: Вероника Орлова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 20 страниц)
Тело колотит крупная дрожь. Мир меняет цвета, окрашиваясь в кроваво – красный. Это ведь конец? Ведь если она ушла, значит, и я уйду за ней? Я же знал это. И я был согласен. А, точнее, не представлял, что может быть по – другому. Но в тех проклятых книгах было написано, что у меня ещё будет время, достаточно времени, которое мне нужно для встречи с её отцом.
Звонок сотового и взволнованный голос охранника перед тем, как его вырубают. А уже через мгновение распахивается дверь, и я истерически захохотал, увидев, какой подарок решила преподнести напоследок мне Фортуна.
Глава 22
Эйбель поправил воротник белого халата и посмотрел на датчики – ровная линия.
Перевел взгляд на бледное лицо дочери, нахмурился, склонился ниже и приподнял полупрозрачное веко. Ничего не дрогнуло на его лице. Полное отсутствие эмоций
– Записывайте, Тамара – окрас склер здоровый, внутреннее веко бледно– розовое, зрачок сужен. На коже нет признаков разложения, однако, первичный анализ крови с раны на груди показывает время смерти – более четырех часов назад. Ткань обожжена хрусталем, края раны не сходятся. При накладывании швов расходятся. Регенерация отсутствует.
Повернулся к женщине, которая быстро записывала его слова в блокноте.
– Когда будет готов развернутый анализ и соскобы кожи?
– Буквально минут через двадцать.
Эйбель потрогал тонкий шнур капельницы, подкрутил колесико, увеличивая скорость потока крови.
– Реакции на переливание нет. Никаких признаков жизни. Готовьте операционную, вскроем грудную клетку.
Дверь комнаты отворилась, и вошел мужчина в белом халате с бумагами, протянул их Альберту.
– Все результаты здесь. Только получили ответ из лаборатории.
Эйбель внимательно осмотрел показатели и повернулся к Тамаре.
– Как я и думал. Беременность примерно около двенадцати недель. Более точно станет ясно после ультразвукового исследования. Ганс, привези аппарат. Приготовься взять анализ околоплодных вод и кровь плода.
Тамара, продолжайте записывать: как я и предполагал, внутри пациентки развивается плод, сроки беременности пока не точные, но именно поэтому не начался распад тканей, кровь плода и матери смешивается, что поддерживает жизнь в организме на незаметном для глаз уровне. Анализы крови близки к показателям пациента в коме. Планирую полное переливание, вскрытие грудной клетки для заживления сердечных тканей. Жизнедеятельность плода поддерживать через брюшную полость катетером с дозой крови необходимой для возраста эмбриона. Пока жив эмбрион – будет жива и мать. Регенерация должна начаться в ближайшие сорок восемь часов.
– Это беспрецедентный случай. Как Вы догадались? – восторженно спросила женщина, закрывая блокнот.
– После первичного осмотра и первых результатов анализов крови. Труп вампира по истечении четырех часов после смерти не подлежит реанимации, по истечении двенадцати часов превращается в прах. Через четыре часа после остановки сердца начинается полный распад тканей, кожа приобретает сероватый оттенок, потом покрывается пятнами. Видны признаки разложения. Внутренняя поверхность век приобретает синий оттенок, кожа просвечивает вены и кровеносные сосуды. Ни одного из этих признаков я не видел на теле Виктории. Создавалось впечатление, что смерть наступила несколько минут назад, хотя анализ крови говорил об обратном.
– Но разве можно реанимировать мертвого вампира? – Тамара приподняла одну бровь, округлив большие карие глаза от изумления.
– Да, можно. В единичных случаях, когда поблизости есть обращенный кровный родственник с идентичным ДНК. Как ты понимаешь, у нас, вампиров, такая вероятность очень низкая. Мы редко имеем кровных родственников, обращенных так же, как и мы, и еще реже эти родственники могут оказаться в нужном месте и в нужное время.
Этот самый кровный родственник оказался внутри нее. Естественный кровообмен плода и матери. Уровень недостаточен для полной регенерации и работы всех жизненно важных органов, так как плод слишком мал и отдает ровно столько, сколько может и должен отдавать. Именно поэтому, на первый взгляд, Виктория Эйбель мертва. Но это не так. Очень скоро, с нашей помощью, все органы начнут функционировать.
Дверь снова отворилась, и Ганс прикатил аппарат УЗИ, установил возле постели.
– Я буду осматривать плод, а ты возьмешь анализ околоплодных вод для наших исследований. Тамара, помоги Гансу, делай пометки в блокноте.
Альберт надел латексные перчатки и откинул покрывало, презрительно скривился.
– Снимите с нее потом эти тряпки. Переоденьте и вымойте.
* * *
– Плод очень активный, соответствует предполагаемым мною двенадцати неделям. Все органы на месте, сердцебиение слегка замедлено, что вполне нормально, учитывая состояние матери. Ганс, делай прокол осторожно, после забора жидкости я собираюсь ввести катетер с кровью в брюшную полость плода. Пока мать не придет в сознание, и не восстановится нормальный кровоток, эмбрион будет питаться искусственно.
– Видите пол малыша?
Эйбель резко вскинул голову.
– Не малыша, а объекта № 01. Впредь так и пишите в вашем блокноте. После родов его отправят в бокс и будут выращивать там. К моей дочери это существо не имеет никакого отношения. На данный момент он лишь поддерживает в ней жизнь. Если бы это было иначе, я бы извлек его уже сейчас как ненужный сгусток клеток.
Тамара нахмурилась и отвела взгляд.
– Пол плода – мужской. До родов осталось меньше восьми недель. Реакция на ввод катетера нормальная, сердцебиение усилилось, пульс повысился.
– Готовить операционную, господин Эйбель?
– Подождите.
Альберт посмотрел на датчик, который пустил одну волну, затем еще одну.
– Выйдите вон! – рявнул Доктор, и уже через минуту в комнате остался только он с дочерью.
Склонился к Викки, провел костяшками пальцев по щеке, по волосам.
– Рано умирать, Ви. Моя красивая, девочка. Видишь, он убил тебя снова, а я снова вернул к жизни. У меня проклятое дежа вю. Только в этот раз этот ублюдочный плод спасает тебя. Каким – то чудом. Мы потом поговорим об этом, Ви, когда ты откроешь глаза, мы о многом поговорим. Скоро приедет твоя мать, а у меня еще есть неоконченные дела. Они ждут меня дома, в подвале, на цепях, там, где им самое место. Скоро воспоминания об объекте № 1 останутся только в моих личных записях. Я его уничтожу… за то, что он сделал с нами. Я отомщу за тебя и за всех нас.
Датчик пищал все чаще, показывая волну за волной.
– Реагируешь на мой голос, Викки. Умница, малышка. Давай, выкарабкивайся. Мы забудем это, как страшный сон, придет эра Эйбелей. Эра моей власти, и ты первая, кто ее разделит со мной.
Прощупал пульс на тонком запястье и усмехнулся.
– Даже повышен. Довольно быстро. Даже не сорок восемь часов. Твой отец – гений, Викки. Или это реакция на упоминание о твоем проклятом ублюдке. Как ты там его назвала? Рино?
Датчик запищал еще чаще, показатели зашкаливали. Веки пациентки дрогнули, и грудная клетка приподнялась.
– А вот и первый вздох. Отлично, Ви. Ты сильная. Ты выберешься. Какая ирония, ублюдок убил тебя, но его проросшее семя вернуло тебя к жизни. Фортуна – хитрая сука, хитрая подлая сука, которая делает свои неожиданные ставки.
Эйбель поправил покрывало и вышел из комнаты, за дверью его ожидали Тамара и Ганс.
– Круглосуточное наблюдение, физическое. Не отходить от нее. О любых изменениях докладывать мне лично. Головами отвечаете и за нее, и за плод.
Зазвонил его сотовый и он, посмотрев на дисплей, ответил:
– Вколите еще одну дозу. Пусть ублюдок спит до моего возвращения. Я скоро выезжаю. Не кормить. Не приближаться к клетке, он хитер и очень опасен!
Повернулся к Гансу, выключая сотовый.
– Ганс, результаты анализа плода и околоплодных вод вышлешь мне по мейлу. Я должен выехать. Охрана предупреждена. Не впускать к Виктории никого, кроме ее матери. Отвечаешь головой, понял? Я скоро вернусь.
* * *
Он долго смотрел на проклятого Носферату, не моргая, изучая, поражаясь тому, насколько этот ублюдок изменился за эти годы. И в тот же момент восхищаясь своей гениальностью, тем, что создал такого монстра с высоким интеллектом, аристократическими замашками и чертами лица. Идеальная машина для убийства, секса, тяжелой работы. Верх совершенства. Жаль расставаться с таким экземпляром, всецело созданным самим Эйбелем и выпестованным в течение сотни лет.
Но сукин сын подпортил ему жизнь настолько, что теперь приходилось довольствоваться малым, отказывать себе во всем. Пойти на рискованную авантюру, за которую еще, возможно, придется расплачиваться. Но оно того стоило. Эйбель никогда не проигрывает. Тем более, собственным рабам.
А еще эта тварь чуть не лишила его дочери. Во второй раз. Личный позор Эйбеля, который уже не скрыть и не спрятать, ублюдок позаботился о том, чтобы засветиться с Викки везде, в каждой долбанной, грязной, бульварной газетенке.
Подошел к скорчившемуся на каменном полу полуголому полукровке, закованному в цепи, и вылил на него ведро ледяной воды.
Хватит спать и бредить от угрызений совести. Эйбель записывал все, что происходило в камере на протяжении этой недели, когда был занят спасением Викки. Монстру кололи сильное успокоительное, от которого тот впадал в состояние, близкое к коме. Прослушав эти записи, Эйбель с удивлением и садистским наслаждением понял то, чего раньше не понимал. Понял и поразился – у долбанного Носферату есть эмоции. Бешеные, дикие, лютые, но эмоции… к Викки. Эдакая больная любовь морального урода. Он бредил только ею, только ее именем, и Эйбель уже предвкушал, как нанесет удар за ударом, опуская эту мразь туда, в грязь, в болото, где ему самое место. Убивая и уничтожая морально.
Пришло время платить по счетам. Смерть полукровки будет долгой и мучительной.
Пленник открыл глаза и пошевелился. Звякнули ржавые цепи. Как самая сладкая музыка для ушей Эйбеля. Он соскучился по этому звуку. Он любил свое творение какой – то извращенной любовью гения к изобретению, даже если само изобретение было создано, чтобы корчиться в муках и вредить своему создателю, но это не отменяло любви Альберта к монстру, которого взрастил для себя.
Эйбель наклонился к пленнику:
– Ну что, тварь, просыпайся. Пришел момент истины. Давай, открывай глаза и посмотри, куда ты вернулся…На свое место, мразь…в клетку, где и положено быть такому животному, как ты. Добро пожаловать домой, объект номер один.
Носферату приоткрыл глаза, тяжелые веки все еще закрывались, и он пытался сфокусировать взгляд. Слабый, но не сломленный. Как всегда – упрямый ублюдок. С какими генами он впитал эту идиотскую гордость, Эйбель знал прекрасно, и от того унижать и ломать Носферату доставляло невыносимое удовольствие.
– А ты, Альберт, смотрю, тоже вернулся к тому, с чего начинал… Решил так оригинально поблагодарить мразь за те деньги, которые клянчил у него?
Альберт презрительно усмехнулся:
– Научился отвечать… Я горжусь своим изобретением, Носферату. Жаль только, использовать больше не смогу. И да, я отблагодарю тебя. Обязательно.
Набрал в ведро еще воды, зная, что голодный вампир испытывает адские мучения, и чувствительность его кожи повышена донельзя. Каждая капля вызывает боль, как от ожога. Выплеснул на него еще одно ведро воды и дернул за кольцо цепи, поднимая полукровку с пола вверх, к потолку, с раскинутыми рукам. На разрыв, если натянуть сильнее, цепь сломает руки в предплечьях. Захрустели кости, но Носферату даже не поморщился. Терпеливая мразь. Выносливая. Если бы тогда Эйбелю не помешали – он бы создал целую армию таких вот убийц… Только проклятый ублюдок обвел его вокруг пальца. Кто мог подумать, что Викки влюбится в это чудовище. Непостижимо.
– Я за все тебя отблагодарю, и за то, что ты, тварь, трахал мою дочь, – взял со стола хлыст с шипами и сделал первый удар, рассекая плоть на груди, пуская первую кровь, наслаждаясь тем, как дернулось тело полукровки – за то, что обрюхатил ее, как сучку. МОЮ ДОЧЬ. Как же я мечтал содрать с тебя за это шкуру живьем.
Еще один удар, и большое тело ублюдка дернулось сильнее.
– За то, что она носила в себе твоё отродье и чуть не умерла.
Ударил еще раз, со всей силы, сдирая кожу струпьями, кровавыми лохмотьями, заливая кровью сильное тело и каменный пол.
– За то, что я вырезал из нее эту падаль, которая ее убивала, на живую, чтоб не убить, а она орала и звала тебя, мразь. Лучше бы она онемела, а я оглох!
Эйбель бил безостановочно, наслаждаясь каждой раной, каждой дрожью изуродованного тела. Наслаждаясь рычанием раненного зверя и ненавидя того за то, что не кричит и не умоляет. Опустил плеть и подошел вплотную, поднимая рукоятью окровавленное лицо за подбородок:
– А ты знал, мразь, что она была беременна? А? Знал?
Знал, что твой ублюдок убивал ее, и когда я его вырезал, он был еще жив, и она умоляла меня спасти его? Знал? Знал, что если бы ты не сбежал, как трусливая крыса, то у меня мог быть объект № 01… идентичный тебе, а ты, тварь, всё испортил. Всё мне испортил. Тебе больно, мразь? Даааа. Тебе больно. И мне, сука, было больно, когда она убивалась из – за тебя наркотой. Когда я унизительно просил Армана жениться на ней. Когда она порезала вены!
Эйбель поднял хлыст и снова ударил, теперь по лицу, рассекая щеку почти до кости, глядя в глаза Носферату, которые блестели лихорадочным блеском безумца и, чувствуя, как сам сатанеет от ненависти к этой твари.
– Не смотри на меня, ублюдок. Не смотри. Эта идиотка любила тебя. А я ее спасал. Постоянно спасал, выдергивал из лап смерти. Ваял из нее совершенство, а она, сучка, тебя любила. За что, не пойму… за что?. А? Любить такую мразь, как ты. Ведь ты – никто. Ноль. Пустое место. Моя собственность, вещь, машина!
Ударил снова и свист хлыста рассек тишину, вспарывая плоть, обнажая сухожилия и мышцы.
– Вонючего Носферату…МОЯ ДОЧЬ. Отвергала Армана годами, как собаку, из – за тебя. Я мечтал о красивом будущем для нее, а она травилась порошком. Из – за тебя!
Плеть снова опустилась на истерзанное тело.
– Даже сейчас, твою мать. Сейчас она пошла против меня. Я заставил ее… я, бл**ь, заставил свою собственную дочь помогать отцу…, – удар, – шантажом! – Удар. – Согласилась из – за тебя! – Удар. – Ради гребаного Носферату. Чтоб, ты сука, жил! – Удар. – Не ради отца. Знала, что ты, животное, убьешь ее, и все равно осталась с тобой, когда я все устроил для побега. Из – за тебя! – Эйбель истерически расхохотался и опустил руку. С плети стекала на пол кровь.
– И ты убил…она любила…а ты убил. Таки доказал, что ты, да, животное. Монстр. Чудовище. Психопат и маньяк. А она верила, что в тебе есть что – то светлое и человеческое…Смешно!
Он хохотал Рино в лицо, содрогаясь от какой – то ненормальной истерики, глядя в разные глаза, которые постепенно становились черного цвета и сверкали красными сполохами.
Доза лекарства и толстые цепи должны удержать монстра, пока Эйбель не забьет его до смерти.
* * *
Ад не состоит из кругов. Он не бесконечен. Нет никакого долбаного Чистилища. Не верьте никому и никогда, что они испытали «Ад на Земле». Чёрта с два. Гнусная ложь и бахвальство. Из Ада нет возврата. Эта бездна никогда не отпускает своих детей. Огонь вокруг тебя? Полный бред. В Аду невыносимо холодно. И этот холод пробирает до костей… Огонь внутри. И он жжёт тебя изнутри. Круги? Глупая шутка умного человека. Потому что нет и их. Это грёбаное место не имеет ни формы, ни законов, ни краёв. Оно просто существует. И оно бесконечно. И я не был в Аду. Нет. Это Ад был во мне. Он проник в меня через поры кожи, я вдыхал его открытым ртом, полной грудью, крича в агонии, пока он сжигал дотла внутренности, заставляя извиваться на МОЁМ белом полу МОЕЙ клетки. МОЙ ПЕРСОНАЛЬНЫЙ АД!
И я чувствовал знакомые запахи, слышал знакомые голоса, и хохотал, как сумасшедший, пока в меня что – то кололи, пока они вливали очередную дрянь в мое горло. Они избивали меня ногами, сыпали проклятьями, пока я орал и звал её. Надрывал глотку до хрипоты, до отчаянного безумия. Потому что она должна была появиться. Чёрт её подери, она должна была прибежать. Моя Девочка. Моя маленькая Девочка. Я был согласен лишь услышать её голос, просто ощутить запах жасмина. Она мне нужна была, чтобы я поверил в то, что это всё… вся моя жизнь до этого момента была, бл**ь, только страшным сном. Самым жестоким кошмаром, который только мог посещать бессмертных.
Все сто лет были мучительным бредом моего воспалённого сознания. Да, мать вашу. Потому что я снова ТУТ. Потому что так не может быть. Только не снова.
И я звал её. Снова и снова. Ругал. Говорил с ней. Да, я снова говорил с ней. Где ты, маленькая? Где звук босых ног по ступеням? Где твой смех? Где твои слезы, Викки? Где, ты, Девочка? Почему я больше не чувствую тебя?
Но не просил прощения. Только молил. Хотя бы раз ответить мне. Хотя бы вздохом…И я всё больше понимал, что её нет. Потому что моя Девочка пришла бы ко мне. Она услышала бы меня даже на расстоянии. И пришла бы.
А значит, всё же никакого кошмара не было. И я на самом деле снова попал в лапы Доктора. И Викки больше никогда не сбежит ко мне по лестнице. Никогда не приникнет к металлическим решёткам…Не улыбнётся и не протянет руку ко мне. И это хорошо. Потому что я больше не хотел её улыбки. Я больше не хотел её жизни. Она убила мою Девочку много лет назад. А я прикончил ту тварь, что притворялась ею.
Очередная вспышка холодной боли, и я открываю глаза, чтобы встретиться с внимательным взглядом Доктора.
– Ну что, тварь, просыпайся. Пришел момент истины. Давай, открывай глаза и посмотри, куда ты вернулся…На свое место, мразь…в клетку, где и положено быть такому животному, как ты. Добро пожаловать домой, объект номер один.
Рассмеялся, испытывая желание прыгнуть вперёд и вцепиться клыками в белую холёную шею… желание, мучившее меня всю мою долбанную жизнь. Вот только я больше не обычное животное, способное только рычать и скалиться.
– А ты, Альберт, смотрю, тоже вернулся к тому, с чего начинал…Решил так оригинально поблагодарить мразь за те деньги, которые клянчил у него?
И снова боль острыми шипами впивается в тело, разрывая плоть, разрезая её на лоскуты. И дело вовсе не ледяных каплях воды, словно серная кислота разъедавших кожу, и даже не в металлических шипах, хлестко опускавшихся на тело.
Нет. Эта боль шла изнутри. С каждым его словом. Вскинул голову, ловя его взгляд, отказываясь верить… И понимая, что лечу в пропасть, потому что в его глазах царила ненависть. Она заполнила собой всё пространство. Потому что сукин сын не лгал. ОН. МАТЬ. ЕГО. НЕ. ЛГАЛ. Он добивал меня проклятой правдой. И это не просто жестоко – это лютая жестокость, мать его. Лучше бы он свежевал меня до мяса, до костей. Только заткнулся!
– За то, что вырезал из нее эту падаль, которая ее убивала на живую, а она орала и звала тебя, мразь!
Он плевался словами, а я извивался на цепях, чувствуя, как каждое слово проникает ядом в вены…Потому что она…Она молчала. Будь ты проклята, Виктория Эйбель. И я вместе с тобой. Какого хрена ты молчала?!
И я слушал, слушал его слова, но перед собой видел лишь старый шрам на молочной коже…Тот самый шрам…И та боль. Та самая… её боль. Падаль…Мой ребенок…Дёрнулся на цепях. Уже не чувствуя металла на запястьях…Мой…Ребенок…Оно становилось красным. Лицо Доктора. Как и всё пространство вокруг…Из него исчезали звуки…запахи…Только Смерть. Её невыносимая вонь. Она, наконец, пришла. Я чувствовал её. Я вдыхал её, неотрывно глядя на Доктора. Я ждал…
– А ты знал, мразь, что она была беременна? А? Знал?
Знал, что твой ублюдок убивал ее, и, когда я его вырезал, он был еще жив, и она умоляла меня спасти его? Знал?
Я молча ждал…Он мне нужен. Этот знак. Щелчок. Этот выстрел. Скажи Эйбель…Произнеси эти слова. И он сказал. Он, мать его, их произнёс!
– Ради гребаного Носферату. Чтоб, ты сука, жил. Не ради отца. Знала, что ты, животное, убьешь ее, и все равно осталась с тобой, когда я все устроил для побега. Из – за тебя. Ты ее убил. Она любила, а ты убил!
И я зарычал, подаваясь вперёд, слыша, как разрывает уши не выстрел, а оглушительный взрыв, чувствуя, как впивается в тело металл. С лязгом падали на землю звенья цепи, освобождая, признавая своё поражение.
Вскинул руку вперёд и схватил Доктора за горло, удовлетворённо оскалившись, когда он начал беспомощно отбиваться, хватаясь руками за моё запястье. Грёбаный ублюдок не знал, что я не разжал бы руку, даже если бы её мне сейчас отрезали.
Открыл рот в попытке заорать, но не успел. Всего одно движение, отточенное долгими годами, и грозный Доктор мычит в немой истерике боли, пока его язык чёрным пятном падает на окровавленный пол, вырванный мною в одно мгновение. В его горле булькает кровь, а я слизываю ее с него, поднимая окровавленное лицо, давая ему полюбоваться, как мне, мать его, вкусно жрать его живьем.
Протащил ублюдка к самой дальней стене, впечатывая в неё спиной. Я бил его кулаками, вдыхая в себя аромат его крови, наслаждаясь хрустом сломанных костей. Пряный аромат ЕГО крови. Вонзиться клыками в его плоть…Разорвать его на части. Растерзать. Дьявол. Как же я хотел его растерзать. На куски, на ошметки, но я смотрел в его глаза, и видел в них лютый ужас. Испугался, подонок? Да. Это я – Смерть. Твоя Смерть!
– Признайся, тварь, ты же только сейчас понял, кого сотворил?! – Я расхохотался, чувствуя, как оно выходит наружу. Как оно, наконец, вырывается из этого проклятого заточения. И я не делал попытки остановить его. Моё безумие. Настало его время. Оно победило. Оно смаковало вкус победы… провонявший поражением.
– Ты, сука, – размах, и Эйбель разевает рот в беззвучном крике, а я снова смеюсь, шаря рукой в его теле, – ты же только сейчас понял, что создал не идеальный объект…Великий учёный Альберт Эйбель, – рывком выдернул руку вместе с частью его внутренностей, – ты методично создавал собственного убийцу. Видишь, как я потрошу тебя, Доктор? Как ты потрошил ее!
Показал ему окровавленный клубок кишок и отшвырнул в сторону. Он бился в моих руках, не желая сдаваться, с надеждой глядя на дверь. Но мне было наплевать…Потому что, даже если бы сейчас кто – то и вошёл, я всё равно успею сделать своё. А после…после уже ничего не имело значения. Для меня больше ничего не имело значения. Только не в том мире, где больше не будет её глаз и улыбки. Только не в том мире, где жертва может любить своего убийцу больше собственной жизни. Но сейчас я не думал. Я не обращал внимания на его слова, произнесённые раньше. На то, что они яркими картинами вспыхивали в мозгу. Я их видел. Будь оно всё проклято. Я видел всё, что он рассказывал. У меня перед глазами проносилась вся её жизнь. И её чувства. И я никогда не ненавидел её больше, чем в эти мгновения. Никогда. Даже когда, вонзал нож в её сердце. Потому что она, блядь, она смолчала…в очередной раз. Ушла, оставив меня наедине с моей ненавистью к ней. И к себе. Но это всё потом. Потом я обязательно поговорю с ней. Я найду её тело…нет, её прах. Если не здесь, на Земле, то там. В том самом нашем Аду. Но это всё после. Потому что сейчас я видел перед собой только скривившегося в дикой агонии мучений Доктора и слышал его сердце. Его сердце стучало в бешеном ритме страха, искушая, призывая утолить вековой голод. Поставить последнюю точку в том журнале, что он вёл.
Я склонился к его лицу, впитывая в себя его ужас, смешанный с запахом отчаяния. И больше всего на свете сейчас я жалел о том, что он не увидит того, что я сделаю.
– Есть такая легенда, Доктор, – это ни с чем не сравнимое удовольствие – разрывать его грудь когтями, сжимать его сердце собственными пальцами, чувствуя, как оно трепыхается в моей ладони, – что съевший сердце своего заклятого врага, получает всю его силу… – сжал руку сильнее, и его глаза начали закатываться, он обессилено упал на колени передо мной. – Но мне не нужна сила такой трусливой мрази, как ты, Эйбель. – Я склонился над ним, наблюдая, как он всё же из последних сил пытается держать глаза открытыми. – Я просто хочу сожрать твоё сердце. Ты, знаменитый Доктор, сам Альберт Эйбель, – безумие рассмеялось, вступая в свои полные права, – ты станешь всего лишь ужином ублюдка Носферату. Ничтожного. Ублюдка. Носферату!
Безумие хохотало и скалилось окровавленным ртом, и его дикий хохот разносился по всему подвалу, пока я жадно вгрызался зубами в сердце Эйбеля. Пока я смаковал на языке вкус свершившейся мести, самый изысканный и дорогой вкус, стоя над трупом некогда грозного Доктора.
Вендетта – моё любимое блюдо, единственное, которое с готовностью подают даже в Аду.
